осслужбой не утруждала, но если Игорь скомандует
товсь!  тогда  и  вообще  работу изображать перестанет,  останется как
развлечение - скопище людей, немо искрящихся изнутри вечным вопрошени-
ем и тоскливо прикидывающих за что одним все,  а другим ничего? И кому
это все?! Необыкновенному дарованию, таланту, мозгу, компьютерной мощ-
ности?..  Нет,  нет и нет!  Иные тут законы, потаенная наука. Наташа и
сама не постигла все тонкости,  только знает - выездной, как у блатных
вор в законе,  фигура,  вызывающая уважение и страх;  а еще напоминает
шарик рулетки,  почти никогда не выпадающий из предназначенного круга,
уж если попал туда, будет кататься, то на черное - похуже, то на крас-
ное - получше, но кататься до конца дней своих.

Аркадьева вытянула из пакета дары,  что муж таскал на работу.  Жалость
заволокла глаза,  гладила вещи,  как кочевник в безводной пустыне пос-
леднюю флягу воды:  удачно,  если роман с Крупняковым завяжется не на-
долго, до отъезда, чтоб уложиться, разрыв покажется естественным, аму-
ры не затянутся и по возращении ее вроде будут ожидать.





Настурция маялась зубом,  и Колодец сострадал  ей  неподдельно,  желая
припомнить  призрачное соображение,  нет-нет мелькавшее перед его мыс-
ленным взором,  будто в ночи тенью шмыгала летучая мышь. Цоп! Вот оно.
Бабка! Надобно сейчас тащить Настурцию к бабке, проверить ее чудодейс-
твенную силу,  а не то прибудет Шпын, а бабкин дар потускнел или вовсе
испарился.  Неудобно  - Шпын с дарами,  сродственника приволок,  а тут
волшебство не ко времени истаяло.

Настурция меж уколами боли, переворачивающими, искажающими лицо до не-
узнаваемости  в  мгновения недолгого облегчения,  скорее напоминающего
дурнотный сон,  исподлобья поглядывала на Мордасова.  Безразличен к ее
страданиям,  глаза под затемненными очками едва видны,  будто рыбки на
дне давно нечищенного аквариума. Весь в подсчетах и прикидках на буду-
щее,  как-то он ощутит себя с пол-лимоном,  а может Колодец на большее
нацелился; в нем мелкости нет, в его тщедушной жилистой фигурке запря-
тана мощь, недаром пьянчуги из тех, что мозг уж растеряли, а силы сох-
ранили благодаря Мордасову,  звериным нюхом  выучивали  немалую  беду,
ожидающую каждого, кто с ним свяжется.

Попили рыжухиного кваса.  Настурция сдернула с полки кофту, отложенную
падшей дочери Рыжухи:

- Может себе оставить?  - и не выпуская тряпки,- у-у-х!  ой! мама род-
ная! ой!

Колодец решительно  тронул  россыпь  выручающих дощечек на дне нижнего
ящика стола, откопал "Санитарный день", вывесил рядом с входной дверью
на  гвозде меж окон,  набросил крюк,  переложил бумажник во внутренний
карман.

- Вот что, цветик зубострадательный. Пошли,- кивок на заднюю дверь.

- Куда?  - Настурция дернулась, вцепилась зубами в запястье и завопила
по-кошачьи.

Колодец рванул женщину на себя.

- К бабке пошли!  Помирит тебя с болью,  хоть на полсуток,  а завтра к
врачу пошлепаешь.

Охая и причитая,  Настурция выбралась на улицу,  слезы размыли тушь на
ресницах,  по щекам бежали черные струйки,- родные сестры побитых дож-
дем пыльных окон комиссионного.

Стручок привалился хозяйски к багажнику машины Колодца, кепчонка пора-
жала числом изгибом козырька и засаленностью,  хоть масло жми. Карманы
потертого пиджака с чужого плеча распирали  невысокие  флаконы.  Прия-
тельницы Настурции из парфюмерного отдела своей выгоды не упускали: на
одних диорах не уедешь, нужен массовый потребитель! Стручок, как раз и
слыл цветом массового потребителя. Мордасова Стручок узрел в последний
миг,  размахивая серо-черными в мозолях ладонями перед носами дружков,
руки Стручка застыли,  как кукольные,  будто кукловоды натянули нити и
замерли. Поза лжевладельца машины взбесила Мордасова.

- Пшел на.! - Колодец взревел, как маневровик на путях.

- При даме.- Стручок по-гусиному крутанул шеей,  взглянул на заплакан-
ное  лицо  Настурции и потащил дружков на щелястую скамью под деревом,
смертельно обгрызенным годами и грязью,  не рассчитав звучности своего
голоса, поделился соображениями насчет слез Притыки.- Небось сажают?!

Просвечивающие розовым  с  желтоватыми  мочками  уши Мордасова,  будто
встали торчком - расслышал.

- Поговори у меня еще,  пьянь  забубенная,-  мгновенно  вспомнив  Туза
треф,  исправно  исполняющего роль старосты запойного кружка,  пригро-
зил,- велю Тузу вычеркнуть тебя из списка слушателей, будешь валяться,
разинув хлебало,  под вагонами в тупиках, ждать, пока смазка тормозная
в пасть капнет.

Стручок натянул кепку почти до подбородка и будто укрылся за  каменной
крепостной стеной.

Мордасов усадил Настурцию,  пристегнул ремень, случайно коснувшись уп-
ругой,  вздымавшейся груди женщины, криво усмехнулся и шваркнул дверью
- аж стойки пискнули,  через секунду вздохнул, пожалев о нерачительном
отношении к добру.  Машина в облаке пыли двинула,  похоже на воздушной
подушке, колес и вовсе не видно, плывет себе на серой пелене кастрюль-
ного цвета голубая коробка.

На рынке,  ютившемся на задворках станции,  Мордасов тормознул  и,  не
взирая на стоны Настурции,  откупил бабке кураги - для сердца, узнав в
лицо куражиного купца из ресторана;  тот тоже признал Мордасова и хотя
брал со всех по восемь за кило, ему подмигнул и скинул до шести.

Поднимает коммерцию,  отметил Колодец,  выходит точно, прибудут торго-
вать гармонь двухкассетную,  определенно,  уж Мордасов спуску не даст,
тут кураги не водится,  тут север суровый,  репа да свекла, а жить хо-
чется,  будто родился в краю вечного солнца,  а может еще больше,  как
раз из-за господствующей погодной тусклости.

В машине  Колодец протянул пакет с оранжевокруглыми в меру высушенными
плодами Настурции,  мол, пожуй, та мотнула головой, застонала, сдержи-
ваясь, будто понимая, что в замкнутом пространстве жестяного короба ее
вой нестерпим.

К дому Мордасов подрулил по грунтовой, в ямах и застывших грязевых ко-
леях  дороге,  объезжая малых детей,  чудом управляющих взрослыми изъ-
еденными ржавчиной велосипедами,  извлеченными с чердаков, из сараев и
подвалов  на сверхсрочную службу.  Мордасов предупредил Притыку,  чтоб
при бабке вела себя скромно,  не возникала, не жаргонила - бабка наших
прохиндейств не понимает, чурается, расстраивается всеобщим размывани-
ем устоев да падением нравов.

- Чаще кивай, на спасибо не скупись. Спасибо, бабуля! И точка. Напусти
на себя скромность,  ты ж умеешь,  думай, что Шпын заглянул и ты вроде
за школьницу-десятикласницу  норовишь  сойти.  Так  и  жми.-  Мордасов
втолкнул Настурцию в дверь.- Это я,  ба! Гости у нас. Страдалица одна,
зубы умучали. Подсобишь?

Молчание. Колодец перекрестился шутовски и жарко припал к уху Притыки,
шепча:

- Каждый раз трясусь.  зайду, слово скажу, а она молчок, ну думаю все.
осиротел.  Любит меня жутко.  За так!  Не зная, сколько я там насушил,
что да как.  Для нее я вс„,  и небо,  и солнце,  и луна. Все. Так меня
никто любить не станет.- Колодец стянул очки, протер замшевым лоскутом
и то ли без очков, то ли от дум,сейчас владеющих Мордасовым, глаза его
показались Притыке жалкими,  детскими,  ничего не понимающими и  всего
боящимися и, жалея обоих бедолаг, она не удержалась:

- И меня никто. Факт.

К удивлению  Мордасова бабка сидела на кровати,  а не лежала и ласково
смотрела на входящих.

- Помоги, ба! Загибается,- подтолкнул Притыку вперед, отступил к поро-
гу. Даже со спины сама скромность! Тож не промах, хоть и болью мучает-
ся, а играет - выкладывается. Молоток. Прямо девочка в школьном перед-
ничке, первый класс, все с цветами, родители важные, а деды да бабки с
мокрыми глазами.  Ай да Притыка! И не подумаешь, что ночи напролет ку-
тит в кабаках с жульманами.

- Что,  детка,  зубы? - Бабка притянула женщину к себе.- Сань, принеси
скамейку да водицы, обычной и той, луковицу в полтину, ножик и нитку с
иглой.

Притыка боязливо повела плечами: резать-колоть что ль вознамерилась?

- Не боись,- сухая ладошка огладила пышные волосы мученицы,- я пошепчу
и полегчает,  а ты думай о хорошем.  Речка течет,  поле зелено прямо к
желтому обрыву подступает, пчелы в цветках купаются, люди все добрые и
зла на земле отродясь не водилось.

Мордасов принес требуемое, застыл ближе к красному углу.

- Выйди,  Сань,- старческий голос окреп. Может и впрямь человек здоро-
веет,  когда нужен другому. Мордасов, в раздумьях, на кухню, оттуда во
двор,  рука сама нырнула в бочку с малосольными, ноги подтащили к низ-
кому оконцу. Все видно: бабка шепчет, у Настурции в руках крынки с во-
дой проточной и святой, бабка разрезает луковицу на четыре части, каж-
дой  стороной трет десны Притыке,  та вроде крутит головой,  не разли-
чишь,  видна Колодцу вполоборота, Настурция покорно опускает посуды на
пол, вдевает нитку в иголку, протягивает бабке, та сшивает разрезанную
на четыре части луковицу и снова шепчет, близко поднеся реставрирован-
ный  овощ  к  самому рту и кусочек луковой шелухи прилипает к бабкиным
губам,  а Настурция уже и плечи расправила,  и голова посажена гордо и
красиво - боль отступила.

Колодец смотрит на багажник и там,  где умещался зад Стручка,  ему ви-
дится вмятина или блик солнца так падает.  Из дверей появляется Приты-
ка, сияя неправдоподобно.

- Ну? - Колодец и так ответ знает. Притыка вышагивает по мощеной верт-
кой дорожке,  обнимает спасителя, целует сначала в губы, а потом опом-
нившись, в щеку.

- Ну? - Мордасову хочется получить подтверждение бабкиных умений; Нас-
турция улыбается,  тоже лезет в бочку и начинает уплетать  янтарный  с
прозеленью огурчик.- Я те говорил.

Оставляет женщину во дворе и направляется в каморку.  Старушка лежит в
лежку,  в лице ни кровинки, нос заострился и Колодец клянет себя; знал
же, что облегчение одному, хвороба другому.

- Прости, ба. Уж больно мучалась, криком кричала.

Лицо на  подушке неподвижно и Мордасов с ужасом догадывается,  что не-
долго ждать скорбного часа,  так же будет лежать старая женщина в гро-
бу, скрестив руки на груди в цветах по самый подбородок. А он еще Шпы-
на вызвал на субботу! Сейчас отзвонит и даст отбой. Прикасается губами
к  восковому лбу,  едва теплый и глаза успевают обласкать внука и даже
на слово сил хватает:

- Притомилась я, Сань. Иди! Ждет она тебя.

И Мордасов понимает, что бабка приняла Притыку за его девушку. Во дво-
ре Притыка отрывает лопаткой ямку,  будто собирается схоронить птенца.
Мордасов удивлен: холеные с яркими ногтями руки женщины на захватанном
черенке  лопаты противу разума,  похоже бабочка-красавица оседлала на-
возную кучу.

- Ты че?  - Мордасов сейчас уже не радеет Настурции; бабке-то плохо по
ее  вине.  Здоровенная деваха потерпела бы,  а бабуля,  как высушенный
листик в мордасовских тетрадках,  когда во времена оные он слыл спецом
по гербариям.

Настурция опускается на колени,  юбка обтягивает крутые бедра, вот-вот
лопнет по шву. Мордасов косится сверху, похоже норовит разглядеть зап-
ретное в затейливом вырезе,  а на поверку следит за похоронами:  так и
есть,  по наущению бабули Настурция бережно опускает в земляную выемку
с  полдыни сшитую луковицу и присыпает землей,  тщательно разравнивая,
вот и упокоены беды Настурции,  лежат не шелохнутся под  слоем  земли.
Женщина с облегчением поднимается, лицо то же и другое, и Колодец при-
поминает книжное словцо - просветленное,  такое как раз сейчас лицо  у
Притыки,  а  из пакета у ее журнально утонченных ног вываливаются кол-
готки,  шелестя оберткой;  Настурция перехватывает взгляд Колодца, не-
ловко запихивает пачки в пакет,  срывает желтоголовый одуванчик и вты-
кает тонкий стебелек в земляной холмик.

- Жалко луковицу,- фальшиво сетует Настурция,  пытаясь скрыть смущение
из-за колготок.

Для Мордасова  волшебство прошедших минут растаяло,  приемщик собран и
резок.

- Себя пожалей!

Настурция из мягкой и расслабленной  в  миг  перерождается  в  челове-
ка-пружину:  лицо надменное,  недопускающее даже мысли о превосходстве
другого,  губы сомкнуты в линию,  а когда разжимаются, то по ним бегут
рваные линии,  будто рот Настурции не из живой ткани, а из сухих щепо-
чек.

- Наставничек тоже мне.- шарит глазами вокруг себя,- покажи,  где  же-
лезные  рублевки  закапываешь.-  Со злостью решимость постоять за себя
тает. Настурция кривит губы и слезы обиды выкатываются из серых округ-
ляющихся глаз.

Колодец не жалеет Настурцию давно,  порешив,  что жалеть глупо,  а тем
более девиц ее типа:  сейчас рыдает, через минуту хохочет, и снова ры-
дает, и все-то им трын-трава.

На работу не хочется,  и Мордасов хвалит себя за предусмотрительность:
хорошо,  что вывесил "Санитарный день",  а намеревался в начале "Сани-
тарный час", можно б и "Учет" да уж в этом месяце по три раза на неде-
ле учитывали,  а его любимая "По техническим причинам" треснула  попо-
лам, осколки выставлять не годится, а Стручок, гад, обещает склеить уж
полгода,  то-то повинно глядел на Мордасова сегодня  у  машины,  Коло-
дец-то про "По техническим причинам" и думать забыл, а Стручок помнит,
а глупцы мелят, будто в пропитых мозгах ничего не застревает.

Настурция корит себя за резкость. Дура. Подумаешь, ничего такого ей не
сказали,  а от Колодца она зависит капитально; сейчас возьмет да отка-
жется везти ее до станции и тогда в пеших порядках по кривым улицам да
на каблуках, да в жару, еще через лесок сшибать о корневища носки едва
надеванных туфель, от досады еще и зуб прихватит по новой, будь он не-
ладен.

Колодец кивает на машину.

- Загружайся!

И впрямь  слезы высохли в момент,  как капля ацетона.  Настурция ловко
устраивается на переднее сиденье со сноровкой,  приходящей от ежеднев-
ного употребления,  подобно чистке зубов; в городе до вокзала и с вок-
зала ее подвозят,  когда за деньги,  когда за так: ей ли не знать, что
не всякий стребует мзду с такой, как она.

Едут молча и Колодец ерничает про себя, что даже его, человека привыч-
ного, колени Притыки отвлекают от вождения и средство повышенной опас-
ности  в его руках прыгает и скачет из стороны в сторону по-жеребячьи,
а колени Настурции трясутся вверх-вниз  и  мелькают  округлыми  белыми
пятнами, стоит лишь чуть скосит глаза от лобового стекла.

Машина пересекает  пыльную  площадь,  Колодец успевает убедиться,  как
двое,  прочитав табличку в окне магазина, покорно отваливают от крыль-
ца,  стоящего на двух грубо сложенных кирпичных столбиках,  раствор из
швов поспешной кладки сочится,  как излишек крема  меж  тонких  листов
слоевого торта.

Электричка Притыки через двадцать минут. Настурция обретается в Москве
и то,  что она столичная,  а Мордасов пригородный, тоже причина скрыто
дремлющей неприязни, момент межплеменной розни, извечный конфликт дво-
рянства - неважно какого свойства - и беспородности.





В один день три раза переговоры - многовато,  смысл виделся  только  в
последних,  именно в них от Шпындро зависел, если не исход целиком, то
направленность обсуждения.  Игорь Иванович старался,  фирмач не мог не
видеть, вел себя негоциант - не подкопаешся - сух, не многоречив, про-
токольно любезен, не более.

Шпындро оценил предложение фирмы толково,  не захваливая, даже вкрапив
несущественные недостатки в мякоть неоспоримых достоинств;  имела зна-
чение и последовательность изложения,  не велика  мудрость,  а  многие
упускают  из вида - запоминается последнее,  особенно начальниками,  у
них перегруз сведений,  помнят только итоговое решение, иногда даже не
дословно,  не смысл, а так сказать запах - положительный или наоборот.
При описании предложенной в торги продукции Шпындро недостатки сгреб в
самое начало и потом до конца наращивал про достоинства и кончил,  как
скульптор резцом высек из камня: не вижу адекватных замен! Самый высо-
кий  чин кивнул Шпындро:  мол,  отшлифуйте в рабочем порядке и на под-
пись. Выгорело. Шпындро откинулся на спинку кресла.

Фирмач даже не глянул в его сторону - молодчина, свое дело знает туго.

В коридоре к Игорю Ивановичу подошел Филин,  прижал к стене, начал из-
любленными междометиями и покряхтываниями осыпать,  засовывая папиросу
и ломая спички, будто взволнован прошедшим обсуждением.

- Ты чего его тащил?  - Филин снова вещал из дымного облака и  привыч-
ность обстановки успокаивала Шпындро.

- По  всем документам его товар лучший.- Шпындро умолк:  Филину смешно
его слушать,  что он первогодок, помимо качеств товара имелось столько
всякого-разного, что в день не проговоришь.

- Ну,  ну.- Филин скроил гримасу,  не оставляющую сомнений:  за дурака
что ль держишь, я браток третий десяток лет здесь в егерях-загонщиках,
мне ль про дичь разлюбезную не знать всю подноготную.

Шпындро еще не успокоился после сообщения на переговорах и сейчас вид-
но: побледнел сверх меры. Филин вовсе не имел в виду дознаться до при-
чин поддержки Шпындро продукции именно этой фирмы; разве секрет, что у
каждого свои производители-любимчики и любовь эта произрастает на поч-
ве  не бескорыстной тяги,  а в результате многолетних прополок и поли-
вок, и щедрого внесения удобрений тем, кто хочет продать.

- В субботу в путь?  - Уточнил Филин, давая передых Шпындро и намекая,
что  в  коридоре  прицепился только по этой причине.  Шпындро кивнул.-
Зайдем, потолкуем.

Секретарь проводила начальника и подчиненного калькулирующим взглядом,
учитывающим  и частоту появления в последнее время Шпындро в начальст-
венном кабинете и простоту обращения с ним Филина, почти обнявшего по-
бедителя  последних переговоров за плечи и торжество,  плохо скрытое в
глазах Шпындро - унюхал,  что его берет - и многое другое, что словами
не  передашь,  а  при опыте известном ощущаешь,  будто самое что ни на
есть материальное.

Пропуская Шпындро перед собой, Филин кивнул секретарю, мол, ко мне ни-
кого - занят.

Сели. Шпындро прицелился метнуть анекдот для разгона,  но решил не то-
ропить события;  пошутили не зло о высоком начальстве и готовность Фи-
лина к вышучиванию министерского олимпа подчеркнула его расположение к
Шпындро.  В данный момент! Игорь Иванович понимал: момент потому и мо-
мент,  что не длится вечно, и надо так все обставить, чтобы до его от-
бытия за рубеж приязни не сменился противоположным;  вывести отношения
на  высокий уровень доверия - попотеешь,  но удержать их на нем и того
труднее, всякий проходил, как после тесных уз, контактов запоем, начи-
нает  трескаться монолит взаимности и тем глубже трещины,  тем ветвис-
тее, чем радужнее и доверительнее сложились отношения до кризиса.

- Слушай,- Филин выложил перед собой сразу пять папирос,  каждую  раз-
мял, вытряхнул крошки табака. Шпындро проникся: разговор долгий.- Слу-
шай, ты бабку эту в деле проверял?

Шпындро усмехнулся,  мужчины, как заговорщики переглянулись, что гово-
рить, сказанул Филин не без подтекста, не без двойного дна. Игорь Ива-
нович решил не трусить, кивнул с готовностью, мол, проверял, даже руки
развел - пользовался и не единожды.

- Боязно.-  Филин пыхал дымом,  как паровозная труба.- На склоне лет к
знахарке.  А?.. Хотя и не такие, как мы не брезговали. А?.. Если приж-
мет, выбирать не приходится,- и ошеломляя виртуозной тактикой мгновен-
ного переключения.- Значит говоришь не  тянул  фирмача?  Не  подсоблял
классовому врагу?

Шпындро уже уяснил: страшного не будет, Филин повозится с ним, как сы-
тая кошка с мышью и отпустит, так, лапкой помотает и все. Даже париро-
вать колкость не сподобился, сразу видно - начальство крови не жаждет,
развлекается.  Филин курил жадно,  уверовав заранее,  что таинственная
бабка  перво-наперво  пресечет курение и еще беспокоило пунктирно,  то
вспыхнет, то отпустит: что ж Шпындро решил отделаться единственно ста-
рухой без поддержки дачного строительства патрона?  На понижение.  иг-
рать не годится. Филин, конечно, ничего не скажет, не проявит нездоро-
вый, так сказать с отблеском алчности, интерес, полагая, что Шпындро и
сам догадается: расположение расположением, а жизнь диктует. От напора
д