урманящего дыма плыло перед глазами и дочери привиделись обе,  взбре-
дет же в голову такая странность:  арена цирковая, Филин на четверень-
ках  в жабо,  будто собачка или обезьянка скачет по кругу,  а дочери в
откровенных костюмах, заголив все, что можно, а пожалуй и нельзя, рас-
хаживают по бортику арены,  щелкают кнутами здоровенными,  будто перед
ними не согбенный папаша на склоне лет, а выездка горячих коней.

Филин отложил папиросу,  успокоился, постепенно вывел разговор на Кру-
гова: хотел проверить, станет ли Шпындро топить соперника. Не удержал-
ся,  шельма,  от шпилек,  но топил по всем правилам чиновной магии: ни
единого дурного слова, все кругами, экивоками, недомолвками, закатыва-
нием глаз и упиранием взора в пол,  мол,  против товарища не хочу, но.
Филин любовался: до чего ж отшлифовали людей, как же так, вроде лучший
друг Кругову,  ни одной откровенно злокачественной оценки и все же за-
мордовал по всем статьям.

Филин для себя уж решил сделать ставку на Шпындро - проходим он, ника-
ких зацепок против,  ведь посылают не за достоинства,  а по случаю ог-
лупляющего проверяльщиков отсутствия недостатков,  по гладкости анкет-
ной,  по незапятнанности послужного списка Шпындро многих превосходил.
Блюл себя строго в стенах учреждения,  все правила, даже из тех, что и
осторожные перестали соблюдать, все предписания душных лет, болотных и
мглистых исполнял истово,  а ведь молодой,  поражался Филин,  мне и то
нет-нет шибанет в голову и хочется взбрыкнуть, а как же этот довел се-
бя до такой покорности,  удручающей даже на вид.  Конечно, управляемый
человек ценен руководству,  однако, если б полная подчиненность нижес-
тоящего,  его вековечное "не моги возразить" было наиценнейшим товаром
в иерархиях,  тогда б рабовладельческий строй не знал равных по произ-
водительности,  ан нет,  не вышло.  Филин прикурил четвертую папиросу.
Куда меня занесло? Рабовладение! Хватил, братец!

Всерьез его занимала только дача - достроить бы!  -  последняя  ставка
всей жизни.

Поговорили задушевно о семьях,  о болезнях, о жизни, умещающейся цели-
ком в стенах присутствия,  помечтали об отпускной поре,  обмолвились о
рыбалках,  кострах,  палатках, лодочных моторах,и автомобильных прице-
пах, перебрасывались словами долго и охотно, как бы заключив основопо-
лагающее в их сложно сплетенных отношениях.  Шпындро размяк под добрым
взглядом Филина и. не удержался.

- Затеял дела домашние,  ну вроде полуремонт, полуприведение в порядок
антресольного хозяйства и мест общего пользования, дело хлопотное, мо-
жет и не затевать, если.- он, будто стряхнул многолетнюю напуганность,
то набегающую на лицо,  то исчезающую вовсе, как разные цвета скачущие
по диковинной тропической рыбе,- когда ехать-то?

Главное сказано и Шпындро благостно откинулся назад.

- Х-м!  - Высверк пламени на спичке,  дымное облако.- Х-м!  Сразу уж и
ехать. Шустрые вы. Х-м! - Снова туча дымная поплыла из края в край ка-
бинета:  кто ж дачу мне продвинет,  мил человек,  кто ж раздобудет эти
чертовы пробойники или как их там, чтоб толковый фундамент подвести, а
вагонку для кухни где умыкнуть, уж и деньги на нее отложены.- Слушай,-
Филин встрепенулся,  сейчас он обращался на ты, а случалось и на вы, и
эта чересполосица,  на диво удобная, как бы сигнализировала об отноше-
ниях,  о котировке слушателя в миг беседы.  Сейчас Шпындро котировался
высоко.- Слушай, у тебя нет ходов, чтоб вагонку достать?

Шпындро помрачнел: думал обойтись бабкой да женским гардеробом для со-
вок из завальников-запасников жены,  а всплыла вагонка: теперь размыш-
ляй и тут образ скупо улыбающегося Мордасова подоспел на помощь. Коло-
дец  все  мог достать и не раз доказывал это;  и еще почему-то Шпындро
рассудил,  раз станция под боком  у  Мордасова,  разгрузки-перегрузки,
должна  водиться  вагонка,  это же не задник гастронома на центральной
улице,  где кроме батона колбасы да закатанного в баночную жесть дефи-
цита ни чем не разживешься.  Станция пахла вагонкой или Шпындро ничего
не смыслил в жизни. Вагонка! Ишь какой поворот. Игорь Иванович прижал-
ся к стене,  передние ножки стула задрались, чиновник размышлял явно и
натужно: пусть знает, боров, не так просто даже в дебрях мысленных на-
щупать путь к вагонке, а не то что отгрузить ее, смолисто попахивающую
в прелести свежеструганного дерева.

Молчали. Филин позвонил,  похмыкал в трубку.  Скорее всего жене, вроде
тактично  дает  Шпындро  соредоточиться,  поскрести по донышку памяти,
авось и проклюнется вагонка;  а Игорь Иванович, выйдя мысленно на Мор-
дасова,  сразу понял:  он!  через него вагонка и приплывает,  и сейчас
прикидывал,  что сегодняшние переговоры отзвенят ему немалой благодар-
ностью купца, изобретательного на подношения и не скупого.

Начальник потянулся к пятой папиросе,  глянул на часы и Шпындро понял:
поря отвечать, время вышло, вагонку не обойдешь, не зря Филин напрямую
увязал  деревяшки с отъездом,  утешало только,  что сама по себе штука
это не слишком дорогая,  главное разжиться вагонкой и даже,  если пла-
тить выпадет Шпындро,  что ж оно и кстати: гардероб для совок плюс оп-
лаченная вагонка,  как раз и погасят выданные Филиным  предъпоездочные
векселя.

- Вагонка будет,- просто пояснил Шпындро и отчего-то вспомнил: "Я знаю
город будет, я знаю саду цвесть, когда такие люди на белом или на этом
- не припомнишь - свете есть". Какие люди!

- Лады!  -  Филин привстал.- Готовься!  - И прощально махнул ладошкой.
Шпындро вышел, посмотрел сквозь секретаря и досада изжелтила его лицо:
к чему готовься?  к вылазке в субботу?  к доставанию вагонки?  к долго
желанной поездке туда? или ко всему вместе готовься, потому что коман-
дировка за границу не есть нечто изолированное от потока жизни,  а как
раз и проявляется суммой самых разных деяний,  совершенных в  прошлом,
творящихся  в настоящем и призывно подмигивающих из будущего,  когда с
заморскими дарами возвращаешься к любезному очагу.





Утром в субботу Наташа Аркадьева кормила мужа завтраком,  оба  дулись;
из-за этой субботней затеи не удалось поспать всласть.  Шпындро прики-
дывал как одеться: обычно по-рабочему или позволить себе некоторую вы-
ходную вольность, скажем пренебречь галстуком, а то и курткой восполь-
зоваться.

Филина тоже собирала супруга,  дочери заспанными тенями мелькали между
спальней и туалетом, бескровные лица их выражали одно: пятничное гуль-
бище затянулось, выпотрошило, вывернуло наизнанку.

Шпындро позвонил точно в оговоренное время. Филин довольно подтвердил,
что спускается вниз. Об одежде не думал, натянул, что попалось под ру-
ку, подцепил сумку - бутыли с закручивающимися пробками под святую во-
ду, как наставил Шпындро со слов Мордасова.

У входной двери Шпындро подсек телефонный звонок - голос Мордасова: не
приезжай, бабка занемогла, отложим. до лучших времен.

- Ты что, сдурел?! - взревел Шпындро.- Я знаешь с кем еду?

Наташа Аркадьева смотрела на мужа с тревогой: пошел пятнами, руки зад-
рожали, шея затряслась. Еще бы, только что подтвердил все Филину и на-
те - отбой.

- Приеду к одиннадцати, как сговорились,- Шпындро взял себя в руки,- и
остальное,  как сговорились. Не за так же! - Швырнул трубку.- Сволочь!
Вымогатель! На его бабке можно воду возить, подгадал под обрез, учиты-
вает,  сучий  потрох,  мне деться некуда.- Подхватил с вешалки автомо-
бильные перчатки,  пакет с подношениями Мордасову,  прикинул,- принеси
зажигалку,  ту тонюсенькую пьезо,  черт с ним,  добавлю,  сейчас никак
нельзя всю игру развалить.

Жена застыла в полумраке коридора:  зажигалку еще вчера  припрятала  с
тем, чтоб сегодня на обеде одарить Крупнякова, если будет красиво уха-
живать.

- Тащи!!  - Шпындро сбросил цепочку и рванул медную в шишках ручку  на
себя.

Аркадьева рассталась с зажигалкой, опустила вещицу в пакет, попыталась
поцеловать мужа, тот резко отстранился и нырнул в кабину лифта.

Филин ожидал на скамье перед подъездом,  в ногах сумка,  от  неловкого
движения звякнули бутылки и пенсионерки-стражницы приподъездного покоя
чутко покосились под ноги начальнику.  Филин ухватил сумку,  побрел из
дворика  на проезжую часть.  Шпындро по дороге кипел и,  только увидев
угол дома Филина,  заглянул в зеркальце заднего вида и примерил  маску
лучезарно  любезного,  светло  радостного  - в чудный субботний день -
простецкого парня.

Филин плюхнулся на сиденье,  гремя бутылками, попытки Шпындро упрятать
поклажу  в  багажник  отмел,  хозяйски  опустил сумку грязным днищем -
Шпындро заметил нашлепки глины,  присохшие к резиновым ножкам - на бе-
лоснежное покрытие заднего сиденья.  Шпындро врубил двигатель, шум мо-
тора заглушил злость.

Филин долго ворочался рядом,  меняя натяжение ремня,  пытаясь упрятать
брюхо под натянутую черную ленту.

Бог мой,  Шпындро старался смотреть только на дорогу,  от пассажира-то
несет не поймешь чем,  провоняет весь салон и водитель нервно поправил
зеленую плоскую елочку, источавшую сладковатый запах.

Филин принялся  курить,  дым  беломора желтоватыми клубами наползал на
обивку, первый окурок, изжеванный и смятый, лег в начищенную до блеска
пепельницу. Болтали разное. Филин сыпал указаниями по вождению и выбо-
ру маршрутов, будто Шпындро его личный шофер; указания пустые, с голо-
вой выдающие человека, никогда не сидевшего за рулем.

В это  время  Наташа  Аркадьева наводила марафет в макияжной истерике;
только что отзвонил Крупняков,  пророкотал в трубку, что стол заказан,
только на двоих.  разве им скучно будет? А потом что? Крупняков хохот-
нул,  Наташа умудрилась увидеть, пропустив взгляд сквозь тонкую медную
жилку кабеля,  как он мотает помпон пояса длиннополого халата и скорее
всего оглядывает себя в резном антикварном зеркале-псише.

Поняв, что приезд Шпына необратим,  как прогресс, Мордасов договорился
с Настурцией,  что она доработает одна, наказал, что если заявится Туз
треф за деньгами,  не давать по первости и только  поманежив,  открыть
кредит,  указав, что раз одалживается внеочередно, в отсутствии банки-
ра,  то и процент отдачи повышается,  забыв о льготах Туза,  Настурция
побледнела, для таких дел не создана, колготки и тряпки - одно, а раз-
мах Колодца страшил запахом нар и спецодежды.

- Не боись,- уверил Мордасов,- это я так,  на всякий пожарный  случай,
не жди Туза,  он теперь после производства в звеньевые пьяного племени
дисциплину блюдет,  подтянулся, приползает за кредитами только по ого-
воренным дням.- Настурция, бледная еще и от гулянки предшествующим ве-
чером,  бледнела еще заметнее. Мордасов рассудил, что Притыка не хочет
свои  деньги доверять Тузу - знал Мордасов это тягучее чувство тревоги
при расставании с кровными - и сунул ей трояками тридцатку,  Настурция
порозовела: или Колодец угадал причину бескровия в лице, или хмель вы-
шел дочиста и молодое тело отдышалось, медленно приходя в себя.

В дороге Филин распространялся про  страну,  куда  должен  отправиться
Шпындро,  уныло, неточно, Игорь Иванович решил, что в школе по геогра-
фии за Филиным числилась пара:  начальник путался  в  обычаях,  смутно
представлял,  где  же и меж какими соседями расположилась уютно земля,
поджидающая Шпындро.

Крупняков заехал за женой Игоря Ивановича на такси,  при ее  появлении
вылез - наполовину лорд английский, наполовину барин русский, большой,
не раздражающе медлительный,  величавый в каждом жесте, веско роняющий
слова, сопровождая их округлыми жестами.

Обед Крупняков задал в частном заведении,  встретили их ласково, и На-
таша по обращению поняла,  что Крупняков здесь персона желанная и  вес
его, в смысле заискивания окружающих, как раз подстать его комплекции;
усадили за стол,  неуловимо отличающийся от других в  лучшую  сторону,
официант,  мелькая бесшумно, гнулся, как в фильмах про годы НЭПа. Обс-
луживали только мужчины,  Аркадьева  поразилась:  значительностью  лиц
обслуга не уступала выездным дружкам мужа, и одеты так же, и причесаны
достойно и аккуратно, отличия начинались с деталей - у всех на пальцах
бугрились здоровенные золотые перстни, у одного седоголового, выгляды-
вающего из подсобки, аж три перстня, галстуки у всех шелковые, дорогу-
щие,  таких и у мужа только два, а здесь вроде униформы. Мужчины - со-
держатели заведения - чистые,  промытые, знающие себе цену, с едва за-
метным налетом денежного бандитизма на лицах, глаза влажные, полны ре-
шимости постоять за себя.  Вскользь оглядела  присутствующих  в  зале:
публика  неслучайная  в  массе своей,  таких людей встречала постоянно
вокруг себя на отдыхе,  такие же переполняли залы на просмотрах, прес-
тижных вернисажах,  забивали ряды партера недоступных смертным концер-
тов.

Крупняков свершил обряд заказа, склонился к Наталье, пересыпая словес-
ные восхищения спутницей кинжальными взглядами по сторонам: все ли ви-
дят, что неоспоримо элегантная, породистая, по всем статьям дорогая, с
ним?

Аркадьевой представилась,  что  и  в  самом деле за стенами не обычная
московская улица, а Чикаго, веселые двадцатые годы: букмекеры, реките-
ры, бутлегеры - обстановка густой, вязкой преступности; никто не повы-
шал голоса,  никто не допускал резких движений, как за границей в рес-
торациях для самых-самых.  Официант,  будто существовал только для Ар-
кадьевой,  склонялся к ней,  вертелся то слева,  то  справа,  всячески
угождал  и готов был броситься на рельсы под ревущий,  напитанный ско-
ростью и тоннами состав, лишь бы его клиентке было хорошо.

Крупняков великолепием мощной фигуры,  облаченной в  тысячный  костюм,
украшал зал,  казался его самой выдающейся, привлекающей взоры частью.
Ел Крупняков также картинно,  как говорил и двигался, ни разу не звяк-
нул прибором,  куски мяса и салаты медленно уплывали в рот,  шевелящий
толстыми яркими губами.  В зале пахло дорогим трубочным табаком, и за-
пахи кухни не проникали в это святилище.

За соседним  столом  Наташа  углядела сослуживца мужа не с женой,  а с
незнакомкой.  "Едва заметно поприветствовали друг  друга  взглядами  -
тайна  вкладов  гарантировалась,  и  Аркадьева не испытала и намека на
волнение, к тому же Шпындро привык к деловым контактам супруги и давно
оставил попытки провести грань между деловым обедом и обольщающим. На-
таше у гастрономов-частников нравилось,  как нравилось и в других мес-
тах,  невольно делающих каждого, в них проникшего, более значительным,
пустые люди тучами слетались туда именно для срочного приобретения до-
полнительного веса в чужих глазах,  и чем большие пустоты скрывались в
их головах, тем ожесточеннее рвались такие в закрытые для других залы,
вынуждающие к долгому штурму дома творчества, неприступные пансионаты.
Себя Аркадьева к пустым не причисляла,  у нее имелся социальный статус
- она выезжала и этим все сказано,  свобода сновать туда и обратно за-
меняла степени и звания; творческие достижения, инженерные озарения не
шли ни в какое сравнение с принадлежностью к клану выездных;  сам факт
пересечения границ придавал ее персоне качество редкое и  притягатель-
ное для других.  Пустым редко выпадало принимать у себя таких сановни-
ков,  какие сиживали за обильными столами  четы  Шпындро.  Вложения  в
снедь оправдывали себя целиком,  даже прижимистый Шпындро понимал, что
щедрые застолья прорастут дополнительными возможностями, в текущий мо-
мент непредсказуемыми.

Крупняков подкладывал и подкладывал,  роняя округлые, сальные суждения
и давая биографические справки о каждом из присутствующих за столами в
пределах  досягаемости  взгляда.  Персональные портреты вырисовывались
смешными,  обличительными, дурно характеризующими жующих натурщиков; и
Крупняков  знал,  что также беспощадно живописуют его самого,  он мас-
терски подмечал отталкивающие черты,  тасовал их как колоду карт и вы-
дергивал в любом наборе рукой опытного фокусника.

После второго - куска нежнейшего мяса, обложенного воздушным гарниром,
утопающим в фиолетово зеленых стебельках и листиках - Аркадьева  реши-
ла, что поедет к Крупнякову на кофе, если тот предложит; Крупняков то-
же знал цену разнообразным вложениям  и  после  сокрушительного  обеда
предложил бы смотаться к нему непременно.  Миг расчета приближался,  и
Крупняков выложил по левую руку пухлый бумажник;  официант старался не
встретиться  взглядом  с  его блестящей поверхностью;  случись такое -
знал за собой неодолимую тягу к деньгам - совладать  с  инстинктом  не
удастся.

Крупняков поглаживал бумажник,  как живое существо,  и похоже сожалел,
что у вместилища денег нет уха, чтобы почесать за ним.

Наконец официант изогнулся,  вытянул шею, напоминая одновременно обоз-
ленно шипящего гуся и грифа,  подкравшегося к падали - это могло озна-
чать только одно - пора рассчитаться.  Крупняков медленно, будто прео-
долевая сопротивление,  разломил бумажник,  не под столом, не стараясь
избавить спутницу от лицезрения чужих денег,  но,  напротив,  совершил
все так,  чтобы пухлая пачка - вовсе не розовая из червонцев - а изум-
рудной зелени отпечаталась надолго в мозгу женщины. Официант склонился
буквой  гэ,  и Аркадьева не поверила бы,  если бы не видела сама:  так
гнулись только японцы в передачах по  телевизору  и  слуги  царские  в
сказках и фильмах про старину.

Прощание. По очереди подходили изумительные мужчины с перстнями и шел-
ковыми галстуками,  вылезающие из-за загадочных кулис,  где по  мнению
возбужденной Аркадьевой могло твориться,  что угодно:  опиумокурильни,
нанесение цветных татуировок,  торговля младенцами, но никак - обыкно-
венное снование со сковородами и кастрюлями.  Расставание прошло также
многозначительно, как и приход: медленные движения, непонятные Наталье
шутки, незнакомые фамилии и гангстерские улыбки, будто с мясом содран-
ные с лиц чужеземных актеров и приклеенные намертво новым  владельцам,
зачатым в спальных районах бескрайнего города.

На улице ярилось солнце, ползли троллейбусы, оранжевые фигурки уклады-
вали неизменный асфальт,  ровняя катками  дорожное  полотно  с  такими
страстью и постоянством,  будто следом за ними шли другие, разрывающие
его, украшающие ямами и рытвинами.

Такси с зеленым глазом по-кошачьи кралось вдоль тротуара и по тихоход-
ности средства извоза становилось ясно: редчайшая удача - таксист выс-
матривает добычу, а не наоборот.

Крупняков медленно приподнял руку и выставил ее на уровне живота, рас-
топырив холеную кисть.

Даже не  спросил,  мелькнуло у Натальи,  да и что спрашивать,  лишнее,
взрослые люди.  И все же Крупняков превзошел все ее ожидания,  уточнив
на заднем сиденье, истертом тысячами задов: "Отвезти домой или как?"

Аркадьева положила ладонь на мощное колено ухажера и, глядя в стрижен-
ный затылок водителя, безмолвно улыбнулась: получилось или как.





Мордасов готовился к приезду гостей. Бабка недужила и восковое ее лицо
напоминало о худшем.

Мордасов сварил бабке полкачана капусты, тщательно размял вилкой клек-
лые бледно-зеленые листы,  обильно полил сметаной.  Выставить, что ль,
Шпына  к чертовой матери?  Упереть руки в косяк,  вроде крестом забить
входную дверь и стоять насмерть:  что мне твой сродственник или кто он
там. мне собственная бабуля важнее, понял, велел же не приезжать. Шпын
станет дуться пай-мальчиком,  поджав губы, и перекладывать пакет наби-
тый до отказа из руки в руку, будто чиркая пластиковыми боками по гла-
зам дружка.  Предугадать содержимое  пакета  никогда  нельзя  заранее,
тут-то и начинался искус Мордасова.

Что в пакете?

Для него вопрос носил бытийный характер и лишить себя радости исчерпы-
вающего ответа да и обладания содержимым Колодец не мог.  К тому же за
спиной Шпына замаячит неизвестный тип,  как видно в годах, и выкрутасы
Мордасова заставят приезжего ворочать башкой, тыкая глазенками по сто-
ронам то в бочку с малосолом, то в парники, то в обрезки шлангов, то в
клумбы,  чтобы не выдать ненароком смятение или ярость или еще что не-
известное, распирающее нежеланного пришельца.

Мордасов подоткну