ылся Мордасов.- Подучиться, Петька, надо, и фрон-
том смог бы.

- Вроде того,- согласился Филин и,  не на шутку трезвея,  стал выиски-
вать Шпындро среди танцующих.

- Ответственная у вас работенка?  - не унимался Колодец. Его отрезвле-
ние не брало.

Филин перешел в наступление:

- А ты-то где трудишься? Чем пропитание добываешь?

- Я? В комке!

Филин мог бы прикинуться,  что не знает про комок, изобразить недоуме-
ние из-за мудреного словца,  но он хорошо знал из уст дочерей,  что за
зверь этот комок и знал,  что дочери и жена изучили там все ходы и вы-
ходы и телефоны добрых и слегка небескорыстных оценщиц и  многое  дру-
гое, что Филин высокомерно не вносил в опись своих дум, но без чего не
проживешь по нашим временам.

- Значит в комке. А не боишься - посадят?

- От тюрьмы да от сумы.- хохотнул Колодец,- а вы боитесь?

- Я?  - возмутился Филин,- ты не заговаривайся, парень, я воевал, зна-
ешь ли.

- А это при чем?

- При том!  - Филину показалось, что Мордасов норовит заглянуть за во-
рот рубахи к русалкам, пришлось скрестить руки на груди защитным пляж-
ным приемом.

- Воевали-то когда,  а дают, подносят, то бишь, сейчас,- Колодец запи-
хал в рот пучок укропа,  переживал тщательно и пояснил,- я не про  вас
лично, я вообще, в том смысле, что плоть слаба, а соблазн велик - баб-
ка внушала.  Диавол, это бабуля так его величает - диавол - он переме-
нился сейчас сильно,  серой не разит, копыта не углядишь, хоть тресни,
и кончиком хвоста себя не выдаст ни в жизнь.  Теперь диавол в основном
скрытно  всучивает  деньгу  должностным лицам и выходит выполняет волю
божью, в смысле - надо делиться.

- Ты чего плетешь?  - Филин засмолил папиросу и успокоился: пьян шель-
мец, несет околесицу.

- Вы человек бывалый, хочется поделиться,- Мордасов то и дело забрасы-
вал в рот то маслинку,  то травку, то грибок,- сирота я, некому вразу-
мить, ни отца, ни старшего брата, ни наставника из тех, что по телеви-
зору стадами бродят наподобие антилоп в Африке, а в жизни мне не попа-
дался ни разу.

- А ты берешь? - Филин решил проучить наглеца, к тому же облегчить ду-
шу, найдя собрата по греху.

- А как вы думаете?

- Думаю?.. Берешь!

- А как полагаете отвечу?

- Скажешь, что нет.

Мордасов залучился восторгом:

- Вышла ошибочка, начальник. Не в масть! Беру, сукин сын, и со всех, и
всегда,  принцип у меня такой. Но. не вру же, что не беру, а другие-то
скрытничают,  даже среди своих ваньку валяют,  вот что обидно до слез.
Шпын берет, к примеру?

Переход к персоналиям возмутил Филина:

- Он - честный,  работящий мужик, между прочим член.- Филин махнул ру-
кой,  и подумал: есть в словах Мордасова обезоруживающая правда, есть,
никуда не денешься. Приемщик берет, выныривая из глубин нищеты, а нас-
ледные принцы- сколько их навидался Филин - берут по причинам положен-
ности и непроверяемости.  Кто заподозрит, что сам бог в сговоре с диа-
волом,  как бабка этого хрена изволит выражаться. И все эти полупьяные
бредни никак не могли поколебать решимости Филина отжать Шпындро досу-
ха, наоборот озлили еще больше; хорошо Мордасову, ему жить и жить, да-
же если пяток лет оттягает в зоне,  выйдет, а еще молодой, а Филин ча-
шу-то испил, почитай донце видно, ему нельзя промахнуться и раз Шпынд-
ро в его руках,  вернее думает,  что в его руках, должен откупаться, и
сам Филин забрасывал наверх,  а как же?  тоже ломал голову, как ловчее
обтяпать,  не простое дело - не глупцам всучиваешь, осторожникам вели-
ким,  тут спасуешь,  неверный вираж заложишь - пиши - пропало;  голова
так гудит не от работы - работа что, течет и течет нешатко-невалко, да
и оценивают ее как раз те,  кого ты обласкиваешь снизу.  Значит,  весь
успех жизни,  карьеры,  продвижения - единственно от умения ласкать, а
ласки у каждого на свой манер,  как в любви,  никто не открывает собс-
твенных секретов,  подсмотренных за жизнь; отписать бы книжицу "Тысяча
и один способ дачи взяток,  гарантирующий полный покой высоких догова-
ривающихся сторон".

Где там Шпындро?  Мнет подпившую деваху, во черт, так же и его дочерей
жмут да трут, время суровое - что война? - там тяжко да определенно, а
здесь все время, будто ствол уперт под волосья на затылке, а когда по-
тянут спусковой крючок, не знаешь; может через секунду, может и никог-
да,  а нервы гудят,  стонут, как телеграфные провода в снежные бури да
лютые ветры. И дошел Филин до высокого поста, его уже не проверяют или
так исподволь, что и не заметишь и удержаться бы до конца, не сорвать-
ся на прямой, ведущей к ленточке с надписью - пенсия, а там дача, чтоб
отстроилась  и.  жди приближения конца,  пять месяцев с мая по октябрь
под солнышком какое никакое есть, остальное время в холодах, не греясь
мыслью  -  проскочил!  - а скольких разворотило,  в клочья разнесло до
срока и не про войну речь, про мирные баталии.

- Значит,  берешь!  - Рявкнул Филин,- берешь,  дурак, так молчи! Нашел
чем хвастать.  Не верю, не берешь, и я не беру, и Игорь.- присовокупил
для значительности,- Иванович,  больше болтовни,  любят люди лясы  то-
чить, особенно бездельные, как не выходит что, не клеится, как турнули
или не потянул, сразу щепотки по сторонам ползут - берут! берут! Враки
все, если и берут, один на миллион.

- Значитца,  чуть  меньше трехсот человек,- бодро ввернул Мордасов,- и
впрямь для нашей империи не цифра - смехота.

- Ты вот что.- Филин грозно приподнялся, кольнуло сердце, швырнуло на-
зад, прижало к спинке стула и, уже соразмеряя силы, ценя каждое слово,
выдохнул,-зови танцора, ехать пора.

Вымытая до блеска машина Шпындро темнела  у  дверей  ресторана.  Вышли
вдвоем - Филин и поддерживающий его за локоть Шпындро.

- Дружок  у  тебя.-  протянул  Филин и крякнул на полуслове от укола в
сердце,  подчиненный сжался,  думая,  что в молчание, разом окатившее,
Филин намеревался вложить столь многое, что и за час не перескажешь.

В Москву направились по той же улице, что выехали на площадь, и Шпынд-
ро в полумраке почудилось, что на овальном пыльном пятачке перед стан-
цией что-то изменилось,  а что не понять,  машина вползла в ущелье меж
дощатыми заборами, до шоссе медленно катили в молчании.

Шпындро прикидывал:  в понедельник приедут двое  фирмачей  подписывать
контракт,  долго  тянулись притирки да прикидки;  долго,  изворотливо,
кропотливо и неизменно, Шпындро наводил верхних людей на принятие нуж-
ного решения. Выгорело! Теперь ему причиталось. Он и еще двое коллег -
допглаза - пригласят фирмачей на банкет,  вроде не щедрый,  из расчета
десятка на нос, но стол будет ломиться, а потом фирмачи предложат про-
должить в валютном баре;  тут-то один из купцов и шепнет, улучив мину-
ту, когда вокруг лишних не окажется, мол, подвез вам скромный сувенир.
Это Шпындро и так знал,  все упиралось в передачу дара, незаметную для
посторонних глаз. Но он не новичок, в банкетный вечер и не думай брать
причитающееся,  хорошо с фирмачом контракт не впервой,  так  что  Шпын
скрипнет,  почти не разжимая губ:  "На нашем уголке, завтра в четыре".
Днем машин на улице дополна - Шпын доберется на такси и фирмач тоже, у
киоска  с  мороженым  передаст  поклажу и разъедутся в разные стороны.
Каждый раз Шпындро боялся,  но не отказываться же,  тем более,  что до
того,  как взял в руки - еще не брал,  а через миг, как выхватил - уже
мое. Мало ли откуда? Купил только что с рук. У кого? Да разве отыщешь,
в городе-то миллионы бегают.

Контракт Шпындро выгрыз королевский,  и подношение катило немалое, бо-
ролся не за страх,  за совесть, вот они рычаги экономические, чего го-
ворить,  а  ручки-зажигалки - мелочовку,  что фирмач всучит на банкете
прилюдно для отвода глаз,  все честь по чести сдаст, как и положено, у
игры свои правила, отработанные годами и нарушать их не гоже.

Филин дремал, поклевывая носом в наклонах к лобовому стеклу.

День случился суматошный и все же Шпындро считал,  что такие дни запо-
минаются как раз своей необычностью,  и в целом Филин  должен,  просто
обязан оценить самоотверженность сотрудника, угробившего законную суб-
боту единственно ради блага любимого начальника.

Мордасов с Настурцией покинули ресторан через задний ход,  минуя  под-
собки,  так и не увидев площади. Колодец не намеревался тащить Притыку
к себе,  мужских расчетов не имел но отпустить ее в таком виде  домой,
одну на электричке - преступление; позднота, машину не отловить, а его
дом - вот он, рукой подать.

Настурция сбросила туфли и шлепала по песку  в  чулках,  зная,  завтра
выбросит,  и новые натянет, и вся недолга, зато ноги отдохнут. Колодец
вел ее бережно:  неплохая в сущности бабенка,  неудачница, как многие,
но тут уж не его вина,  да и чья, не очень ясно. Мордасов икал, каждый
раз оправдываясь,  и Настурция серьезно кивала,  мол, прощаю, принимаю
извинения, хоть и ясно, что икота не украшает.

Из-за штакетин  заборов доносилось потявкивание,  гасли окна,  городок
погружался во тьму; когда добрались до дома Мордасова, сквозь занавес-
ки не пробивался ни лучик.  Мордасов пропустил Притыку вперед, размыш-
ляя, где уложить ее на ночь и неожиданно почувствовал стеснение в гру-
ди, особенную придавленность в темноте окон. Александр Прокофьевич вы-
пустил локоть Настурции и, чертыхаясь, разбрасывая метлы и дребезжащие
ведра, ринулся к дому.

От воздуха,  от камешков, покалывающих нежные, оттертые в банях подош-
вы,  Настурция быстро протрезвела, рванулась вслед за Мордасовым, вле-
тела в прихожую,  вытерла по привычке, будто в грязных сапогах, ноги о
половичок и кликнула Колодца. Молчание. Притыка ткнулась в один темный
проем,  в другой и вдруг вошла в комнатенку с едва тлеющей лампадкой в
углу.

На коленях,  сжимая восковую руку бабки,  застыл Мордасов, по лицу его
текли слезы.





Шпындро сгрузил  Филина у начальственного дома в мелкий светлый кирпи-
чик,  не поленился подняться с Филиным на лифте, довел до самых дверей
и, несмотря на усталость - в оба конца километров полтораста, столкно-
вение, обильная трапеза - лучезарно улыбнулся, нажимая на кнопку звон-
ка и юркнул в лифт, чтоб не попадаться на глаза филиновой жене.

У подъезда налетел на младшую дочь Филина,- каверзную сувку, знал ее в
лицо, та его не приметила, тиская красавца с брезгливым выражением ли-
ца.

Мне-то что,  гори вы все синим пламенем, Шпындро плюхнулся на сиденье,
положил руки на руль:  нет,  не зря угробил день, когда ехали в лифте,
Филин с трудом ворочая языком меж обветренных губ, заключил: "Ты мужик
ничего, поедешь. Это я сказал!"

Подъездная дорожка блестела невысохшей влагой,  от кустов  тянуло  сы-
ростью.  Шпындро приткнул нос машины к самой стене, ловко уместив кор-
пус меж двух жирных белых линий - его законное место.

Наташа Аркадьева услышала шум лифта, раскрыла толстый журнал посереди-
не - пусть видит, интересуюсь, не то что он; запахнула халат, прикину-
ла тактику: вести себя как ни в чем не бывало или дуться.

Тихо отворилась дверь,  шаги по коридору и вот он стоит,  смотрит ей в
затылок  и рваная тень его бежит по стене,  ломается по ажурным столи-
кам,  пластается по ковру и почти полностью накрывает абажур с тяжелы-
ми, вручную скрученными кистями, под абажуром, уютно поджав ноги, рас-
положилась Аркадьева:  собачиться не  хотелось,  говорить  тоже,  вяло
обернулась, кивнула, надеясь, что полумрак комнаты хоть какое-то выра-
жение придаст ее лицу.

Муж вышел, послышалось возня в спальне, открывались-закрывались дверцы
шкафов,  громыхали выдвижные ящики,  звякали то ли молнии, то ли ключи
от машины, брошенные в серебрянную с вензелями коробку.

Шпындро вернулся в гостиную,  приблизился к жене.  С ней он поедет,  с
ней,  а не с Настурцией,  и ни с какой иной женщиной,  их дом неделим,
союз не расторжим,  у себя в квартире они против друг друга,  а вне ее
стен оба против всех,  иначе не вытянуть ни ему,  ни ей. Они дополняли
друг друга не сказать идеально,  но бесспорно, удачно; у них не семья,
а дело,  общее дело, фирма в конце концов, процветающие фирмы никто по
своей воле рушить не станет.

Игорь Иванович без труда выхватывал из вещного обилия новые приобрете-
ния и сейчас не проглядел самого важного: фарфорового пастушка под бо-
ком коровенки, сжимающего свирель алыми губами.

- Сколько?  - Шпындро опустился в кресло, пошевелил затекшими пальцами
кистей.

- Двести.-  Следы усталости на лице Аркадьевой хорошо вязались с появ-
лением статуэтки - пришлось побегать,  за так ничего не  достается.  В
семье считалось,  что вкус - монополия жены. Муж не спорил, какая раз-
ница, лишь бы разумное вложение.

- А если честно?  - Шпындро выпростал ступни  из  тапочек,  потянулся,
тронул в задумчивости пастушка.  Такие вещи всегда реальны, пастушка и
завтра можно потрогать и послезавтра и продать,  если вздумается,  это
сама жизнь,  а Настурция. попробуй вспомнить ее тепло или запах ее ду-
хов - фикция не более - и что она щебетала и как целовала его  и  тер-
лась  о  его колючую щеку.  Жена молчала,  Игорь Иванович дружелюбно -
пастушок приглянулся - повторил:

- А если честно?

- Если честно?..- Вздох, движение плеч, встрепенулись ноздри, извиняю-
щаяся  полуулыбка,  все  же  банкир муж.- Двести пятьдесят.- Подумала:
стою не меньше суперцентровых, а что бы муж выдал, признайся я, откуда
статуэтка?  Скорее всего ничего,  решил бы, что грубо шучу, а если б и
поверил,  то и тогда не сильно закручинился. Дело есть дело - она тоже
пользовалась его понятиями - без жертв крепкого дела не сколотишь.

- Двести  пятьдесят?..- Шпындро протянул руку к пастушку,  поразмыслил
не без издевки:  Мордасов за стол, никому не нужный в горе-ресторации,
выложил  с  ходу немногим меньше,  Настурция определенно перебрала,  и
Шпындро старался не думать, куда поволок ее Колодец, в конце концов не
его  проблемы,  в  танце  небезразличные друг другу они сговорились на
вторник и тут озадачило:  не исключено, что во вторник состоится пере-
дача  заморских  даров,  а он предложил Настурции встретиться в пять и
поужинать в укромном месте с отменной кухней.  Рушилось давно заведен-
ное.  Если назначить встречу фирмачу не в привычные четыре,  то когда?
Ехать на свидание с Настурцией,  не закинув поклажу домой, не резон, в
багажнике воздаяние держать грех,  еще колупнут во время мления за де-
сертом с Притыкой. Неудачно совпало. Или условиться с фирмачом на бан-
кете в понедельник на среду,  да купцы прилетают обычно дня на два-три
не больше и на последний день - среду - откладывать  самое  важное  не
позволительно.

Шпындро вздохнул: пастушок - двести пятьдесят. Дар, который ему тащили
издалека,- не меньше трех тысяч по скромным прикидкам; сколько ж, если
пересчитать  на пастушков:  больше отделения,  хотя и далеко не взвод.
Усмехнулся. Жена перевернула страницу журнала.

Шпындро считал чтение занятием не то чтоб никчемным,  скорее пасмурным
и - что уж явно - пожирающим время. Он еще раз прокрутил мысленно, как
развести Притыку и фирмача и еще раз порадовался  своему  спокойствию,
понимая,  что Колодец не отпустит Настурцию домой в таком состоянии, а
под одной крышей, после загула, в ненастную ночь сам бог велел. его не
волновало  возможное  или  неизбежное соитие тех двоих,  его подлинная
жизнь здесь,  среди пастушков,  остальное привнесенное:  не станет  же
кто-нибудь в зравом рассудке ревновать к волнам,  к пирсу,  на котором
нежился год или два назад, так и Настурция для Игоря из иной жизни, из
жизни, текущей рядом, но бесконечно чужой; добрая женщина, не выгорев-
шая дотла изнутри,  скрытно отогревающая надежду на устройство  личной
жизни в укромном уголке под сердцем, но. общая для всех, как море, как
пляж, как цветущие магнолии.

Сейчас Шпындро занимали два обстоятельства, вернее два человека: Филин
и  Кругов - конкурент по предстоящему выезду - причем по мере проясне-
ния намерений Филина, тактика Кругова становилась все более насторажи-
вающей;  первое  впечатление,  что  Кругов  пустил все на самотек,  но
Шпындро знал:  ставки слишком высоки - годы и годы обеспеченной  жизни
и, если Кругов делал вид, что сопротивляться не намерен, значит припас
козырь покруче туза и задача Шпындро как раз и состояла прознать,  что
за карта в рукаве опытного не менее его самого Кругова, из какой коло-
ды карта и можно ли ее перебить.

В минуты,  отделяющие поворот в темноте к стене от включения  ночника,
когда  супруги  молча  лежали на спинах,  Аркадьеву посещали бередящие
мысли:  так ли она живет?  и чем все закончится? Не хуже других знала,
что есть вовсе другие люди и они посмеиваются над успехами четы Шпынд-
ро-Аркадьевых и что она не пожалела бы ни злата,  ни  каменьев,  чтобы
эти люди приняли ее всерьез и,  понимая никчемность таких мечтаний,  и
то ли от ущербности, запрятанной в бездонные глубины, то ли от смутной
боязни приближающейся поры увядания, то ли от сумбура мыслей и неприу-
ченности думать и расправляться сомнениями,  не касающимися купли-про-
дажи,  приобретений, вызнавания цен рынка и других коммерческих трепы-
ханий,  засыпала Аркадьева тревожно,  ненавидя это время суток,  когда
деятельная натура ее теряла способность пусть на минуту перед погруже-
нием в сон прикрыть бесконечной чередой конкретных поступков -  пошла,
позвонила, потребовала, настояла, добилась, припугнула - то страшное в
себе, чему названия она не знала, и что волновало ее все чаще и беспо-
щаднее.

Шпындро колебаний  жены не ведал,  умел отметать постороннее напрочь и
вцеплялся в главное мертвой хваткой:  Кругов,  друг ситный,  что же ты
заготовил  в качестве домашнего дебютного задания,  кто держит с тобой
совет,  сколько ты готов вложить в надежде окупить вложения, не блефу-
ешь  ли ты,  браток,  не нагоняешь ли напрасного страха величественным
бездействием,  может и нет за тобой никого, ни души, некому плакаться,
пустыня безразличия?..





Смертная ночь длилась тягостно. Мордасов не выпускал руки мертвой баб-
ки,  слезы уже просохли,  а рядом на коленях сжалась притихшая Настур-
ция.  Вот ведь как все заканчивается.  Мордасов поправил сивый завиток
на лбу умершей,  надеясь в душе,  что отошла та без страданий, порукой
тому - улыбка,  застывшая на губах, мягко разведенные уголки рта, пла-
кал Александр Прокофьевич еще и потому, что на груди бабки близ впади-
ны  внизу  тощей шеи в перекрученной коже обнаружился широкий бисерный
кошелек с деньгами - Колодец никогда не знал про него -  сколько  там?
Боялся  думать  о  смехотворной  малости,  и выходит бабуля копила всю
жизнь,  крохи сгребала согнутой ковшиком ладошкой, чтоб оставить внуку
то, что он мог сшибить в день или в два, а богомольная душа крупинку к
крупинке подбирала все сумеречные годы и цена денег потеряла для  Мор-
дасова смысл.  Кому повинишься,  что и драл-то со встречных-поперечных
безбожно ради бабки,  покупая самые дорогие лекарства, скармливая ста-
рухе не нужную и не отодвигающую старости икру всех цветов, и жадность
Мордасова замыкалась не на нем самом,  хотя и себя Колодец не обделял,
но  имела целью выкупить бабку любой ценой из рук,  плату не принимаю-
щих,  как ни велико подношение. Взять Настурцию, думал Мордасов, какой
я в ее глазах?  Жуток, переполнен алчностью, как переспелый плод соком
и то правда, выпрыгивал из нищеты ужасающей, уверовал сызмальства: до-
пустит  колебания,  годами понадобится гривенники складывать в бутылку
из-под шампанского, чтобы через черт знает сколько лет огрести две или
три сотни и возрадоваться тому,  не подозревая, что они твои собствен-
ные, тобой и вымороченные у жизни копейки, чуть - на годы! - подзадер-
жавшиеся.

Настурция извелась: что говорить в такие минуты и как утешать? Молчать
непотребно и,  наверное, надо удумать истинно утешительное, без черво-
точинки фальши,  но что?  Трогать Мордасова,  сжимать пальцы,  утирать
слезы,  гладить, накрывать бабку, суетно метаться по комнатушкам. Оше-
ломляюще - знала Притыка неизвестно откуда - ни она, ни Колодец, дожив