о?
   - Ответь прямо: ты любишь его?
   Вот  пристал!  Ладно,  пора  кончать  водевиль  контрольным  выстрелом  и
переходить к делу.
   - Да!
   Во даю! Во мне загибается Сара Бернар. Честное слово!
   Андрей опять задумался. Мне показалось  или  лицо  красавца  посерело  на
самом деле? Разумеется, показалось. Здесь неважное  освещение.  Или  у  меня
что-то со зрением. Помутнение роговицы и полная деградация сетчатки.
   - Я не верю тебе и скажу почему: вчера, когда мы... когда я  ласкал  твою
ладонь, ты хотела ответить. Не возражай - такие вещи не скроешь. Я видел.  Я
чувствовал! Скажи, что заставляет тебя врать и изворачиваться?
   И почему ты... избегаешь меня?
   Ого! Договорились до ручки. Скоро  выяснится,  что  в  первородном  грехе
виновата совсем не Ева, а моя скромная  персона.  Пора  закругляться.  Потом
поздно будет.
   - Я устала.
   - Ответь, и я отстану. Даже уйду, если захочешь, - он вскинул голову  как
норовистая лошадка.
   Погибать - так с музыкой. Кто не рискует, тот не пьет. Лучше стоя, чем на
коленях. Ну и так далее.
   И я решилась:
   - Потому что ты бабник и матерый преступник. Ты расплатишься за все,  что
натворил. Сама прослежу, понял? - предупредила я честно. На душе сразу стало
легче.  Как,  оказывается,  хорошо  говорить  правду,   не   задумываясь   о
последствиях.
   Он выглядел так, будто проглотил живую сороконожку. Нет, я ошиблась,  это
в нем - в нем! - погибает Сара Бернар. Во мне она погибла, не родившись.
   - Нет, не понял, - он потряс своей красивой головой, - Объясни, с чего ты
взяла...
   - С того, например, что ты  морочишь  голову  и  мне,  и  кузине,  и  той
длинноногой стерве, и не знаю кому еще.
   Он закрыл лицо ладонью и  затрясся  в  беззвучном  смехе.  Я  бы  тоже  с
удовольствием посмеялась, если бы знала над чем.
   Он отсмеялся и взглянул на меня  сквозь  раздвинутые  пальцы.  Как  будто
рыжее солнышко пробилось из-за тучи.
   Нет, это не он, - дрогнула я. Не мог  он  отравить  нас  с  Павликом.  Не
мог... Не мог! Если присмотреться повнимательней, то и  в  красивых  мужиках
можно обнаружить кое-какие достоинства. Но смотреть  внимательней  нельзя  -
Грета... И та, с ногами.
   - Ты ревнуешь? Вот дурочка... - с  удовольствием  сказал  он,  смакуя  на
языке слова, - Длинноногая стерва - это моя младшая сестра. Если  хочешь,  я
вас познакомлю, но предупреждаю: ты стопроцентно  права,  она  действительно
стерва каких мало. Даже тебе до нее далеко. (Негодяй!)  А  с  Гретой  у  нас
никогда и ничего не было. Ни-ни! Честное слово!  (Ах  этот  слишком  честный
глаз. Точно такой же был у Петренко, только у  Петренко  их  было  два.)  Не
веришь мне - спроси у  нее,  она  подтвердит:  я  чист  аки  голубок,  -  он
уморительно шмыгнул носом, - Только не летаю.
   Тем лучше. Меньше страданий для  Греты.  Вот  незадача.  В  кого  же  она
влюблена? Или она влюблена в него, но тайком? Вопросы, вопросы, нет спасу. И
ни одного приличного ответа.
   То, что он не  бабник  или,  что  ближе  к  истине,  бабник,  но  глубоко
законспирированный, не отменяет того, что он преступник. Это он, больше ведь
некому.  Придя  к  такому  умозаключению,   я   попросила   Андрея   умерить
добрососедские отношения. Он не понял. Я объяснила популярно. Он  разозлился
снова.
   - Хорошо, я уйду, если хочешь. Но сначала я намерен услышать,  почему  ты
считаешь меня преступником.
   Я сказала, что знаю  о  нем  гораздо  больше,  чем  может  показаться,  и
потребовала вернуть Макса.
   - Даю ровно сутки. Если вернешь  и  оставишь  нашу  семью  в  покое,  то,
клянусь чем угодно, я закрою глаза на все остальное. Но если ты  не  вернешь
Макса, я пойду к следователю и расскажу ему все, что знаю, -  пригрозила  я,
сознавая, что дорога к следователю заказана, но больше грозить  было  нечем.
Да и некем.
   Дожила.
   Недоумение, исказившее черты его  лица,  плавно  перетекло  в  понимание,
понимание - в удивление, а удивление сменилось негодованием.
   - Ненормальная! Тебе лечиться пора!
   Мне не впервой слышать  это.  Я,  можно  сказать,  привыкла  и  почти  не
обижаюсь. И не за чем, блин, хлопать  дверью.  У  меня  и  без  того  голова
раскалывается.
   Так он или не он? Ух, как надоели мне эти качели: он - не  он,  он  -  не
он... Он! Больше некому. И баста.
   Подошло время контрольного звонка Натке. Вспомнив, как убивалась подруга,
когда не дождалась от меня очередного сигнала, и скольких трудов  стоило  ее
успокоить потом, я решила не рисковать больше ни ее душевным состоянием,  ни
своим здоровьем. Рука у подруги тяжелая,  сгоряча  приласкает  -  больше  не
захочется...
   Я встала и пошла, натыкаясь на стулья, кресла, табуретки и пуфы,  невесть
откуда появлявшиеся на пути. Казалось, вся мебель  ополчилась  против  меня.
Наконец, последний и самый опасный барьер - стол со стеклянной столешницей -
был преодолен без убытка, и я оказалась у ближайшего телефонного аппарата.
   Взглянула на часы - точна как никогда в жизни, - и быстро набрала номер.
   Раз, два, три... шесть. Отбой.
   Сил нет разговаривать. Расскажу завтра.
   Не успела отползти от телефона, как раздался ответный звонок:
   - Сигнал принят. Молодец, исправляешься. Как настроение?
   - Хреновое, - буркнула я.
   - А что так?
   - Завтра расскажу. Сейчас не в состоянии, - в  скупом  телеграфном  стиле
ответила я.
   - Ты что, пьяна? - забеспокоилась подруга.
   - Хуже, я сплю.
   Натыкаясь на мебель в обратном порядке, я доплелась до спальни.
   Осмотр библиотеки я решила перенести на завтра, когда выпровожу  Грету  с
тетей на тренажеры, а Нюсю - за  покупками.  Кажется,  я  знаю,  что  и  где
искать. За одну  ночь  ничего  не  произойдет.  Тем  более,  что  библиотека
находится прямо под моей спальней. В случае чего - услышу и застану  негодяя
с поличным.
 
*** 
 
   В стародавние времена мой прадед, Егор  Привалов,  приехал  в  Озерск  по
своим хитрым купеческим делам. Городок ему приглянулся, не приложу ума  чем.
Приглянулся - и все тут. Бывает. Присмотрев солидный, крепкий  дом,  стоящий
на пригорке, поодаль от других домов, он быстро сторговался  и  выкупил  его
вместе с усадьбой то ли у церковной общины, то ли у местного дьяка, -  точно
не знаю. Семья росла, и со временем прадед расширил жилище, пристроив к нему
две комнаты, на месте которых сейчас располагаются холл и бельевая.  Позднее
дед Карл надстроил второй этаж, а еще позднее  и  дядя  внес  свою  лепту  -
подвел современные коммуникации  и  сделал  общую  перепланировку  с  учетом
растущих запросов семьи.
   Интересовавшая меня библиотека находилась в  самой  старой,  доегоровской
части здания. Благодаря предкам, которые относились к  старине  с  трепетным
уважением, здесь многое сохранилось в целости и  сохранности.  В  частности,
уцелел  слуховой  люк  диаметром  около  четырех   сантиметров,   допотопный
монстрообразный радиатор с тремя чугунными вентилями  и  двумя  безобразными
штырями, а также остов печи с изразцами.
   Я прошлась беглым взглядом по стенам, но не они интересовали меня.  Вышла
на середину комнаты, прикинула расстояние  до  кресла  и  отодвинулась  чуть
дальше к окну. Здесь.
   Я  не  прочь  познакомиться  с  симпатичным   привидением,   какой-нибудь
троюродной прабабкой, грешная душа которой не может успокоиться и бродит  по
дому. Тетя клянется, что бродит. Но я не склонна полагаться  на  ее  клятвы,
особенно  спиритического  свойства.  Хотя  стоит,  наверное,   учесть,   что
подходящая троюродная прабабка у меня имеется. Ну то есть имелась. Звали  ее
Амалией Ивановной Востриковой.
   Восемнадцатилетней    вспыльчивой    барышней,    любящей     посмеяться,
помузицировать, но больше всего потанцевать и  покрутиться  перед  зеркалом,
обожающей с какой-то стати Чернышевского с его новыми людьми  и  снами  Веры
Павловны, Амалия удавилась, когда ее соблазнил и бросил бравый поручик,  имя
которого  семейное  предание  не  сохранило.  Трагедия  произошла  в   нашем
многострадальном  доме,  может  быть  даже  в  той  его  части,  где  сейчас
располагается библиотека. Так что фамильное привидение  выглядело  бы  здесь
вполне уместно.
   Но то, с чем мне довелось столкнуться, не  было  призраком,  хотя  кто-то
очень хотел, чтобы я так подумала. Признаться, я совсем было  собралась  так
подумать, но меня смутил запах,  а  призраки,  насколько  мне  известно,  не
пахнут. Одурманенный мозг - или это была интуиция? - все-таки сумел  послать
сигнал  опасности,  сложив  воедино  сладковатый  запах,  головокружение   и
стремительно наваливающуюся тяжелую дрему. Это меня и спасло. Если бы сигнал
пришел чуть позже, я бы, боюсь, не смогла и пальцем шевельнуть. И кто знает,
может, сама стала бы призраком и бродила по дому напрасно загубленной  и  не
отмщенной душой.
   Еще меня смутило ритмичное пыхтение. Где-то я слышала этот  звук  раньше,
но не могу вспомнить где.
   Что-то связанное то ли с гаражом, то ли с машиной, то ли...
   Нет, не помню, - сдалась я.
   Я пристально всмотрелась в пол и не нашла изъянов. Не доверяя  глазам,  я
простучала каждый сантиметр, потом сходила на кухню за ножом и с его помощью
попыталась отковырнуть широкие паркетины.
   Напрасный труд - сидят прочно. Собрав отчаянно  сопротивляющуюся  волю  в
кулак, забралась на шаткую стремянку и осмотрела потолок. Ничего не понимаю.
Неужели все-таки привиделось,  а?  Отказываюсь  понимать.  Я  сосредоточенно
потеребила кончик носа. Н-да, дела...
   Кажется, все осмотрела. Больше мне здесь  делать  нечего.  И  я  покинула
библиотеку, терзаемая сомнениями.
   Больше вплоть до самого вечера делать нечего. Если все пойдет  по  плану,
то на исходе дня я встречусь  с  чистым  ручьем  сокровенного  знания.  Так,
кажется, назвала Ванду тетя?
   Эх, тетя... Наивная и доверчивая... О  романтике  загробного  мира  я  ей
загнула, чтобы растрогать, нагло подлизаться и заставить свести с Вандой.  Я
добилась  чего  хотела.  За   завтраком   тетя   сообщила,   что   Ванда   с
благосклонностью отнеслась к протекции, но прежде чем она даст окончательный
ответ, я должна пройти собеседование  и  доказать,  что  мной  движет  нечто
большее, чем праздное любопытство. Вот и  хорошо.  Вот  и  чудненько.  Ванда
будет экзаменовать меня по части оккультизма, а я тем временем присмотрюсь к
ней, прикину, что за человек, можно ли  доверить  ей  тетину  психику.  Тетя
такая впечатлительная, такая  доверчивая,  обмануть  ее  -  что  два  пальца
облизать. Сама убедилась.
   Безусловно, Ванда обманывает тетю, вопросов нет, но  может,  она,  как  и
Натка, без потайного кармана, - прежде чем обмануть, обманывается сама. Я же
дружу с Наткой - и ничего, даже довольна. Может, и за  тетю  волноваться  не
стоит. Но я должна убедиться, иначе мамуля... Страшно подумать...
   Итак, надо убить время до вечера,  если,  конечно,  никто  не  попытается
убить меня раньше вечера.
   "Никто" - это, конечно, ширма, простой оборот речи, я знаю кто этот самый
"никто".
   Знаю, но лучше было бы не знать. Какого лешего я сунула нос в  это  дело!
Кто просил?.. Поздно, слишком поздно раскаиваться и отступать, уже ничего не
изменишь. От этих мыслей можно сойти с ума.
   Попробую придумать себе занятие, чтобы отвлечься.
   Читать не хочется, сидеть  сиднем  и  подозревать  Андрея,  переливая  из
пустого в порожнее, кажется верхом идиотизма, ждать Макса,  прислушиваясь  к
шорохам за дверью, нет  сил,  мерцающий  экран  телевизора  навевает  скуку,
бесцельная прогулка по городу не впечатляет. Жаль, что я  не  умею  вышивать
гладью. Очень бы пригодилось.
   Честно говоря, вчера мне очень хотелось сыграть в "американку";,  но  при
Кшысе я постеснялась. Он -  мастер,  это  сразу  видно.  По  тому,  с  какой
элегантной небрежностью он кружил вокруг зеленого стола и закатывал  шары  в
лузу. Я играть не умела, но любила. Такое вот несовпадение. Кий  пренебрегал
мной, а нахальные шары издевались  и  летели  совсем  не  туда,  куда  я  их
посылала. Но я надеялась, что когда-нибудь приручу мерзавцев. Я сделаю  это,
клянусь мамой!
   И я отправилась проторенной тропой в  бильярдную.  Для  разогрева  выпила
пива, наблюдая за  неспешной  игрой  профессионалов.  Потом,  не  вставая  с
насиженного места, поискала лоха, достойного меня. В табачном дыму мелькнула
женская фигура, очень похожая на кузинину. Показалось, что ли? Такой  кумарь
- не разглядишь и собственной груди. Да нет, откуда ей здесь  взяться...  Не
знаю, о чем подумали вы, я имела в виду кузину.
   Ко мне подошел импозантный мужчина, одетый, несмотря  на  жару,  в  белую
"тройку"; и белую широкополую шляпу,  которая  полностью  закрывала  верхнюю
часть его лица. Открытой  для  обозрения  оставалась  глубокая  вертикальная
ложбинка, разделяющая подбородок надвое. Интересно, как он бреется?
   Мужчина в "тройке" только что красиво разделал  седовласого  грузина.  По
всему - особенно по грузину, - было видно: мужики играли по  крупному.  Нет,
это не для меня. Чтобы избавиться от профи, я предложила смехотворную ставку
- сто рублей. Но, к моему удивлению, он согласился. Эх, была-нибыла.
   Нибыла. Я проиграла. С треском.
   А дело было так. Сначала  "тройка";  с  легкостью  закатила  четыре  шара
подряд, лишая меня возможности поработать  кием,  и  споткнулась  только  на
пятом ударе. Со свойственной мне подозрительностью я решила, что он сыграл в
поддавки, потому что  такой  детский  шар  даже  я  смогла  бы  достать.  Но
раздумывать над странной тактикой "тройки"; было некогда - долгожданный  ход
перешел ко  мне.  Поначалу  все  складывалось  хорошо,  и  мой  "полосатик";
покатился точно в цель - е-хо! Но потом случилось ужасное. Мой шар влетел  в
черный и отправил его в лузу вместо себя. Амба.
   Позорище. Хорошо, что не стала играть при Кшысе.
   Мы с "тройкой"; обменялись шутками, я расплатилась и собралась уходить.
   - Заходите еще, - любезно пригласила "тройка";, - Сыграем.
   - Зайду, - легкомысленно пообещала я.
   Обычно бильярдные профи пренебрежительны к лохам. Они - высшая каста, мы,
стало быть, - низшая.
   И мостов между нами не существует.
   Наверное, я сногсшибательно выгляжу. Ни чем иным любезность  "тройки";  я
объяснить не могу.
   Покинув прокуренный  павильон,  я  с  упоением  вдохнула  свежий  воздух.
Медленно прошлась вдоль  развалин  древней  монастырской  стены.  Продралась
сквозь крапиву и потрогала каменную кладку. Невероятно.
   Чудится, что токи столетий щекочут кончики пальцев. Оторвавшись от стены,
вышла на центральную аллею, где гуляли мамаши с  колясками,  карапузы  обоих
полов, возбужденные беготней, пронзительным визгом и взаимными  тумаками,  и
где променадили бдительные бабули. Возле фонтана скормила  бублик  ожиревшим
от наглости голубям. Сама  поклевала  -  два  шоколадных  и  одно  ванильное
мороженое.  После  чего  захотелось  пить.  Выдула  два  стакана   лимонада,
невзначай  любуясь  окрестностями.  Но  соглядатая,  который  опять   прилип
взглядом к моему хребту, вычислить  не  смогла.  Невидимка.  Или  ментальный
глюк. Андрей прав: пора лечиться.
   А до вечера также далеко, как до счастья.
   Время растянулось, как резинка  от  старых  семейных  трусов.  Вчера  оно
неслось, подстегнутое  лихим  куражом,  секунды,  дурачась,  наскакивали  на
секунды,  сшибались,  падали,  образуя  кучу-малу,  и  недремлющая   корова,
дождавшись, когда секунды собьются в кучу побольше,  слизывала  их  шершавым
языком. Сегодня  ткань  времени  расползлась,  между  секундами  разверзлись
мрачные бездонные пустоты, в которые легко провалиться и сгинуть навеки. Ох,
что-то будет завтра... Если, конечно, завтра для меня наступит. Нехорошие  у
меня предчувствия, нехорошие. Типун на язык.
   Повинуясь внезапному порыву, я пошла  на  кладбище.  Подойдя  к  воротам,
услышала пение. Дрожащий  голосок  выводил  "люди  гибнут  за  метал"  двумя
октавами выше положенного. Я подкралась к колючим зарослям шиповника,  из-за
которых слышалось пение, и осторожно раздвинула ветки. На каменном  парапете
спиной ко мне сидела девушка, одетая в  светлую  ночную  рубашку  с  мелкими
розовыми цветочками. Ее густые волосы  огненно-рыжим  потоком  струились  по
плечам и спине.
   - Нимфа, - охнула я.
   Она  грациозно  оглянулась.  Я  охнула  повторно.  Левый   глаз   девушки
беспрестанно наполнялся слезами, как  будто  она  оплакивала  несовершенство
мира, а правый смотрел открыто и радостно. Янус.
   Она спрыгнула с парапета и замерла напротив меня, готовая в любую секунду
сорваться и  убежать.  Я  тоже  замерла,  боясь  спугнуть  ее.  Она  несмело
улыбнулась, я разделила пеструю  охапку  полевых  цветов  на  два  приличных
букета и один протянула нимфе. Она схватила его и  вдруг  бросилась  бежать,
петляя между крестами...
   - Вот и я, - сказала я, зажигая лампаду. Мой голос прозвучал глухо, как в
склепе. Хотя это сравнение здесь не уместно.
   - Всем привет. Надеюсь... вы меня слышите...
   Я долго сидела, прислушиваясь к тишине, переполненной смыслом. Мысли, как
гладкая прибрежная галька, увлекаемая пенным прибоем, лениво  перекатывались
туда-сюда, оставляя монотонное  шуршание  в  ушах  и  горьковато-солоноватый
привкус во рту. Расставив свежие цветы и попрощавшись, я вышла на свет.
   Перед дверью часовенки сидела  рыжеволосая  нимфа.  Я  спрятала  ключ  на
место, повернулась, медленно, чтобы не вспугнуть, подошла к ней и спросила:
   - Как тебя зовут?
   Ее взгляд, устремленный на меня, ничего не выразил. Может, плохо  слышит?
Я показала пальцем на себя и четко произнесла, повышая голос:
   - Меня зовут Ника. А тебя?
   Она снова не отреагировала.
   - Ты хорошо поешь, - грубо польстила я, но она не клюнула.  Я  не  знала,
что сказать еще, но повернуться и уйти было неудобно. Дурацкая ситуация.
   - Где ты живешь? Давай, я  отведу  тебя  домой.  Молоденьким  хорошеньким
девушкам нечего делать на кладбище. Пойдем?..
   Я протянула руку. Нимфа легко вскочила и одним махом отпрыгнула  от  меня
на полтора метра.
   - Пойдем, - позвала я.
   Она засмеялась, и ее звонкий голосок рассыпался на сотни колокольчиков.
   - Пойдем! - позвала я настойчивей.
   Продолжая смеяться, она побежала вглубь кладбища, быстро перебирая босыми
ногами. За ее спиной металась полыхающая на солнце грива. Я  долго  смотрела
вслед. Когда нимфа скрылась из  вида,  я  пожала  плечами  и  направилась  к
выходу.
   Легкий ветерок нехотя забавлялся желтеющими листьями берез.  Вдруг  среди
тихого шелеста мне послышался зов колокольчиков:
   - Ника.
   Остановилась и огляделась: плиты, кресты,  цветники,  гравийная  дорожка,
березовая аллея, старая  церковь,  забор.  И  никого.  Прислушалась  -  нет,
показалось, глюки. Дошла до  будки  смотрителя,  остановилась  и  нагнулась,
чтобы завязать развязавшийся шнурок.
   - Ни-ка!
   Нет, не глюки. А, - догадалась я, - она дразнит меня. Сделаю вид, что  не
слышу.
   - Ни-ка! Ха-ха-ха-ха-ха, -  заливисто  радовались  колокольчики.  Еще  ни
одному человеку на свете я не доставляла такой острой радости.  Ну  и  пусть
себе радуется.
   Разобравшись со шнурком, я встала - никого, как и  следовало  ожидать,  и
вышла за ворота.
   - Ника!
   Я обернулась. Левый глаз нимфы утонул в лезах.
   - Ни-ка.
   Нас разделили кладбищенские ворота.
   - Ни-ка-ни-ка-ни-ка-ни-ка... - беспрерывно звенели бубенчики, сопровождая
мой спуск под гору.
 
*** 
 
   Я шла быстро, почти бежала. Резко свернув  со  Строителей  коммунизма  на
Школьную, налетела на  мальчишку,  который  накачивал  насосом  заднюю  шину
велосипеда.
   П-ш... П-ш... - вырывался из насоса знакомый ритмичный звук. Я оцепенела.
Вот оно! Вспомнила!
   Кое-что проясняется: так дышало оно, не случайно мысли  вертелись  вокруг
гаража. Так и думала, что все дело в технике.
   Вернувшись домой, я обнаружила, что Макс не вернулся.  Я  обещала  Андрею
сутки, а раз обещала - надо ждать. Невыносимо.  Макс,  ну  где  ты?!  Быстро
домой!
   Поразмысл