го сказал Антон. -- Говорите начистоту, на
суде это зачтется. Будете запираться,  придется напомнить еще одну статью из
уголовного кодекса. Сто семьдесят четвертую. Знаете  такую? Там за получение
взятки тоже до восьми лет лишения свободы полагается.
     Остроумов поднял голову и  уставился на  Антона остекленевшими круглыми
глазами. По впалым щекам катились частые слезы, но  взгляд  был решительным,
злым. Проглотив слюну и глубоко втянув воздух носом, он заторопился:
     --  Деньги дал  мне  врач Айрапетов, чтобы магазинчик  от себя отмести.
Чувствую,   Игорь  Владимирович  сблатовал  на  него  ребяток  и  попался  с
бритовкой. Ради всевышнего, не пишите мне  сто семьдесят четвертую, расскажу
все как на исповеди у батюшки.
     -- Вы знаете, чем оговор наказывается?
     -- Кудрявый  никогда свою  вину не  клеил другим! Чужую на  себя  брал,
бывало такое, но чтобы свою на кого... --  Остроумов вытер лицо, заискивающе
повернулся к Стукову. -- Степан Степанович, разве я когда был сявкой?
     -- Вы рассказывайте, рассказывайте, -- хмуро посоветовал ему Стуков.
     -- Все расскажу, все! -- Остроумов,  как заводной, повернулся к Антону.
--  Игорь  Владимирович  вчера утром  попросил срочно  приехать в  аэропорт.
Встретились  в  сберкассе.  "Выручай", --  говорит и  пять  косых  наличными
предложил. Прикинул: "Пять тысяч -- не пять рубликов. За пять тысяч горбушку
надо погнуть! Пристрою на книжечку и пойду с повинной. На худой конец больше
трех  лет  не  отвалят".  Для храбрости  выпил коньячку, а  поскольку я этой
гадостью не  злоупотребляю, раскис хуже бабы.  Игорь Владимирович  на всякий
случай таблеточку дал. Прозевал я с ней, на постового нарвался, -- Остроумов
опять уткнулся в ладони: -- Как в воду Степан Степанович глядел -- неудачник
я самый распоследний. Блатной куш подворачивался, и  на том сгорел.  Ой, как
мне больно сейчас...
     Антон  быстро написал  Голубеву, молча  слушавшему  допрос:  "Славочка!
Срочно  привези  сюда Березову. Надо,  чтобы  заговорил  Костырев". Голубев,
прочитав  записку, понимающе кивнул и  вышел. Остроумов сидел все в  той  же
позе, уткнувшись в ладони и раскачиваясь из стороны в сторону.
     -- Как Айрапетов оказался соучастником? -- спросил его Антон.
     --  У нас не было времени  долго  базарить.  Игорь  Владимирович  очень
спешил.
     -- Зачем писали записку Мохову?
     --  Надо  ж было предупредить ребяток. Втемную  шел на шубу  с  клином.
Думал, хоть раз в жизни повезет.
     -- Откуда вам стало известно, что магазин обворовал Мохов?
     --  В  воскресенье  утречком  Павлуша  ко мне  приходил,  предлагал  за
пятьдесят  процентов стоимости новенькое шмутье. Клянусь, я послал  его к...
куда  следует.  Он  стал оправдываться, сказал, что даже  Игорь Владимирович
купил у  него на таких условиях золотые часики и  что, если  я  не  верю, то
вечером  в кафе  "Космос" могу встретиться с Айрапетовым,  который будет там
справлять день  рождения.  Я,  конечно же,  пошел.  Только  не  затем, чтобы
посоветоваться, покупать  или не покупать ворованное шмутье,  а предупредить
Игоря Владимировича, чтобы он не связывался  с Моховым. Когда намекнул ему о
часиках,  он засмеялся и сказал, что  это всего-навсего  фантазия Мохова.  А
вчера вот  телефонный звоночек Айрапетова ко мне подтвердил Павлушины слова.
Ой, влипли ребятки, ой, влипли...
     -- Жить только по-человечески начали...
     -- Не надо об моей жизни говорить! --  почти  выкрикнул Остроумов и так
стиснул зубы, что на скулах вздулись крупные желваки.
     Оформив протокол  допроса, Антон  вызвал  конвойного.  Остроумов  ушел,
низко опустив  голову и заложив за  спину руки. Антон  прошелся по кабинету,
снова сел на свое место и проговорил:
     -- Вот вам и Айрапетов...
     -- Не спеши с выводами, -- спокойно сказал Стуков.
     -- Считаете, невиновный  выложит ни за  что,  ни  про  что  такую сумму
денег?
     --  Это, Антоша, еще  надо доказать,  что  Айрапетов  давал  Остроумову
деньги.  Не забывай,  что  этому рецидивисту-неудачнику безоговорочно верить
нельзя...

20. Очная ставка

     Светлана Березова вошла в  кабинет решительно. Лоб ее был забинтован, и
повязка насколько возможно прикрывалась волосами.
     -- Не досмотрели, Света, мы за вами, -- словно извиняясь, сказал Антон,
показывая на повязку.
     --  Ничего страшного не произошло,  -- отмахнулась  Березова.  --  Сама
виновата: слишком задумалась и очнулась только  тогда,  когда сумочку из рук
рванули. Кстати, один из хулиганов вместе со мной лбом по асфальту проехал.
     -- Не запомнили его в лицо?
     -- В лицо нет. Длинный, возраст -- лет тринадцать.
     По всей вероятности,  Генкой звать. Когда я за ним  бросилась вдогонку,
один из мальчишек крикнул: "Рви, Генка!"
     Вспомнив разговорчивую соседку Айрапетова Веру
     Павловну   и  ее   "неизвестно   в  кого  уродившегося"   внука,  Антон
переглянулся со Степаном Степановичем и опять спросил Березову:
     -- Как себя чувствуете? Голова сильно болит?
     -- Ни капельки! И вообще, наделали много  шума из ничего, --  с обычным
своим темпераментом  заговорила  Светлана.  --  Это все тот врач  из "Скорой
помощи"! То  ему показалось,  что  у меня  ушиб мозга, то сотрясение...  Как
будто мой мозг на честном  слове  держится. Чуть  в  психобольницу  не упек.
Идиотизм какой-то... Вы тоже решили проверить, не рехнулась ли я?
     --  У нас, Света,  другие заботы, нежели  у врачей, -- Антон  заботливо
усадил Березову возле стола. -- Помогите  нам уговорить Костырева,  чтобы он
рассказал  содержание того письма,  конверт  которого вы нашли  у него дома.
Федора сейчас приведут.
     -- Я увижу Федю? Прямо сейчас? Антон кивнул головой, сказал:
     -- Надо убедить его, чтобы не брал на себя чужую вину.  Согласны помочь
нам в этом?
     -- Вы еще спрашиваете!
     Антон поглядел на Голубева. Слава  вышел из кабинета. Поднялся и Степан
Степанович.
     -- Проведаю Веру Павловну, -- намекнул он Антону.
     Через несколько минут после его ухода в сопровождении Голубева появился
Федор Костырев. Упрямо  набычив  стриженую  голову, исподлобья  взглянул  на
Антона  и неожиданно  увидел  Березову.  Равнодушие  на его  лице  сменилось
растерянностью,  похожей  на  испуг. Он  было шагнул к Светлане,  но тут  же
остановился, не зная, что делать.
     --  Здравствуй,  Федя,  -- дрогнувшим  голосом проговорила Березова. Не
дождавшись ответа, дотронулась До забинтованного лба и смущенно добавила: --
Вот видишь...
     -- Кто  тебя обидел?! -- тревожно спросил Костырев и резко повернулся к
Антону. -- Я же вас просил, чтобы не вмешивали Светланку в дело, так вы...
     -- Мы здесь ни при чем, -- прервал его Антон.
     -- А кто при чем? Кому Светланка поперек дороги стала?
     --  Федя! -- строго оборвала Березова.  -- Мне с тобой поговорить надо.
Ты слышишь, Федя?!
     Костырев недоуменно повернулся к ней. Голубев подмигнул Антону и кивнул
на дверь. Антон спрятал в стол бумаги и сказал, обращаясь к Березовой:
     -- Поговорите  одни. Мы  ненадолго  отлучимся.  Дежурный  следственного
изолятора, увидев  Антона и  Голубева  вдвоем, без  Костырева,  обеспокоенно
спросил:
     -- Задержанного куда девали?
     --  Оставили  с  девушкой побеседовать, -- намеренно равнодушно ответил
Голубев.
     Дежурный нахмурился:
     -- Предупреждаю официально: тягу даст, с вас спрос будет.
     -- Мы тебе другого взамен словим, -- шутливо проговорил Антон.
     -- Шутки шутками,  а у нас был фокус,  -- и дежурный стал рассказывать,
как  один  "чокнутый" следователь перепутал обвиняемого со свидетелем и чуть
было не выпустил из изолятора не того, кого следовало.
     Минут через пятнадцать в коридор вышла Березова и позвала Антона.
     Костырев сидел  в кабинете  с сосредоточенным выражением  лица,  крепко
сцепив  крупные  загорелые  руки.  На  его щеке  алел  след  губной  помады.
Березова, запоздало увидев это,  торопливо достала из сумочки носовой платок
и,  не стесняясь  Антона,  заботливо вытерла щеку покрасневшего от  смущения
Костырева.
     --  Рассказывай,  Федя,  всю  правду  рассказывай,  --  будто  ребенка,
подбодрила она.
     Костырев разжал ладони, уперся ими в коленки и  виновато  посмотрел  на
Антона, словно  хотел  о  чем-то  попросить.  Антон  встретился  взглядом  с
Березовой, осторожно сказал:
     -- Света, у нас с Федором сейчас состоится официальный разговор...
     -- Хорошо, я подожду в коридоре,  -- ничуть не  обидевшись, поняла она.
-- Можно?
     Антон кивнул  и, едва только  за Березовой захлопнулась дверь кабинета,
включил микрофон -- техника заработала.
     -- Собственно, что вас интересует в  полученных мною письмах? -- первым
задал вопрос Костырев.
     -- От кого они были и что в них содержалось?
     Костырев какое-то время молчал,  прикусывая нижнюю губу,  думал.  Затем
заговорил спокойно, рассудительно:
     -- От кого  -- не знаю... Получил их враз оба. Первым распечатал  то, у
которого конверт был  подписан Светланкиной рукой. Стал  читать  и  чуть  не
очумел -- это было  письмо к московскому инженеру. Сразу  стукнуло в голову,
что Светланка перепутала письма и отправила не тому, кому надо.
     --  Вы  разве  не заметили, что  адрес на конверте  надписан поддельным
почерком? -- спросил Антон.
     -- Ничего не заметил... Да такое мне и в голову даже не могло прийти...
     -- Ну, а второе письмо?
     --  Оно было  написано незнакомым почерком, наклоненным влево. С первых
строчек понял, что пишет Нина Михайловна  -- Светланкина мама. Разделала она
меня, как  бог черепаху, а в конце письма просила оставить ее  дочь в покое.
Дескать,  Светланка  любит образованного  красивого  парня,  а  со  мной,  с
недоучкой, встречается только из жалости,  -- Костырев посмотрел  на Антона,
виновато усмехнулся.  --  Вы можете  подумать:  "Вот,  мол,  такой  здоровый
парень, а  раскис,  как  кисейная  барышня".  Смешно, конечно... Сейчас  сам
понимаю, а тогда... все вверх  тормашками перевернулось. У нас со Светланкой
были самые  чистые  отношения, я на нее молиться был  готов, и  вдруг  такая
грязь... Короче  говоря,  чтобы понять мое состояние в то время, надо самому
пережить  подобное,  --  уставившись  взглядом  в  пол,  усмехнулся.  --  Не
поверите,  больше  двух  суток  глаз сомкнуть  не  мог,  думал, сумасшествие
начинается.
     -- С Моховым когда встретились?
     --  Сейчас расскажу все  по  порядку... С Моховым, значит, так... Пашка
давно  меня  уговаривал  завербоваться  на  север,  дескать,  там  заработки
хорошие, отпуска по два месяца за год и все такое. Не знаю, что он там хотел
делать --  специальности-то у него никакой нет. Наверное,  рассчитывал,  что
там  люди  денежные,  украсть  можно  больше.  Ну,  а  меня  при себе  вроде
телохранителя хотел  иметь. Силенки у него, как у мышонке, а задиристый, как
мартовский  кот... Я  ж  не  круглый дурак, понимал,  что дружбы  у  нас  не
получится.  Последнее время даже не встречался с  ним, а  тут, когда получил
эти письма, Пашка зачастил ко мне  -- в день  по три раза прибегал. И все  с
разговорчиками  насчет  севера, как будто знал,  что  я в  чумном  состоянии
нахожусь. Словом, уговорил. В пятницу я уволился с работы, написал Светланке
и  Нине  Михайловне   письма,  в  Светланкин  конверт  вложил  ее  письмо  к
московскому инженеру и отправил. После  этого собрал  чемодан, взял у матери
триста  рублей  денег и пошел к Мохову.  Пашка обрадовался, заегозил: "Едем,
Федя! Едем!", а у  самого за душой -- ни рублевки. На что билет покупать?...
Триста рублей моих для двух человек -- это  же крохи. Пошли по  его дружкам,
надеясь у кого-нибудь занять, а дружки сами девятый день без соли сидят... В
одном месте попали на выпивку. Пашка  изрядно  нахлебался,  я в рот не взял.
Вернулись к Мохову. Дело -- к ночи, а спать не могу. В субботу с  утра Мохов
стал клянчить на похмелье. Дал  ему пятерку. Он мне стакан водки налил, стал
убеждать, что от бессонницы -- самое лучшее средство. Ну я сдуру весь стакан
и выпил.  Мозги,  конечно, сразу отключились,  потому  что  таким делом,  --
Костырев щелкнул  себя  по  горлу, --  раньше  не увлекался.  Пашка  опять к
дружкам потянул. Помню, в пивной бар "Волна" заходили. Мохов там, кажется, с
кем-то пиво пил, а у меня  все,  как в  тумане... Почти  четверо суток перед
этим глаз не сомкнул. Когда вернулись к Мохову, заснул, словно убитый. Утром
в  воскресенье Пашка  разбудил  ни  свет ни  заря, потянул на  вокзал, чтобы
уехать с самой первой электричкой  в Новосибирск. Спрашиваю:  "Где  ты денег
взял?"  "Да  тут, --  говорит,  --  старый друг один  подвернулся", а сам из
какого-то  рюкзака  вещи  в  чемодан перекладывает, торопится. Смотрю:  вещи
новенькие, даже с магазинными этикетками. Я его за грудки: "Ты что  сочинил,
Пашка?! Тебя ж в милицию  сейчас надо сдать!" Мохов трухнул, залопотал: "Сам
со  мною  сядешь. Между прочим, в сельхозтехниковском магазине твою  кепочку
видел.  Думаешь,  поверят,  что раньше ее там оставил?...  Дудки! Уголовному
розыску только попадись на  крючок! По себе знаю... Да ты не  волнуйся. Часа
через три-четыре упорхнем на самолете из Новосибирска, и пусть ищут ветра  в
поле. Только  смотри, Федя...  Кепка  твоя в магазине осталась, если  что --
бери магазин на себя. Первый раз больше года не дадут. Будешь на меня переть
-- групповую примажут. Тогда по шесть лет, как  медным котелкам,  свободы не
видеть".
     --  О  Гоге-Самолете  Мохов  ничего  не  рассказывал? -- спросил  Антон
Костырев, когда тот замолчал.
     -- Нет, ничего не говорил.
     -- Кто помог Мохову отключить охранную сигнализацию в магазине?
     -- Не  знаю, -- понуро глядя  в пол, ответил  Костырев. -- Я  с ним, со
скотиной, после  этого принципиально не разговаривал.  В Новосибирске, когда
приехали на электричке  сюда, он куда-то  бегал, с  кем-то встречался,  а  я
сразу уехал в Толмачево и  с вокзала не выходил, -- поднял  на Антона глаза.
-- Да вы допрашивайте Мохова. При мне он как миленький, все расскажет.
     Антон позвонил  дежурному  следственного  изолятора  и  попросил, чтобы
Голубев  доставил на  допрос Мохова.  После этого  показал Костыреву заранее
приготовленную фотографию Игоря Айрапетова и спросил:
     -- Узнаете?
     Костырев внимательно посмотрел на снимок.
     -- Где-то видел, а где... Не могу вспомнить.
     -- Не в баре "Волна"?
     -- Может быть... -- он еще внимательнее вгляделся в фотографию. -- Нет,
не в баре. Кажется, в "Космосе"... Точно, в "Космосе". Изрядно уж с тех  пор
времени прошло, но помню. Мохов еще за одним столом с  этим парнем сидел и к
сестре Светланкиной вязался, пока я его не пугнул... А в баре,  я же сказал,
для меня все, как в тумане, было.
     Посидели  молча,  думая  каждый  о своем. В  коридоре послышались шаги.
Дверь  отворилась, и Голубев  впустил  в нее Мохова.  При виде  Костырева  с
Моховым  произошло почти то же,  что  и  с Костыревым,  когда тот неожиданно
увидел в кабинете Светлану Березову.
     -- Ну, что уставился, как баран  на  новые ворота? -- взглянув на него,
усмехнулся Костырев. -- Не узнал?
     --  Федя!... -- неестественно изобразил радость Мохов. -- Ты  что такой
сердитый? Тебя пытают? Крест во все пузо -- не закладывал!
     Костырев поднялся  во весь  свой  могучий  рост, угрожающе сжал кулаки,
прищурился:
     -- Эх, Паша, заложил бы я тебе сейчас...
     Мохов шарахнулся к двери.  Натолкнувшись  у порога  на Славу  Голубева,
повернулся к Антону и закричал:
     -- Громилу на помощь призвали! Запугать хотите, да?
     -- А ну, друзья, по местам! -- строго приказал Антон; дождавшись, когда
Костырев  и  Мохов -- один с  усмешкой,  другой тревожно,  --  глядя друг на
друга, сели, спросил:
     -- Надеюсь, отрицать знакомство не будете?
     -- Чего тут отрицать, -- сказал Костырев.
     -- Нет! -- с вызовом крикнул Мохов.
     --  В  таком  случае  --  рассказывайте,  как  дело  было. Без  вранья,
по-честному.
     -- Я все по-честному сказал, -- Костырев посмотрел на Антона и кивнул в
сторону Мохова. -- Теперь пусть он выступает.
     -- Запугиваешь? -- окрысился Мохов.
     -- Чего тебя запугивать?  -- с прежней усмешкой спросил Костырев. -- Ты
и так, будто осиновый листок на  ветру,  дрожишь. -- Сам струсил,  думаешь и
другим страшно?! Лицо Костырева стало строгим.
     -- Не  кричи,  Паша.  С детства знаешь,  что  меня запугать  не  так-то
просто. Прошу  тебя:  расскажи все  честно следователю, а  он пусть  решает,
вместе нас в тюрьму садить или поврозь.
     -- Ты о чем, Федя?... -- словно не понял Мохов.
     -- Не  прикидывайся, Паша, -- Костырев опять уставился взглядом в  пол.
--  Я  все  откровенно рассказал, теперь --  твоя  очередь.  Врать  начнешь,
сильней запутаешься и срок больше получишь, как говорят твои блатные дружки.
     Мохов втянул голову в плечи, будто  бы  съежился, взглянул на Антона, и
Антон  заметил, что  он рад  бы  говорить  все откровенно, но боится.  Очень
сильно боится. Кого?... Айрапетова или Остроумова?
     -- Паш,  рассказывай,  не  тяни время,  --  спокойно, но  требовательно
проговорил Костырев. -- Ты ведь знаешь, Паш, что я не люблю кривить душой.
     -- А  чего рассказывать,  один я управился  с магазином,  --  Мохов еще
больше съежился, посмотрел на Антона  и перекрестил живот. -- Во, крест  даю
-- один.
     Антон встретился с ним взглядом, включил микрофон:
     --  Начните  по порядку.  Как узнали,  что в магазин  поступили золотые
часы?
     Мохов болезненно поморщился, передернул  плечами и заговорил, поминутно
взглядывая на Костырева, словно опасаясь, что Федор вот-вот его прервет:
     -- Если по порядку, то значит... В субботу утречком кирнули с Федей, ну
и поволокло нас на  подвиги. К некоторым корешкам моим зашли, побазарили  об
том, об сем, хотел деньжонками у них поживиться. Не вышло.  С  тоски зашли в
пивбар  "Волна". Гляжу, Игорь Владимирович  Айрапетов  --  он меня  когда-то
лечил -- с Иваном Лаптевым пиво тянут, а перед ними на столике -- целая гора
вяленой   рыбы.  Подошел,  чтобы  пару  рыбешек  стрельнуть.  Разговорились.
Попросил  у  Айрапетова  денег в долг, сказал,  на  Север еду,  заработаю --
рассчитаюсь.  Мужик  он всегда денежный, а  тут зажался. Показывает  золотые
часики и  говорит, что в сельхозтехниковском магазине купил. Спрашиваю: "Еще
там остались?" Говорит: "Навалом". Тут у меня и мелькнуло, толкую: "Дай хоть
пару червонцев, завтра тебе этих часиков полный  карман привезу". Поломался,
но пятнадцать рублей все-таки дал, выручил...
     -- Костырев присутствовал при вашем разговоре с Айрапетовым?
     -- Не, он на улице с монтером знакомым базарил.
     --  Это  Валерка Шумилкин  был,  на  подстанции  работает,  --  вставил
Костырев. -- Сейчас вот только вспомнил.
     Антон повернулся к Мохову:
     -- Рассказывайте дальше.
     --  А  чего  рассказывать...  --  Мохов покривился.  --  Федя  забалдел
капитально,  еле-еле дохилял  ко мне домой, утыркался  спать. Я тоже малость
прикимарил.  Проснулся -- темно. Думаю, пора за часиками  топать. Рюкзачок с
собой  прихватил, выхожу  на улицу  --  хоть  глаз  выколи.  Чернота,  гроза
собирается. Соображаю:  на меня работает -- следы замоет. Подхожу к магазину
--  еще  темней стало. Сразу  не  сообразил,  после  догадался,  что погасли
уличные фонари. Замок свернуть  было  парой пустяков -- инструментик с собой
прихватил. Часы отыскал мигом, но их только  шесть штук оказалось. Перерыл в
прилавке  все ящики,  аж  стекло раздавил, а часиков  больше  тю-тю...  Стал
шерстить  все подряд, втихаря фонариком посвечиваю.  Гляжу -- старая  кепка.
Читаю -- на подкладке Федина фамилия написана. Сразу хотел  в рюкзак сунуть,
но  смикитил:  если  кепка  исчезнет  из  магазина,  продавец  сразу наведет
угрозыск на Федин след, а нам такая самодеятельность вовсе  без надобностей.
Решил оставить  кепочку.  Специально на видное место положил. Дальше шарю. В