... - проблеял Макс, - Не так-то просто начать. Понимаешь?
   Продолжая жевать сочное мясо, я кивнула. Конечно, понимаю.  Всегда  проще
сделать, чем объяснить что да как. Но объяснять, - я тяжело вздохнула, - как
правило, приходится.
   - Все э-э-э... началось с того... - сказал кузен и осекся.
   - Что умер дядя,  -  закончила  фразу  Грета.  Она  отложила  мундштук  и
направилась к свободному креслу.
   -  Да.  Дядя  умер  внезапно:  раз  -  и  инсульт,  -  затараторил  Макс,
захлебываясь словами, - Ни чем не болел, ни на что не жаловался, кроме... ну
ты сама знаешь...
   И точно, я знала. У дяди был геморрой. Он твердил о нем с утра до вечера.
Будь его воля, он твердил бы и с вечера до утра, но ведь и  ему  нужно  было
когда-то спать.
   - И вдруг он умер. И мы... мы...
   - Растерялись, - подсказала я, кивнув  головой.  Охотно  верю.  Мне  тоже
казалось, что дядя будет вечен, как небо,  солнце,  звезды,  земля,  Красная
площадь, как дураки  и  дороги,  как  хроническое  ожидание  конца  света  и
неистребимые надежды на лучшее.
   Но дядя все-таки умер. Нет, не верю! Этого не может быть, потому  что  не
может быть никогда! Сейчас откроется дверь, и  в  комнату  войдет  дядя.  И,
хитро прищурившись, спросит: "По какому  случаю  выпиваем?";  И  что  я  ему
отвечу? Что выпиваю за помин его души? Да он разорвет меня на атомы!..
   Так дело не пойдет. Надо успокоиться и придержать фантазию: дядя все-таки
умер. Он не войдет и не спросит, а я не отвечу. Надо принять случившееся как
данность, хотя со смертью как таковой - внезапной, не внезапной, да любой! -
вообще нелегко примириться.
   - Да, растерялись, - дрыгнув в воздухе острыми коленками, кузен  выскочил
из объятий диванных подушек и забегал по комнате, - Мама  просто  обезумела.
Как начала плакать, так до сих  пор  не  может  остановиться.  Даже  во  сне
плачет, - налетев на невидимую преграду, Макс внезапно замер  и  скис,  -  С
мамой надо что-то делать, - заключил он еле слышно.
   - Приехал Фабий Моисеич, - подхватила  рассказ  Грета,  как  подхватывают
древко из рук смертельно раненного знаменосца, -  К  счастью,  он  взял  все
заботы на себя. Я имею в виду оформление документов, организацию  похорон  и
все такое.
   - Если бы не Фаба, - ожил кузен, - Мы бы... мы бы... - и опять  скис,  но
на этот раз Грета промолчала,  предоставляя  брату  самому  выпутываться  из
весьма щекотливого положения.
   - До сих пор не похоронили дядю, -  прошептала  я  сдавленно.  Мама  мия!
Ексель-моксель! Потрясенная  догадкой,  я  пронесла  квашеную  капусту  мимо
широко открытого рта.
   - Наверное, да, - признался Макс, рассеянно почесывая пятерней бороду.
   Ну и родственнички мне достались. И  где,  спрашивается,  я  была,  когда
раздавали нормальных? В консерватории? Или на мужиков глазела? Выходит  так:
сама виновата.
   - Ясно, - обреченно вздохнула я, подбирая капусту с коленей, - Продолжай.
   Продолжила Грета:
   - Фаба сказал, что нужно обзвонить всех родственников и знакомых. Дядиных
издателей он взял на себя. Я позвонила Гусевым,  Володарским,  тете  Поле  с
Павликом, тете Мане в Токио и тебе. Тебя не нашла.
   Она посмотрела так, что мне захотелось забиться под кресло.
   - Я звонила тебе, - продолжила Грета холодно, - И  домой,  и  на  работу.
Дома - никого, а на работе мне сказали, что ты  в  отпуске.  Мы  все  ужасно
расстроились, - подчеркнула  Грета,  но  в  ее  глазах  по-прежнему  плавали
льдинки, - Один милый дядечка продиктовал телефон твоей подруги Ляли,  но  и
она не знала, где ты находишься.
   Да, никогда себе не прощу, что уехала к Дакше в деревню, не сказав никому
ни слова. Не сказала потому, что уезжала всего на  пару  дней.  Зачем  людей
беспокоить? А застряла на целых две недели, и последние  события  пронеслись
галопом мимо меня.
   - Фабе было трудно, он с ног сбился, - кузина взглядом припечатала меня к
стенке.
   Фу ты ну ты! А вы с Максом на что? Но  одно  дело  -  подумать  и  совсем
другое - произнести.
   - Лялька все-таки разыскала меня. Один леший знает, чего ей это стоило, -
пробормотала я в оправдание. Ненавижу себя  за  это.  Взять  бы  и  резануть
правду-матку. Хотя бы для разнообразия. Так нет же, кишка тонка. К  великому
сожалению.
   Грета привстала с  места,  чтобы  взять  с  подноса  фужер  и  маленькими
глоточками, осторожно, чтобы не смазать помаду, выпила воду. Макс рухнул  на
диван, который отчаянно крякнул под ним, но выстоял.
   - С дядей  разобрались.  Пойдем  дальше.  Рассказывайте  немедленно,  что
случилось с Павликом, - насупив брови, потребовала я.
   - Павлик вел себя мерзко... (Эка невидаль! Павлик  есть  Павлик.)  ...Он,
конечно, делал скорбную мину,  цистернами  пил  мамину  валерьянку  и  много
говорил о дяде. Но все остальное... - кузина  брезгливо  поморщилась,  -  Он
кружил по дому, рылся в шкафах, выдвигал ящики, вываливал  содержимое  прямо
на пол, задавал ужасные вопросы о  стоимости  мебели,  заглядывал  в  Нюсины
кастрюли, - Грета помассировала  висок  тонкими  белыми  пальцами,  -  Фабе,
кстати, он тоже задавал вопросы. И даже издателям!
   Кажется, Грета  возмутилась.  Впервые,  насколько  я  ее  знаю.  Молодец,
девочка! Так держать.
   - Словом, он вел себя, как судебный пристав, описывающий наше  имущество,
- кузина обвела рукой темное пространство вокруг себя.
   - То есть как это? - удивилась  я,  засовывая  в  рот  ароматную  веточку
укропа.
   - Он сказал, - вмешался Макс, - что дядя Генрих составил завещание в  его
пользу. И теперь все это, - он повторил жест сестры, - Его.
   Завещание? В пользу Павлика? Ничего  более  удивительного  я  никогда  не
слышала. То есть вру, конечно. Про завещание слышала, но так часто и в таких
э-э-э... противоречивых контекстах, что решила: дядя опять развлекается.  Он
вообще любил позабавиться, наш добрый дядюшка Генрих... Земля  ему  пухом  и
все такое.
   ...Несколько лет назад он собрал близких - тетю Лизу с детьми, тетю  Полю
с Павликом да меня с мамулей, и торжественно сообщил  всем  нам,  что  решил
составить завещание, но пока не знает, каким  образом,  избегая  ненавистной
ему коммунистической уравниловки, разделить между  нами  имущество,  нажитое
непосильным трудом и орошенное кровавым потом гения. Для  тех,  кто  еще  не
понял: гений у нас один - разумеется, дядюшка Генрих.
   Проходили годы, а он все не знал. Ну и молчал бы  себе  в  тряпочку.  Так
нет: он говорил часто, подолгу и без стеснений. И всякий раз  выходило,  что
каждый из нас недостоин. У дяди был талант обставлять дело так,  что  каждый
чувствовал себя самым недостойным, самым убогим, самой, так сказать,  тварью
дрожащей.
   Именно это и развлекало нашего дядюшку. Такой он был забавник.
   Павлику доставалось не меньше остальных. Он тоже был тварью  дрожащей.  И
прав не имел.
   - С какого, простите, бодуна Павлик решил, что все достанется ему?
   - Вот-вот, - обрадовался Макс, - Мама так его и спросила. Э-э-э...  почти
так.
   - А он что?
   Макс замялся.
   - А он сказал, что все мы - сборище первостатейных идиотов,  по  которому
плачет кунсткамера, - невозмутимо ответила Грета, - И от которого дядя давно
мечтал отделаться, только не знал как. Точка. Конец цитаты.
   - Павлик что, сбрендил? -  задохнулась  я  от  возмущения,  позабыв,  что
недавно сама еле удержалась от правды-матки.
   - Похоже. Он потерял над собой контроль  и  много  чего  наговорил.  Маме
сказал, что она актриса из погорелого театра, Максу  -  что  он  импотент  и
тряпка, мне - что я замороженная скумбрия. А о тебе... - кузина осеклась  на
полуслове. В горле у нее что-то булькнуло, а в глазах мелькнул испуг.
   - Та-ак, сдается мне, что самое интересное, как всегда, впереди.  Правда,
Грета? Продолжай, - я плотоядно  усмехнулась,  -  И  что  разлюбезный  кузен
сказал обо мне? Ну! - я резко подалась вперед.
   - Скажи ей, раз проговорилась, - вмешался кузен, - Она не отстанет. Плешь
проест, но не отстанет.
   - Сам скажи, - огрызнулась Грета.
   - И скажу, - он шумно втянул воздух носом, зажмурился  и  выпалил,  -  От
тебя все мужики сбегают, потому что ты невменяемая... Извини, это не я - это
Павлик сказал, - и он поглубже зарылся в подушки.
   - Вот сморчок плюгавый! - не сдержалась я, хотя  и  дала  себе  слово  не
выражаться, что бы ни услышала, - Сучок криво... А-а-а!  -  ужасная  догадка
лезвием прошлась по горлу. Крик перешел в хрип. Хватаясь руками за горло,  я
вскочила с кресла и выпалила, - И тогда вы его того?.. Убили?
   Лишь чудо удержало пугливую рюмку на краю стола.
   - Нет!
   - Нет, что ты!
   Я упала в кресло.
   - А зря, - услышала свой голос и не узнала - столько в нем было металла.
   -  Мы,  конечно,  возмутились  и  в  ответ  наговорили  ему  тако-о-ое...
Тако-о-ое... - лицо Макса непроизвольно вытянулось, - Не знаю, как Грете,  а
мне  до  сих  пор  стыдно.  Поэтому  мама  и  считает,  что  мы  его  убили.
Понимаешь?.. - кузен почесал бороду, - Ника, ты у нас умная, скажи, откуда в
человеке столько дерьма? Где оно копится?
   - Максим! - строго одернула Грета.
   Я опрокинула вторую рюмку водки. Ух, какая га-адость этот  наш  Павлик...
Мужики от меня, видите ли, бегают. Фу! Да  я  сама  от  них  бегаю,  но  это
недостаточный повод, чтобы считать меня невменяемой. Излишне впечатлительной
- пожалуй, но не невменяемой.
   - Павлик хамил, смеялся над нами, орал, размахивал руками  и  брызгал  во
все стороны  ядовитой  слюной,  -  Макс  брезгливо  вытер  щеку,  как  будто
последняя капля только сейчас долетела до него, - Нам так не хватало тебя! -
заключил он патетически, - Ты бы сумела его приструнить.
   - Он осатанел, честное слово! - поддержала кузина  брата,  -  Метался  по
комнатам, выворачивал ящики, сметал с полок белье. Трусы, полотенца,  -  все
на пол, Нюсе потом пришлось перестирывать... Налетел на Фабу, который  зашел
нас проведать, схватил старика за грудки и стал трясти, требуя отдать дядино
завещание, - Грета устало прикрыла глаза.
   - Он обвинил нас в том, что мы его уничтожили, - припомнил  Макс.  Поняв,
что "его"; - это завещание, а не самого Павлика, я уточнила:
   - А вы действительно его уничтожили?
   - Нет! - запротестовал любимый кузен, - Если хочешь знать, мы его в глаза
не видели. Думаю, дядя нас дурачил. Он  хотел,  чтобы  мы  побегали  вокруг,
посуетились, вот и выдумал завещание.
   Бен прохрипел полночь.
   - На дядю это похоже,  -  согласилась  я,  -  Значит,  вы  не  уничтожали
завещание и не убивали сморчка. Не мучайте  меня,  я  и  без  вас  устала  с
дороги, скажите, кто его убил, и разойдемся с миром.
   - Да никто, - нервно хохотнул кузен, - Честное слово!  Смор...  в  смысле
Павлик ушел в спальню.
   Побушевал там и успокоился. Когда мама зашла к нему со  стаканом  теплого
молока - думаю, она хотела  помириться,  -  Макс  скорчил  мину,  выражающую
неодобрение, смешанное с почтительным сыновним  смирением,  и  продолжил,  -
Павлик ничком лежал на полу. Фаба  вызвал  неотложку,  и  Павлика  увезли  в
больницу.
   - Когда это случилось?
   - Сегодня днем, часов в пять, нет, ближе к шести.
   - Ближе к восьми, - поправила Грета, - Скандал начался без десяти восемь.
Некоторое время я на часы не смотрела, сама понимаешь - не до того было,  но
скорая приехала в половине десятого, это точно.
   Выходит, я опоздала к финалу на час с небольшим.
   - Тете Поле сообщили?
   - Н-нет... А ты думаешь, стоит? - напрягся Максим.
   - Не знаю, - честно призналась я, - А в  больницу  ходили?  Если  сморчок
умер, то хочешь-не хочешь, а сообщить придется, если нет - подождем,  может,
само рассосется.
   - Павлик не умер. Во всяком случае пока не умер, - откликнулась Грета,  -
Я только что из больницы. В регистратуре сказали, что Павлик  в  реанимации.
Завтра утром станет ясно что да как.
   Хорошо, что Павлика никто не убивал, но странно. Очень  странно.  Сморчок
давно напрашивался.
   Однако...
   - Не могу больше - глаза слипаются, - пожаловалась я,  вставая,  -  Пойду
спать. Не возражаете?
   День выдался хуже не куда. Лялькину телеграмму  о  скоропостижной  смерти
моего единственного дяди я получила  сегодня  в  обед.  Неужели  сегодня?  -
ахнула я. Не верится. Кажется, что на прошлой неделе.  Это  доказывает,  что
время - коварная субстанция, оно то летит, то  тащится,  то  делает  мертвые
петли, одна из которых, как видно, и пришлась на сегодняшний день.
   После того, как я получила телеграмму, Дашка покидала мои вещи в сумку, я
отловила в курятнике упирающегося всеми четырьмя лапами Сем Семыча, прыгнула
в "ниву"; и помчалась в Озерск.
   Потом пять часов за  рулем.  В  аду,  пропахшем  плавящимся  асфальтом  и
выхлопами. Но все бы ничего, если бы не шизанутые иномарки, мечтающие то  ли
о ближайшем столбе, то ли о первом встречном - моем, разумеется!
   -  бампере.  И  естественно,  ими  управляли  мужчины  -  агрессивные   и
прямолинейные до обморока. Однажды еле вывернулась,  послав  пару  дружеских
слов упертому кретину в "мерсе". Поцелуй меня в карбюратор, красавчик! И  по
газам от греха подольше.
   И  вот,  после  всех  пережитых  ужасов   неуемная   судьба   подкидывает
происшествие с Павликом. Это чтобы жизнь не казалась липовым медом.
   Думаю, хватит с меня на сегодня. Но кто знает, не готовит ли щедрый денек
очередную пакость, поэтому в срочном порядке ставлю  на  нем  жирную  точку,
пока он не поставил на мне.
   - Нюся постелила тебе в угловой спальне, - крикнула в спину Грета.
   Когда  я  нырнула  под  хрустящую  простыню,  пахнущую  ромашкой,   дверь
приоткрылась,  тихонько  скрипнув,  кто-то  бесшумно  подкрался  и  засопел,
устраиваясь в ногах. Сем Семыч, - подумала я, улыбаясь, и мгновенно заснула.
***
 
   Я лежала на Дашкином сеновале, широко раскинув руки и подтянув  колени  к
животу. Я была пушистым белым облаком, которое бережно баюкает синий ветер.
   Внезапно неведомая сила навалилась на меня: закрутила, потащила в  темную
бездну, а потом и вовсе швырнула камнем вниз.
   Пролетев сквозь колючую толщу, пахнущую клевером и ромашкой, я  пару  раз
кувыркнулась  в  воздухе  и  вошла  солдатиком  в  воду,  которая   бесшумно
разомкнулась у меня под ногами и тут же сомкнулась над головой.
   Я стала погружаться на дно.
   Я погружалась миллионы лет, а дна все не было.
   Опомнившись, я заработала руками и ногами, направляя  безумно  тяжелое  и
неуклюжее тело вверх.
   Наконец, почувствовала, что всплываю, но - увы!  -  слишком  поздно.  Над
головой - все та же темная, мутная толща,  и  нет  ей  конца.  Ни  дна,  так
сказать, ни покрышки.
   Невыносимая боль тупым  скальпелем  вспорола  пустые  легкие.  Захотелось
одного - избавления. Любой ценой.
   Прости и прими рабу твою. Все. И...
   И я захлебнулась влажным воздухом,  пахнущим  тиной  и  гнилью.  Не  веря
своему счастью, я забилась на поверхности  и  все-таки  нахлебалась  воды  -
солоновато-сладкой, что-то напоминающей по вкусу. А еще вода была вязкой  и,
почудилось в кромешной темноте, алой. Бред, конечно, но так показалось.
   Вдалеке виднелся спасительный берег. Я погребла к нему.
   Плыть было  трудно.  Мокрые  шорты  и  майка  тянули  вниз.  Вязкая  вода
сковывала движения, цеплялась за меня, словно утопающей была не  я,  а  она.
Чтобы сэкономить силы, я перевернулась на спину и поплыла,  ориентируясь  по
звездным россыпям.
   Вот и берег. Стараясь не думать о пиявках (может, в темноте они спят?), я
нащупала ногами скользкое илистое дно и встала. Осталось  сделать  последнее
движение - и я спасена.
   - А!
   Последнее движение  оказалось  крайне  неудачным  -  я  поскользнулась  и
шлепнулась в воду, подняв фонтан алых брызг. Ой, мамочки, здесь  могут  быть
пиявки! Я быстро подскочила, отряхнула беззащитный перед  злобными  пиявками
зад и снова попыталась выбраться на берег. И снова неудачно.
   Распугав всех мерзких кровососов в радиусе  тридцати  метров  упражнением
номер  шесть  (глубокое  приседание)  и  вконец  намаявшись,  я   догадалась
опуститься на четвереньки - так  устойчивее  -  и  упрямо  поползла  вперед.
Вскоре рука наткнулась на склизкую деревяшку. Это было  бревно,  один  конец
которого съехал в озеро. Я ухватилась за него,  как  за  канат  Ариадны,  и,
подтянувшись, выбралась на берег. Уф. Можно перевести дух.
   Только я хотела отпустить спасительную корягу, как она блеснула  глазами,
широко раскрыла пасть,  высунула  тонкий,  раздвоенный  на  конце  язычок  и
лизнула меня в ободранную щеку. Ай!
   С визгом я отбросила гадину и бросилась бежать куда глаза глядят. А глаза
мои глядели, видимо, на Пушкинскую площадь, потому  что  в  конце  концов  я
оказалась там, на  лавочке  возле  нашего  всего,  немилосердно  загаженного
голубями и прочими птахами.
   Не берусь рассудить, кто из нас двоих выглядел лучше.
 
*** 
 
   Я проснулась, но открыть глаза не решалась. Долго лежала, прислушиваясь к
себе и к  окружающему  миру  -  солнечному,  по-утренне  свежему,  аппетитно
шкварчащему салом на большой Нюсиной сковородке.
   Мир был прекрасен. Его портил только солоновато-сладкий привкус на языке.
   Алая, вязкая, солоновато-сладкая  -  это,  безусловно,  кровь.  А  кровь,
известное дело, снится к  скорой  встрече  с  родственниками.  Но  я  уже  у
родственников. Хиромантия какая-то... Может, сон задержался в пути?
   Или я подсмотрела чужое сновидение? Натка говорит, такое случается.
   Я встала с постели, подышала у открытого окна,  тренируясь  в  пранаиаме,
которая является  четвертой  ступенью  раджа-йоги.  После  упражнений,  цель
которых  -  особым  образом  упорядочить  дыхание  и   очистить   нервы   от
нежелательных  примесей,  осадок,  оставленный  дурацким  сном,  растворился
вчистую. Я бодро спустилась на кухню, ощущая приятное  покалывание  во  всем
теле и необычайную легкость. Это благотворный  прилив  могущественных  токов
праны. Я на пути к совершенству.
   - Привет!
   - Не спится? - удивилась Нюся, - Вчера на тебе лица не  было  -  худущая,
бледнущая, - запричитала домоправительница,  как  уважительно  называл  Нюсю
дядя Генрих. Она принялась выставлять на  стол  обильный  завтрак  -  желтую
вареную картошку, посыпанную зеленью, прожаренные до цвета  кофе  с  молоком
куски сала, яйца,  фаршированные  лисичками  с  луком,  гренки  с  хрустящей
корочкой, мед, яблочный сок и горячий кофе.  Н-да,  Нюсины  представлении  о
завтраке весьма своеобразны. Весьма.
   - Хочу, пока все спят, сходить на кладбище, - объяснила я  и  закинула  в
рот половинку яйца.
   Чистая правда. Мне совсем не улыбалось тащить за собой буйное  семейство,
которое непременно потащилось бы, заикнись я  о  кладбище.  А  мне  хотелось
тишины, покоя и уединения.
   Нюся вдруг хлюпнула носом и вытерла глаза белоснежным фартуком.
   - Хозяин ждал тебя, я знаю. Кто скажет, помер и все, -  не  верь,  -  она
понизила голос до шепота.
   - Нюся, - я напомнила  себе,  что  йог  воздержан  в  еде,  и  решительно
отодвинула тарелку с гренками.
   Надеюсь, этот подвиг мне зачтется, когда придет срок, - О чем ты говоришь
и почему шепотом?
   Она обтерла  табуретку  длинным  подолом,  присела  на  самый  краешек  и
наклонилась ко мне:
   - Они все сидели в  гостиной.  Максим  вслух  читал  книгу,  а  хозяин  с
хозяйкой и Гретой раскладывали казлы. (Пазлы, - перевела  я.)  Вдруг  хозяин
налился краской и упал. А я была в чулане. Слышу - Лизавета  кричит:  "Нюся!
Нюся";. Ну, думаю, опять блажь нашла. А она: "Воду неси, капли, скорее!";  Я
собрала, что она велела, вхожу в гостиную - никого. Слышу - за стеной  хрип.
Вошла в кабинет и вижу - хозяин помирать собрался. Я к  нему,  -  она  часто
заморгала, сдерживая слезы, кончик ее остренького носа покраснел. Мне  стало
неловко. Нюся заботится о нас, а мы... Свиньи неблагодарные -  вот  кто  мы.
Увлеклись собственными переживаниями и не замечаем, что Нюся горюет.  А  мы:
"Принеси то, убери это";. Будто Нюся каменная. Тьфу ты, свиньи и есть.
   Я коснулась