Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Детективы. Боевики. Триллеры
   Детектив
      Черняк Виктор. Выездной! -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  -
ия, во всем, что касалось серь- езного товара - ни каких-то там плюющих музыкой железяк, а вещей на века, не утрачивающих своей ценности и притягательности для человека никогда. Пастушка можно рассматривать, как вложение в предстоящую поездку - авансированные платежи - бескорыстного старого друга, к тому же не обойденного прелестями увядающей - увы! вчера убедился в печальном - жены. Мечется бедняжка, синдром закрывающихся перед носом дверей. Вре- мя безжалостно кромсает женщин, особенно достается недавним львицам, не знавшим отказа, с мужчинами время обходительнее, может зная, что самого времени мужчинам отпущено меньше. Крупняков достал блокнот-портсигар с серебряным карандашом, углубился в дебет и кредит операции: только цифры и вертикальные линии, отделяю- щие приход от расхода - ни слова или имени, за каждой цифрой эпопея: люди, переговоры, лица, темпераменты, встречи в ресторанах, шепоты у стоек баров; объем работ огромен и, судя по цифрам, возрастает день ото дня. Может позвонить. ей? Как ни в чем не бывало, со Шпындро поболтать о том о сем. Надут муженек, приподнят на постамент выезда и невдомек бе- долаге, что скука благополучных семей непереносима, иногда калечит бо- лее нищеты и тогда на выручку приходит Крупняков. Крупняков отложил блокнот, блаженно вытянулся на диване; любил побало- вать себя дневным сном да и ночной не подводил. Холеная рука подоткну- ла полы халата, натянула плед и через минуту храп долбил обивку дива- на, простеганную обтянутыми узорным бархатом пуговицами. Пионер Гриша погибал мужественно. Стручок отбивал куски и Мордасов вздрагивал каждый раз, будто вот-вот брызнет кровь. Гипсовая голова умирала медленно, как все отжившее, замшелое, цепляясь - единственно волей, руки-то остались на площади - изо всех сил за возможность еще взирать на суетный люд, окидывать постамент, площадь взором гладких глаз без зрачков. Голова агонией отталкивала и одновременно взывала к жалости. Стручок увлекся, кепка сползла набекрень. Если голова заваливалась вбок, Стручок непременно поправлял ее, ставил посреди бетонной плиты и продолжал свой очистительный труд: похоже все беды, обрушившиеся на это существо, отзывались яростью похмельных ударов. Мордасов отвернулся; если бы в школе его загнали в угол вопросом, что вечно на земле? Не задумываясь, ответил бы: пионер на площади. Тогда весь мир Мордасова дальше границ городка, скорее его центра и станции, не простирался, и ребенку весельчак Гриша с горном казался памятником не мальчику доброму и деятельному,- а может злому и с ленцой, а именно воплощением вечности, потому что люди вокруг то попадали в тюрьмы, то переезжали на другие места жительства, то умирали и только бронзовый пионер оставался порукой незыблемости, даже тогда, когда две безобраз- ные гипсовые вазы для анютиных глазок при входе на перрон исчезли в одну из зимних ночей, окатив всех недоумением: кому понадобилось? - Размельчил,- подобострастно доложил голос Стручка. Мордасов обернулся: на бетонной плите белой горкой с золотистыми блестками бронзовой краски высилось то, что столько лет было головой на площади. Колодец кивнул на трухлявый мешок. Стручок вмиг сообразил - а болтают, мозги пропиты! - ссыпал гипсовый прах в мешок, сиганул к сортиру и, низко склонясь над дырой, бросил мешок в выгребную яму, чавкнули нечистоты. Мордасов отметил, что вокруг бетонной плиты-эшафота крошки в бронзе могли навести пытливый ум на подозрения, велел Стручку вымести дочис- та, проследил сокрытие следов до конца и только поняв, что видящий сквозь землю не восстановит подлинную картину гибели головы, полез в боковой карман, отшпилил булавку, протянул трояк. - Благодарствую. выпить - выпью - вот те крест - поминовение незабвен- ного героя.- Стручок скорбел: все проходит, исчезают люди из плоти, из камня, из бронзы, их места занимают вовсе другие, не поминающие ушед- ших, а если и пытающиеся разобраться в чем-то, неизменно плутающие в несерьезном, в сиюминутном, в непонимании подлинности происходившего десятилетия назад. Ничего такого скорее всего Стручок конкретно не ду- мал, а ощущал томление, трудно пересказываемое словами: гибель пионе- ра, еще до войны вставшего посреди площади, знаменовала конец эпохи, именно той, предназначенной для Стручка и его поколения, а значит и его время шло к концу и бронзовый пионер Гриша безмолвно и терпеливо станет ждать возвращения Стручка и всех тех, кто ребятней бегал у ног Гриши по площади, не ведая, не предполагая детским умишком, какую жизнь уготовано осилить. Солнце растолкало облака, в траве блеснуло - Мордасов стремительно нагнулся, прикрыв спиной находку, упрятал в карман. Стручок нырнул в хибару, через минуту вернулся с ведром капусты, сел на лист фанеры, подпертый двумя столбиками кирпича, и, греясь на солн- це, принялся уплетать, зачерпывая рассол ладонью, струйки стекали к подбородку, прокладывая бороздки на немытой шее, уползали под линялую рубаху с разноперыми пуговицами и ободками петель, истертыми до белиз- ны. Мордасов смерил Стручка изучающим взглядом, и тот посчитал своим дол- гом заверить: - Молчанку обеспечу, дружкам ни-ни. не сумлевайся, Сан Прокопыч.- Стручок хотел (видно по глазам) еще добавить успокаивающее, но капуста отвлекала и солнце пекло все сильнее и в совокупности разрозненные эти движения природы лишали Стручка охоты к болтовне. - Живешь не по-человечьи,- неожиданно уронил Мордасов. Стручок замер, так и не донеся янтарный капустный лист до обветренных губ: можно б слепить себе оправдание из всяких-разных оговорок, междо- метий, охов-вздохов, да зачем? Стручок впихнул хрустящий лист, проже- вал, не торопясь: не по-человечьи! а кто по-человечьи, да и как? Колодец мрачно двинул к калитке, целиком погруженный в предпохоронные думы. За время отсутствия Мордасова Настурция сколотила инициативную группу - комитет для похорон, включив в число ее членов людей не пустых, со связями: Боржомчика, отловленного на кухне ресторана, подружку из пар- фюмерии, Туза треф для курьерских надобностей и бабку Рыжуху для при- личествующей численности похоронного комитета, а также для бесперебой- ного снабжения квасом засевших у телефонов. Боржомчик быстро обговорил похороны, отвалил деньги - Колодец вернет - отрядил добытчиков за водкой для двух механиков, что пригонят экскава- тор, иначе каменистый грунт грызть-долбить в десять лопат целый день; формальности с властями утрясла парфюмерша, позвонив на дом девице из загса, сообщила о кончине и получила заверения - в понедельник с ранья все оформится в лучшем виде. Настурция вызвонила в Москву по части снеди для поминок и она же снес- лась с батюшкой для утряски отпевания, когда Мордасов вернулся, дел особенных не осталось. Колодец церемонно поблагодарил участников и помощников, громыхая запо- рами, извлек из закромов коньяк в матовом пузыре и разлил в расписные хохломские деревяшки-рюмки, дружно поругали чужеземный напиток за жесткость, отдав дань родным коньячным букетам, дружно выпили. Мордасов временно распустил комитет до надобности, указав лишь, что похороны состоятся в понедельник без проволочек и сразу после - помин- ки. Боржомчика Мордасов отдельно уполномочил пригнать пару халдеев на подмогу Настурции и парфюмерше. Все катилось без заминок и Мордасов порадовался крепкой смычке друзей: новая порода людей вывелась - отмы- ваясь за грехи будничной жизни, в беде творили чудеса. Для себя Мордасов решил: кто из оповещенных на поминки не явится, от- петый человечишка, конченный, Мордасову - не друг. Рыжуха утопала на станцию, не забыв под шумок, пользуясь всеобщей расслабленностью и сумятицей сшибить у Настурции из колготочных запа- сов для дочери, обещавшей сегодня навестить родительницу после недель- ных трудов в стольном граде, хотя воскресный вечер для промысла не из худших. Остались вдвоем: Мордасов и Притыка. Молчали. Туз треф в постоянной готовности маячил за пыльным окном на пыльной же площади. - Не приезжали нюхачи? - Мордасов кивнул на обезглавленного пионера.- Не выспрашивали народец, кто да что? Настурция помотала головой. Жалела Мордасова, под глазами залегли си- ние круги, нос еще более заострился, кожу и без того серую в розовых следах бывших прыщей и вовсе прозеленью тронуло. Мается, за уход бабки себя винит, казнит по-напрасну, и для отвлечения Мордасова от дурных мыслей Настурция, похорошевшая от коньяка, радующаяся про себя, что организм еще не подводит по-крупному, справляется, несмотря на безбож- ное к себе отношение, постучала длинным ногтем по стеклу, указывая на центр площади. - Думаешь они его снесут или новую башку приварят? - Гипс не приваришь. Хотя раствором приляпать получится.- Мордасов и сам радовался отвлечению от тяжелых раздумий.- Моя б воля, я снес. На черта он нужен? Уродливый парень стоит, дудит полвека. С какой целью? Че на него смотреть: удовольствие или напоминает нам о хорошем? Я б снес. К тому ж одну голову заказать, небось, мастерские не примут к исполнению и потом все равно так, чтоб не заметно, не приделаешь, обя- зательно шов останется, да и цветом в масть не попадешь. И люди-то не забудут, что голова чужая - заимствованная. Смешливые рассказы посы- пятся. Лучше снести. - А на его месте? - Настурция и сама в беседе отдалилась от дурного и глаза ее уже по-вечернему сияли, как случалось в компании мужчин, вы- казывающих вполне зримую приязнь. - Не знаю.- Мордасов горько улыбнулся.- Я б поставил памятник Шпындро. В отлично сшитом костюме, при галстуке, взгляд - черт с ним, как у Гриши покойного - устремлен за горизонт, безо всяких там горнов, при тонкой папке. А ч„? - Мордасов оживился.- А че? Герой нашего времени! И надпись: равняйтесь на маяки. Настурция - впечатлительная особа, тут же представила скульптурный ан- самбль,- уже и не сдерживала смех, живо видела Шпындро во весь рост на площади. - И тоже золотом обмазать? - А ч„? - Мордасов, передохнул: впрямь умница Настурция, сняла напря- жение, а может коньяк облегчил участь? Мордасов полез в карман.- Пусть будет такого цвета, преемственность поколений.- На ладони у Мордасова лежало целехонькое гипсовое ухо пионера Гриши, бронзовое с толстой мочкой. Настурция ойкнула, ухватилась за платок, зашлась смехом. - Где. где взял? Мордасов кивнул на Туза треф. - У егойного дружка Стручка. Откололось и лежит в траве, круглится, будто гриб диковинный. Прихватил на память. Положу в коробку, коробку в погреб под картошку, а если взгрустнется, достану и нашепчу Грише в ухо, мол, так и так, что порекомендуешь? Столько лет друг другу глаза в глаза, почитай близкие. Может подсобит - подкинул ухо на ладони,- примета времени, Настурция, минет пора, никто не поверит, что такие торчали повсюду, а я в коробку руку запущу, за ушко да на солнышко. Не верите?! Вот! До сих пор сияет, так отполировался чужими взглядами до сноса, зимами и летами, в миры и войны, в голод и достаток. Выходит ухо Гриши вроде кусок времени застывшего, а не каждому выпадает впос- лед событий, давно ушедших прикоснуться ко времени, помять его в ру- ках, погладить, пылинки сдуть. - Зря ты институт бросил.- Настурция посерьезнела.- Излагаешь - заслу- шаешься. - Изложенцами земля полна,- возразил Мордасов,- рукастые повывелись, и честность - редкая птица краснокнижная, навроде дрофы или американско- го журавля. Кругом жулездные или плоть от плоти их. Мы-то с тобой жертвы, у нас выхода не было, а у них был.- Мордасов кивнул на пло- щадь, будто Шпындро во всем величии уже высился там.- У них был! А они монету клепают, мирок себе отгородили, затхлый, но для прочих запрет- ный. - Завидуешь? - Настурция сжала виски, пригнула голову к столу: чего зря бередить? Не изменишь. Мордасов поперхнулся: - Зря ты про зависть. У академиков тож свой мирок, но те мне завистью глаза не застят. У них головы, как шкаф, идеями ломятся, мозговитые, я-то свой шесток знаю, им не ровня. А жулездные чем от меня отличны? В грудь бьют и спекулируют - верой, не барахлом! - почище моего, у них барахло от веры производная. Знаешь, что это - производная? Настурция честно призналась, что нет, после восьмого сбежала из школы и сразу в комиссионный, а тут производная. Мордасов умолк. И чего его так бесит Шпындро? Дался ему, раздражителем засел в печенках. Нежели всякие-прочие судьбы определяющие цену ему, Шпындро то есть, не знают? Отчего Колодец - властелин площади - мечен неверием окружающих от рождения, нет ему очищения, всяк при случае шпыняет, если деньгой не заткнешь, а за глаза? Поливают почем зря. Разве он не знает, как об их брате молва затачивается, что бритва опасная правится о ремень. Ну его к лешим, Шпындра. Мордасову мир не переделать, он свои банки с чаем продолжит набивать, может с дамой, отвечающей тонким движением души, судьба сведет, так и проживут без- бедно, а там - нырь! - к бабуле под памятник, что поставит благодарный внук. Воскресными вечерами квартира Шпындро наполнялась тенями и шорохами. Аркадьева зажигала свечи, тихо баюкала музыка, супруги думали о своем. Наташа Аркадьева упоенно калькулировала доходы, не зная, что быть мо- жет именно эта страсть роднила ее с Крупняковым. Шпындро выкладывал мысленно же рядком все обстоятельства грядущей поездки, группировал их, тасовал, переставлял, как иные любят переставлять мебель в поисках совершенства компановки, передвигал, окидывал единым взглядом то всю ситуацию, то самый тревожный ее фрагмент. После красного вина голова тяжелела, тянуло в дрему, возникало чувс- тво, смахивающее на неудовлетворенность, этакое гаденькое сомнение в себе и своих успехах: гнать его в три шеи Шпындро почитал святой обя- занностью вроде истребления тараканов, один-два завелись, вовремя не уничтожил, век не избавишься. Зря допил последний бокал. Щипало веки. Профиль жены на фоне штор зло- вещ, губы поджаты в издевке, тело напряжено в постоянной готовности к истерическому спектаклю. Шпындро вспомнил о дочери: устроена, слава богу, тож за выездным, из новой генерации, вовсе бестыдные, мы такой алчностью не выделялись, маскировались; нововыездные совсем уж без ру- ля и ветрил. Наташа Аркадьева случайно в этот же миг обратилась к дочери, с чувс- твом человека, знающего, что беды не миновать, обескураженно смири- лась, что вскоре станет бабкой. Бабкой! Не такой, как бабка неизвест- ного ей почти Мордасова, умершая прошлой ночью, но уже переведет ее время в категорию людей, едущих к последней станции. Напольные часы отбили семь вечера, гул долго плавал, путаясь в ножках горок, отталкиваясь от диванов и секретеров красного дерева, пока не затих в углах, испещренных бликами неверного пламени свечей. Шпындро мял газету, складывал, разглаживал, пытаясь прочесть хоть одну заметку, хоть абзац или строку - не получалось. Досада неизвестного происхождения мешала сосредоточиться. Похоже досада произрастала из пустоты внутри, от холода не низкотемпературного, а от холода ввиду отсутствия движений души. Ничего не хотелось, возникало подозрение в обделенности. У каждого свое таилось - чужим ни глянуть, ни тронуть. У Мордасова - бабка; у Филина - дочери, У Настурции - мечты на устройс- тво жизни, нежные, как подснежники: у Наташи Аркадьевой - любовники. Только у Шпындро не имелось тайного стержня, к которому крепилась бы вся его жизнь, выяснялось: армирован он единственно выездом и возмож- ностями, открывающимися при этом. Лиши его синего паспорта навечно, дай красный, как у всех и. и. Уроки словесности в школе, преподава- тельница из бывших, старушонка с мягкой плавной речью, вовсе не такой, что в ходу сейчас, такая програссировала бы: и. адовы муки покажутся. и тут Шпындро присовокупил от себя. щекотанием пяток. Легли рано. Спальня походила на съемочную площадку из жизни кинозвезд, там, далеко, куда так рвался Шпындро. Сон скрутил быстро и отпустил к четырем утра. Шпындро до семи ворочался, время от времени поглядывал на циферблат: светящиеся точки черного круга мертвенной зеленью напо- минали глаза Филина при вспышках гнева, теперь, наверное, тусклые, вы- дающие хворь немолодого тела. Из-под одеяла Шпындро выбрался один, выпил чай: кухня утром, такая уютная по вечерам, походила на камеру пыток, предметы стояли не на привычных местах и освещение выхватывало как раз то, что следовало бы скрыть: пыльный совок и обгрызанный веник, шелуху лука между плитой и мойкой, разлохмаченную половую тряпку у батарей - сколько раз приказы- вал выбросить - пакеты картошки рваные, из щелей посыпающие матовый мрамор - оба гордились полом кухни - струйками засохшей земли. После бритья, разыскивая одеколон, Шпындро задел стеклянную полку и едва предотвратил роковое падение фарфорового пастушка на пол, сжал безделушку, с ненавистью посмотрел на спальню, выскочил из дома, ша- рахнув дверью, и тут же пожалел: вдруг отлетит побелка с потолка или треснет дорогая лепнина под висящими на цепях коридорными светильника- ми. Филин не подвел: в понедельник утром вызов в кадры перехватил дыхание, ожидание поездки ворохнулось в Шпындро вполне различимо, торкнулось ножками, как егозливый плод в утробе. В кадрах водилась пугающая порода людей, смахивающих на Филина кряжис- тостью, наколками, косолапыми короткобедрыми ногами, но в отличии от Филина, поражающими еще сумеречностью, шутки здесь в обиходе не числи- лись, королевствовало в заваленных папками кабинетах молчание и шорох бумаг. Кадровики с вызванными не распространялись, не сверлили пронзительными глазами пришедшего, а раз припечатав взглядом - кто прибыл и как пос- мел нарушить важность течения дел неимоверных? - извлекали на свет бо- жий дело: переворачивали страницы и молчали, молчали и переворачивали. и решали-то не они вовсе и до решения еще много воды утечет, но навре- дить могли, помочь вряд ли - да и кому взбредет в голову помогать? - но тягомотиной, нерасторопностью, мастерской чиновной затяжкой могли сгубить любого. Пальцы-коротышки ласкали пронумерованные листы, как касаются струн или клавиш нежные пальцы виртуозов, но не в попытке исторгнуть звуки, а единственно желая нагнать страх, исторгнуть дрожь в напряженно сидящем через стол человеке, а тем самым доказать свою нелишнесть в этой жиз- ни. Шпындро не волновался. Дело держало на плаву уверенно, все в нем честь по чести: комсомольская юность с обязательным обиванием порогов моло- дежного райкома, овощные базы с распитием - впрочем не означенном в деле - на морозец; учебы актива за городом; не слишком деятельные, но изрядно шумные студенческие отряды; положенная учеба - языки, шлифовка профнавыков, первые робкие выезды. На этих страницах не нашлось места ни Колодцу, ни пакетам с десятипен- совыми ручками, ни купле-продаже машин, ни консультациям Крупнякова, ни бурной коммерческой деятельности жены; с этих страниц Шпындро представал таким, каким его желали видеть - на памятник в рост еще не тянул, но строгость бюста на родине героя уже проглядывала. Дело держало на плаву, слепое от рождения или ослепленное намеренно теми, кому Шпындро привозил и впихивал, поначалу смущенно улыбаясь, а позже даже с ледком во взоре: куда денутся, не откажут же, само в руки катит. Кадровики тож люди и сумеречность их вовсе не означала: не тронь! не беру! я другой породы, вовсе нет, к ним требовался особый подход, вро- де другой,- объездной - дороги, чтоб добраться в одно и то же место и Шпындро эту дорогу наездил давно и знал - препятствий не предвидится. Обе стороны безмолствовали веско и, если бы молча

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору