доктора Лагарди все пешни такие.  Есть  у  вас
что-нибудь против него?
   Бейфус покачал головой.
   - Пока нет.
   - Доктор не убил меня и, возможно, не убивал  никого,  -  сказал  я.  -
Квест говорил сестре, что работает у доктора Лагарди,  но  его  преследуют
какие-то гангстеры.
   - Этот Лагарди, - спросил Френч, делая пометки в своем блокноте, -  что
ты знаешь о нем?
   - Он имел практику в Кливленде. Обширную, в центре  города.  Видимо,  у
него есть причина скрываться в Бэй-Сити.
   - В Кливленде, вот как? - протянул Френч и уставился  в  угол  потолка.
Бейфус опустил глаза в свои бумаги. Мэглешен сказал:
   - Небось, делал аборты. Я приглядывал за ним одним глазом.
   - Каким? - мягко спросил Бейфус.
   Мэглешен покраснел.
   - Наверное, тем, который ничего не  видел  на  Айдахо-стрит,  -  сказал
Бейфус.
   Мэглешен подскочил.
   - Ну вот что, остряки, к вашему сведению,  мы  всего-навсего  отделение
полиции в маленьком городке. Иной раз хоть надвое разорвись. Тем не менее,
мне нравится эта мысль насчет марихуаны. Она может  значительно  облегчить
мне работу. Я немедленно займусь этой проблемой.
   Он твердым шагом направился к двери и вышел. Френч  глядел  ему  вслед.
Бейфус тоже. Когда дверь закрылась, они поглядели друг на друга.
   - Держу пари, сегодня вечером они  опять  повторят  облаву,  -  хмыкнул
Бейфус.
   Френч кивнул.
   - В квартире над прачечной, - продолжал Бейфус. - Отправятся  на  пляж,
заберут трех-четырех бродяг, сунут в эту квартиру, а потом, после  облавы,
представят фоторепортерам.
   - Много болтаешь, Фред, - оборвал его Френч.
   Бейфус усмехнулся и умолк. Френч спросил меня:
   - Раз уж ты строишь догадки, что, по-твоему, искали в том номере  отеля
"Ван Нуйс"?
   - Квитанцию на чемодан с марихуаной.
   - Неплохо, - одобрил Френч. - А где могла бы находиться эта квитанция?
   - Я думал об этом. Когда мы с Хиксом разговаривали в Бэй-Сити,  он  был
без парика. Дома парик не носят. Но на кровати в отеле он лежал в  парике.
Возможно, надел его не сам.
   - Ну и что? - спросил Френч.
   - Под париком вполне можно спрятать квитанцию.
   - Прилепить клейкой лентой  изнутри,  -  подхватил  Френч.  -  Неплохая
мысль.
   Наступило молчание. Оранжевая  красотка  вновь  принялась  печатать.  Я
поглядел на свои ногти.  Они  могли  быть  и  почище.  После  паузы  Френч
неторопливо сказал:
   - Только не думай, что ты вне подозрений, Марлоу. Вернемся к  догадкам.
Почему ты решил, что доктор Лагарди жил в Кливленде?
   - Я решил разобраться, что он  собой  представляет.  Врач,  если  хочет
практиковать, не может изменить фамилию. Пешня  навела  меня  на  мысль  о
Плаксе Мойере. Плакса Мойер действовал  в  Кливленде.  Веселый  Моу  Стейн
действовал в Кливленде. Правда, метод там был  другой,  но  пешня  все  же
остается пешней. Вы сами сказали, что ребята могут, поумнеть. А  при  этих
шайках где-то на заднем плане всегда находится врач.
   - Слишком надуманно, - не согласился Френч. - Слишком слабая связь.
   - Если я укреплю ее, мне это пойдет на пользу?
   - А сумеешь?
   - Могу попытаться.
   Френч вздохнул.
   - С этой Орфамэй Квест все в порядке, - сказал он. - Я звонил ее матери
в  Канзас.  Она  действительно   приехала   сюда   отыскивать   брата.   И
действительно наняла для этого тебя. Отзывается Орфамэй о тебе хорошо.  Но
особых восторгов не выражает. Она действительно подозревала, что  ее  брат
впутался во что-то нехорошее. Заработал ты что-нибудь на этом деле?
   - Нет. Я вернул ей гонорар. У нее было мало денег.
   -  Значит,  не  придется  платить  подоходный  налог  с   гонорара,   -
обрадовался Бейфус.
   - Хватит  об  этом,  -  сказал  Френч.  -  Следующий  ход  за  окружным
прокурором. А насколько я знаю Эндикотта, пока  он  обдумает  как  ходить,
пройдет неделя.
   И сделал жест в сторону двери. Я поднялся.
   - Ничего, если я не буду уезжать из города?
   Ответить они не потрудились.
   Я стоял и смотрел на них. Ранка от  пешни  между  лопатками  засохла  и
горела, кожу вокруг нее  стянуло.  Щеки  и  губы  ныли  от  удара  не  раз
использованной перчаткой Мэглешена. Я  словно  бы  находился  глубоко  под
водой. Вода была темной, нечистой, и во рту ощущался соленый привкус.
   Они сидели и смотрели на меня. Оранжевая красотка стучала  на  машинке.
Происходящее  здесь  впечатляло   ее   не   больше,   чем   ноги   балерин
балетмейстера.  У  Кристи  с  Бейфусом  были  спокойные  обветренные  лица
здоровых закаленных мужчин. Глаза  же,  как  всегда  у  полицейских,  были
хмурыми и серыми, словно замерзающая вода.  Плотно  сжатые  губы,  жесткие
морщинки в уголках глаз, твердый, пустой, бессмысленный взгляд, не  совсем
уж жестокий и отнюдь не любезный. Неброская одежда  из  магазина  готового
платья,  носимая  без  шика,  с  каким-то  пренебрежением:   облик   людей
небогатых, но все же  гордящихся  своей  властью,  всегда  ищущих  способа
проявить ее, причинить тебе боль и с усмешкой смотреть, как ты  корчишься,
безжалостных без злобы, без жестокости и вместе с  тем  иногда  добрых.  А
какими еще им быть? Цивилизация для них - пустой звук. В  ней  они  видели
только изъяны, грязь, отбросы, отклонения и неприязнь.
   - Ну чего стоишь? - резко спросил Бейфус. -  Ждешь  крепкого  слюнявого
поцелуя? Не можешь остроумно ответить? Жаль.
   Голос его стал усталым  и  скучным.  Он  нахмурился  и  взял  со  стола
карандаш. Быстро разломил его пополам и обе половинки положил на ладонь.
   - Вот так и ты отломись от нас, - негромко сказал он. На  его  лице  не
было и тени улыбки. - Ступай улаживать свои дела. Как, по-твоему,  на  кой
черт мы тебя отпускаем? Мэглешен дал тебе отсрочку. Используй ее.
   Я поднял руку и потер губу. Во рту у меня было слишком много зубов.
   Бейфус перевел взгляд на стол, взял какую-то бумагу и стал  читать  ее.
Кристи Френч  развернулся  вместе  с  креслом,  положил  ноги  на  стол  и
уставился в открытое  окно  на  стоянку  автомобилей.  Оранжевая  красотка
перестала  печатать.  В  комнате  неожиданно  воцарилась  тяжелая,  вязкая
тишина. Раздвигая эту тишину, словно воду, я пошел к выходу.



25

   В конторе снова ни души. Ни длинноногих брюнеток, ни маленьких  девочек
в раскосых очках, ни аккуратных смуглых мужчин с глазами гангстеров.
   Я сел за стол и стал  смотреть,  как  за  окном  меркнет  свет.  Поутих
уличный шум. Через бульвар свирепо уставились друг на друга огни  неоновой
рекламы. Нужно было что-то предпринимать, но я не знал, что. Да и не видел
во всем этом смысла. Прислушиваясь к скрежету ведра по кафелю в  коридоре,
я навел на столе порядок. Сунул бумаги  в  ящик,  поправил  подставку  для
ручек, взял тряпку, протер стекло на столе, а потом и телефон,  который  в
сумерках был темным, глянцевым. Сегодня  он  не  издаст  ни  звука.  Никто
больше не позвонит мне. Ни сейчас, ни в ближайшее  время.  Может  быть,  и
никогда.
   Свернув пыльную тряпку, я отложил ее, откинулся назад и сидел  так,  не
куря и даже не думая. Я был никем и ничем. Без лица, без дела, разве что с
именем. Есть мне не хотелось. Даже выпить не  хотелось.  Я  был  вчерашним
листком календаря, скомканным и брошенным на дно мусорной корзины.
   Придвинув телефон к себе, я набрал  номер  Мэвис  Уэлд.  Гудки,  гудки,
гудки. Девять гудков. Это много, Марлоу. Стало быть, дома никого нет.  Для
тебя никого нет дома. Я повесил трубку. Кому бы ты мог позвонить еще? Есть
ли у тебя друг, который не прочь услышать твой голос? Нет. Ни единого.
   Пожалуйста, пусть зазвонит телефон. Пусть бы хоть кто-нибудь  позвонил,
чтобы я вновь ощутил себя человеком. Хоть полицейский.  Хоть  какой-нибудь
Мэглешен. Я  не  жду  хорошего  отношения.  Только  бы  вырваться  с  этой
замерзшей звезды.
   Телефон зазвонил.
   -  Амиго,  -  послышался  в  трубке   знакомый   голос.   -   Произошла
неприятность. Серьезная неприятность. Мэвис Уэлд хочет тебя видеть. Ты  ей
нравишься. Она считает тебя честным человеком.
   - Где? - воскликнул я. Это был даже не вопрос, а просто  изданный  мною
звук. Я затянулся незажженной трубкой и, подперев  рукой  голову,  прикрыл
собой телефон. Ведь по нему слышался голос, с которым можно было говорить.
   - Ты поедешь?
   - Мне нужно всю ночь сидеть с больным попугаем. Куда ехать?
   - Я заеду за тобой. Буду перед  твоим  домом  через  пятнадцать  минут.
Добраться, куда нам нужно, непросто.
   - А возвращаться, - спросил я, - или наплевать?
   Но она уже повесила трубку.
   Внизу у аптечной стойки я успел проглотить две чашки  кофе,  сэндвич  с
плавленым сыром и увязшими в нем, словно дохлые  рыбки  в  иле  спущенного
пруда, двумя ломтиками эрзац-бекона. Я был безумен.
   Мне это нравилось.



26

   Подъехал черный "меркьюри" со  светлым  откидным  верхом,  который  был
поднят. Когда я сунулся в дверцу, Долорес Гонсалес скользнула  ко  мне  по
кожаному сиденью.
   - Садись-ка за руль, амиго. Мне что-то не хочется вести.
   Свет из аптеки падал на ее лицо. Она вновь сменила  наряд,  но  все  на
ней, за исключением алой блузки,  по-прежнему  было  черным:  и  брюки,  и
свободный, наподобие мужской куртки, жакет.
   Я прислонился к дверце.
   - Почему мисс Уэлд не позвонила мне?
   - Не могла. Не знала номера и очень торопилась.
   - Почему?
   - Видимо, улучила минутку, когда кто-то вышел из комнаты.
   - А где это место, откуда она звонила?
   - Названия улицы я не знаю. Но  дом  найти  могу.  Потому  и  приехала.
Садись быстрей, и едем.
   - Может быть, сяду, - сказал я. - А может, и нет. Преклонный возраст  и
боль в суставах вынуждают меня быть осторожным.
   - Всегда острит, - сказала Долорес. - Очень странный человек.
   - Острю всегда,  когда  уместно,  -  возразил  я.  -  А  человек  самый
обыкновенный,  с  одной-единственной  головой,  которой   иногда   здорово
достается. И обычно все начиналось так же, как и сейчас.
   - Сегодня будем предаваться любви? - негромко спросила она.
   - Точно не знаю. Видимо, нет.
   - Ты не  пожалеешь  о  потерянном  времени.  Я  не  из  тех  химических
блондинок, о кожу которых можно зажигать спички. Не  из  бывших  прачек  с
большими костлявыми руками, острыми коленками и непривлекательной грудью.
   - Давай, - решив перейти на  "ты",  предложил  я,  -  хоть  на  полчаса
забудем о сексе. Штука  это  замечательная,  как  шоколадный  пломбир.  Но
бывают времена, когда ты скорее перережешь себе  горло,  чем  будешь  есть
его. Я, наверное, предпочту поступить сейчас именно так.
   Обойдя машину, я сел за руль и завел мотор.
   - Нам на запад,  -  распорядилась  Долорес,  -  через  Беверли-Хиллз  и
дальше.
   Я выжал сцепление, сделал поворот и по бульвару Сансет поехал  в  южную
сторону.
   - Пистолет у тебя при себе? - спросила Долорес и достала одну из  своих
длинных коричневых сигарет.
   - Нет. Зачем он?
   Внутренней стороной левой руки я ощупал в наплечной кобуре "люгер".
   - Так, пожалуй, и  лучше.  -  Долорес  вставила  сигарету  в  маленькие
золотые щипчики и прикурила от золотой зажигалки.  Большие  черные  глаза,
казалось, поглотили полыхнувший ей в лицо свет.
   Я свернул с бульвара на запад, и нас, вместе с машиной,  поглотили  три
ряда мчащихся невесть куда и невесть зачем лихачей.
   - Что стряслось у мисс Уэлд?
   - Не знаю. Она лишь сказала,  что  попала  в  беду,  очень  испугана  и
нуждается в тебе.
   - А ты не могла придумать истории поубедительней?
   Долорес не ответила. Я остановился у светофора, повернулся  и  взглянул
на нее. Она тихо плакала в темноте.
   - Я бы и волоска не тронула на голове Мэвис Уэлд, - сказала она. - И не
жду, что ты мне полностью поверишь.
   - С другой стороны, - сказал  я,  -  пожалуй,  отсутствие  убедительной
истории говорит в твою пользу.
   Долорес стала придвигаться ко мне.
   - Сиди где сидишь, - остановил я ее. - Мне пока  еще  нужно  вести  эту
колымагу.
   - Не хочешь, чтобы я положила тебе голову на плечо?
   - Но не при таком движении.
   В  Ферфексе  я  остановился  перед  зеленым  светом,  чтобы   позволить
какому-то человеку сделать левый поворот. Сзади раздались неистовые гудки.
Когда я тронулся, задняя машина вывернула на соседнюю полосу,  поравнялась
со мной, и толстый водитель в майке крикнул:
   - Валялся бы в гамаке!
   И  рванул  вперед,  так  заезжая  на  мою  полосу,  что  мне   пришлось
тормознуть.
   - Когда-то этот город мне нравился, - начал я, чтобы только не  молчать
и не думать слишком уж напряженно. - В давние, давние времена. Тогда вдоль
бульвара Уилшир росли деревья.  Беверли-Хиллз  был  захолустным  городком.
Уэствуд представлял собой голые холмы, участки продавались по  тысяче  сто
долларов, и никто их не брал.  Голливуд  был  горсткой  каркасных  домиков
вдоль междугородного  шоссе.  Лос-Анджелес  был  просто  большим  городом,
сухим, солнечным, с уродливыми строениями,  без  шика,  но  добродушным  и
мирным. О  былом  климате  только  вспоминают.  Люди  спали  на  верандах.
Немногочисленные круги причисляющих  себя  к  интеллектуалам  нарекли  его
американскими Афинами. Это, конечно, были не Афины,  но  и  не  трущобы  с
неоновым светом.
   Мы проехали Ла-Сьенегу и свернули на  Стрип.  Ресторан  "Танцоры"  сиял
огнями. Веранда была переполнена. Стоянка автомобилей напоминала  муравьев
на ломтике перезрелого плода.
   -  А  теперь  у  нас  развелись  владельцы  ресторанов,   вроде   этого
Стилгрейва, - продолжал я. - Развелись грубияны, вроде того толстяка,  что
заорал на меня из машины. Появились богачи, снайперы,  дельцы,  работающие
под проценты, парни, стремящиеся быстро разбогатеть, громилы из Нью-Йорка,
Чикаго, Детройта и Кливленда. Появились шикарные рестораны и ночные клубы,
которыми  они  заправляют,  отели  и  многоквартирные  дома,  которые   им
принадлежат,  воры,  мошенники  и  женщины-бандиты,  которые  там   живут.
Торговцы роскошью, женоподобные художники-декораторы, модельеры одежды для
лесбиянок,  подонки  большого  безжалостного  города,  безликого,   словно
картонный  стаканчик.  В  наших  распрекрасных   пригородах   какой-нибудь
папочка, разувшись, читает перед окном, из которого открывается прекрасный
вид, спортивные новости и воображает себя  представителем  высшего  класса
только потому, что у него есть гараж на три машины. Мамочка перед шикарным
туалетным столиком пытается закрасить мешки под глазами. Сыночек же  висит
на телефоне и названивает школьницам, которые и двух  слов-то  связать  не
могут, но уже носят в косметичках противозачаточные средства.
   - Во всех больших городах - то же самое, амиго.
   - В городах, заслуживающих этого названия, есть еще  кое-что:  какое-то
индивидуальное  лицо,  хотя  и  под  слоем  грязи.  У  Лос-Анджелеса  есть
Голливуд, но  он  его  ненавидит.  Хотя  с  Голливудом  ему  повезло.  Без
Голливуда это был бы город заказов по почте. Все, что  есть  в  посылочных
каталогах, лучше приобретать не здесь.
   - Ты зол сегодня, амиго.
   - У меня неприятности. Масса неприятностей. И еду с тобой я лишь затем,
чтобы перед лицом новой забыть о старых.
   - Ты что-то натворил? - спросила Долорес и придвинулась поближе.
   - Обнаружил несколько трупов, - ответил я. - Дело тут в  точке  зрения.
Полицейские не любят, когда эту работу выполняем мы, дилетанты. У них есть
своя служба.
   - Что они сделают с тобой?
   - Могут выгнать из города, и черт с ним. Не прижимайся. Этой рукой  мне
нужно переключать передачи.
   - С тобой очень трудно ладить. - Долорес раздраженно отодвинулась. - На
Лост-Каньон-роуд сверни налево.
   Вскоре мы проехали университет. Все фонари в городе уже были включены и
стелились широким ковром  к  югу  почти  на  бесконечное  расстояние.  Над
головой, снижаясь, гудел самолет,  оба  его  сигнальных  огня  попеременно
мигали. На Лост-Каньон-роуд я свернул направо, обогнув ведущие  в  Бэл-Эйр
большие ворота. Дорога, петляя, пошла в гору. Там было очень много  машин,
их фары яростно сверкали на вьющемся белом бетоне. Над дорогой дул  легкий
ветерок. В нем был аромат дикого шалфея, едкий запах эвкалиптов  и  мягкий
запах пыли. На склоне холма ярко светились окна. Мы проехали большой белый
двухэтажный дом, ценой, должно быть, тысяч в семьдесят  долларов.  На  его
фасаде была резная надпись: "Пирамида Террьерса".
   - Следующий поворот направо, - сказала Долорес.
   Я повернул. Дорога стала круче  и  уже.  Вдоль  нее  стояли  обнесенные
каменными заборами и живыми изгородями дома, однако видно их не  было.  Мы
подъехали к развилке. Там стояла полицейская машина с красной мигалкой,  а
дорогу, идущую вправо, загораживали два стоящие  поперек  нее  автомобиля.
Кто-то махал вверх-вниз зажженным фонариком. Я замедлил ход и  остановился
рядом с полицейской машиной. В ней покуривали двое фараонов. Они и ухом не
повели.
   - Что тут происходит?
   - Понятия не имею, амиго.
   Голос ее был приглушенным,  сдержанным.  Видно  было,  что  она  слегка
напугана. Чем, я не знаю.
   Рослый мужчина с фонариком подошел к дверце, посветил на меня и опустил
фонарик.
   - По этой дороге сегодня вечером проезда нет, - объявил он. - Куда путь
держите?
   Я поставил машину на ручной тормоз и потянулся  за  фонариком,  который
Долорес вынула из перчаточного  ящика.  Осветил  рослого.  Дорогие  брюки,
спортивная рубашка с инициалам на кармане и обернутый вокруг  шеи  шарф  в
горошек.  Очки  итоговой  оправе  и  блестящие  черные  волнистые  волосы.
Выглядел он уж очень по-голливудски.
   - Вы что-нибудь объясните? - спросил я. - Или вы просто берете на  себя
функции полицейских?
   - Полицейские рядом, если угодно, можете обратиться  к  ним.  -  В  его
голосе слышалась презрительная нотка. - А мы частные  лица.  Живем  здесь.
Это жилой район. Мы хотим, чтобы он и оставался жилым.
   Из темноты вышел человек с охотничьим ружьем и встал  рядом  с  рослым.
Ружье он держал на сгибе левой руки дулом вниз, явно не для балласта.
   - На здоровье, - сказал я. - У меня нет никаких планов. Мы просто  едем
в одно место.
   - Какое? - холодно спросил рослый.
   Я повернулся к Долорес.
   - Какое?
   - Это белый дом, высоко на склоне холма, - сказала она.
   - И что вы намерены там делать? - спросил рослый.
   - Там живет мой друг, - неприязненно ответила Долорес.
   Рослый посветил ей в лицо фонариком.
   - Выглядите вы прекрасно, - сказал он. - А вот ваш друг нам  совсем  не
нравится. Мы не любим типов, устраивающих по  соседству  с  нашими  домами
игорные притоны.
   - Об игорном притоне я ничего не знаю, - резко ответила она.
   - Полицейские тоже ничего не знают, - кивнул рослый. - И даже не  хотят
знать. Как имя вашего друга, милочка?
   - Не ваше дело, - огрызнулась Долорес.
   - Отправляйтесь домой,  милочка,  вязать  носки,  -  сказал  рослый.  И
обратился ко мне:
   - Сейчас по этой дороге проезда нет. Теперь вы знаете, почему.
   - Надеетесь настоять на своем?
   - Вам не изменить наших планов. Знали бы вы, какие налоги мы платим.  А
эти обезьяны в патрульной машине - и еще очень многие в муниципалитете - и
пальцем не хотят шевельнуть, когда мы просим привести в действие закон.
   Я повернул ручку и открыл дверцу  машины.  Рослый  отступил,  пропуская
меня. Я подошел  к  полицейской  машине.  Оба  патрульных  сидели  в  ней,
развалясь как на вечеринке. Звук своего громкоговорителя они убавили, и он
был едва слышен. Один из них методично жевал резинку.
   - Как насчет того, чтобы снять это дорожное  заграждение  и  пропустить
граждан? - спросил я его.
   - Нет такого приказа, приятель. Наше  дело  только  поддерживать  здесь
порядок. Если кто-нибудь что-то начнет, мы прекратим.
   - Говорят, что там дальше игорный дом.
   - Говорят, - сказал полицейский.
   - Вы не врете?
   - Это не моя забота, приятель, - ответил он и плюнул через мое плечо.
   - А если у меня там срочное дело?
   Он глянул на меня безо всякого выражения и зевнул.
   - Большое спасибо, приятель, - сказал я.
   Возвр