Мордасов поднял глаза на Филина,  седая голова склонилась к Настурции;
из глубин памяти Мордасова всплыло киновидение:  пьяный белый  офицер,
кафешантан,  девица с разрезом до пупа и офицер красавец-малый шепчет:
"Зиночка, сожжем мосты! Жить надо страстями!" Кажется, так или пример-
но так, и ничего не слыша от гудения в голове, от обломков только, что
прочитанного монолога для Шпындро,  сетуя слезно, что монолог этот об-
речен на погибель,  испустит дух так и не тронув ушей Шпына,  цепляясь
за край стола,  чтобы не рухнуть на пол,  Мордасов выкрикнул  на  весь
зал:

- Сожжем мосты! Жить надо страстями!

Филин опешил,  отвалился от Настурции и в этот момент из туалета,  где
внимательно изучил все настенные мудрости - сохранил привычку  еще  со
студенческих лет,  забавные попадались речения - выбрался Шпындро, как
раз под хлесткие выкрики Мордасова:  сожжем мосты.  жить надо страстя-
ми!..

Шпындро сжался. Так и есть, разыгрался скандал, сейчас польется грязь:
укрыться в туалете?  Глупо,  лучше к столу, выслушать все, как есть, а
если получится,  отвести удар или смягчить, или обратить все в шутку -
выпито ого-го - пообещав Мордасову компенсацию.

Время летело неостановимо и уж на сценку выползли оркестранты, расста-
вили микрофоны и завыла пристанционная певичка;  Настурция потянула на
танец Филина,  уронившего в ухарском рывке в положение стоя салатницу,
взревели бас-гитары,  Мордасов кричал,  не переставая: сожжем мосты! А
Боржомчик перехватил на полпути перепуганного Шпындро  и  шепнул:  "Не
бойтесь, все схвачено!" Стало легко и просто.

В танце  Филин переставлял ноги с трудом,  будто отяжеленные пушечными
ядрами,  топтание грузного тела и кружение его напоминало  медведя  на
задних лапах да еще с завязанными глазами. Настурция ничего не замеча-
ла сейчас - ни Филина,  не Шпындро,  ни Мордасова; ни единый мужчина в
мире,  как таковой,  не занимал ее, она желала только одного - опору в
этой жизни, не важно каких статей, сколько лет карабкающуюся по жизни,
не важно какой комплекции и цвета волос,  а только надежную,  за спину
которой можно укрыться, как за спину мамы, обхватив руками подол и ты-
каясь носом в теплые ноги.

Мордасов церемонно придвинул стул Шпындро.  Игорь Иванович сел,  снеди
ощутимо поубавилось,  особенно в части балыка,  Шпындро густо  намазал
хлеб  маслом и водрузил последний янтарный кусок.  Неужели что болтнул
Колодец?  Неужели открыл Филину их игры тихие? Неужели?.. Мордасов при
заметном  опьянении умудрялся сохранять вид неприступный,  даже таинс-
твенный,  украдкой огляделся, не видит ли кто и подтянул молнию на ши-
ринке.

Шпындро обтер рот крахмальной салфеткой:

- Трепанул лишнее?  - Ненадежен Мордасов, да и кому можно довериться в
этой жизни, полной светлых идеалов и дурных людей. Краем глаза Шпындро
засек человека,  бочком вошедшего в ресторанный зал и перебросившегося
парой слов с бьющим от нетерпения копытом Боржомчиком.

- Че?  - Мордасов положил руку на плечо Шпындро, неожиданно нежно пог-
ладил по щеке, по уху, будто любимую.- Не боись! Мы ж в одном комплек-
се, сосны, волки, братство нечистых на руку.

- Ты про что? - Шпындро вяло отстранился.

- А тя разве не ввел в курс дела?..  Ну да.- Колодец хлопнул себя  ла-
донью по лбу.- Комплекс Мордасова, значитца, я открыл.

- Пить хватит,- по-отечески заметил Шпындро и отодвинул кофейную чашку
от приемщика,  хотя повсюду уже в открытую стояли  бутылки  коньяка  -
время запрета вышло.  Боржомчик, как видно ценящий традиции, продолжал
подтаскивать коньяк в кофейных чашках, к тому же официант понимал, что
поголовный-поштучный учет чашек значительно затруднен,  не то, что вы-
питых бутылок, и его грели предвкушения выписки счета.

Человек, вошедший в ресторанный зал,  поразил Шпындро лаковой чернотой
кудрей;  Игорь Иванович естественно не мог предположить,  что прибыл с
тайным сообщением Мордасову Туз треф.





Наташа Аркадьева принимала ванну,  пена пузырилась под самым подбород-
ком, на полке для флаконов и кремов, не отражаясь в затуманенном паром
зеркале, матово поблескивал фарфоровый пастушок и коровенка, вырванные
у  Крупнякова.  Аркадьева терла спину и затылок жесткой щеткой и неот-
рывно гладила глазами то бока коровы,  то кафтан пастушка,  то свирель
тонюсенькую в обрамлении ярких губ.  Муж задерживался, и Аркадьева вы-
говаривала себе за поспешность отбытия:  могла б и поощрить Крупнякова
участливой болтовней после всего,  а с другой стороны хорошо,  что она
по всем приметам давным-давно дома,  будто и вовсе не выбиралась в го-
род и, когда заявится муж - неизвестно откуда! - ее погубленная суббо-
та должна если не усовестить его,  то по крайней мере размягчить,  что
само по себе давало определенные козыри.  Как использовать их конкрет-
но, Наташа Аркадьева не думала: козыри всегда пригодятся.

Запомнится Крупнякову их встреча не страстями,  не томлением, а именно
бесцеремонным уводом пастушка, что ж, Аркадьева не алчность свою теши-
ла,  а пеклась еще и о том, чтоб воспоминание Крупнякова не стало про-
чим  среди  равных,  чтоб отличалось глубиной переживаний,  а то,  что
Крупняков не на шутку переживал утрату пастушка, сомнений не вызывало.

Предметы в ванной,  будто страницы исторической книги напоминали о том
или ином периоде пребывания в далеком-далеке и как любое прошлое наве-
вали грусть,  но и грели,  зримо убеждая, что из всех мыслимых прошлых
ей с мужем удалось урвать наиподходящее.

После ванной  Наташа освободила пространство на стеклянной полке у те-
левизора под пастушка, несколько раз передвигала его по стеклянной по-
верхности,  примеряясь,  где  же истинное место нового приобретения и,
наконец, нашла пристанище меж китайскими вазочками, прописала постоян-
но.

Зазвонил телефон, Крупняков нежно выспросил, как доехала.

- Как? Отлично!

Наташа ласкала  бок фарфоровой коровы и едва касалась ногтем тонюсень-
кой свирели. Крупняков верещал влажным голосом, пытаясь придать ничего
не значащим словам очарование многозначительности.  Аркадьева слушала,
не перебивая:  имеем право за свою статуэтку;  в завершении  Крупняков
заверил, что давно ему не было так хорошо и все прочее, в общепринятых
выражениях, впрочем, не скатываясь за грань явной пошлости.



Грузовик с площади укатил. Постамент бронзового пионера Гриши подперли
с двух сторон бревнами, после дождя торговки зеленью уже не вернулись,
и вечером, когда Туз треф крался к ресторану на доклад Мордасову, нич-
то  не напоминало о дневном проишествии,  разве что Рыжуха в сотый раз
бухтела,  пересказывая любопытствующим, как обломок гипсового галстука
огулял Стручка по самой маковке и -хотите верьте,  хотите нет,- если б
не его ложно меховой кепарь с сальной пропиткой,  скакать бы Стручку с
дырой в башке.

Шофера грузовика отпустили, оформив необходимые бумаги; на губах у не-
го, кроме горечи, запеклось от нашептывания самому себе колющее словцо
"акция" и еще искренняя жалость к покореженному пионеру: сам шофер ли-
ком напоминал бронзового Гришу и мог только  радоваться,  что  возраст
украшающего площадь строителя светлого будущего,  как бы стоит на мес-
те,  повзрослеть Грише не удастся, а значит и не удастся прознать, ка-
ково оно - барахтаться в жизни,  каково на брюхе ползти по ее рытвинам
и ухабам меж полей, поросших не полевыми колокольчиками, а колокольчи-
ками радиотрансляции,  нагло серебристыми,  умопомрачительно постоянно
уверяющими ползущего,  как ловко у него все получается  и  как  близка
цель.

Рыжуха по причине жары квас сторговала еще к трем и даже, залив в боч-
ку два ведра воды и тем разбавив мутную жижу на дне, сторговала и доп-
паек,  уверяя придирчивых,  что квас не жидок, напротив свежак, не за-
густел, потому и кажется, будто водянистый. Дома Рыжуху никто не ждал,
дочь  с  промысла  не  приходила вторую неделю - у дочери с подругой в
Москве квартира имелась,  снятая в складчину,  там и несли службу ноч-
ную;  Рыжуха, как мать и женщина, переживала, но смирившись с неизбеж-
ностью происшедшего,  переживания старалась умерить из-за  бессмыслен-
ности их, утешая себя скорым явлением блудной дщери на побывку, на от-
дых - только дурачки да завистники думали,  что промысел в  неизменном
дурмане,  дыму да скачках с машины на машину не изматывает до нутряной
дрожи;  на побывке Рыжуха отпаивала дочь парным молоком с пирогами до-
машней выпечки, а после трапезы дочь вываливала на стол, крытый клеен-
кой,  улов,  и Рыжуха с умилением взирала на необыкновенные  вещицы  и
всякие  финтифлюшки,  назначения  коих и смутно не угадывала,  а когда
дочь царственно протягивала ладонь, приговаривая - тебе, мать - смуща-
лась, махала руками в робком протесте.

Рыжуха видела,  как Туз треф проскользнул в ресторан,  его изъезденная
мужская красота, блеснула неожиданно в мертвенном свете фонаря уколола
Рыжуху мыслями о несуществующем зяте-красавце,  о дочери,  обласканной
не в погашение произведенных кавалером трат,  о внуке и всем таком для
многих обыденном, а для других - нелепица, вроде паровоза без крыльев,
летящего по воздуху;  приснилось ей однажды в жару в дреме за  красной
бочкой: паровоз запросто парил в воздухе, поражая необыкновенной паро-
возьей легкостью,  а из чрева квасной бочки неслось, нарастая, крещен-
до:  наш паровоз вперед лети!.. и он летел так всамделишно, что Рыжуха
дернулась в поту и локтем зацепила кружку под  трехкопеечную  заливку,
звон  стекла об асфальт пресек полет паровоза и чудные слова - наш па-
ровоз вперед лети! - смолкли вместе с мелодией и вместо дивного полета
перед Рыжухой замаячил дружок Стручка на костылях,  потерявший ногу по
пьянке под маневровиком и требующий квасу для залития нутряного огня и
праведного негодования от того, что неизвестная Рыжухе сволочь толкну-
ла пиво налево.

Итак Туз треф театрально пересек столб фонарного света и тихо  притво-
рил за собой перевязанную тряпкой,  будто раненную дверную ручку. Если
б не Боржомчик,  Туза в зал не пустили бы, но официант, будто полково-
дец  с  холма,  как поле брани узревал орлиным взором весь зал и сразу
смекнул,  что Туз треф ввалился не рассиживать в гульбище, а в розыск-
ном  зуде по Мордасову.  Боржомчик волок Туза меж столиков,  тягостное
зрелище - не вписывался укутанный в лохмотья Туз в веселящуюся  приго-
родную  буржуазию с наехавшими из Москвы ценителями местной ухи и воз-
можности искупаться глухой ночью с дамами в темном пруду,  что снимало
множество проблем разом;  чутье подсказало Шпындро,  что надо ускорить
отъезд из кабака тутошнего,  во-первых,  и отъезд во враждебную  даль,
во-вторых и в главных.  Аркадьева уже выла от очередей, и Шпындро уве-
ряя дружков на службе,  будто не сильно тяготится  неустройством  оте-
чественного быта, ловил себя на мысли, что уверения его звучали с каж-
дым разом все фальшивее.

Туз треф наклонился к Мордасову и зашептал.

Настурция, обвив Филина, танцевала яростно, будто перед атакой или яв-
ной погибелью другого свойства:  жалела себя нестерпимо и время, теку-
щее уже годы и годы меж пальцев без смысла, сейчас капало на чудо-ноги
в убойных туфлях обжигающим расплавом невозратимости;  разящий табачи-
щем Филин,  будто и произносил приговор, будто и сам значился пригово-
ром: ничего не изменить!

Лицо Мордасова  и без того не лишенное лошадиных черт вытягивалось все
более от слов Туза треф; наконец приемщик матерно прервал осведомителя
и тычком руки отправил вон.

Филин доставил к столу виснувшую на его шее Настурцию,  нес легко, как
в молодости:  господи,  до чего же затравили домашние,  жена-уродина в
пуделиной прическе, дочурки неискренние в доброте и лютые в злобе; Фи-
лин погладил Настурцию,  желая ободрить,  мол,  ничего, все устроится,
такая красавица,  вспомнил о своих и осекся. Ничего не устроится! Беда
не снаружи подстерегает этих девок, что его наследниц, что эту за сто-
лом,  беда  у  них  внутри гнездится,  вроде наново крашенной машины с
насквозь проржавевшим кузовом,  для глаз - загляденье, а пальцем ткни,
сыпется труха.  Филин хлебнул коньяка,  слабо узнавая людей вокруг,  и
только Шпындро связывал с реальной жизнью, и Филин пытался припомнить,
что  за  такой прием и,  хотя питейные приемы уже отгремели,  вышло их
время,  может, какой внеочередной, исключительный задали с горячитель-
ными напитками,  но кто и где, убей бог не вспомнить; одно не вызывало
сомнений:  Шпындро маслит Филина, улещает, обхаживает, оно и понятно -
отъезд  предвиделся нешуточный.  Только б сердце не подвело и вспомнил
сразу в страхе:  валидол и нитроглицерин в другом пиджаке, хоть и рас-
совал повсюду, а этот-то заштатный костюмчик, как раз и не снабжен це-
лебными помогами.  Филин потянулся к беломору - отвлечься от  дурного.
Нога Настурции с белым полным коленом уже не искала его брючины и пох-
мельно,  разочарованно подумалось: все проходит - годы, любовь, уваже-
ние  близких,  миги радости,  и только остается,  как недостижимый пик
альпиниста-фанатика проклятая дача - последнее дело  жизни,  крест  на
его совести, верная путевка в ад.

Туз треф исчез тенью.  Боржомчик, чуть трепеща, положил перед Колодцем
линованный клочок. Счет. Мордасов вытянул бумажник, отцепил английскую
булавку,  успел заметить:  как ни пьяны гости,  все догадались отвести
глаза,  будто ничего не происходило, будто сидели за так. Четыре зеле-
ных легли одна на другую.  Мордасов прихлопнул их ладонью:  эх черт! а
снадобья для бабули?!  из-за лекарствий весь сыр-бор, наклонился к Фи-
лину, и, забыв напрочь имя-отчество начальника, проворковал:

- Я б позвонил вам по небольшому делу,- и,  заметив испуг в глазах Фи-
лина,  уточнил,- понадобится еще заехать к бабуле,  даже волшебство за
один раз не срабатывает.

Ах, вот где меня носило, с радостью восстановил происшедшее Филин. Это
ж Шпындро и притащил сюда в пригород к знахарке,  войдя в мое  положе-
ние;  утром все шло без затей: участок подмосковный, бочка с малосоль-
ными огурцами, бабка под лоскутным одеялом, и внучок ее хитрован нема-
лый,  и святая вода в бутылках из-под виски. Вот она дружба народов! В
шотландские прямоугольные бутылки заливают нашу российскую, освященную
серебром  или  крестным знамением или что там бабка вытворяет?  На все
пойдешь,  когда тело,  будто не твое,  а вся боль вокруг как раз вроде
только тебе предназначается. Э-эх! А потом поехали домой и вроде выез-
жали на площадь,  а тут грузовик попер навстречу синерылый  и  поддал,
как следует,  и Филин потерял сознание. Или не потерял? Ну как же. ле-
жал в пыли,  а эта с круглыми коленками прыгала вокруг и мочила пузыр-
чатой  гадостью  с  кислым запахом и рубаху на нем разодрали и увидели
русалок в непристойных позах,  а еще там крутилась милиция.  Фу, черт,
может красные околыши зафиксировали татуированные темки?  Да нет, чушь
- моя грудь,  что хочу то и ворочу,  то есть накалываю,  а ведь случа-
лось,  на пляже жена рядом стеснялась лежать,  и он все больше загорал
на животе и спина лупилась и уж когда невтерпеж становилось, припекало
до дурноты, скрещивал руки на груди, прикрывая, как получится, прелес-
ти синеколотых девок и шагал к морю,  а вот баню не с каждым мог  себе
позволить,  есть  люди - не понимают,  хотя в его окружении таких мало
водилось, все больше в наколках, но он шибко лишнего разрисовал. и че-
го этот,  кто платил, хочет от него, видно надо расщедриться визиткой,
он вытянет ее медленно,  не отрывая глаз от Шпындро,  если не след ви-
зитку  выпускать  из рук,  Шпындро предостережет жестом ли,  движением
глаз.

Филин достал прямоугольный картон,  где значилось,  кто он есть и чего
достиг, медленно протянул Колодцу, Шпындро в этот миг удумал протанце-
вать с Настурцией и маневр с подстраховкой у Филина не удался -  приш-
лось вручить визитку Мордасову.  И черт с ним! Ну позвонит, ну скажу -
через неделю,  а потом - еще через неделю, а потом еще раз, так и сой-
дет на нет,  не впервой. Филин, наконец, раскурил папиросу и живитель-
ная струя - сила привычки - прочистила мозги,  и дача встала,  как со-
седний стол,  живьем - каждая доска видна,  каждый кирпич фундамента и
приплясывающий Шпындро не предполагал,  что Филин накрепко увязал его,
Шпындро, отъезд и завершение дачи и только наблюдательный Мордасов за-
метил особый блеск в желтоватых глазах,  и природу этого блеска прием-
щик ни с чем не перепутал бы.

Шпындро танцевал с Притыкой у кромки эстрады;  лабухи привычно терзали
струны, певица медленно передвигалась по серпу в серебряных звездах от
предшествующих новогодних увеселений, волоча шнур микрофона и украдкой
поглядывая под ноги:  мягкая партнерша Настурция, податливая, руки до-
верчиво  лежат  на его плечах,  запах тонких духов чуть кружит голову,
растворяя мерзкое окружение и оставляя двоих в танце наедине.  Шпындро
слегка потерся щекой - жаль брился утром,  небось отросла щетина!  - о
щеку Настурции и движение это сразу сблизило, будто заключили сговор в
тайне  ото всех и никто уже не в силах им помешать.  Музыка приглохла,
вбирая гомон застольных кутежей,  и погруженные во мрак стены уплыли в
стороны,  очертания  лиц  и предметов растворился и лишь запах духов и
живое человеческое тепло оставались рядом;  Шпындро теснее прижал Нас-
турцию и еще раз потерся щекой, женщина, едва тронула его шею губами и
затихла.

Как и каждый мужчина,  Шпындро поиграл в любимую мечтательную игру про
начало  новой жизни с новой привязанностью:  вот они разменялись и съ-
ехались,  вот обставляются совсем по-иному, вот покупают всякие-разные
вещи,  вот машину, и, наконец, смыв недоверие, рожденное недавним раз-
водом Шпындро - обождут год, два или три - и наконец, одаренные проще-
нием, ринутся в отъезд в дальние страны; Игорь Иванович там уже совсем
с другим человеком,  присутствие коего не  раздражает,  не  заставляет
умолкать на дни или недели,  не принуждает корежить себя, изображая то
добытчика,  то весельчака, то умницу, то невесть кого, лишь бы не хуже
других.  Прокручивая  с невиданной скоростью обустройство новой жизни,
Шпындро даже оставил место двум-трем мелким размолвкам,  как  раз  для
триумфа  последующих  бурных примирений,  явственно свидетельствующих,
что на этот раз - накрепко, обоих спаяло, свело навсегда. Кто не играл
в такую игру под вечер в танце, под накатывающими волнами звуки музыки
и обещающими неведомые радости запахами неизвестных духов!

Притыка в своей жизни таких мысленных игр отыграла быть  может  больше
всех:  противоположнополые  коллеги  по игрищам в воображении хоть ма-
лость верили в их реальность,  Настурция как раз  тем  и  превосходила
прочих, что знала наперед: чистая фантазия, хоть и заманчивая и ласка-
ющая,  хоть и неизменно лгущая,  а все равно притягательная.  И играла
всегда, будто впервые.

- Встретимся,- согласилась Настурция и улыбнулась,  зная что слова эти
из нереальной,  неизменно распадающейся на осколки игры и  все  же  не
согласиться не могла.

Мордасов, пользуясь отсутствием Шпындро, пытал Филина.

- А что, Шпын, специалист? Игорь Иванович то есть?

Филин запустил лапы в седины, расшевелил желтоватые космы, протрезвел,
глянул в глаза Мордасову: изгиляешься или как? Колодец потыкал острия-
ми  вилки  подбородок.  Опасаясь,  что  немое  обличение лжедостоинств
Шпындро Мордасову не по зубам,  Филин,  чтоб никаких сомнений не  име-
лось, кивнул презрительно:

- Специалист, а как же! Все они там специалисты.

Ишь, смекнул Мордасов,  каждый себя пытается выгородить - все они там!
- а сам Филин,  будто на другой планете с заоблачных высот так сказать
взирает  и поражается потихоньку,  кто же и за что подобрал этаких ба-
сурманов, свел в одних стенах и теперь еще надеется на пользу.

- Я бы смог у вас работать? - Колодец отложил вилку.

Филин помнил,  что платил этот парень и бабка его как  никак  выказала
ему, Филину, участие - чего зря обижать? - и решил подбодрить приемщи-
ка:

- Смог бы, если б подучился.

- Как Чапаев? - Распл