Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
опускали гроб, как Настурция ревела станционным громкоговорителем, на-
туральная скорбь, не фальшивка! - а сейчас со Шпыном древнюю игру за-
тевают. эх, закидали землей споро, а поцеловать бабулю решился только
внук. Тут, как раз, все ясно: ни Рыжуха, ни божьи одуванчики, что
приплелись на генеральную репетицию к погосту не сподобились. Боржом-
чику что ль чужую облизывать, или девке из парфюмерии? И прикорнула
бабуля сейчас там в ночи под землей и холодно, и вздохнуть тяжко -
воздух едва просачивается сквозь жирные комья. А вдруг нет души, как
она верила? Тогда что?..
Мордасов налил в чистую кофейную чашку - до десерта не дошло - опорож-
нил, заел эклером, с детства любил, любому жору предпочитал, так и по-
велось - кругом икра, балыки да колбасы, а ему эклер подавай.
И тут запас прочности Мордасова вышел, сорвало дверь, сдерживающую
дурное, с петель, схватил Мордасов швабру и принялся колотить по
стульям вокруг стола, видя на каждом того, кто только полчаса назад
трамбовал обивку теплым задом. Крушил от сердца, не забывая, что ме-
бель давно задумал сменить, и выходило облегчение, разметав стулья,
глянул по верхам шкафов, где притаились короба картонные из-под аппа-
ратуры, смел из все на пол, забрался на стол и сиганул в кучу картона,
припомнив, каскадера - сдатчика барахла, уверявшего, что безопаснее
всего падать, как раз на картонные коробки.
Посреди комнаты на куче картона окунался в ночной покой Мордасов, сон
скрутил вмиг при подмоге выпитого, усталости, переживаний, вымел сон
все начисто из головы Мордасова, по губам гуляла блаженная улыбка че-
ловека, все сделавшего, как надо, и губы шевелились и, если припасть
чутким ухом, различились бы слова одни и те же на протяжении всей но-
чи: вишь, ба, во с кем живу. вишь, ба, с кем. вишь, с кем.
На площади у обезглавленного монумента Шпындро и Настурция ловили так-
си. Настурция опасалась задрать голову, чтобы не видеть результатов
расправы обозленного Стручка с пионером Гришей. Шпындро, напротив,
взирал без страха: вандалы! надо ж и припоминалось милицейское - ак-
ция; и правы, разве не акция? Весь опыт Шпындро подсказывал, что по-
дозревая козни врагов, никогда не прогадаешь. Всю жизнь провел среди
профессиональных опасальщиков. Чего опасаешься, дядя? Не скажет, от-
махнется, чур тебя чур! Зато давно усек каждый: опасаться чиновнику к
лицу, украшает, опасение за мысль принимается, а мыслящий чиновник -
штука редкая, а значит оценят, продвинут, при добротах, при выказанном
покорстве и желании делиться, как бог повелел.
- Вандалы! - Шпындро притянул Настурцию, поцеловал в ухо, успел разг-
лядеть, как редкое слово, возвеличило его в глазах Настурции: не жу-
лик, прикинутый в тряпье, а человек вполне образованный, негодующий,
видя безобразие, и нашедший единственно верное определение пьяному ве-
роломству Стручка.
Шпындро уже начал тянуть к станции, туда, где чернели рельсы, бегущие
во все стороны, когда с бывшей Алилуйки ныне Ударного труда, пронзил
Шпындро - жадность взбурлила пенно, едва не захлебнулся негодованием -
насквозь выкатила нелегкая, зеленый огонек. Сколько отсюда набьет?
Шпындро по-прежнему сжимал руку Настурции. Таксист подкатил по-ко-
шачьи, подвел машину так мягко, почтительно, будто заранее сговорился
с Игорем Ивановичем внести лепту в обольщение Настурции. Пришлось вос-
пользоваться.
Уместились на заднем сиденье, голова Настурции подпрыгивала на плече
Шпындро и, чтобы не видеть счетчика, больно цепляющего по глазам набо-
ром прыгающих цифр, Шпындро ринулся в пылкость, полагая, что прелюдия
предрешенному кофепитию не повредит. Настурция отвечала вяло, Шпындро
сообразил: пьяна, измотана и вовсе не настроена на один лад с провожа-
тым.
По лесу в ночи Шпындро не ездил давно и сейчас в отяжелевшей голове
протянутые к шоссе разлапистые ветви елей казались зловещими руками
недругов, использующих внезапную госпитализацию Филина, чтобы прегра-
дить Шпындро выезд. Привлекательность Настурции померкла, стоило ше-
вельнуться страхам за исход предстоящей битвы. Хороша страна назначе-
ния - вот что! Выпадает не часто даже ездунам-профессионалам, в такой
стране на всю оставшуюся жизнь лоск наведешь, вроде дополируешь шеро-
ховатости, а там доживай, конечно, не без старческих невзгод - их даже
для выездных никто отменить не в силах - но хоть не лязгая зубами от
нищеты, не боясь сунуться на рынок с объемистой сумкой.
Добрались до Притыки в половине первого. Шпындро заплатил, вылез из
машины, нежно поддерживая не слишком твердо ступающую Настурцию.
- Машину не отпускай! - успела выдавить пошатывающаяся женщина.
Шпындро похолодел, все тонкости обхождения, все умения ухаживать отле-
тели, по-мальчишески взмолился:
- А кофе?
Настурция отступила на шаг, застыла в свете фонарей, выигрышном - или
впрямь хороша на редкость? Шпындро окатило тоской: сорвалось, рухнуло.
Когда Настурция начала говорить, Шпындро прозрел, господи, как же кра-
сит праведный гнев.
- Кофе тебе дочь Рыжухи сварит! Умелая по части кофе, свидетелей тыщи
- подтвердят!
Шпындро проигрывать не любил - и кто любит? Но умел. Канючить не стал.
Вяло махнул таксисту, да поздно, машина исчезла за ближайшим поворо-
том. Настурция юркнула в подъезд. Пусто, уныло. Шпындро зашагал по те-
ряющимся в темноте улицам, проклиная Мордасова, Притыку, умершую баб-
ку, недужного Филина, всю эту шатию-братию. Что наплести жене, заявив-
шись среди ночи? Не хотел волновать ее?.. Не поверит. Можно и не оп-
равдываться, молча бухнуться в постель и все, но накалять страсти сей-
час в решающие дни, никак некстати.
Час Шпындро ловил машину, полчаса колесил, вошел в дом около трех но-
чи. Снял ботинки, в носках прокрался на кухню, не включая свет выпил
бутылку боржома из холодильника, лакал из горлышка, направился в туа-
лет; перемещаясь тихо, как тень, радуясь сноровке и беззвучию в квар-
тире, может удастся соврать, что вернулся чуть позже одиннадцати. Раз-
делся в гостиной, повесив одежду на спинку кресла, погладил матово
мерцающего в ночи фарфорового пастушка, направился в спальню и только
в кровати обнаружил - дома никого.
Шпындро включил ночник: половина жены пуста, на пуфе ночная рубашка,
на тумбочке крем.
Шпындро разглядел себя в трюмо - краснодеревная гордость Аркадьевой.
Что ж приключилось? Воспользовалась его отлучкой? Не боясь, что позво-
нит, проверит или сообразив, что из-за города особенно не раззвонишь-
ся? И раньше ее художества замечал, но, чтоб не ночевать. и еще выход-
ка Настурции, вызывающе принебрегшей им, давила. Дура! Шпындро подско-
чил. Если поеду?.. Поеду, чтоб вам всем. Дурища! Лишила себя. он пе-
ребрал флаконы на тумбочке жены, выгреб из ящиков дорогие нераспеча-
танные упаковки духов - для себя, для презентов, бог знает для чего.
Шпындро холодно перебирал, с кем бы могла загулять жена. Бессмысленно,
не угадаешь. И все же Наталью отличало врожденное умение грешить с ог-
лядкой, редкая способность балансировать на грани, не срываясь. Шпынд-
ро, кутаясь в халат, побрел на кухню.
Вдруг что случилось! Не интрижка - черт с ней, а настоящее, непоправи-
мое, вдруг Наталья лежит сейчас в синеватом свете ламп, в операцион-
ной, над изуродованным телом склонились перебрасывающиеся односложно
люди в шапочках и марлевых повязках, скрывающих нижнюю половину лица,
плоть Наташи кромсают скальпели, рвут зажимы, терзают крючья?.. Игорь
Иванович покрылся испариной, представил себя вдовцом, страшно: пору-
шится раз и навсегда заведенный порядок. но и облегчение подмигивало:
вдовец. Овдоветь не пагубно, наоборот, все пожалеют, может и одного
отправят в забугорье, пусть утешится, а если без новой жены побоятся,
тогда поиск, смотрины, компании и вдруг молодая женщина рядом и ни
единого косого взгляда в спину. Вдовец! Взятки гладки, кодекс чести -
не нарушен. А если выживет калекой, потухшей, вздорной, с выкачанной
недугом волей к жизни, повиснет мертвым грузом на шее Шпындро, тогда
попробуй уйди, брось, откажись - сгноят!
К телефону?! Трезвонить?! Добиваться?! Умолять неведомых людей на дру-
гом конце провода?! Шпындро потащился к аппарату. Никогда еще не зво-
нил по надобностям, покрывающим кожу мурашками. Наконец пробился: от-
ветили ни да, ни нет, пусть перезвонит через час. Шпындро улегся, нак-
рылся одеялом с головой, как малолетка, преграждая путь бедам, и затих
в тяжком, не приносящем облегчения сне.
Проснулся от резей в животе, отодрал голову от подушки, не разлепляя
глаз, на ощупь воткнулся в тапки, ссутулившийся, с мешками под глазами
выбрался в коридор, в коридоре ходики на цепях - ампир, из дворца в
Клагенфурте, находка Крупнякова - отбили половину седьмого утра, когда
отворилась входная дверь. С ночи Шпындро от огорчения и перебора запа-
мятовал обязательное - набросить цепочку. Аркадьева открыла дверь сво-
ими ключами и сейчас супруги смотрели друг другу в глаза.
- Привет,- Аркадьева смотрелась смертельно уставшей и старой.
- Привет,- Шпындро поежился, резь в животе отпустила, облегчение укре-
пило решимость. Лаяться не стану, приказал себе Шпындро, не испытав и
крошечного укола ревности.
В то утро на работе Шпындро все судачили, что у Филина обширный ин-
фаркт и скорее всего начальника отправят на пенсию. После полудня про-
яснилась таинственность поведения Кругова. Коллега Шпындро не выдер-
жал, треснул. Кругов развелся и как претендент на выезд не котировался
и в малой степени, теперь не один год отмываться. Вот отчего Кругов
поражал спокойствием, обреченность примирила конкурента с неизбежным
поражением. В тот же день к вечеру Шпындро посекретничал в кадрах: вы-
яснилось, кроме него и посылать некого, выходило, Филин знал с самого
начала, что выезд Шпындро неизбежен и тянул резину по привычке повеле-
вать, чтоб подчиненный, не дай бог, не решил, будто так просто все -
взял да поехал безо всякой благодарности. Шпындро не гневался, Филин
разыгрывал свою партию, как по нотам, никто другой не повел бы себя
иначе в их кругах.
В среду у ларька "Мороженое" Шпындро отоварился причитающимся даром
фирмача и, когда отвозил тяжелую упаковку домой, мелькнуло, что именно
этот вечер он уготовил для свидания с Настурцией. теперь ее отвержение
ухажера значения не имело.
Теперь он ехал! Более ничего не интересовало.
Он ехал и ехал вскоре. С женой события недавней ночи не обсуждались.
Шпындро уже успел предупредить Наталью, что надо собираться и сборы
эти делали ненужными любые перепалки и выяснения: каждый знал, что
привалил самый крупный выигрыш, остальное - мелочи, забудется, переме-
лется, выветрится из памяти бесследно.
Составлялось главное и в среду вечером чета выездных уселась за изыс-
канный стол со свечами, отметили выигрыш. Шпындро размяк и хотел
по-доброму, не поддевая, выспросить с кем же баловалась жена в ту
ночь, но поймал себя на обнадеживающем - неинтересно! Он не прикиды-
вался, а на самом деле не испытывал ни малейшего искуса, кто да что.
Семечки. В преддверии открывающихся возможностей глупо портить себе
кровь несущественным.
В четверг телефонно объявилась мать, Игорь Иванович укорил себя в сы-
новней черствости: за перипетиями последних дней вовсе выветрилось,
что мать одна, болеет и только сын может облегчить ее участь.
Шпындро после вести о выезде подобрел, неуловимо стал напоминать Круп-
някова, хотя уступал купцу антиквариата габаритами, замечалась медли-
тельность и свет покоя в глазах, как у человека с твердым, обеспечен-
ным будущим, не подвластным козням судьбы.
Состоялось основополагающее. В новом качестве Шпындро будто обретал
крылья и воспарял над массами, над знакомцами, прикидывающимися, будто
искренне рады и сгорающими на поверку от нутряного пламени зависти.
Пусть их! И то сказать - обидно! Особенно тем, кто не различал, в чем
же Шпындро превосходит других, какие-такие дарования за ним числятся.
И зависть жгла тем глубже, чем очевиднее становилось: дарований ника-
ких, разве что подторговывает лояльностью. Всегда верен не тем, кто
прав, а тем, кто сверху. Торговец лояльностью. Пусть их, напридумывают
всякое-разное лишь бы умерить злобу обделенных. Каждый ближнего-удач-
ника норовит в грехе обвалять, как в куриных перьях, прикидываясь,
будто вытянувшему выигрышный билет отроду писано грешить, а завидующий
- святой. А если со стороны взглянуть?.. Окажется, те чисты, кому и не
выпало прикоснуться к желанной грязишке, а то б еще почище Шпындро вы-
кобенивали.
Под вечер сын навестил мать, проведал подарившую жизнь. Жалкая комму-
налка с порога обдала стиркой, мебелью-рухлядью, прогорклым кухонным
букетом, клопиным мором. Мать с трудом растворила толстенную в филен-
ках створку - маленькая, седая, с просвечивающей кожей, в профиль на-
поминающая засушенный листок. Провела сына в комнату, усадила: посреди
стола на скатерти блюдо с его любимыми пирожками. Мать всегда прощает!
Шпындро откусил пирожок, просыпал на пол начинку, виновато улыбнулся.
Мать еще не знает, что он выиграл, не знает, что сын - предмет зависти
многих, обошел, обскакал, вырвался вперед - не остановишь.
На стенах комнаты, на тумбочках, за стеклами книжных шкафов пестрели
заморские дары сына, дешевые, безвкусные, надерганные из фонда подар-
ков для самых неприхотливых и ничего не решающих, а для матери и вовсе
никчемных; штопор с затейливой ручкой, барометр в кожаном чехле, гро-
шевый телефон-трубка. Когда дарил, не удержался, расшифровал: на рынке
сто рублей! Мать всполошилась, прижала руки к груди - чур меня чур!
зачем подношения дорогущие? Зачем напрягать бюджет сыновний, человека
семейного в расцвете лет? Шпындро величаво млел: знай наших, щедрость
и ему знакома.
Мать налила чаю, заварив из восьмиугольной опять-таки издалека выве-
зенной коробки.
- Хорош чаек? - Не утерпел сын.
Мать погладила чадо по голове, рука ничего не весила.
Жилье матери угнетало Шпындро: не зря жена не жаловала навещать свек-
ровь, портилось настроение, неуспех прилипчив, предостерегала Аркадь-
ева и муж соглашался, так и есть, кто ж сомневается. Визиты к матери
тяготили, сын испытывал облегчение только покинув старый дом в центре
города, выскочив из подъезда, откуда мальчиком-толстяком выкатывался
годы и годы назад.
За поспешной трапезой Шпындро не утерпел, признался, что скоро уедет,
что нервы ему трепали изрядно, что выезд всего лишь воздаяние за тяго-
ты службы и даже зачем-то - по привычке отпираться - приплел про ми-
зерные оклады в их системе; говорил будто оправдывался, будто и сам
понимал как чудовищно нелепо соотносятся миры коммуналок и шумных меж-
дународных аэропортов. Радовался выезду неприкрыто, мысленно уличал
мать в непонимании; трудно давалось осознание разности восприятия жиз-
ни им - мужчиной в соку - накануне выезда и ею - на склоне лет, остав-
шейся в одиночестве при сварливых соседях.
Мать радовалась, глядя на сына, сметающего с блюда, Шпындро в паузах
меж беседами уминал пироги, не забывая стряхивать крошки с брюк на
пол. Сытность проросла уверенностью, подстегнула желание удалиться,
Шпындро поднялся, подошвы ботинок растирали по паркетинам начинку -
яичный желток и листики капусты.
- Мама, я плохой сын.- хотелось обнять мать, прижать, выкрикнуть: я
плохой сын, но я привезу тебе то, и то. смолчал, поняв, что матери в
отличие от многих, как раз ничего не нужно и вещецентрическая завер-
шенность рушилась, таяла привычная уверенность в необоримой ценности
даров, приходило непрощенное прозрение: матери все эти годы нужен был
он сам, а не его привозы. Скомканно попрощались, мать, забегая вперед,
проводила до площадки, неловко облобызала; Шпындро молол про прелести
страны назначения, про открывающиеся горизонты благополучия, про новую
страницу и следующую ступень, не чая, как скорее скатиться по лестни-
це. Мать отступала к облаку коммунальных запахов, вырывающихся за по-
рог квартиры, над седым узлом волос краснели, белели, чернели кнопки
разнящихся числом нажатий звонков и Шпындро обостренным слухом, натре-
нированным на службе распознавать едва шелестящие шепоты, различил
явственно в материнском вздохе:
- Они. украли у меня сына.
Шпындро опасался рыданий матери, глаза пожилой женщины остались сухи,
под грохот запоров массивной двери бывший жилец ринулся вниз.
Обезглавленный пионер Гриша понуро мок под дождем. К середине дня при-
были милиционеры на мотоцикле с коляской и пытались накинуть на Гришу
мешок, полагая, что белый скол гипса с рваными краями особенно травми-
рует чутких сограждан.
Мордасов из комиссионного взирал на манипуляции стражей порядка. Со
станции добровольцы из вечно ошивающихся в припутейных пространствах
приволокли приставную лестницу, неловко приткнули к постаменту и сер-
жант с серым, пыльным, будто вырубленным из плоти площади лицом, полез
вверх. Предполагалось упаковать казненного Стручком пионера в мешок
целиком, однако зев мешка оказался узок и вознесенная к небесам Гриши-
на рука с горном положительно отказывалась прятаться в распяленную
горловину. Милиционеры посовещались, даже ушлотерый Мордасов не предс-
тавлял предмет обсуждения.
Настурция Робертовна Притыка на глазах сдатчиков мазала ногти лаком,
растопыривала пальцы, дула на яркую малиновую поверхность, вытягивая
губы в трубочку.
На пороге ресторана возник Боржомчик, припал к обмотанной тряпицей
ручке входной двери и с выражением непроницаемости и отстраненным, на-
поминающим миг подачи счета клиентуры, изучал попытки милиции упрятать
Гришу в мешок. Приставная лестница гуляла под тяжестью раскормленного
милиционера, мешок проглатывал шею пионера, ложился жирными складками
на плечи, а дальше не спускался - рука с горном портила замысел.
Мордасов заметил, как милиционер боязливо тронул руку с горном, будто
проверяя, накрепко ли та сшита с телом, нельзя ли отломить ее и тогда
скрыть останки монумента в мешке целиком. По качанию головы милиционе-
ра, по зло поджатым губам Мордасов сделал вывод, что руку так запросто
не отломить, а добивать Гришу средь бела дня на глазах честного народа
никто не рискнет.
Наконец, представители власти успокоились, накрыв шею и плечи злос-
частного предводителя из страны счастливого детства. Бравое тело с
мешком вместо головы продолжало трубить, напоминая закутанного с голо-
вой в капюшон средневекового монаха или палача при исполнении. На меш-
ковине обляпанной масляным суриком читалось КООП, но по странным при-
чудам случая первая буква и последняя стерлись от времени и краснели
только две буквы О, напоминая два нуля туалетных обителей.
Мордасов сквозь стекло встретился взглядом со Стручком, крадущимся от
галантереи по направлению к квасной бочке Рыжухи с определенным наме-
рением залить квасом жар, испепеляющий внутренности, а может и раз-
житься у толстенной квасницы глотком самогона: та бутыли не продавала
на вынос, а держала под юбкой, давая хлебнуть втихаря, один хлебок це-
нился не много не мало рубль. Судя по блеску глаз, Стручок рублишко в
загашнике припрятал.
Мордасов вернулся к квитанциям. Мотоцикл затарахтел, переваливаясь
по-утиному, запрыгал по колдобинам, обдавая пылью торговок зеленью, те
чертыхнулись и тут же принялись окунать посеревший товар в банки с во-
дой.
До перерыва оставалось полчаса. Мордасов гневно воззрился на очередь,
сдатчики опустили глаза, привычные к голосу-кнуту выслушали мордасовс-
кое: закругляемся, граждане! бланки „к, не на чем писать, подвезут
после перерыва. Ложь, обоюдно очевидная, служила верно, спорить с Мор-
дасовым, тем более потрясенным горем недавней утраты, никто не риск-
нул. Мордасов в гневе мог огулять таким матом, чт