ие,  возмущение:
есть же прохиндеи, носит же земля-мать придурков.

Милиция укатила. Будь что будет. Мордасов тычком вытолкнул Туза на по-
рог,  предварительно расспросив, как добраться до хибары Стручка, чтоб
быстро и незаметно.  Маршрут отыскался подходящий  и  скрытный,  через
семь минут,  тщательно проверяя, не сечет ли кто за ним, Мордасов вва-
лился в избенку Стручка, наполовину вросшую в землю, изжеванную време-
нем до неправдоподобной ветхости.

Стручок в сапогах возлежал на столе с думкой под головой и,- кто б по-
думал? - нацепив очки, читал газету.

Стены хибары голы,  бесприютно здесь,  как на сквере голубой осенью  и
только  прикнопленный шелковый портрет Сталина украшал жилище Стручка.
Мордасов перевел взгляд на газету,  поразился ее желтизне  -  вспомнил
лик умершей, ему о похоронах хлопотать, а не бегать в помойные норы; в
очках Колодец видел дай бог. Стручок мусолил газету сорок седьмого го-
да,  кроме стола в комнате ничего, по углам свалены кипы газет, ими же
подоткнуты щелястые окна,  они же,  сложенные в одном из углов слой на
слой, служили и ложем и библиотекой Стручка.

Мордасов подошел к серому шелковому портрету, тронул ногтем усы. Стру-
чок отложил газету,  оживился,  содрал очки,  сунул в нагрудный карман
рубахи.

- Вовремя отлетело.  Все ругают теперь.  Дурни!  Порядок имелся. Водки
залейся, цены вниз всяк март скок да скок. У меня брат в охране лагер-
ной служил, мужик - кремень, прынципиал, божился - только враги народу
сидели и более никого.  Вот чешут языки:  в  каждой  семье,  в  каждой
семье.  У меня в семье никто не сидел.  Брат видывал разное, как враги
юлили,  выгораживали себя,  клялись в верности. Много повидал человек.
Жаль, спился брательник вчистую, смену времен не пережил что ль?..

Мордасов брезгливо отпихнул ноги Стручка вбок, постелил газету, присел
на край стола.

- Голова где?

Стручок взглянул на Сталина,  будто советуясь врать-не  врать,  созна-
ваться добровольно или как.

- Какая голова?

Мордасов схватил  его за грудки,  притянул рывком,  перегаром окатило,
будто из ведра плеснули в лицо.

- Тварь поганая! Какая?! Я те щас рыло натру!

Стручок вырвался,  подобрал ноги к животу, поверх колен - поза кучера,
шмыгнул носом.

- Уже настучали?

- Голова где?

- Где ей быть.  На месте значит,  может впервые в жизни на месте,  при
полезном деле.

Мордасов наотмашь ударил Стручка по лицу.  Тот утерся, смешком изошел,
по-ребячьи хрюкнул:

- Не больно!

Сколько ему лет?  Мордасов сощурился,  примеряясь,  небось, сам и есть
тот охранник, наплел всячины, дурак, а отмазку от лихого дела не забы-
вает  блюсти,  еще  и  за медалью полезет,  начнет трясти перед носом.
Сколько ж таких по городам да весям?

- Голову найдут,  отмотаешь по полной выкладке.- Мордасов погрозил ку-
лаком.- У нас зря не содют,  сам уверял и брательник твой,  сукин сын,
спившийся, тож свидетель вполне достойный.

- Ну ты ч„?  - Стручок зачекал,  подстраиваясь под  Колодца,  выхватил
из-под  думки  замасленный кепарь,  натянул низко,  почти скрыв глаза,
приободрился,  кепарь ему заменял кащееву иглу, будто вся сила Стручка
да и жизнь в кепаре таилась.

Мордасов рявкнул так,  что голос сорвал, с хрипа зафальцетил обезумев-
шим петухом:

- Голова где, псина вонючая? Семья! Никто не сидел! - Молниеносно сос-
кочил со стола и принялся душить Стручка,  удивляясь собственной ярос-
ти.

Стручок обмяк быстро и Мордасов, убоясь - еще придушит - разжал руки.

Пьянчуга сложил газету неторопливо, положил поверх стопки таких же из-
желта ломких, приложил палец к губам.

Мордасов замахнулся.  Стручок  отскочил  к  дверному проему без двери,
юркнул в темноту,  мгновенно появился перед Мордасовым с ведром кваше-
ной капусты, поверх перевернутой ведерной крышки в качестве гнета воз-
лежала голова пионера Гриши.

- Вот!  - Торжество Стручка не знало предела.- Сказал -  при  полезном
деле! Уже сок дала. Я, между прочим, только квашеной и питаюсь цельную
зиму. По осени натаскаю качанов с полей, бери - не хочу, шинкую по ме-
ре надобности и ведрами заквашиваю - и еда,  и закусь - такого гнета в
жисть не имел.  Сок жмет лучше любого  каменюги,  опять  же  красиво.-
Стручок огладил чубчик Гришиной головы,  зацепил щепотью капусту, про-
тянул Мордасову.

- Испробуйте,  Сан Прокопыч! Засол оцените, имею секреты по части клю-
ковки, прочих ягод и разных добавок.

Стручок застыл с протянутым локоном длиннорубленной капусты.  Мордасов
пожалел впервые,  что не верует, а то б перекрестился. Сволочуга! Надо
же,  удумал.  Головой пионера Гриши из капусты сок жать. Если заявятся
искать,  сразу же налетят и тогда. Да что тогда? Осадил себя Мордасов,
не вылез бы на свет божий промысел процентщика,  а так, гори все синим
пламешком.

- Лопата есть? - Губы Мордасова, серые, как у вытканного шелком Стали-
на дрогнули.

Стручок метался по хибаре,  семенил кривыми ножками; там, где нормаль-
ный мужик обходился  шагами  тремя,  Стручок  умудрялся  распорядиться
шестью-семью, бегал, по-гусиному выдвинув голову вперед и заложив руки
за спину,  как повелось во времена серого человека с серыми  шелковыми
губами. Стручок возникал в рассохшемся дверном проеме, как черт из та-
бакерки:  то просунет козырь кепаря в то,  что осталось от горницы, то
исчезнет,  будто дымок,  будто отродясь его, Стручка на земле не води-
лось.  При исчезновениях Стручок подавал признаки жизни грохотом желе-
зяк и наконец явился с кайлом,  покрытым ржавчиной с деревянной ручкой
из сучковатого дерева.

Лагерный сувенир. Точно. Мордасов слабо смекал в земляных работах, мо-
жет и заменит лопату, может и нет.

Стручок размахивал кайлом.

- Мы его разотрем в порошок,- примеривался пьянчуга к гипсовой голове,
как ловчее расколоть,- в мелкую труху порубим и копать нет нужды,  сы-
панем  ровным слоем по-за грядками,  может чуть землицей прикидаем по-
верх и вся недолга.

Стручок отложил кайло,  прижал ладони к гипсовым ушам Гриши,  трепетно
приподнял голову с ведра капусты, уготовив ей место на газетной куче в
углу.

Растолочь голову кайлом Мордасову на ум не шло.  Кощунство?..  Колодец
оглядел не подозревающую о расправе голову гипсового пионера. С другой
стороны,  чтоб скрыть следы похоже и неплох замысел: не все пропил под
кепарем Стручок, верней, человеческое-то все растратил, а страх живот-
ный, страх попасться засел глубоко - реками водки не вымоешь. Мордасов
глянул в окно:  улица пуста,  задворье хибары не просматривается чужим
глазом.

- Тащи!  - Повелел, и Стручок с готовностью прижал к груди Гришину го-
лову,  прижал бережно,  как необыкновенной красоты и ценности вазу,  с
нежностью провел по Гришиным волосам острым,  заросшим щетиной  подбо-
родком, так как руки Стручка всецело занимала поклажа.

Мордасов прихватил кайло и ринулся вослед Стручку.  Пьянчуга выискивал
на дворе место поудобнее;  на мягкой земле - ясное дело - колоть не  с
руки.  У облупленной сортирной будки на стыке с чужим участком валялся
осколок бетонной плиты,  неизвестно для какой  надобности  притащенный
Стручком.

Оба, не  сговариваясь,  оценили  плиту за крепость,- судьбой уготована
служить эшафотом Грише.

Стручок присел на корточки, опустил голову на пупырчатый бетон, отсту-
пил шаг назад,  залюбовался композицией; вкупе с бурно росшим чертопо-
лохом и чудом уцелевшими тремя золотыми шарами,  как раз  обрамляющими
Гришину голову, выходило глаз не оторвешь, будто продуманный скульпто-
ром ансамбль:  золото головы и серость плиты дополняли  друг  друга  и
трем  золотым пятнам шаров казалось предопределено влиться в общий за-
мысел посмертного оформления.

Мордасов вспомнил бабку,  лежащую  во  хладе  под  лоскутным  одеялом,
предстоящее прощание,  похороны, поминки, пригрезился памятник на вер-
шине холма. Голова на плите и боле ничего? Не нравился Мордасову такой
поминальный вариант; бюст куда ни шло, но голова, да еще бронзовая на-
поминала такую же на Новодевичьем - круглую,  как мяч, из-за коей, как
болтали, будто на десяток с лишним или сколько там лет, кладбище прик-
рыли.

Стручок поплевал на ладони, растер, завертелся, примеряясь к кайлу.

- Вчерась я никому ничего дурного.  прогуливаюсь.  и вдруг бац-хрясь и
обломок  галстука  по башке,  шибанул аж дух перехватило.  Ну,  думаю,
мальчонка,  даром не оставлю. Что ж за времена. каждого-всякого огули-
вать по башке?..- Мордасов слушал околесицу,  молчал,  мысленно желая,
чтоб на пустынном соседнем дворе так никто и не появился;  на шум раз-
биваемой головы могут и выскочить. Стручок, будто приговор зачитывал.-
Ну, думаю, Гриша, пионер наш площадный, ну я тебе. Нельзя спускать ос-
корбления!  Раз слабину выкажешь - взнуздают до смертного часа.  Опять
же престиж.  Мы никому не позволим умешиваться.  и тэпэ. Выждал вечер,
прикидывал-то:  голову с плеч сниму, как чугунок щей со стола, ан нет,
трещина обманная была,  глубокостью,  только понаружи бежала, и сидела
голова  крепко.  и так и сяк,  на станцию за зубилом снырял,  грузовик
ятить его душу,  не мог понаддать круче,  двигатель, что ли слабый или
задел касательно. Может и лучше? А то б меня не галстуком, а всей баш-
кой озадачило! Почитай жизни писец.

- А зачем тебе жизнь?  - Не удержался Мордасов,  озираясь по сторонам,
одно утешало, заборы частые, привалены по низу хворостом и листами то-
ля - с улицы бронзовую голову и не разглядеть.

- Жизня?..- Стручок плевал на ладони и растирал,  растирал  и  плевал,
пока  Мордасов  не сообразил,  что пьяница таким манером руки моет,  а
вовсе не готовится к трудам. Колодец поморщился.

- Давай, жизня, трепало прикрой и руби! - Мордасов ступил шаг-другой в
сторону, прикидывая, куда брызнут осколки гипсовой головы.

Стручок с готовностью ухватил кайло,  размахнулся,  не рассчитал силе-
нок, тщедушную фигуру повело в сторону, железяка пролетела мимо Гриши-
ной головы и шмякнулась о бетон.  Стручок взвыл от боли, завертелся на
месте,  в облаке жуткой ругани и как раз нарушая планы Мордасова  бес-
шумной по возможности казни.

Колодец сам бы распорядился кайлом, не торопясь и сложностей не усмат-
ривая,  но вдруг кто подглядит? Засвидетельствует? Тогда пиши - пропа-
ло.  Мордасов влепил затрещину Стручку и вой нового оскорбления слился
с воплем прежней боли. Мордасов стащил кепарь с сальных вихров и затк-
нул Стручку пасть. Тот подергался и затих на груди Мордасова.

Во картина! Мордасов отпихнул Стручка, вроде, как сын блудный припал к
отцовской защитительной плоти.Канитель затягивалась. Стручок видно со-
образил,  что сам Мордасов по соображениям высшего порядка ни за какие
коврижки за кайло не возьмется и мизерная власть над Мордасовым полых-
нула в пропитых до бесцветной голубизны глазенках. Стручок поднял кай-
ло и со смирением вот-вот расцветущим непокорностью, попросил:

- Капустки б принес, Сан Прокопыч, и кружку рассольцу!..

Мордасов торговаться не стал. Притащил на щербатой тарелке капусты и в
алюминиевой, сплошь из вмятин, кружке рассолу.

Стручок пил жадно.  Взошло солнце.  По лбу невозмутимого Гриши ползали
ядреной зелени навозные мухи. Стручок вернулся к кайлу, на сей раз со-
размерив  размах  с  силенками и легонько тюкнул гипсового пионера как
раз по центру головы,  чуть выше чубчика.  На прическе забелела рваная
царапина,  а в остальном украшение монумента,  краса и гордость, всему
венец - голова ущерба не претерпела.

Мордасов начал нервничать,  на соседней улице  затарахтел  мотоцикл  -
черт знает,  частный или правоохранительный?  Колодец метнулся к прог-
нившей мешковине у фундамента,  накрыл  бронзовую  голову,  обернулся,
заслоняя спиной не предназначенное нечаянным взорам.

Стручок запихал последние щепоти капусты в рот,  языком вымыл тарелку,
обтер о рубаху, довольно пожал плечами.

- Соль определяю,  как бог.  Ни крупинки лишку, и недостачи нет. Самое
то!  -  Глянул с жалостью на Мордасова.- Сымай мешковину.  Михалевский
мотоцикл чихнул. Будь спок, обозлился я, сейчас уконтрапупим в момент!



Игорь Иванович Шпындро скорчился в одном конце  овального  стола,  его
жена в противоположном. По воскресеньям обедали в гостиной. Мейсенская
супница, расписанная дамами в ярких нарядах и кавалерами в завитых па-
риках  дымилась,  распространяя  вокруг запахи приправ,  вывезенных из
разных далей.  Предвиделось мясо, по центру стола в пузатой сплетенной
бутылке темнело вино, густое, красное до черноты, из подношений фирма-
чей. Бокалы сияли, серебро не уступало дворцовому. Начинался обед спе-
циалиста средней квалификации.

Шпындро ткнул пальцем скатерть, попытался прощупать клеенку под полот-
ном,  волновался:  не грозит ли столу ущерб. Стол и стулья из цельного
дерева,  резные - Николетта четыре - гарнитур не подступись. Жене уда-
лось растащить его на части, то есть чете Шпындро - стол и стулья, ос-
тальное людям с Кавказа. Распиливание подобных гарнитуров по сложности
напоминало военную операцию немалых  масштабов.  Увлечение  Аркадьевой
прошловсковой рухлядью проходило, хотелось нового, прочного.

Наталья разлила суп.  Оба знали, молчанию срок еще часа два-три, к ве-
черу безмолвие обоих утомляло и скандал тихо уползал под бархат  штор,
отороченных тяжелыми кистями.

Сумбур царил  в мыслях Игоря Ивановича:  неожиданное и грозящее пустой
тратой времени приглашение на поминки к  Мордасову;  море  разливанное
самодельного товара на ярмарке в Лужниках; звонок одной из дочерей Фи-
лина с натужной скорбью сообщившей,  что отца увезли в больницу. Боль-
ница!  Случись  затяжное пребывание начальника там и выезд Шпындро ос-
ложнялся. Осложнение выезда по тягостности ни с чем не могло сравнить-
ся, и Шпындро решил прервать молчание, не дожидаясь вечера.

- Филин слег.- Серебряная ложка скребнула по дну антикварной тарелки.

Наташа Аркадьева не хуже мужа понимала,  что значит звонок сувки - фи-
линской дочери.  Опасность слишком явна,  слишком велика, чтобы топить
семейную  солидарность в мелких раздорах.  Фирме предстоял выезд - су-
пердело - и единство решало если не все, то многое.

- Что Кругов? - Наташа отломила хлеб.

- Не знаю.- Шпындро тронул губы салфеткой.- За ним кто-то стоит. Концы
запрятал - не ухватишь.  Кругов - жох, цену этой поездки знает не хуже
меня. Спокоен. и этим добивает. Если за ним.- Шпындро кашлянул,- тогда
и трепыхаться смешно.

Аркадьева отпила вина. Много лет назад соперника мужа с женой принима-
ли в их доме,  много лет назад Аркадьева увлеклась,  но теперь это  не
имело ни малейшего значения;  в их кругах понятие дружба - отвлеченное
и те же самые люди, что сиживали десятки раз за обильными столами, вне
служебных  стен  топили друг друга на работе именно ввиду значительной
осведомленности о подробностях личной жизни другого.  Дружить  взахлеб
считалось опасным,  непредусмотрительным,  но и держаться бирюками не-
дальновидно,  потому и приходилось оттачивать умение балансировать  на
грани  хлебосольства  и скрытности:  многие преуспели в непростом мас-
терстве и чета Шпындро более других. Сейчас Аркадьева прикидывала план
разведывательных действий: как вызнать истинные намерения Кругова?

- Ритка  Кругова  давно  мечтает о песцовом жакете.- Аркадьева капнула
супом на скатерть, промакнула пятнышко салфеткой.

- Ну и что? - Шпындро не проявил интереса.

- Можно позвонить,  предложить ей меховые каналы, у меня есть один че-
ловек по шкуркам, все легальное, отменного качества.

Шпындро пожал плечами: жакет, конечно, повод к звонку, но жена Кругова
не меньше его собственной натаскана,  утечки ожидать глупо, все прошли
одну  школу  жесткого отбора и жены выездных изощренностью не уступали
мужьям.

- Пустое.- Шпындро с досадой уперся в высыхающее пятнышко супа,  он ел
аккуратнее,  промахи жены за столом всегда раздражали. Если Филин заг-
ремел надолго,  Шпындро остается без прикрытия,  а вложено уже немало,
особенно обидно,  что болезнь Филина на руку Кругову.  Только непосвя-
щенный думает:  вызвали человека,  предложили и поехал. Игорь Иванович
проходил предвыездной обжиг не раз и впитал намертво заповедь: не сту-
пил на трап самолета - не уехал, да и с трапа случалось уводили.

- Звонить Круговым не надо. Подумает, я растерян и. не ошибется. Зачем
мне своими руками взращивать его уверенность.- Шпындро перешел к мясу.
В среду,  даст Бог,  завладеет подношением фирмача:  что там? Грядущее
приобретение грело, отвлекало от дурных мыслей. Получить не так захва-
тывающе,  как размышлять в канун одаривания о цене подношения,  о том,
как  оно  украсит твой дом или расширит возможности и чем выделит тебя
среди остальных;  еще перед получением  к  приподнятости  примешивался
страх, горчил вкраплением тревожного, придавал моменту, предшествующе-
му встрече у ларька мороженого, терпкость.

- Бабка-знахарка,  святительница воды для Филина, скончалась.- Шпындро
так  и  не представился предтече Мордасова по женской линии,  не видел
лоскутного одеяла,  угла в иконах, помнится, не входил в дом и внезап-
ная смерть,  вернее то,  что ему пришлось узнать про нее и поместить в
свою память,  казалось досадным нарушением порядка вещей,  вкраплением
чужеродного, вносило смуту в мысли, как невозможность припомнить фами-
лию, вертящуюся на кончике языка, но так и не всплывающую.

- Колдунья.  Я в них не верю.- Аркадьева думала о вчерашнем грехопаде-
нии,  о мистическом переплетении в мире различных обстоятельств: вчера
в объятиях Крупнякова,  когда она  зажмурилась  и  прикусила  губу  от
странной  смеси  восторга и отвращения,  ей привиделась черная птица с
распластанными крылами и запах одеколона Крупнякова и запах старой ме-
бели и многочисленных вещей в неубранной квартире, приправленный запа-
хом увядающих - никто не поливал -  цветов  на  подоконниках  напомнил
кладбище: запах смерти! И, пожалуйста, назавтра она узнает, что смерть
пришла не к ней,  но к людям ей известным пусть и  неблизко,  пусть  и
вовсе  едва.  Суеверие Аркадьевой питалось благополучием и частым без-
дельем,  она глянула случайно на фарфорового пастушка и будто пронзило
- за спиной играющего на свирели мальчика на пятне зелени у ног коровы
сидела, сложив крылья, черная птица.

- Что с тобой? - Шпындро привстал, изображая участие, бледность жены и
впрямь поразила.

- Голова закружилась.

Шпындро за миг до дурноты перехватил взгляд жены, направленный на пас-
тушка,  обманула, не двести пятьдесят и не триста, наверное, все пять-
сот,  всегда лжет, а потом сама переживает переплату; так ей и надо, в
другое время Шпындро вскипел бы,  а сейчас только болезнь Филина зани-
мала его,  двумя сотнями больше двумя меньше.  рушилось предприятие на
много десятков тысяч и пастушок,  пусть и приобретенный по неслыханной
цене,  не  мог его уязвить,  испоганить настроение больше,  чем хворь,
свалившая начальника.



Крупняков в халате возлежал на диване,  середину высокой спинки венчал
резной дворянский герб.  Крупняков любил приврать о графском происхож-
дении, о белых офицерах в роду, о растоптанной и разбросанной по горо-
дам и весям семье.  Врал вдохновенно,  пользуясь тягостностью,  а чаще
невозможностью для большинства порядочных людей в глаза осадить лжеца,
издевки жулья не трогали - не ленись припудривать себя,  не ленись ку-
рить фимиам, повтори ложь раз, два, сотню и, устав отбиваться, ее при-
мут.

Зазвонил телефон.  Крупняков трубки не поднял, купался в воспоминаниях
о вчерашней встрече;  не напрасно заказал кабак,  не напрасно  угрохал
субботу, пренебрег священным ритуалом бани; все отлично, если б не ут-
рата пастушка. Как он не нашелся, маху дал, слабину выказал, к старос-
ти пошло?..  Пастушок сам по себе мелочь, но факт тревожил - его пере-
игрывали на его же поле.  А с другой стороны, сколько же он выкачал из
четы, особенно в начале их набегов, пока еще не заматерели лихие наез-
дники-выездники,  да и сейчас Крупняков считался первым  консультантом
семьи Шпындро в вопросах ценообразован