и о чем не думал.  И  чувствовал  себя
так, как будто проспал целый год. Но дым беспокоил меня. Я лежал на  спине
и думал о нем. Прошло довольно много времени, прежде чем я сделал глубокий
вдох, от которого заболели легкие.
   Я заорал:
   - Пожар!
   Это меня рассмешило. Не знаю, что в этом  было  веселого,  но  я  начал
хохотать. Однако смех мне не понравился, Он звучал, как смех сумасшедшего.
   Нового крика хватило, чтобы  где-то  снаружи  раздались  быстрые  шаги.
Щелкнул замок, и дверь распахнулась. Человек впрыгнул в комнату и запер за
собой дверь. Его правая рука потянулась к бедру.
   Человек был мал ростом и неимоверно толст. Одет в  белый  халат.  Глаза
черные и какие-то плоские, с  серыми  выпуклостями  вместо  век.  Странные
глаза.
   Я повернул голову на жесткой подушке и зевнул.
   - Не обращай внимания, парень. Вырвалось само, - миролюбиво  сказал  я,
Он стоял, зло глядя на меня, его правая рука нависла над  бедром.  Зеленое
злобное лицо, черные плоские глаза, кожа на руках в серых пятнах.
   - Может быть, ты снова  хочешь  оказаться  в  смирительной  рубашке?  -
прорычал он.
   - Все в порядке, парень. Я очень долго спал, сны видел. Где я?
   - Где надо.
   - Похоже, приятное заведение, -  сказал  я.  -  Учтивые  люди,  хороший
воздух. Я бы поспал еще немного.
   - Так-то будет лучше, -  проворчал  он  и  вышел.  Дверь  захлопнулась.
Щелкнул замок. Шаги затихли.
   Толстяк не убрал дым. Он все еще висел посреди комнаты, как  занавеска.
Он  не  растворялся,  не  уплывал,  не  шевелился.  В  комнату   откуда-то
прорывался воздух, пригодный для дыхания, я его чувствовал, но  дыму  было
все  равно,  Он  висел  серой  сетью,  сплетенной  тысячей  пауков.   Меня
заинтересовало, как пауков заставили работать вместе?
   Фланелевая пижама. Как в больнице округа. На пижаме никаких деталей, ни
одного лишнего стежка. Грубый материал, воротник натирает шею, которая еще
болит. Я начал вспоминать. В горле пекло, словно там  дюжина  ссадин.  "А,
индеец! О'кей, Хемингуэй. Вы хотите стать детективом? Хорошо зарабатывать?
Всего девять простых уроков!  По  окончании  обеспечиваем  значком",  -  я
рассуждал. Значит, я еще не на том свете.
   Горло болело,  но  пальцы,  ощупывающие  его,  ничего  не  чувствовали.
Казалось, что вместо пальцев - связка бананов. Посмотрел на  руки.  Пальцы
как пальцы. Так себе.
   Была ночь. За окнами чернел необъятный мир. Белая полусфера светильника
свисала на трех медных цепях в центре комнаты.  Вдоль  кромки  светильника
чередовались оранжевые и голубые выступы. Я уставился на  них,  одурев  от
дыма. Вдруг эти выступы стали раскрываться, как маленькие  картофелины,  и
из них повысовывались головы. Кукольные, крошечные, но  живые  головы.  На
меня  смотрело  личико  в  капитанской  фуражке,  пушистая   блондинка   в
разрисованной шляпке и худой человек с криво висящим галстуком, похожий на
официанта в пляжном ресторанчике. Он открыл рот и ухмыльнулся:
   - Вы бы хотели бифштекс с кровью или его дожарить, сэр?
   Я закрыл глаза, зажмурился, а когда их снова открыл, то  увидел  только
светильник из поддельного фарфора, висящий на трех цепях.
   Но дым все еще неподвижно висел в воздухе. Я взял простыню за уголок  и
вытер пот со лба онемевшими пальцами. Сдурел. Совсем сошел с ума.
   Я сел на  кровати,  осторожно  опустил  босые  ноги  и  коснулся  пола.
Почувствовалось покалывание иголок и булавок. "Галантерея  налево,  мадам.
Исключительно большие булавки направо".  Ноги  начали  твердо  чувствовать
пол. Я встал. Но слишком  резко.  Ноги  подкосились,  и  я,  тяжело  дыша,
схватился за край кровати, а голос, исходивший откуда-то  снизу,  повторял
одно и то же: "У тебя белая горячка... у  тебя  белая  горячка...  у  тебя
белая горячка".
   Я сделал первые шаги. Мотало, как пьяного. На  маленьком  эмалированном
столике, расположенном между двумя зарешеченными  окнами,  стояла  начатая
бутылка виски. Я пошел к ней. Несмотря ни на что,  в  мире  много  хороших
людей. Например, парень, оставивший мне полбутылки виски. У него такое  же
большое сердце, как надувной спасательный жилет.
   Я дошел до столика и, положив бесчувственные руки на бутылку, поднес ее
ко рту. При этом вспотел так, как будто поднял один конец  моста  "Золотые
Ворота".
   Я пил долго с неаккуратной жадностью. Затем осторожно поставил  бутылку
на место и обтер ладонью подбородок. У виски был необычный, очень  терпкий
вкус. Пока я  осознал,  что  у  виски  странный  вкус,  я  успел  заметить
умывальник, втиснутый в угол комнаты. Меня вырвало.
   Время,  однако,  текло.  Агония  рвоты,  шатание,   полубессознательное
состояние, висение на краю раковины и жалкие потуги издать крик  о  помощи
остались в прошлом.
   Полегчало. Я доковылял до кровати и повалился на спину. И  снова  стал,
тяжело дыша, рассматривать дым. Он  теперь  виделся  каким-то  нереальным,
неясным.
   Может быть, его вовсе не было, а мне он только привиделся. В  следующее
мгновение дым внезапно исчез, и свет  из  белой  полусферы  резко  выделил
каждый предмет.
   Я снова сел. Большой деревянный стул стоял у стены  возле  двери.  Была
еще одна дверь кроме той, через которую входил  человек  в  белом  халате.
Дверь в кладовку, должно быть. И, может, там  висят  мои  вещи.  Линолеум,
покрывающий пол, разделен на серые и зеленые квадраты. Стены  покрашены  в
белый цвет. Чистая комната.  Кровать,  обычная  больничная  койка,  только
немного пониже и с прикрепленными  к  ней  широкими  кожаными  ремнями  на
местах запястий и лодыжек.
   Комната хороша. Но как из нее побыстрее убраться?
   Сейчас я уже чувствовал все  свое  тело.  Голова  раскалывалась,  горло
болело, рука ныла. Что приключилось с рукой, я не мог припомнить.  Закатав
рукав пижамы, я рассеянно посмотрел на руку. От локтя до  плеча  она  была
покрыта следами от уколов.  Вокруг  каждого  укола  красовалось  маленькое
бесцветное пятнышко с двадцатипятицентовую монету.
   Наркотики. Меня ими нашпиговали, чтобы я не шумел. Может быть,  вкололи
скополамин, чтобы  я  стал  разговорчив.  Слишком  много  наркотиков.  Все
зависит от того, как ты сделан. Если крепок,  то  можешь  прийти  в  себя.
Галлюцинации постепенно пройдут.
   Стало ясно, что означают решетки на окнах и ремни  на  кровати,  откуда
взялись маленькие лица, голоса, дым.
   Я снова встал, но ноги не  держали.  И  я  ударился  о  противоположную
стену. Это заставило, задыхаясь, снова лечь. Все тело зудело, и я  исходил
потом. Я чувствовал, как на лбу рождались капли пота, затем  они  медленно
скользили по носу и попадали на губы. Мой язык глупо слизывал их.
   Я сел еще раз, дотянулся ногами до пола и встал.
   - О'кей, Марлоу, - сказал я себе сквозь  зубы.  -  Ты  крепкий  парень.
Шесть футов железного человека. Сто девяносто фунтов без одежды и с умытым
лицом. Крепкие мышцы и стальная  челюсть.  Ты  можешь  все  вынести.  Тебя
дважды огрели по голове, душили, били по лицу  до  потери  сознания.  Тебя
накачали наркотиками и держали здесь, ожидая, когда ты  станешь  таким  же
сумасшедшим, как два вальсирующих мышонка. Ну что ж, посмотрим, сможешь ли
ты сделать что-нибудь стоящее, например, надеть брюки.
   Сколько прошло времени, я  не  знал.  У  меня  не  было  часов.  Сердце
прыгало, как испуганная кошка. Лучше лечь и заснуть. Лучше расслабиться на
некоторое время. "Ты в плохой форме, приятель. О'кей, Хемингуэй, я слаб. Я
не смог бы повалить вазы с цветами, не смог бы сломать спичку.  Ничего.  Я
спокоен. Я иду. Я крепок. Я ухожу отсюда". Но снова лег на кровать.
   На четвертый раз получилось немного лучше. Я  дважды  пересек  комнату,
подошел к раковине, промыл ее, наклонился и стал  пить  воду  из  ладоней.
Постоял немного, согнувшись. Опять выпил воды.  Намного  лучше.  Я  ходил.
Ходил! Через полчаса ходьбы колени дрожали, но голова заметно прояснилась.
Я выпил еще воды и еще, много воды. Я почти плакал, когда пил.
   Затем вернулся к койке. Прекрасная кровать. Ложе из розовых  лепестков!
Самая лучшая кровать в мире. Чтобы полежать пару минут на этой кровати,  я
бы отдал полжизни. Прекрасная мягкая кровать, прекрасный  сон,  прекрасные
смыкающиеся ресницы и звук дыхания, темнота и безразмерная подушка... Но я
ходил. Я был готов к разговору с кем угодно.



26

   Дверь в кладовую была заперта. Стул был слишком тяжел для меня. Я  снял
простыни с кровати, сдвинул в сторону матрац. Под ним была  соединительная
рама с прицепленными к ней спиральными пружинами из черного металла дюймов
по девять длиной. Я начал работать с одной из них. Самая тяжелая работа  в
моей жизни! Через десять минут у меня  были  два  окровавленных  пальца  и
тяжелая, упругая отсоединенная пружина.
   Я выпил воды, немного отдохнул, сидя на голых пружинах. Затем подошел к
двери и заорал:
   - Пожар! Пожар! Пожар!
   Было короткое и  приятное  ожидание.  В  коридоре  послышались  тяжелые
быстрые шаги, ключ неистово воткнулся в замок и резко повернулся.
   Дверь распахнулась. Я прижался к стене за открытой дверью.  Дубинку  на
сей раз он держал в руке. Прекрасный маленький инструмент  дюймов  пяти  в
длину, покрытый коричневой кожей. Его глаза на  мгновенье  задержались  на
растрепанной кровати и начали шарить по сторонам.
   Я захихикал - сумасшедший ведь - и ударил его. Пружина опустилась точно
в голову, и он упал на колени. Для надежности  я  стукнул  еще  разок.  Он
застонал. Тогда я взял дубинку из его обмякшей руки. Он жалобно выл.
   Я ударил его коленом по лицу. Колену было больно.  Он  мне  не  сказал,
было ли больно его лицу. Так как он еще выл, я ударил его дубинкой,  и  он
затих.
   Я достал ключ из двери, закрыл ее изнутри и обыскал  его  карманы.  Еще
ключи. Один из них подошел к двери в кладовку. Там висела  моя  одежда.  Я
просмотрел содержимое  карманов.  Деньги  из  бумажника  исчезли.  Что  ж,
пришлось подойти к человеку в белом халате. Он слишком много  получает  за
такую работу. И я без угрызения  совести  позаимствовал  у  него  деньжат.
После чего с трудом взвалил его на койку, пристегнул руки и ноги ремнями и
втолкнул в рот пол-ярда  простыни.  У  него  был  разбит  нос.  Я  немного
постоял, чтобы убедиться, что  он  дышит.  Мне  его  было  жалко.  Простой
усердный парень,  который  боится  потерять  работу  и  хочет  еженедельно
получать деньги. Может быть, женат и есть дети. А все, чем он мог защитить
себя, - это дубинка. Очень плохо. Это казалось несправедливым. Я  поставил
виски с какой-то примесью возле койки, куда он смог бы дотянуться, если бы
его руки не были привязаны к кровати.
   Я потрепал его по плечу, почти плача над ним.
   Вся моя одежда, даже кобура и пистолет, правда, без патронов, висели  в
кладовке. Я оделся, помогая себе непослушными пальцами и сильно зевая.
   Человек на кровати лежал спокойно.  Я  оставил  его,  присмиревшего,  и
запер комнату.
   Снаружи оказался широкий безмолвный коридор с тремя закрытыми  дверями.
Ни звука не  доносилось  из-за  них.  Строго  посередине  коридора  лежала
бордовая  дорожка  до  самого  холла  с  большой  старомодной   лестницей,
грациозным изгибом, ведущей в полутемный нижний  холл,  покрытый  толстыми
цветными коврами. Двустворчатая дверь из цветного стекла была  выходом  из
нижнего холла. Никаких звуков.
   Старый дом, такие сейчас уже не строят. Он, возможно,  стоит  на  тихой
улице, перед ним разбит цветник, а сбоку  стоит  беседка,  увитая  розами.
Строгий и тихий дом под ярким калифорнийским солнцем. А что внутри, никого
не касается, а уж кричать громко здесь просто не позволяют.
   Я уже было сделал первый шаг  по  лестнице,  как  раздался  кашель.  Он
заставил меня быстро осмотреться, и я  увидел  в  холле,  слева  от  меня,
приоткрытую дверь. Я на цыпочках подошел к ней и стал  ждать.  Свет  падал
мне на ноги. Человек  снова  кашлянул.  Глубокий  кашель  звучал  мирно  и
расслабленно. Это меня не касалось. Мне надо  было  выбраться  отсюда.  Но
любой человек, чья дверь в  этом  доме  была  открыта,  интересовал  меня.
Покашливал, наверное, человек уважаемый, перед которым надо снимать шляпу.
Я немного продвинулся в полосу света, зашелестела газета.
   Я видел часть комнаты. Обставлена она была именно  как  комната,  а  не
камера. На темном  комоде  лежали  журналы  и  шляпа.  Окна  с  кружевными
занавесками, хороший ковер.
   Взвизгнули пружины кровати. Тяжелый парень, солидный, как его кашель. Я
протянул руку и кончиками пальцев приоткрыл дверь на пару  дюймов  пошире.
Спокойно. Ничего в мире не было  медленнее  моей  просовывающейся  в  щель
головы.  Я  видел  теперь  всю  комнату,   кровать,   человека   на   ней,
переполненную окурками пепельницу,  окурки  на  ночном  столике  и  ковре.
Дюжина измятых газет по всей кровати. Одну из  них  перед  огромным  лицом
держала пара огромных рук.  Я  видел  волосы  над  краем  газеты.  Густые,
кучерявые, темные, почти черные.  Полоска  белой  кожи  под  ними.  Газета
шевельнулась, я затаил дыхание. Человек на кровати не поднял глаз.
   Ему не мешало бы побриться. Есть такие парни: только  побрился  и  хоть
опять под бритву - вечная синева на скулах  и  бороде.  А  этого  я  видел
раньше, на Сентрал Авеню, в негритянском заведении "Флорианс". Я видел его
в кричащем костюме с мячами для гольфа, я видел его со стаканом  сауэра  в
руке. И я видел его  с  армейским  кольтом,  выглядевшим  игрушкой  в  его
кулаке. Я видел кое-что из его работы.
   Он снова закашлял,  поерзал  по  кровати,  зевнул  и  протянул  руку  в
сторону, чтобы взять с ночного столика потертую пачку сигарет. На  кончике
большого пальца вспыхнул огонь. Нос, как выхлопная труба,  выдал  солидную
порцию дыма.
   - А-х, - вздохнул он, и газета снова закрыла его лицо. Я оставил его  в
покое и пошел к лестнице. Лось,  мистер  Мэллой,  похоже,  был  в  хороших
руках. Я спустился вниз. И здесь где-то рядом  были  люди:  мужской  голос
бормотал за закрытой дверью. Я подождал ответного  голоса.  Его  не  было.
Ага! Телефонный разговор. Я подошел поближе к двери и  прислушался.  Голос
был очень тих, ничего нельзя было разобрать. Наконец, после сухого щелчка,
наступила тишина. Пора было уходить подальше отсюда.
   Поэтому я распахнул дверь и быстро шагнул в комнату.



27

   Это  был  кабинет.  Не  большой,  не   маленький,   выглядевший   очень
профессионально. Книжный шкаф со стеклянными дверцами и  толстыми  книгами
внутри. На  стенке  аптечка  первой  помощи.  Грелся  белый  эмалированный
стерилизатор со множеством игл и шприцев. Широкий стол  с  регистрационной
книгой,  бронзовым  резаком  для  бумаги,   письменным   столом,   книжкой
назначений и еще несколькими мелкими вещицами, не считая локтей  задумчиво
сидящего человека, обхватившего голову руками.
   Пальцы зарылись в волосы цвета  мокрого  песка  и  такие  гладкие,  что
казались нарисованными на лысине.  Я  сделал  еще  три  шага.  Его  глаза,
наверное, увидели, как движутся мои туфли. Он поднял голову и взглянул  на
меня. Глубоко посаженные бесцветные глаза на пергаментном лице. Он опустил
руки на стол, отклонился назад и посмотрел на меня безо всякого выражения.
   Затем его руки разошлись в беспомощном, но осуждающем жесте и  одна  из
них была очень близка к краю стола.
   Я подошел еще на два шага и показал ему  дубинку.  Его  указательный  и
безымянный пальцы продолжали двигаться к краю стола.
   - Звонок, - как можно убедительнее произнес я, - ничем вам не  поможет.
Я положил вашего крутого парня поспать.
   Его глаза стали сонными.
   - Вы очень  больны,  сэр.  Очень,  очень  больны.  Вам  еще  не  стоило
вставать.
   - Правая рука! - потребовал я и слегка  ударил  по  ней  дубинкой.  Она
свернулась, как раненая змея.
   Я обошел стол, улыбаясь, хотя веселиться не было повода. У него в ящике
стола, конечно же, есть пистолет. У них всегда в столах есть пистолеты, но
они ими пользуются слишком поздно, если вообще успевают до них добраться.
   Я достал его. 38-й автоматический, стандартная модель, похуже моего, но
патроны подходили. В ящике я не нашел их, пришлось доставать из  пистолета
магазин. Человек немного пошевелился, глядя погрустневшими глазами.
   - Может, на полу тоже есть кнопка? - спросил я. - Не стоит ее нажимать.
Именно сейчас я безжалостен. Любой, кто войдет, выйдет уже в гробу.
   -  На  полу  нет  кнопки,  -  с  едва  заметным  иностранным   акцентом
откликнулся хозяин кабинета.
   Я поменял обоймы в пистолетах. Моя пустая была теперь в его  пистолете.
И я не забыл вытащить патрон из патронника его пистолета, а в  своем  один
патрон дослать в патронник. После этого я вернулся на другую сторону стола
и положил на него теперь уже бесполезный его  пистолет.  Захлопнув  дверь,
повернул ручку замка и вернулся к столу. Сел на стул.  Силы  мои  были  на
исходе.
   - Виски! - потребовал я.
   Он развел руками.
   - Виски, - повторил я.
   Он подошел к шкафчику с лекарствами и достал плоскую бутылку с  зеленой
эмблемой и стакан.
   - Два стакана, - сказал я. - Я уже пробовал ваше виски.
   Он принес два маленьких стакана и наполнил их.
   - Сначала вы, - сказал я.
   Он слабо улыбнулся и поднял стакан.
   - За ваше здоровье, сэр, за его остатки, - он выпил. Я выпил  следом  и
поставил бутылку возле себя, ожидая, когда тепло дойдет до  моего  сердца.
Сердце начало сильно стучать. И снова в  моей  груди,  а  не  повиснув  на
шнурке ботинка.
   - Мне приснился кошмар, - сказал я. -  Глупости.  Мне  приснилось,  что
меня привязали  к  койке,  нашпиговали  наркотиками  и  заперли  в  пустой
комнате. Я очень ослаб. Я спал, ничего не ел.  Я  был  очень  болен.  Меня
огрели по голове и притащили туда, где описанное выше со  мной  проделали.
Им это доставило много хлопот. А я не такая уж важная персона.
   Он ничего не ответил. Он наблюдал за мной.  В  его  глазах  угадывалось
раздумье. Ему, похоже, было интересно, сколько еще я проживу.
   - Я проснулся в комнате, наполненной дымом, - продолжал я. - Это  была,
конечно, галлюцинация, раздражение зрительного нерва или как там у вас это
называется. Вместо розовых змей я видел дым. Я заорал,  и  тут  же  вбежал
крутой парень и пригрозил мне дубинкой. Мне потребовалось немало  времени,
чтобы подготовиться и отнять у него ее. Я взял у него  ключи,  надел  свою
одежду и забрал свои деньги. И вот я здесь. Исцелен. Что вы сказали?
   - Я не сделал никакого замечания, - откликнулся он.
   - Но я хочу, чтобы вы его сделали, - сказал я. -  Вижу,  язык  чешется,
так оно просится наружу. Эта  штучка,  -  я  потряс  дубинкой,  -  хорошее
средство убеждения. Я вынужден был одолжить ее у вашего парня.
   - Пожалуйста, отдайте  мне  дубинку,  -  сказал  он  с  обворожительной
улыбкой палача, измеряющего рост своей жертвы в камере смертников. Немного
дружеская, немного отеческая и  немного  любопытная  одновременно.  Вы  бы
полюбили эту улыбку, если бы у вас было достаточно времени до казни.
   Я подержал дубинку на весу и уронил ее в его раскрытую ладонь.
   - А теперь пистолет, - ласково сказал  он.  -  Вы  были  очень  больны,
мистер Марлоу. Я вынужден настаивать, чтобы вы вернулись в кровать.
   Я смотрел на него.
   - Я  -  доктор  Зондерборг,  -  сказал  он,  -  и  я  не  хочу  никаких
недоразумений.
   Он положил дубинку на стол перед собой. У него была улыбка замороженной
рыбы. Его длинные пальцы шевелились, как умирающие бабочки.
   - Пистолет, пожалуйста, - еще ласковее  сказал  он.  -  Я  настоятельно
рекомендую...
   - Который час, надзиратель?
   Он  немного  удивился.  Часы  уже  были  на  моем  запястье,   но   они
остановились.
   - Почти полночь, а что?
   - Какой день?
   - Конечно же, воскресенье, мой дорогой сэр.
   Я старался думать и держал пистолет так близко от доктора, что  он  мог
бы попытаться схватить его.
   - Прошло 48 часов. Не удивительно, что у меня были припадки. Кто привез
меня сюда?
   Он уставился на меня, и его левая рука начала по