дражаться. Право, не стоит. И претензий у
вас к нам не должно быть. Вы принимали участие в преступлении, мы пресекли
его.
   - Вроде как детская игра. Сыщик - ищи вора.
   - Несколько упрощенная, но вообще точно. И именно мы, Олег, должны
беспокоиться о вашей судьбе...
   - Правильно, - Кудин зло прищурился, - я о судьбе своей побеспокоился,
вернулся, прописался, в такси пошел. Работал, а тут ваши приезжают, берут
меня у проходной и на трое суток на нары. А потом иди домой за
недоказанностью. Это как?
   - А это так, что на месте преступления был оставлен бумажник с
отпечатками ваших пальцев, ключи от вашей квартиры и счет за телефон. Трое
суток люди выясняли вашу непричастность к этой краже. Вам бы следовало
задуматься, как все перечисленные мною вещи попали на место преступления?
   - У меня в "Сосновом бору" кожаный пиджак украли. Я его повесил на
спинку стула и ушел танцевать. Я же уже говорил это.
   - Вы говорили, но не сказали кому было нужно.
   Кудин молчал.
   - Вы, Олег, пытаетесь обвинить нас в своих несчастьях, но не мы же
украли у вас пиджак, не Крылов, не Фомин и не я, наконец, подбросили эти
вещи на место преступления...
   Кудин молчал. Он вспоминал длинный зал загородного ресторана, легкий
радостный хмель, Светкины глаза.
   И лица, плавающие в дыму. Ах память, память. Не подвела бы Олега
Кудина, не подвела. Помнит он этих людей. Три дня на нарах в КПЗ он ждал
только одного, как выйдет на свободу и найдет этих сволочей. Сам. Без
милиции.
   - Так что же, Кудин? Получится у нас разговор?
   Кудин молчал. Чего, кажется, проще, рассказать все, как было. Про драку
во дворе, про Алимова и его мальчиков. Возьми и расскажи. Но не мог он
этого сделать, не мог.
   - Ну что же, Олег, вы не хотите помочь нам. Более того, вы не хотите
помочь себе.
   - Я хотел вас спросить, - Кудин снова достал сигарету, - вы опять
интересуетесь этим делом?
   - Если вы имеете в виду ограбление дачи академика Муравьева, то именно
им мы сейчас и интересуемся.
   - Но ведь суд был. Посадили Валю Суханова. Ни за что посадили.
   - Это как же? - усмехнулся Вадим.
   - А вот так же, посадили ни за что.
   - Насколько я помню это дело, Суханов во всем признался.
   - Признался, это конечно. Только и я могу в чем хотите признаться...
   - Постойте, Олег, что-то вы загадками говорите.
   Суханову было предъявлено обвинение, он полностью признал его...
   - Я Валю Суханова хорошо знаю. Он гонщик, сборник, заслуженный мастер
спорта, чемпион СССР, Европы, всяких международных гонок. Я дружил с ним
когда-то. Честнее парня я не знал.
   - Зачем вы мне это говорите? - поинтересовался Вадим.
   - Не знаю. Я на суд ходил и лицо его видел.
   - Дорогой мой Олег, каждый человек носит в себе трагедию, но не у
каждого она написана Шекспиром. За мою долгую работу в милиции мне
приходилось видеть всякое. Механизм преступления еще не изучен, поэтому мы
не можем, к сожалению, предсказывать точно всяческие поступки.
   - Что касается меня, Вадим Николаевич, я не знаю этих людей. Я подрался
с ними, они, видимо, рассчитались со мной.
   - Расчет был жестоким, - Вадим встал, сел на стул рядом с Кудиным. - Вы
поверьте мне, Олег, пройдет время, и все, что казалось важным сегодня,
станет незначительным и далеким. Главное у вас там, впереди.
   - Нет, - лицо Кудина стало задумчивым, - вы не правы. Это только
кажется, что все бывает потом, потом ничего не бывает. Все происходит
сегодня, а потом только горечь.
   Орлов с интересом посмотрел на Кудина. Косой пробор, хорошо вылепленное
мужское лицо, пожалуй, даже красивое, если бы не привычка кривить губы.
Главным на этом лице были глаза. Светлые, с легким прищуром.
   Они жили словно отдельно, в их глубине, за видимой невозмутимостью,
пряталось прожитое горе. Неглупый парень сидел рядом с Орловым. Совсем
неглупый.
   - Ну вот, видите, Олег, вы сами понимаете все прекрасно. Опять
совершено похожее преступление...
   - И кто-то забыл там мои носки?
   - Нет, хуже. Там умер человек.
   - Как? - голос Кудина дрогнул.
   - Его отравили. Теперь вы понимаете, как важно нам найти кого-то из
этих людей.
   - Но я даю слово, что не знаю их.
   - Хорошо, Олег, ответьте мне на один вопрос. Они приходили к вам от
Алимова?
   Кудин долго молчал, крутя в руках незажженную сигарету, потом раздавил
ее в кулаке и утвердительно кивнул головой.
   Он так и шел по коридору управления, сжимая в кулаке крошки табака.
Путь от третьего этажа до постового, проверяющего пропуска, показался ему
бесконечно длинным. Он словно заново прошагал всю прожитую им жизнь. Но
ему все равно было легко, как человеку, долго несшему в гору тяжелый груз
и внезапно сбросившему его.
   Тяжелая дверь управления стукнула за его спиной, подводя итог
прожитому, и Олег с удовольствием огляделся. Люди спешили по делам, у
киоска с квасом стояла очередь - человека четыре. Ему мучительно
захотелось пить... и тут он увидел Светку, она шла к нему из сквера
напротив, и на лице ее было написано горе.
   Сердце у Олега замерло, он бросился к ней навстречу. Обнял, гладил по
плечам и говорил срывающимся голосом:
   - Ну что ты... Что?... Все хорошо, дурочка...
   Заскрипели тормоза. Замысловато заматерился шофер, и Олег понял, что
стоят они посередине проезжей
   части.
   - Пить хочу, - сказал он и засмеялся радостно и освобождение.
   Сегодняшнее утро у Юрия Петровича Долгушина начиналось с тенниса.
Просыпался он рано. Сам. Хотя будильник заводил регулярно. Жил Долгушин в
новом кооперативном доме на Ленинском проспекте. Квартира была небольшой -
две комнаты и лоджия. В квартире не было ничего лишнего. Спальня, она же
кабинет, и гостиная. Пол покрывали мохнатые паласы. Стены коридора и
гостиной были заставлены книжными стеллажами. Подбор книг был точно по
профессии - искусствоведение. Юрий Петрович был искусствовед. Он не имел
ученой степени, но в своих кругах пользовался определенным авторитетом.
Подлинные, большие ученые считали его работы не столько научными, сколько
познавательными. Он писал популярные книги о живописи, археологических
находках, забавных исторических курьезах.
   Много лет назад, после окончания института в начале пятидесятых годов,
он получил Сталинскую премию третьей степени. Получил ее за участие в
создании монографии "Памятники старины Советской Грузии". Во главе
коллектива, создававшего монографию, стоял академик, чье имя гремело в те
сложные годы. Он был допущен до самых высоких кругов, и, вполне
естественно, весь творческий коллектив, даже вчерашний студент, получили
знаки лауреатов.
   В науку Юрий Петрович ничего не внес. Зато в молодежных издательствах и
журналах появлялись статьи и книги. Книга "Рукоятка меча" принесла автору
довольно шумную известность. Мнения разделились. О ней писали в газетах и
даже упоминали в одной из телевизионных дискуссий. Юрий Петрович относился
к этой шумихе с иронией. Как-то, сидя с друзьями в ресторане ВТО, он
хлопнул себя по лацкану костюма, на котором висела лауреатская медаль, и,
засмеявшись, сказал:
   - Я слишком рано получил то, к чему надо стремиться всю жизнь, а
остальное меня не волнует.
   Итак, он проснулся без звонка. Утопая ногами в пушистом паласе, подошел
к зеркалу. Долго стоял, всматриваясь в его прозрачную глубину.
   Для своих пятидесяти шести лет он выглядел совсем неплохо. Мускулистый
торс, втянутый, как у спортсмена-профессионала, живот, тяжеловатые ноги
человека, много лет занимающегося спортом. Лицо загорелое, седину почти
нельзя увидеть в светлых волосах.
   Сорок минут он занимался зарядкой. Ровно сорок.
   Гантели, эспандер, нагрузка для рук. Потом надел легкий тренировочный
костюм и спустился вниз. Бегал Юрий Петрович тридцать минут. Размеренно,
легко.
   Маршрут давно известен, и люди, спешашие на работу, привыкли к бегуну,
появляющемуся в любую погоду летом и зимой.
   Бегалось хорошо. Прохладный утренний воздух приятно холодил
разгоряченное лицо.
   Юрий Петрович был не одинок. Еще несколько человек вышли сегодня утром
на пробежку. Он знал их, и они знали его.
   Как изменилось время. Когда-то на бегущего человека смотрели с иронией
и изумлением. Но век НТР диктует свои неписаные законы. Время,
стремительное, насыщенное информацией, стрессовыми ситуациями, требует от
человека крепкого здоровья. Бег, гимнастика, упражнения по системе йогов -
словно панацея от всех болезней и бед пришли к людям. И многие поверили, а
главное - многим помогло это. Поэтому никого уже сегодня не удивляет
бегущий по утренней улице человек. Хочешь быть здоровым, будь. Ну а те,
кому некогда, у них всегда наготове пословица:"Не куришь, не пьешь -
здоровым умрешь". Долгушин добежал до здания гостиницы, это ровно половина
маршрута, и повернул обратно. Когда он подходил к дверям подъезда, дыхание
было ровным и спокойным.
   - Доброе утро, Юрий Петрович, - сказала появившаяся на посту лифтерша.
   Она, видимо, только проснулась, щека была красная и намятая.
   - Вы птица ранняя, - продолжала она.
   - Доброе утро, Мария Степановна, кто раньше встает, тот лучше одевается.
   - Вам бы все шутить.
   Долгушин легко вбежал к себе на седьмой этаж.
   Лифтом он не пользовался никогда и нигде. Знакомые посмеивались над его
причудами, но вместе с тем на пляже в Сочи или Коктебеле с завистью
смотрели на его мускулистую, словно вылепленную фигуру.
   Душ. Чашка кофе с бутербродом. Первая сигарета.
   Курил их Юрий Петрович ровно десять штук в день.
   Лет двадцать назад он перешел на эту норму. Бросить совсем не хватало
сил, да и не было необходимости.Долгушин не пил, а эту маленькую слабость
себе прощал.
   Курил он дорогие импортные сигареты, не лицензией - ные, которые
продавались в киосках, а именно настоящий английский "Данхилл" и
"Ротманс", которые ему по крутой цене доставали умелые люди. Сигарета
выкурена ровно на три четверти, погашена, пепельница вымыта.
   Юрий Петрович начал одеваться. Одежда была его слабостью. Он надел
легкий серый костюм "тропикал", невесомые темно-коричневые мокасины,
посмотрел на себя в зеркало и остался доволен.
   На письменном столе лежал листок, на нем аккуратно было записано, что
необходимо сделать сегодня. Пять пунктов. Пять важных позиций.
   Долгушин застегнул ремешок часов. Плоский золотой квадрат "Омеги"
говорил о хорошем вкусе хозяина, о его достатке. У многих нынче часы стали
опознавательным знаком. Большие, массивные, на тяжелом браслете.
   они из-под рукава пиджака свисают на кисть руки. символизируя
причастность владельца к своеобразному "ордену". Но настоящий ценитель
часов консервативен, он любит швейцарские фирмы. Они дороги, скромны и
солидны.
   Юрий Петрович взял сумку с надписью "Адидас", из которой торчала
рукоятка ракетки, и вышел из квартиры.
   Солнце еще не успело нагреть его "Волгу", машин на улицах немного, и
Юрий Петрович спешил в Сокольники на стадион "Шахтер".
   Три раза в неделю: два дня утром и один вечером - он играл в теннис.
Потом баня, крепкий чай и дела, дела.
   Его время начиналось в восемь тридцать. Ровно час он играл со своим
обычным партнером - членом-корреспондентом Академии художеств Владимиром
Федоровичем Забродиным.
   Забродин был уже на корте. Ровно в восемь тридцать, не раньше и не
позже, появлялся Долгушин, переодетый в теннисный костюм.
   - Доброе утро, Владимир Федорович.
   - Здравствуйте, Юрий Петрович. Вы как всегда точны.
   - Это единственное, что роднит меня с королями.
   - Приступим, - Забродин взмахнул ракеткой, - сегодня я в форме, так что
не надейтесь на легкую победу.
   - Корт покажет, - улыбнулся Долгушин.
   Играли они ровно час. Потом была баня. Распаренные, приятно
разомлевшие, они сидели в комнате-предбаннике, красиво обшитой деревом, и
пили чай.
   - Как ваша новая книга? - спросил Забродин.
   - Идет потихоньку. Но, знаете, возраст есть возраст.
   - Не гневите Бога, вы свежи и здоровы, как юноша.
   - Я тоже так думал, - грустно усмехнулся Долгушин, - но, к сожалению,
со временем не поспоришь.
   То, что я мог сделать раньше за три часа, теперь отнимает у меня целый
день.
   - Бросьте, - Забродин налил себе чаю, - не гневите Бога.
   - Конечно, когда я думаю о том, что на каждого человека на земле
приходится около трех тонн взрывчатки, мои заботы кажутся мелкими и
смешными. Я знаю об этих тоннах, но при всем своем желании не могу их
представить, материализовать, а мелкие заботы, к сожалению, горькая явь, с
которой я сталкиваюсь постоянно.
   - Эко вы загнули, батенька, - Забродин даже поперхнулся чаем, - это уже
нечто мистическое, прямо Гофманиада, как писал Катаев. Просто у вас что-то
не ладится, отсюда и мысли эти мрачные. Вы с меня пример берите. На грани
краха самое интересное дело, которое я затеял в жизни. Мой творческий
финиш, а я, как видите, держусь.
   - Вы имеете в виду медальоны Лимарева?
   - Конечно. Я их искал всю жизнь.
   - Видно, не вы один.
   - Да нет, те, кто украли, узнали о них случайно.
   - Странная история, - Долгушин встал, обмотался махровой простыней, -
я, грешным делом, думал после вашей публикации написать интересную историю
о ваших поисках Лимарева. Даже в издательстве договорился.
   - Поспешили, поспешили, Юрий Петрович.
   - Нет! - Долгушин хлопнул ладонью по груди. - Нет! Медальоны все равно
найдут. Украл их какой-то негодяй для продажи. Найдут, и в моей будущей
книге появится детективная сюжетная линия.
   - Я думаю, что найдут, - сказал Забродин, - я видел людей, которые ищут
Лимарева. Они производят на меня очень приятное впечатление.
   - Милиционеры, производящие приятное впечатление, это что-то от сериала
Лавровых и книг братьев Вайнеров.
   - А вы сталкивались с ними?
   - Спаси Бог, - Долгушин постучал костяшками пальцев по деревянной
панели.
   - Напрасно вы иронизируете. Мне пришлось столкнуться с интеллигентными
и умными людьми.
   - Что ж, - сказал Долгушин, - я рад, если это так.
   Он помолчал, думая о своем, внимательно глядя на Забродина. Лицо его
было спокойно-равнодушным, и только глаза на нем жили отдельно,
самостоятельно.
   Они были настороженны и напряженны.
   - Владимир Федорович, - нарушил молчание Юрий Петрович, - во мне как бы
живут два человека, которые не состоялись полностью - ученый-искусствовед
и литератор. Так вот, во мне проснулся именно литератор.
   Лимарева найдут. Я уверен в этом. Вы ведь знаете чтото о расследовании?
   - Кое-что.
   - Почему бы вам не рассказать об этом мне? Представьте себе, какую
книгу можно написать! Лимарев - талантливая, я бы сказал, трагическая
фигура, потом поиски его работ, ваш неоценимый, Владимир Федорович, вклад
в искусствоведение...
   - Вы уж скажете, - махнул рукой Забродин.
   - Знаете, мы привыкли стесняться добрых дел. Считаем, что это в порядке
вещей, жизненное кредо приличного человека. Но я считаю, что вы совершили
научный подвиг. Итак, ваш вклад, неоценимый причем. Потом кража,
расследование и йовое обретение работ Лимарева для искусства.
   - Новейший Рокамболь или нечто из сочинений Брешко-Брешковского. Да не
обижайтесь, Юрий Петрович, задумка ваша хороша и интересна. Хотите я
позвоню в МУР? Они помогут вам.
   - Не хотелось бы, - быстро ответил Долгушин, - во-первых, до конца
расследования они не ознакомят меня с материалами, во-вторых, мне важны
ваше видение, ваши ассоциации.
   - Весьма признателен вам за оценку, но мое видение и мои ассоциации
ограничены специальным документом о неразглашении доверенных мне сведений.
   - Это меняет дело, но обещайте мне, Владимир Федорович,что как только
"оковы тяжкие падут", я буду первым, кому вы нарисуете эту леденящую душу
картину.
   - Обещаю, мои дорогой, обещаю.
   Долгушин шутливо поклонился по-боярски, в пол.
   Он вел машину через переулки, окружавшие парк Сокольники, одному ему
известным маршрутом. Здесь старые деревянные дома доживали свои последние
дни, стиснутые со всех сторон новыми многоэтажными башнями. Здесь доживали
свое время старые дачные Сокольники, бывшая зеленая окраина Москвы.
   Юрий Петрович ювелирно протиснул машину между кучей строительного
мусора и стеной деревянного дома и выехал в тупичок, который привел его к
зеленым воротам, ведущим во двор магазина. Магазин был деревянный,
неказистый с виду. И двор его оказался тесноватым, заставленным тарой,
еле-еле въехала туда "Волга".
   Юрий Петрович вылез, огляделся.
   Грузчик в грязном халате, с лицом неопределенного цвета подошел,
почтительно поздоровался.
   - У себя? - спросил Долгушин.
   - На месте.
   - Позови.
   - Момент.
   Буквально через минуту перед Долгушиным возник маленький круглый
человечек, похожий на подростка, надевшего заграничные тряпки. Он был в
ярко-красной рубашке с сине-белым полосатым галстуком, двуцветных ботинках
на огромной платформе от силы тридцать седьмого размера. Массивный золотой
перстень практически закрывал всю фалангу пухленького пальца.
   Человек смотрел на Долгушина с почтительным ожиданием, готовый
броситься по первому его слову с бегучей поспешностью.
   - Ну, - тихо сказал Долгушин.
   - Все приготовил.
   - Как я велел?
   - Все так, Юрий Петрович, разложил по сверткам и пронумеровал.
   Из подсобки вышла женщина в белоснежном халате, прижимающая к груди
аккуратно упакованные свертки.
   Она была хороша. Натуральная блондинка с яркими сочными губами,
удлиненными серо-зелеными глазами.
   Высокая грудь распирала халат, открывавший выше колен длинные стройные
ноги.
   - Все хорошеешь?
   - Вам бы шутить, Юрий Петрович. Куда сложитьто?
   - Положи на заднее сиденье.
   Человек-мальчик ревниво проследил за взглядом Долгушина и буркнул.
   - Сложила и иди. Нам поговорить надо.
   Нина подошла к дверям, твердо зная, что Долгушин смотрит ей вслед. Есть
такая категория женщин, которые все знают про себя и мужчин.
   В дверях она повернулась, улыбнулась, сверкнув золотой коронкой.
   - До свидания, Юрий Петрович, заезжайте почаще.
   Долгушин помахал рукой, насмешливо посмотрел на человека-мальчика.
   - Что, Семен, ревнуешь?
   Лицо Семена сразу стало потным.
   - Не бойся, не заберу. Продукты Григорию Викторовичу отвезли?
   - Отвезли, только он сам вчера заезжал.
   - Ну? - Голос Долгушина стал твердо-звучным.
   - Взял четыре бутылки коньяка и три бутылки венгерского сухого.
   - Так, - задумчиво произнес Долгушин. - как выглядел? Похмельный?
   - Глубоко. А что, не надо было давать?
   - Всегда давай, пусть он лучше у тебя берет, чем в другом месте. Теперь
о деле.
   Семен воровато оглянулся и протянул Долгушину нсбольшой, но толстый
сверток.
   - Ты не в обиде, Семен? - с иронией спросил Долгушин.
   - Да что вы, Юрий Петрович, как можно.
   - Теперь так, к тебе от меня приедет человек из издательства, поможешь
ему организовать продовольственные заказы.
   - Трудно, Юрий Петрович.
   - Так надо, Семен. И чтобы заказы были как надо, без ненужных банок.
   - Крупу-то хоть можно?
   - Смотри сам.
   - Сколько заказов?
   - Штук сто.
   - А поменьше если?
   - Семен, сколько лет ты меня знаешь?
   - Давно.
   - Вопросы есть?
   - Нет вопросов.
   Долгушин повернулся и открыл дверцу машины.
   Он ехал в издательство и думал о Грише. Вот же неблагодарная сволочь.
Он обязан ему, Долгушину, целовать ноги, а вместо этого опять запил.
Интересно, сколько на этот раз продлится гулянка. Четыре бутылки коньяка
Грише на три дня. Потом сухое на опохмелку, потом он неделю будет пить
валокордин и стонать. Сволочь. Свинья неблагодарная. Придется его поучить.
А у Долгушина такие возможности есть. Ох, есть возможности. но хотелось бы
без этого, без грубой силы, без "солдат удачи".
   У дверей издательства он постоял немного и, придав лицу выражение
снисходительной озабоченности, вошел в вестибюль.
   Поздоровавшись с вахтером за руку и бросив что-то дежурное о погоде, он
поднялся на третий этаж. У дверей комнаты с табличкой "Колмыкова Л.И." он
остановился и, тихо постучав, вошел.
   В небольшом кабинете было много