иографические  данные.   В
областном автоуправлении штат шоферов был солидным. Фамилий,  начинавшихся с
"Бух", оказалось  превеликое множество. Были Бухарины, Бухманы, Бухановские,
Бухтармины,  а один  попался даже Бухтаратайкин. Но все они не подходили или
по возрасту, или по стажу работы, или по внешним данным.
     На другой  день  Антон со  Славой разошлись по  разным  автохозяйствам,
решив, что так  дело  пойдет  быстрее,  но вечером  по-прежнему вернулись  в
гостиницу ни с чем. Так продолжалось, и третий, и четвертый, и пятый день. К
концу  недели Антон  почти полностью убедился  в  правоте  Кайрова  --  труд
походил на мартышкин.  И только беззаветно верящий в коллективизм Голубев не
унывал. Устало потягиваясь на жесткой  гостиничной койке, он как ни в чем не
бывало рассказывал Антону:
     --  Вот  на  границе мы одного  жука полгода  караулили.  Контрабандой,
паразит,  занимался.  Хитрюга  невыносимый!  Со  стажем  проходимец  был,  с
дореволюционных лет махинациями промышлять  начал, все  тонкости конспирации
знал. И что ты думаешь? Взяли, как суслика! Колхозники помогли задержать.
     Бодрое настроение  Голубева  вселяло какую-то уверенность в предстоящем
успехе. Однако  по прошествии недели Антон  все-таки позвонил  в райотдел  и
доложил подполковнику о  бесплодности поисков. Подполковник, уловив в голосе
нотку пессимизма, спросил:
     -- Как настроение у Голубева?
     -- Как всегда, отличное. Верит в успех.
     --  Вот  и ты  должен  верить,-- ободрил  подполковник.-- Запомни,  нет
безнадежных  дел,  есть  люди, безнадежно  опускающие  руки.  Для  работника
уголовного розыска -- это самое последнее дело, опустить руки.
     Слава Голубев, узнав о разговоре, закипятился:
     -- Правильно говорит  подполковник! Хороши бы мы с  тобой были, если  б
раскисли, не доведя проверку до конца. Жаль вот, что не круглосуточно отделы
кадров работают.  Быстрее  бы тогда  у  нас  дело пошло, а так,  не  успеешь
оглянуться,-- рабочий день кончился.
     Антон улыбнулся. Вроде бы  и пустяк сказал Голубев, но была в сказанном
такая  искренняя  вера  в успех,  что  Антону стало стыдно за  свою минутную
слабость.  Открыв  записную  книжку, где были  перечислены все подразделения
автохозяйства, он стал округлять  те,  в которых  уже  побывали. Округленных
получилось больше половины. Слава заглянул в книжку и предложил:
     -- Давай  на одну организацию ежедневно больше проверять. Мы как сейчас
делаем?  Чуть рабочий  день к концу, уже идем  в гостиницу, боимся  на часик
сверхурочно   задержать   кадровиков.   А   что  их   бояться?  Зачем  такая
щепетильность?  Пусть  хоть  пять  минут  остается  до конца  рабочего  дня,
застанем  кадровика  на  месте --  выкладывай  сведения и сиди с  нами, пока
разберемся. Не по личному ведь вопросу приходим, по работе. Правда?
     -- Правда, Славочка.
     За   следующий  после  разговора  день  кружочков   в  записной  книжке
прибавилось, через  сутки --  еще.  Дело близилось  к концу,  для завершения
проверки оставалось два, в худшем случае -- три дня.
     В  тот вечер, перебирая учетные  карточки,  Антон беседовал с очередным
начальником  отдела  кадров,  которого  застал  буквально перед самым концом
рабочего   дня.   Фамилия   кадровика   была   Жариков.   Мрачноватый,   уже
предпенсионного возраста, он, поворачивая на столе массивную, полную окурков
пепельницу,  неторопливо  рассказывал  о  водителях, которые  заинтересовали
Антона,  детализировал  их привычки, особенности  характера. Сам  в недавнем
прошлом  шофер,   Жариков   знал   водительский   состав,   что  называется,
досконально. Беседа затянулась. Охарактеризовав очередного шофера по фамилии
Бухгольц, Жариков щелкнул пустым портсигаром и обратился к Антону:
     -- Вы не курите? Не подрассчитал, свои все кончились.
     -- Не курю,--  ответил Антон и  на какую-то секунду задержал взгляд  на
портсигаре.
     Память сработала молниеносно. Точно такой  портсигар  -- серебряный,  с
изображением  крейсера  "Аврора" на крышке --  был у  Иннокентия  Гаврилова,
когда его допрашивал подполковник.
     -- Разрешите взглянуть,-- попросил Жарикова Антон.
     Жариков равнодушно протянул портсигар. Антон открыл его и на внутренней
стороне  крышки  прочитал  гравировку:  "Георгию  на  память от  Иннокентия.
Сентябрь, 1966  г.".  Тотчас  вспомнились  слова  Гаврилова: "Перед Гошкиной
демобилизацией  он мне  подарил,  а я такой  же ему", и  Антон  почувствовал
нервный озноб -- портсигар, бесспорно, принадлежал Георгию Зорькину.
     -- Чистое серебро? -- стараясь не выдать волнения, спросил Антон.
     -- Не знаю,-- Жариков отыскал в пепельнице подходящий окурок и прикурил
его.-- Должник один вроде как в залог  отдал. Года два уже таскаю,-- и вдруг
спохватился: -- А ведь должник мой похож на того, которого вы ищете!
     Антон   выжидательно  замер.  Жариков   почмокал   гаснущим  окурком  и
заговорил:
     -- В  шестьдесят восьмом году я еще  работал шофером. Был в  то время у
меня  сменщиком Бухарев Григорий Петрович, возрастом и внешностью --  как вы
рассказывали. Шоферишко -- так себе, в придачу -- выпивоха. Поначалу я этого
не знал, ну и сдуру как-то в долг  тридцатку ему отвалил. Вскоре после этого
за пьянку автоинспекция у него права отобрала, и его с работы, как  говорят,
без  выходного пособия... Я и надежду потерял, что долг стребую, а  года два
назад  в гастрономе встретились. Смотрю,  бутылку берет. Подхожу: "Что ж ты,
друг  ситный, водочку попиваешь,  а  о  долге  забыл?" Он заюлил, как кошка,
которой  на хвост  наступили,  вижу,  улизнуть настроился.  А тут  сотрудник
милиции  в  гастроном входит.  Я  в шутку: "Сейчас,  мол, подзову". Бухарева
будто  кипятком обдали, достает портсигар: "Возьми, серебряный.  Как  деньги
появятся, сразу приду, обменяемся". Думаю, с паршивой  козы  -- хоть  шерсти
клок.  Забрал  портсигар, считал, дешевая  подделка, а  знатоки  говорят, по
правде серебро.
     --  В какой организации  вы  с  Бухаревым работали?--  сухо осведомился
Антон.
     --  Да  я уж  четверть  века  в одной  работаю,-- Жариков с  сожалением
затушил окурок.-- И он здесь же работал.  Сейчас попробую найти  его  личное
дело. Не так давно архив перебирал, видел.
     Он открыл  шкаф, долго перекладывал с места на место запылившиеся тощие
папки, наконец выбрал одну из них.
     Антон  развернул  корочки.  В папке лежало  малограмотное  заявление  о
приеме на работу, личный  листок по учету кадров и две выписки из  приказов:
одна  с зачислением на работу шофером, другая об увольнении. В личном листке
тем  же  почерком,  что  и на заявлении, было  написано:  "Бухарев  Григорий
Петрович,  год  рождения 1921,  образование  7 классов,  курсы  шоферов",  В
дальнейших графах были обычные ответы: "да", "нет". Антон торопливо прочитал
их и возвратился к графе "Были ли судимы" -- против нее стояло "да".
     -- Не рассказывал, за что он был судим? -- спросил Жарикова.
     --  Говорил,  по  пьяному  делу  что-то  накуролесил,   да   это  и  не
удивительно. Страшно  заводной был, когда пьяный. С полуоборота, как говорят
шоферы, заводился. Зверел прямо-таки человек.
     Антон  стал  перечитывать  листок  по учету. Ему  показалось, будто  он
что-то упустил,  и только когда дочитал вторично до конца,  догадался, что в
листке нет домашнего адреса Бухарева. Жариков, узнав об этом, сказал:
     --  Пустяки. Хоть и давно, но приходилось у  него бывать.  По шоферской
памяти попробую найти, если нужно. Вот  только, проживает ли он  по прежнему
адресу?
     Бухарев  жил на  частной квартире  в  отдаленном  районе  города. Новые
многоэтажные корпуса наступали на приземистые покосившиеся дома и засыпушки,
начавшие свое существование  в трудные послевоенные годы. Антон  с Жариковым
долго плутали по  пыльным улочкам и переулкам,  прежде чем постучать в дверь
низенькой выбеленной известью  мазанки.  На  стук никто  не ответил. Жариков
постучал  энергичнее, и только после этого чуть шевельнулась цветная оконная
занавеска и еле слышный через стекло голос спросил:
     -- Кого надо?
     -- Григория, квартиранта вашего,
     -- Никаких квартирантов у  меня  нет, -- грубо пробормотал все  тот  же
голос.
     -- Откройте. Мы из милиции,-- сказал Антон.
     За  дверью   скрипнули   половицы,  что-то   зашуршало,  и  послышалось
требовательное:
     -- А ну, покажь документ.
     Антон  достал  удостоверение личности и  просунул его  между косяком  и
дверью. Но и после этого дверь долго  не  открывали. Поскрипывали  половицы,
слышалось  бормотание,  словно  вслух читали  по  слогам.  Отворилась  дверь
неожиданно. Появившаяся в  ее проеме похожая на  бабу-ягу старуха, возвращая
удостоверение, сердито спросила:
     -- Чего вы ищете вчерашний день?
     -- Нам квартиранта вашего надо,-- сказал Антон,-- Бухарева.
     -- Мой квартирант давно в милиции сидит. Или утек, подлец?
     Форменная  одежда  Антона,  видимо,  внушила  старухе  доверие,  и  она
мало-помалу  разговорилась.  Как  поняли из ее  рассказа  Антон  и  Жариков,
Бухарев последнее  время старухе  за квартиру  не  платил, нигде не работал,
пьянствовал и "вожжался со всякой шантрапой".
     -- Грабежом  они  занимались,-- сделала  заключение  старуха.-- С месяц
тому назад притащили два чемодана с женскими вещами и давай делить. Тут я их
и шуганула. "Вон,-- говорю, аспиды  и тунеядцы, из моего  дома!" Окрысились.
"Только пикнешь,-- говорят,-- мигом прикончим". Испугать хотели, анафемы.  А
чего  мне бояться?  Девятый десяток приканчиваю. Отжила  свое. Добралась  до
уголовного  розыска и  обсказала  все, как  батюшке  на  исповеди. Вскорости
прикатили на  своем воронке милицейские и накрыли моего квартиранта вместе с
женским  шмутьем.  В  розыске-то  еще меня  и  благодарили.  Беленький такой
старичок  спасибо  говорил,  что  помогла  задержать  опасного  преступника.
Сказывал, будто  Гришка-кровопивец женщину  загубил. Стрелять таких подлецов
надо!
     -- Дома ваш квартирант выпивал? -- спросил Антон.-- Пиво пил?
     -- Каждый божий день. Декалон и тот пил, не только пиво.
     -- Как он пивные бутылки открывал?
     -- Обыкновенно, об угол табуретки.
     -- Зубами никогда не пробовал?
     --  Э-э,  милай,--  старуха махнула  рукой.-- Зубы ему  давно  в  драке
выхлестали.
     Жариков подтвердил:
     --  Это и я, тогда  в  гастрономе, приметил: маловато  у Бухарева зубов
осталось. Вот  раньше он действительно любил  ими  щегольнуть где надо и  не
надо. То бутылки открывал, то по спору проволоку перекусывал. И без пива дня
не проводил. Только на моей памяти, наверное, полную цистерну выпил.
     Сомнений не оставалось. Бухарев  был тем самым шофером  ЗИЛа  с бежевой
кабиной, всучившим Столбову  туфли и косынку,  тем самым  "дядей Гришей",  у
которого  стажировался  Щелчков.  Оставалось   выяснить,   как  эти  вещи  и
серебряный портсигар, бесспорно принадлежавший Зорькину, попали к Бухареву.
     В  гостиницу  Антон заявился уже в  одиннадцатом часу вечера. Схватил в
охапку  щупленького  Славу  Голубева и  закружил  его  в  вальсе, восхищенно
приговаривая:
     -- Какой ты молодец, Славка! Какой  молодец! Если бы не ты, у  Жарикова
не кончились бы папиросы и я не  увидел бы его серебряный портсигар. Славка!
Я с тобой в разведку готов идти...
     -- Отпусти, ребра сломаешь! -- вырывался ничего  не понимающий Слава.--
Ты можешь объяснить по-человечески?
     --  Нашелся   дядя  Гриша!  Бухарев  его  фамилия.  Судя  по  всему,  в
следственном  изоляторе  сидит.  Я  виделся  со   старушкой,  у  которой  он
квартировал,-- Антон отпустил Славу и с  размаха сел на свою койку.-- Завтра
я  с самого раннего утра бегу  в  уголовный  розыск. Дело Бухарева, кажется,
ведет Степан Степанович  Стуков.  Это  один из толковых  инспекторов. Я  его
знаю. А ты позвонишь подполковнику и доложишь, что откопали мы с тобой "дядю
Гришу". Понял, Славка?!
     -- Чего тут не понять? -- Голубев  подмигнул Антону:-- А ты сомневался,
Фома неверующий.

19. Концы в воду

     На  столе  подполковника  Гладышева  зазвонил  телефон.  По  тому,  как
требовательно  и  протяжно  залились  звонки, Гладышев  понял,  что вызывает
междугородная.
     Слава   Голубев   необычно   взволнованным   голосом,   торопливо,   но
вразумительно доложил:
     -- Товарищ  подполковник,  нашли мы дядю  Гришу,  Бирюков  в  уголовном
розыске заканчивает его допрос. К вечеру вернемся домой, в райотдел.
     -- Молодцы! Особенно не торопитесь, постарайтесь все возможное выяснить
до конца.
     -- Бирюков просил  передать, что чемодан Зорькина  утоплен в Потеряевом
озере,--  продолжал  тараторить  Слава.--  Позвоните,   пожалуйста,  Маркелу
Маркеловичу Чернышеву, чтобы он срочно организовал поиски  этого чемодана. В
нем вещественные доказательства должны быть.
     -- Ты когда-нибудь видел Потеряево озеро? -- спросил Гладышев.-- Скорее
дядю Гришу в Новосибирске найти, чем в этом море воды чемодан.
     --  Бирюков сказал,  что чемодан  выброшен из машины в  том месте,  где
дорога  идет у самого  озера. В общем, где  тонул Бирюков. Это место Столбов
знает.
     -- Другое дело...-- Гладышев помолчал.-- Я сам сейчас выеду в Ярское.
     Откровенно  говоря,  отправляя  Бирюкова  с  Голубевым  в командировку,
подполковник в общем-то был согласен с Кайровым и не особо верил в успех. Не
так-то  просто в городе почти  с  полуторамиллионным населением отыскать, по
существу,  неизвестного  человека, хоть  этот человек и  не иголка.  Сейчас,
после сообщения Голубева, будто гора свалилась  с плеч подполковника.  Через
полчаса  после разговора с Голубевым он  уже  мчался на служебной "Волге"  в
Ярское.
     Как  обычно, Чернышева  в  конторе  не  было.  Милицейская машина долго
петляла по  скошенным  колхозным  лугам,  прежде  чем  подполковник  отыскал
Маркела Маркеловича. Обрадовавшись встрече, Чернышев выслушал подполковника,
энергично хлопнул себя по коленке.
     -- Памятник вам при жизни  надо ставить! Такой давности дело раскопали,
-- он почесал в затылке.-- Глубокое озеро-то. Как искать, голуба моя, будем?
Столбову можно поручить?
     -- Конечно. Почему ж нельзя?
     -- Тогда  найдем!  Лучше  Столбова у  нас в  Ярском никто не ныряет.  А
спросил-то  о  нем  вот  почему: прошлый  раз Кайров  будто  подозрение  ему
высказывал...
     --  Почему подозрение?  --  подполковник  нахмурился.--  Прежде  чем до
истины добраться, приходится сотни всяческих предположений перекрутить.
     -- Вообще-то правильно,-- согласился Чернышев.--  Дело серьезное. Тут с
плеча рубить нельзя, чтобы дров не наломать.
     Вечером  за  околицей Ярского,  у берега  Потеряева  озера, можно  было
наблюдать  необычную картину. Столбов  в  одних плавках,  с длинным шестом в
руках, обхватив  ногами два  сколоченных  вместе бревна, словно  забавляясь,
медленно кружил почти на одном месте,  будто  измерял шестом глубину. Иногда
он  останавливался,  осторожно  сползал  с бревен  и  скрывался  под  водой.
Вынырнув,  отфыркивался,  снова забирался  на свое  плавучее  сооружение  и,
передвинувшись  на  несколько  метров,  принимался за  прежнее.  Чернышев  и
подполковник Гладышев сидели на берегу и внимательно следили  за  Столбовым.
Чуть  поодаль от них,  сбившись стайкой, нахохлились деревенские  ребятишки,
без  которых, конечно же,  не  могло  обойтись такое непонятное занятие.  Не
обошлось оно и без Егора Кузьмича Стрельникова. Неслышно подойдя к Чернышеву
и  подполковнику, он  поздоровался,  несколько  минут,  щурясь  от вечернего
солнца, глядел на Столбова и, не сдержав любопытства, проговорил:
     --  Никак,  слышь-ка,  глубину Витька  измеряет...  Чернышев с  улыбкой
посмотрел на старика:
     -- Тебе, Егор Кузьмич, не сидится дома.
     --  Дак  какие у  меня дела могут  быть  дома, Маркел  Маркелыч?  Можно
сказать, нахожусь на  заслуженном отдыхе.  А отдых я понимаю так: желаешь --
дома  сиди, желаешь  -- совершай  прогулки.  Вот когда мы  с Юркой  Резкиным
помогать тебе приходили на сенометку, ты не ругался...
     Стрельников   помолчал,  видимо  рассчитывая,  что  Чернышев  поддержит
разговор, но тот стал закуривать.
     -- Должно быть, что-то строить решили? -- опять не утерпел старик.
     --  Фонтан  в  озере  отгрохаем,  чтобы вода  метров  на  десять  вверх
бузовала,-- серьезно сказал Чернышев.
     -- Ух, ты, мать честная! -- Егор Кузьмич сдернул с головы картуз.-- Дак
это ж сколько денег на такое сооружение понадобится?
     -- Сто тысяч.
     Старик раскрыл рот, похлопал белесыми ресничками:
     -- Не иначе, слышь-ка,  заморских иностранцев встречать надумал, Маркел
Маркелыч. Только, если  разобраться, к чему такой агромадный  фонтан?  Прямо
сказать --  ни к чему. Будет вода переливаться  из пустого в порожнее, и вся
затея.  Колхозникам смотреть  на  фонтан некогда. Пожалуй, только я зрителем
номер один и могу стать. Иностранцы-то приедут и уедут.
     -- Ну, уж  только один ты и  будешь смотреть,-- с самым серьезным видом
проговорил  Чернышев  и  показал  на  дорогу.--  Вон  Проня  Тодырев,  когда
проснется, поглядит.
     От  деревни  к  озеру  в неизменной  тельняшке  с обрезанными  рукавами
лениво-задумчивой походкой приближался  Проня.  Перед ним, пиная в  дорожной
пыли засохший лошадиный котях, как мультипликационный медвежонок, в  длинных
широких трусах колобком катился пацан Степка.
     Не дожидаясь, когда Проня подойдет, Чернышев сердито сплюнул,  поднялся
и пошел к берегу. За ним потянулся Егор Кузьмич.
     Подойдя  к  подполковнику,  Проня  поздоровался,  несколько  минут  без
всякого интереса глядел на Столбова, зевнул и сел на траву. Пацан Степка дал
около него  кругаля, шмыгнул облупившимся  носом и  погнал  котях  к густому
репейнику,  буйно  лопушившемуся широкими листьями  неподалеку  на пригорке.
Молча просидев  минут  пять,  Проня  повернулся к  подполковнику, равнодушно
спросил:
     -- Вы, как понимаю, из милиции?
     Гладышев кивнул головой.  Проня кашлянул, словно хотел  что-то сказать,
но  не  решился.  Столбов по-прежнему не выпускал  из  рук шеста.  Чернышев,
расхаживая  по  берегу, подсказывал,  где лучше искать.  Следом за  Маркелом
Маркеловичем тенью следовал Слышка. К ним подошел Юрка Резкин.
     --  Тут  до  вас  молодой следователь был,--  вдруг  заговорил Проня.--
Насчет колодца, значит, разбирался.
     -- Так...-- неопределенно произнес подполковник.-- И что же дальше?
     -- Просил меня бумагу написать. А чо писать? Все как ясный день. К тому
же подчерк у меня некрасивый и время для писанины нет.
     -- Какую бумагу?
     --  Обнаковенную, навроде  объяснения или заявления. Как Витька Столбов
разводным ключом человека ухайдакал и ключ затырил. А на меня хотел свалить,
что я упер у него ключ.
     -- Что? Что?...-- удивился подполковник.-- Какой ключ? Какого человека?
     -- Тяжелый ключ, железный, каким гайки откручивают...-- начал объяснять
Проня, но его прервал басовитый детский рев.
     Из-за лопухов, весь в репейных колючках, выкатился Степка и, размазывая
по лицу слезы, подбежал к Проне.
     --  Чо  базлаешь, поносник!  --  сердито  прикрикнул на  него  Проня  и
виновато посмотрел на подполковника.-- Во неугомонный пацан  уродился!  Чуть
проглядишь,  куда ни есть да врюхается. Сей секунд на глазах был и уже успел
к репьям припаяться, -- повернулся к Степке: -- Заглохни!
     Степка поперхнулся, разом прекратил  рев. Сообразив, что  от отца ждать
помощи нечего, вытряхнулся из трусов и, громко швыркая носом, сосредоточенно
стал отрывать от них репейные колючки.
     --  Вот  я и говорю,  чо писать.  Все, как ясный  день...-- опять начал
Проня, но и на этот раз его прервали.
     Бойкий,  весь  облупившийся от загара сорванец из стайки  нахохлившейся
ребятни, наблюдающей с берега за Столбовым, звонко крикнул:
     -- Дядя Витя! Вот там камень замытый есть!
     -- Где? -- повернувшись к нему, спросил Столбов.