ятностей  из-за своего  любопытства
поимел -- не счесть!  А с пенсией у меня, слышь-ка, неантересная история. Но
поскольку с любопытством ты, как и я... К тому же  полюбился мне.  Опять же,
за что полюбился? За  правильность  характера, за  уважение ко мне. Так вот,
стало быть, из уважения к  тебе расскажу историю про  пенсию,--  Стрельников
передохнул,  виновато  поморщился.--  Я,  слышь-ка,  сказывал,  что  старуха
оконфузила. Показалось ей по глупому уму, что я любовные письма чужие читаю.
Баба, ежели она даже самая умная, все одно остается бабой. А моя Андреевна и
умом  не  отличается, стало быть,  вдвойне баба.  Раззвонила всей деревне об
моем любопытстве. Слух до начальства дошел... Как сейчас помню, тринадцатого
сентября шестьдесят шестого года последний раз газеты на культстан привез...
Не прояснилось еще, кто в колодце оказался?
     -- В деревне больше меня знают,-- уклонился от ответа Антон.
     --  Дак, слышь-ка,  деревенским  верить  сильно нельзя. Тут кто на кого
злость имеет,  тот на  того и бочку катит. К примеру, послушай того же Проню
Тодырева. У него самый  плохой человек  -- Витька  Столбов. Опять же, почему
Витька? Потому что сопатку Проне начистил  принародно. Так  вот Проня до сей
поры  не может этого забыть, хотя сам виноватый был -- с кинджалом на Витьку
набросился.
     -- С каким кинжалом?
     Егор Кузьмич смущенно опустил глаза.
     -- Ну, могет быть, и не с  кинджалом, с ножиком. Сам я не присутствовал
при этой истории, только скажу тебе: по пьянке Проня жуковатый мужик  -- так
на рожон и лезет. Вот Витька и дал ему мялку для памяти.
     Антон заметил, что  даже болтун  Слышка и тот не хочет  передать  слух,
который  распространился по деревне,-- это  разжигало  любопытство.  "Кого и
почему они скрывают?  Боятся или, как говорил Столбов,  не  хотят  попасть в
свидетели?"
     На  следующий  день  в Ярском наконец  появился Резкин. Бабка Агриппина
прямо-таки  помолодела от радости.  Уставила  стол допотопными  бутылками  с
самодельной настойкой,  успела сбегать в сельмаг за "казенкой", вытащила  на
свет божий из погреба  маринованные грибочки-огурочки и, повязав праздничный
цветастый  передник,  лихо  принялась  разбивать  яйца о край  вместительной
шкворчащей салом сковороды.
     Суетясь, то и дело всплескивала руками и благодарила Антона:
     --  Уж  и не знаю, какое  тебе  говорить спасибо за  унучика! И  как ты
только, сынок,  его отыскал?! Последний разок хучь погляжу на Юрку. Когда он
теперь ко мне соберется? Ай,  Юрка! Ай,  барсук этакий! Сколь годов ни слуху
ни духу не подавал...
     Юрка  --  коренастый парень,  в  белой  нейлоновой  рубахе  нараспашку,
по-модному длинногривый -- поблескивал вставным зубом и хохотал:
     --  Бабуся,  чтобы  наполнить  этот  ноев  ковчег  яичницей,  колхозной
птицефермы не хватит!
     --  Хватит,  унучик, хватит. Они у меня непокупные. Куда их  девать? На
базар в раивонный центер я не езжу, а здесь  продавать некому,-- приканчивая
второй десяток, отвечала старушка.
     Вспоминая телефонный разговор с Антоном, Резкин покатывался:
     -- Ну разыграл ты меня, елки с палками! Чес-слово, разыграл! "Из собеса
говорят"... Перепугал насмерть. Думаю,  или долго жить бабуся приказала, или
на  алименты подала,--  и  тут  же  начинал  ругать  себя:  --  Пижон  самый
последний. Думаю, хозяйство бабуся имеет, пенсию получает, деньжонок в чулке
хватит. В нем, если покопать, керенки, наверное, еще припрятаны. Что старухе
еще надо? Приеду, только чулок растрясу,--  налил  по стакану водки.-- Давай
за  знакомство врежем!  Я, елки с  палками,  давно  уже  не прикладывался  к
беленькой, работа замотала.
     Антон накрыл свой стакан ладонью
     -- Мне нельзя, Юра. Я и сейчас на работе.
     -- Какая у тебя тут работа! Магазин обчистили, что ли?
     Узнав, что  интересует Антона,  Резкин  задумался  и скороговоркой стал
припоминать, как ехал из Владивостока после демобилизации. Его рассказ почти
слово в слово  подтверждал  показания Гаврилова  на допросе у подполковника.
Подтвердил он и предположение, что Георгий и Юрий -- одно лицо.
     -- Тут вот как получилось,  елки с  палками. Рыжего,  как и меня, звали
Юркой. Когда мы все трое знакомились,  Зорькин сказал:  "Я  в некотором роде
тоже Юрка, так что давайте будем называться одинаково".
     -- Рыжий на самом деле геологом был?
     --  Каким  геологом? -- Резкин  махнул рукой.-- Шарамыга  какой-то.  Из
Владивостока  мы еле тепленькие выехали -- друзья, проводы и все такое, елки
с  палками.  Деньжонки были, а  он без рубля оказался, стал заискивать перед
нами,  обещал  рассчитаться. Настроение наше после  демобилизации  на высоте
было,  готовы весь мир одарить,  ну и  увезли  его  с  собою. Подумаешь, там
сотнягу-другую на него потратить! Все равно в дороге пропили бы.
     --  В Ярское Зорькин не собирался заехать? У него,  кажется, со здешней
заведующей птицефермой роман был.
     --  Тут  так, это  самое...  Вначале  я  думал,  что  он  родня  Марине
Зорькиной.  Оказалось,  однофамильцы  всего-навсего.  Ну,  он  стал  Мариной
интересоваться. Плохого мне сказать нечего было -- Марина мировецкая деваха.
В Красноярске, только поезд остановился, Зорькин говорит: "Знаешь, я заеду к
ней,  кое-что  уточнить  надо.  Побежали, подарок  купим".  Ну,  выскочили у
вокзала, в один магазин, в другой -- хоть шаром покати -- подходящего ничего
нет. Поезд вот-вот отправится. Рыжий подскакивает:  "Туфли дамские лотошница
продает!" Мы  -- к ней!  Зорькин размер спросил -- примерно подходит. Деньги
--  на  кон. У  лотошницы сдачи нет.  Подсказываю: "Бери  на сдачу косынку!"
Голубенькая такая, с  якорьками. Схватили  и -- к поезду. Только впрыгнули в
вагон, поезд  тронулся. А на следующей  станции, название  не помню, Зорькин
бегал телеграмму  Марине отбивать.  Ну,  а  в Тайге  я с Зорькиным  и  Рыжим
расстался,-- Резкин  внимательно  посмотрел  на  Антона:  -- Слушай,  елки с
палками, почему тебя это интересует?
     --  Есть  предположение, что через сутки после того, как вы расстались,
Зорькин был убит.
     -- Не может быть...-- почти шепотом проговорил Резкин.
     Антон  давно  замечал, что самые  серьезные  догадки  и  решения к нему
приходят  внезапно. Так случилось  и на этот раз.  "Конечно,  и  Зорькина, и
Чернышев,  и разговорчивый Егор Кузьмич Стрельников отводили  подозрение  от
Столбова... Столбов достал из  колодца дохлого кота, Столбов засыпал колодец
землей, Столбов... подарил Зорькиной  туфли-лакировки  и  голубую  косынку с
якорьками.  А не в Красноярске ли эти лакировки  и  косынка куплены?..." Еще
толком не веря мелькнувшей догадке, скорее ради уточнения спросил:
     -- Юра, а какие туфли купили?
     -- Дорогие. Черные, кажется,  лакированные. Антону стало не по себе. Он
расстегнул ворот рубашки и, сам не ожидая того, произнес вслух:
     -- Нет, не может быть...
     -- Я ж и говорю, елки с палками! -- подхватил Резкин.-- За что Зорькина
убивать?  Добрейшей души парень. Если грабеж, так  у него, кроме матросского
обмундирования, взять было нечего.
     --  А Рыжий?...--  как за  спасительную  соломинку  ухватился  Антон.--
Рыжий-то без копейки ехал...
     -- Не. Мы всю дорогу как братья были. К тому же Рыжий знал, что Зорькин
ему почти последние деньги отдал. Рыжему еще до Одессы пилить надо было.
     -- Тебе что-нибудь известно об отношениях Марины и Столбова?
     -- Присылал Витька как-то письмишко в армию. Вроде -- подруживали они в
то время.
     -- Что за человек Столбов? Не вспыльчивый?
     -- Имеешь  в  виду  на  почве ревности?...--  мигом  догадался  Резкин,
покрутил пальцем  у виска и даже, как  показалось Антону, испугался:  --  Ты
чокнулся?  Столбов!...  Ты  выкинь  это  из  головы, не вздумай  кому-нибудь
сказать!
     Бабка Агриппина  давно уже взгромоздила на стол шкворчащую сковородку с
яичницей, еще несколько раз сныряла в  погреб, а Антон с Резкиным все заняты
были своим разговором.
     "Если  туфли  и косынка, подаренные Столбовым Зорькиной,  действительно
те, что куплены в  Красноярске, то как они  попали к Столбову? Не соврала ли
Зорькина, что именно Столбов подарил их ей?" -- с этими вопросами ушел Антон
от Резкина. Шел задумавшись, низко опустив голову, обочиной пыльной улицы, у
самых палисадников.
     -- Доброе  здоровьице, товарищ следователь. Антон удивленно  повернулся
на голос. У невзрачной старенькой избушки, облокотившись на полузавалившийся
плетень,  стоял щуплый  мужичок,  на  вид ему  можно было  дать и  сорок,  и
пятьдесят лет.  Небритый, с  взлохмаченными  волосами.  Длинная,  чуть не до
колен, капитально застиранная  матросская  тельняшка с обрезанными  на манер
футболки  рукавами  мешком  свисала  с  худых  узких  плеч.  Под крючковатым
облупившимся от загара носом  дымила толщиной с палец махорочная самокрутка.
Заспанными покрасневшими глазами мужичок смотрел на Антона и,  вынув изо рта
самокрутку, повторил:
     -- Доброе здоровьице, товарищ следователь.
     -- Здравствуйте,-- ответил Антон.
     -- В гостях у Резкиных были или с колодцем все пурхаетесь?
     Антон остановился -- мужичок явно вызывал на разговор.
     -- Это ж надо, такую козу заделать, а? Испокон веков такого в Ярском не
случалось. Убийцу-то скоро арестовывать  будете?  Или ждете,  когда  он тягу
даст?
     -- Когда надо будет, тогда и арестуем,-- ответил Антон.
     --   Оно,  конечно...   --  мужичок  повертел  в   заскорузлых  пальцах
самокрутку.-- Милиции  видней,  кого в каталажку садить. А  народу глаза  не
закроешь, язык не привяжешь. Народ-то, он знает,  что зазря колодец засыпать
не станут.
     Из-за  избы выбежал, похоже, пятилетний карапуз в одной коротенькой, до
пупка, майке-безрукавке. Подбежал к мужичку,  шмыгнул таким  же, как у него,
облупившимся носом, потерся об его ногу, выпятил живот и  чуть не на штанину
пустил струйку.
     --  П-пшел отсель!  -- шикнул на него мужичок и пригрозил:-- Погашу  об
задницу цигарку, будешь знать где мочиться.
     Карапуз, вычерчивая струйкой  зигзаги, отбежал в сторону, покружился по
ограде и исчез за избой.
     Антон сделал вид, что не понял намека о колодце, равнодушно сказал:
     -- Из деревенских на такое никто не решится.
     -- Не  скажи,  товарищ следователь.  Есть и  в деревне  ухорезы, только
морду подставляй. Хотя бы  тот, кто  колодец  засыпал. Он быка одним  ударом
может ухайдакать. Сила бульдозерная...
     Мужичок не успел договорить. За избой басом взвыл ребенок, чуток спустя
запричитал женский голос:
     -- Пронька!  Провались  сквозь  землю, и  куда ты  только глядишь?! Я ж
тебя, лодырюгу непутевого, просила доглядеть за дитем. И что это за чуду-юду
на мою голову бог послал! К своему кровному  дитю и то никакого сочувствия у
него нету!...
     --  Чо там  стряслось?!  -- не оборачиваясь и  не отрываясь от  плетня,
крикнул мужичок.
     -- Через  плечо оглоблей тебя по макушке! Степка нагишом в крапиву сел!
-- одним духом выплеснула женщина.
     -- Пусть смотрит, поносник, куда садится,-- огрызнулся мужичок и как ни
в чем не бывало стал рассказывать  Антону: -- Во неугомонный пацан. Зачастил
на  двор,  штаны не  успеваешь на него одевать. А на днях и в штанах учудил.
Только баба красные угли из утюга выкинула, и что ты думаешь? Он моментом на
них  и  припаялся.  Не веришь, штаны дымом  взялись,  наскрозь  прогорели, а
заднице  хоть  бы  хны.  Так,   малость  волдырями  взялась...--   помолчал,
прислушиваясь к хрипящему детскому крику, ухмыльнулся: -- Во базлает! Должно
быть, как скипидаром жгет.
     -- Пронька! -- опять  послышался из-за  избы женский голос.--  С кем ты
там  лясы  точишь? Возьмешься ты  сегодня глядеть за дитем или нет?  У  меня
молоко на печке сбежало, пока я тут с непутевым отродьем вожусь!
     Мужичок  заплевал окурок, недовольно поморщился, будто сожалел, что его
отрывают от разговора, сказал многозначительно:
     -- Свидетели понадобятся, можете рассчитывать. Кое-какими сведениями по
колодцу располагаю,-- и лениво поплелся за избу.
     "Так  вот  ты  какой,  Проня  Тодырев  --  ходячий  анекдот...--  Антон
посмотрел вслед мужичку и вдруг  мысленно  спросил:  -- Откуда у тебя  такая
"безразмерная" старая тельняшка?"

16. Бутылка пива и тельняшка

     Проня не дождался, когда  Антон  его пригласит.  Пришел сам.  Приоткрыл
осторожно  дверь  председательского  кабинета, сунул  в образовавшуюся  щель
небритую,  с припухшими  покрасневшими глазами физиономию, засланным голосом
спросил:
     -- По следствию об колодце принимаете?
     -- Проходите,-- без особого энтузиазма пригласил Антон.
     Он  прошел,  поддернул сползающую  с  плеча  "безразмерную"  тельняшку,
неторопливо сел на указанный Антоном стул, кашлянул.
     --  Тодырев моя  фамилия, Прокопий Иванович. Тысяча девятьсот  двадцать
восьмого года рождения,-- помолчал.-- Записывать будете или как?
     Антон   вспомнил  Пронину  историю  с  котом,   рассказанную  в   клубе
заикающимся шофером Щелчковым, с трудом сдержал улыбку:
     -- Давайте "или как".
     -- Правильно,--  Проня удовлетворенно кивнул головой.-- Чо тут  писать.
Все как  ясный день.  В  обчем, вскорости,  как  засыпали колодец,  человек,
возивший туда  землю,  требовал  с меня разводной ключ. Навроде я  тот  ключ
украл у него.
     -- Говорите ясней.  Какой человек? Какой ключ? Проня, недоумевая, пожал
плечами:
     --  Не  ясно?...  Землю  в колодец  возил  Столбов.  Ключ, каким  гайки
откручивают. Большой ключ, железный.
     -- Дальше что? -- поторопил Антон.
     -- Все как ясный день. Ключом ухайдакали человека, сбросили в колодец и
землей засыпали. Чтоб концы скрыть,  ключ затырили, а для отвода глаз Проня,
мол,  Тодырев  ключ  стибрил.  Бывало дело, иной  раз  брал у  мужиков ключи
взаймы, но, когда хозяева спрашивали, всегда отдавал. А столбовский ключ где
я отдам, когда в глаза его не видел.
     -- Еще что?
     -- А чо еще надо? -- удивился Проня, поцарапал щетинистый подбородок.--
Столбов специально ключ затырил, чтоб доказательств не было.
     -- Напишите все это и оставьте мне,-- для порядка сказал Антон.
     Проня замялся, кашлянул.
     -- Самому, что ль, писать? Антон кивнул головой.
     -- Подчерк у меня некрасивый. -- Какой есть, таким и пишите.
     -- Дома можно?
     -- Что?
     -- Написать. Пацан у меня, Степка, на улице без пригляду остался.
     -- Напишите дома, к вечеру принесите.
     Проня замялся,  вроде бы хотел еще что-то  спросить, но не  решился  и,
опять поправив на плече тельняшку, вышел из кабинета.
     Антон задумчиво поглядел в окно. Против конторы в дорожной пыли дремали
куры.  Здоровенный серый гусак, высокомерно вытягивая  шею, охранял щиплющий
траву выводок. Мысли у Антона были невеселые. Все нити сходились к Столбову.
Сомнений почти не оставалось -- в колодце обнаружены останки Зорькина, но...
Как он попал туда? Какие туфли и косынку подарил Марине Столбов?
     Вот-вот должен  был  подойти Резкин. Антон  вчера  просил его сходить в
клуб и,  если  Марина  Зорькина  будет  там  в черных  лакировках  и голубой
косынке, обратить внимание: те или нет это вещи, которые покупал с Зорькиным
в Красноярске.
     Резкин  пришел хмурый, поздоровался  с Антоном за  руку,  сел  у окна и
задумчиво стал смотреть на улицу.
     -- Что молчишь? -- спросил Антон.
     -- Не вовремя я приехал,-- уклончиво ответил Резкин.-- В деревне, кроме
Прони Тодырева да деда  Слышки, все на сенокосе. Стыдно без дела  слоняться.
Завтра попрошусь у Маркела Маркеловича в бригаду, вспомню молодость. Знаешь,
как раньше мы сено метали?
     -- Знаю. Сам из Березовки.
     -- Серьезно? -- лицо Резкина оживилось.-- Так мы, оказывается, земляки,
елки с палками!
     Мимо  конторы, разогнав с  дороги кур, протарахтел  трактор "Беларусь".
Резкин выглянул в окно, посмотрел ему вслед и словно обрадовался.
     -- Витька Столбов в мастерскую поехал,-- повернувшись к Антону, сообщил
он.-- Знаешь, какой это мировецкий парень? -- и показал большой палец.-- Я в
детстве ногу ломал. Зимой  ахнулся на твердый наст, кость  пополам, впридачу
-- зуба  как  не бывало!  У местного  фельдшера  для  обезболивающего  укола
чего-то  там не  оказалось.  Надо срочно ехать в райцентр. Трескун под сорок
заворачивает,  кому  охота  сопли  морозить?  Витьке сказали, что я  от боли
сознание потерял. Он записку от фельдшера в зубы, на  Аплодисмента -- резвый
у  нас  такой  племенной  жеребец  был  --  и  вершим  туда  почти  тридцать
километров,  да  обратно  столько  же.  Обморозился,  а  нужное  привез. Ему
говорят: "Надо было в санях ехать, теплее"... А он: "Верхом быстрей. Юрке же
без  уколов больно". Понял?  -- Резкин  посмотрел в окно, помолчал  и  опять
повернулся к Антону: -- И друзьями особыми мы с ним никогда не были. Учились
в одном классе,  и  только. Он  меня всегда  шалопаем считал, а  вот пожалел
ведь...
     -- Столбов самому мне жизнь спас,-- признался Антон.
     -- Выходит, это правда?  --  удивился  Резкин.--  А я вчера услышал  от
ребят, спрашиваю Витьку, он говорит: "Врут все".
     Антон догадался, что  неспроста  Резкин завел разговор о Столбове,  и с
недобрым предчувствием сказал:
     -- Говори, Юра, откровенно. Что еще вчера услышал?
     Резкин  какое-то время  колебался,  словно  решал,  стоит  ли  идти  на
откровенность, но все-таки решился и скороговоркой выпалил:
     -- Проня Витьке какой-то ключ примазывает.  Ты, наверное, уже знаешь об
этом. Только  прошу тебя как человека: не  верь  Проне. Паскуда Проня, самая
последняя! Понимаешь, елки с  палками, не может Витька такое сделать! Голову
даю на отсечение.
     -- А Проня?... -- вдруг спросил Антон.
     Резкин  посмотрел  так,  будто  Антон  сообщил  ему  что-то  необычайно
интересное.
     -- Зорькин  Проню  бы щелчком  перешиб.  Да и трус  Проня  несусветный.
Подопьет  когда,  духарится,  а  так  --  заяц,  каких  мир  не  видал.  Вот
злопамятный он, паскуда, это точно. Сколько времени прошло, как Витька его в
клубе успокоил, а все еще помнит.  Ребята мне  об этом вчера рассказали. Ты,
елки с палками,  если хочешь у Прони правду узнать, припугни его покрепче --
сразу слезу пустит. Только  пьяного не  трогай. Пьяный  он  духарной,  будет
куражиться и врать до потери сознания, до посинения.
     -- Зорькину видел?
     -- Видел.
     -- Ну и что, насчет туфель и косынки?
     -- Косынка похожа, якорьки запомнил. Про туфли  ничего не могу сказать.
Шесть лет почти прошло. Может, те, что покупали, может, другие, не помню.
     Антон поднялся из-за стола.
     Резкин тоже встал, посмотрел на Антона просящим взглядом:
     --  Не  дави  на Витьку, а? Он  знает,  что  Проня на  него грязь льет.
Знаешь,  как  Витьке  сейчас  тошно?  Разберись  с  ним по-человечески.  Тут
какая-то  дикая  случайность.  Знаешь,   как  иногда  по  случайности  можно
влипнуть.  На  службе со мной был случай. Командир роты  --  потешная  такая
фамилия  Ныркин  -- лишил меня  на  месяц увольнения.  А я  шалопаистый, как
Витька говорит, был. Рванул в самоволку. Подвыпил с ребятами, подружку, елки
с палками, решил  сыскать. На Сахалине, скажу  тебе, не  густо  их,  а  тут,
смотрю, на ловца и зверь бежит. Пупырышечка  такая каблучками цокает.  Мозги
девицам туманить  я умел.  Пристраиваюсь к  ней: куры-гуси, конфеты-пряники,
печки-лавочки.  Улыбается.  Ходим-прогуливаемся. Время за полночь.  На  грех
попадается телефон-автомат, квартирный номер  командира роты помню, и двушка
в кармане  есть.  Минут  десять  протяжные  гудки в  трубке  басили.  Поднял
все-таки командира из  теплой  постели,  слышу: "Алло. Ныркин"  --  "Привет.
Дыркин", -- говорю и спокойненько вешаю трубку. "Вот так, милая, -- улыбаюсь
пупырышечке,  --  начальству надо  мстить, культурно и  остроумно".  В часть
вернулся -- как надо,  опыт был.  Все тики-так.  А утром ни с того ни с сего
командир требует к  себе. Улыбается: "Как  спалось, Дыркин?" Я -- куры-гуси