звенели  веселые  колокольчики.   Жуткое,   доложу,
зрелище. Только что ее проткнули стилетом, кровь на сорочке еще не  засохла,
а она знай себе заливается. Я повалилась на землю, давясь безумным  хохотом,
в котором было все что угодно, кроме веселья.
   - Ой... ой... не могу... плохо...
   Рядом со мной упала Паша и, подражая мне, принялась кувыркаться в пыли:
   - Ой.. ой...
   Подошел Николаша, нагнулся, сгреб меня в  охапку,  приподнял  высоко  над
землей, и встряхнул так, что все стало на место. Я с облегчением икнула.
   - Спасибо, друг.
   Потом он поднял на ноги Пашу, отстегнул от пояса холщевую сумку, протянул
мне и коротко бросил:
   - Перевяжи ее.
   В сумке оказалась походная аптечка.
   - Николаша... - увязалась я за ним, - Скажи, откуда у тебя автомат?
   - Это трофей.
   - Какой еще трофей?! - в ужасе воскликнула я.
   - Один мерзавец дал поиграть.
   - Надеюсь, ты играл осторожно, - буркнула я.
   Он хмыкнул в ответ. И это его хмыканье мне очень не понравилось. И еще. Я
заметила, что и Кшысь, и Николаша, все это время были в перчатках. Замерзли,
что ли? Думай, что хочешь. Ох уж эти мужчины, просто беда с ними. Все  Натке
расскажу. Пусть сама разбирается.
   Павел стоял в окне и  издали  наблюдал  за  нами.  Николаша  поманил  его
пальцем и вручил подошедшему юноше резиновую дубинку:
   - Слушай,  друг,  я  тут  еще  пошукаю,  а  ты  карауль  этих.  Если  кто
прочухается, ты его маленько того...
   Ребята устали, пусть отдыхают.
   Нечего  сказать,  повезло   Натке   с   возлюбленным   -   заботливый   и
незлопамятный.
   Опасливо  взяв  дубинку  двумя  пальцами,  качающийся  на   ветру   Павел
отправился на обход.
   Опустившись на землю, я перевязывала Пашину шею, ловя на  себе  тревожные
взгляды женщин, затянутых в черное. Ну  что,  гражданки,  а  с  вами-то  что
делать прикажете?.. Подожду Николашу, и вместе с ним решим.
   Моя нимфа явно  не  понимала,  чего  от  нее  хотят.  Дело  с  перевязкой
затягивалось.
   - Сиди спокойно, - нервничала я.
   Она срывала повязку и рвалась убежать. Горе мне с ней.
   - Это шарф, понимаешь? - втолковывала я, - Красиво, понимаешь?
   Пришлось сооружать из бинта бант.
   Рядом, всего в  нескольких  десятках  метров,  потрескивал  пожар.  Пламя
резвилось, с шумом обрушивались балки, но дело естественным  образом  шло  к
развязке. Вспомнив о коне, я подумала, что надо бы его найти  и  перевязать.
Санитарка из меня никудышная, но надо попробовать. Когда-то и он  был  милым
ребенком, лежал в люльке и дул пузыри. Когда-то он не был конем.
   - Ника, - подошел к нам Павел, - Там те, с кем мы были в одном бараке.
   Оказалось, что Николаша, не мудрствуя лукаво, сгреб в одну кучу и повязал
всех, кто под руку попался, - и палачей, и их жертв. Простой парень Николаша
уравнял всех. Сбылась, наконец, мечта пламенных  революционеров  о  всеобщем
равенстве и братстве. Не хватает только свободы. Но всем сразу.
   Мы прошли вдоль шеренги. Павел по пути разъяснял, что те, кто  в  хаки  и
сапогах - кони, в робе - узники, в черных балахонах  -  слуги.  Чем  светлее
балахон, тем выше социальный статус коммунара. Ага!.. - вспомнила я  одеяние
Ванды. В главном я не ошиблась. Жаль, что Ванда отсутствует.  Я  бы  ее  так
подравняла...
   В честь знакомства.
   - А главный кто? - поинтересовалась я.
   - Пана  я  никогда  не  видел.  Зато  этот,  -  Павел  легко  пнул  ногой
нокаутированного молокососа, - Его  правая  рука.  Я  слышал,  его  называли
Гоутом.
   -  Как  ты  сказал?  -  переспросила  я,  вспомнив  рисунок  на  полу   в
обсерватории.
   - Гоут. По-английски Гоут - козел.
   - ...Сама знаю, что козел.
   Улучив момент, когда я, задумавшись, перестала  краем  глаза  следить  за
ней, Паша сорвала с шеи бант и  бросилась  бежать.  Плутовку  выдала  ветка,
которая хрустнула  под  ее  ногой.  Несносная  девчонка!  Я  что  есть  мочи
припустила за ней. Обежав административный корпус, она поднялась по ступеням
и скрылась в дверях, но я не отставала. На ближайшие два месяца  физ-зарядка
отменяется. Хватит с меня нагрузок, не резиновая.
   Влетев в вестибюль, я заметила  Кшыся,  перебирающего  на  полу  какие-то
бумаги. Он проводил нас странно-отсутствующим взглядом.
   А Пашу неудержимо тянуло на кухню. Мне тоже хочется есть,  между  прочим,
но я себя сдерживаю.
   Обогнув плиту и разделочный стол, девушка подлетела к стене,  рванула  на
себя крышку мусоропровода и мгновенно ушла в трубу вперед ногами. Только  ее
и видели. Последним мелькнул рыжий хвост.
   Она - божий человек. Ей все можно. Не полезу. Хватит с  меня.  Полежу  на
травке, косточки на солнце погрею, помечтаю о  тихой  благородной  старости,
коротаемой где-нибудь в дождливой  английской  глуши  (мечтать  не  вредно),
потому что в наших краях старость и  благородство  суть  вещи  несовместные.
Старость у нас вообще ни с чем не совместна.
   Я съехала по вонючей трубе (красоту ничем не испортишь) и упала в  бак  с
мусором. Опять подвал. И снова подвал. И еще раз подвал. Ненавижу. Хочу хотя
бы разочек попасть на чердак.
   Прямо надо мной горела тусклая лампа. Цивилизация. Это я уважаю.
   Послышалось злобное рычание, протяжный  вой  и  подтявкивание.  Зверинец.
Откуда в подвале взяться шакалу? Я осторожно выглянула из бака.
   По полу катался клубок, состоящий из рук, ног  и  лисьего  хвоста.  И  ни
одного шакала.
   - Ника, Ника, где вы? - орал наверху Кшысь.
   Паша извернулась и, перестав рычать,  вцепилась  зубами  в  жилистую  шею
противника, которого мне никак не удавалось разглядеть. Она рвала и кромсала
живую плоть, которая издавала нечеловеческие звуки.
   Взбесилась. Матерь божья, девчонка взбесилась!
   - Ника, ответь! - вопил сверху Кшысь.
   Рванувшись, я опрокинула бак и вместе с мусором высыпалась наружу.
   - Паша! Паша! Мы здесь, Кшысь! На помощь! Пашенька, перестань, -  жалобно
умоляла я, опасливо подбираясь к дерущимся то с одной стороны, то с  другой,
чтобы не зашибили в азарте. Наконец, изловчившись,  я  схватила  девушку  за
босую ногу и принялась оттаскивать от чего-то белого и хрипящего. Куда  там!
Мне бы ее годы, а заодно и ее силу. Нимфа  лягнулась  -  я  отлетела  далеко
назад и упала навзничь, со всей дури напоровшись затылком на каменный пол.
   - Ника! Ника! Где вы? Ника!
   Я  приподняла  голову.  Звенит  и  кружится.  Увидела,  как   в   стороне
взметнулась белая рука и с силой  обрушилась  вниз.  Еще  раз.  И  еще.  Мне
показалось,  что  раздался  хруст.  Борьба  прекратилась.  Человек  в  белом
поднялся, изрыгая непечатные  проклятия,  подобрал  с  пола  белую  шляпу  и
нахлобучил ее до бровей. Подошел, наклонился надо мной, капая чем-то теплым.
Я попыталась улыбнуться ему и приветливо  поздороваться,  но  перед  глазами
мельтешили белые мушки, которые ужасно мешали. Кыш, противные,  кыш!  Однако
глубокую ложбинку на его подбородке я рассмотрела.
   "Заходите еще, поиграем. Поиграем... поигра... игра.."
   "Тройка" возложил прохладную  ладонь  на  мой  звенящий  лоб,  и  затылок
вторично вошел в камень.
   То, что происходило потом, помню отрывочно. Вот лежу в траве,  надо  мной
вращается облако.
   "Хорошо, что не подо мной", - думаю я и проваливаюсь  в  глубокую  черную
яму. Потом вижу свое отражение в  Пашиных  слезах,  вижу  рыдающую  в  голос
Натку, растроганного учителя, который обнимает смущенного  Павла.  В  общем,
плачут все. Уйдите, люди, мне муторно. Яма. Слышу  оглушительное  "предлагаю
всем сдаться, территория окружена". Я бы  и  рада  сдаться,  только  крупные
Пашины слезы прибили меня к земле - не встать.
   Вижу, как Николаша с Кшысем поспешно бросают оружие в общую кучу, срывают
с рук перчатки и кидают  их  в  пламя  затихающего  пожара.  Черный  провал.
Чувствую, как меня несут на носилках, что равносильно круизу  по  штормящему
океану, стискиваю зубы, чтобы не дать выход морской болезни. Вижу  Николашу,
оттаскивающего напрыгивающих на меня Андрея с Пашей. Я  вижу  все,  но,  как
водится, ничего не понимаю.
 
*** 
 
   Измерив собой глубину всех ям, трещин и расщелин, я  пошла  на  поправку.
Нелегкое это дело, но врач утешил, сказал - повезло. Затылок разбит в кровь,
зато череп остался цел, ни одной трещинки.  Кость  -  да,  косточка  у  меня
крепкая, купеческая, но содержимое... Я просилась выписаться раньше, уверяя,
что сотрясение - это естественное состояние для  моего  мозга,  но  врач  не
поверил. Сказал, так не бывает. Наивный.
   Лежа на больничной койке, я устала, как не уставала никогда в жизни.  Все
развлечения, которые мне были позволены, - это телевизор на  сорок  минут  в
день (причем, никаких новостей) и тщательно отфильтрованные  и  дозированные
посещения. Кроме тети Лизы и Нюси с кастрюльками, судками и баночками ко мне
никого не допускали, да и тех выгоняли при первой возможности.  Разговоры  о
том, что произошло в  "Акрополе"  после  инцидента  в  подвале,  пресекались
безжалостно.  Врач  ясно  сказал,  что  любые  эмоции  губительны  для  моей
черепушки, и не в меру послушные родственники беспрекословно подчинились его
предписанию. Хочу спросить его: а выслушивать тетиты  причитания  по  поводу
моего здоровья не губительно? А лежать в неведении не  губительно?  Странный
этот врач какой-то... Не дает ответа.
   Я сделала вывод, что мечтать все-таки вредно, потому что мечты сбываются.
Раньше, по глупости, я мечтала  о  тишине  и  поке.  Нате  вам:  получите  и
распишитесь. Наступила долгожданная расслабуха, растянутая на  двадцать  три
часа в сутки (за вычетом тетиных  посещений).  Скука,  доложу  я,  смертная.
Хорошо, хоть думать не запретили. Вот я и думала, напрягая  уцелевшие  после
встряски серые клеточки, и весьма преуспела в этом занятии.  Вспомнила  даже
то, чего никогда не знала. К примеру, таблицу умножения, начиная с шестерки,
и второй закон термодинамики. Или это первый...  Или  второй?  Или  одно  из
двух.
   Справедливости ради надо отметить, что  персонал  больницы  обращался  со
мной как с писаной торбой - не знал, чем и как ублажить.  Я  было  подумала,
что с медицинским обслуживанием случилось что-то сногсшибательное. Ну рынок,
реформы и все  такое...  Оказалось,  что  не  реформы  и  не  рынок.  Ларчик
открывался совсем с другой стороны. Ясноглазая сестричка Алена, взяв с  меня
три обещания не проболтаться, рассказала шепотом,  опасливо  посматривая  на
дверь, что сестра главврача, пропавшая без вести четыре месяца  назад,  была
возвращена из Акрополя в лоно семьи. Она уверяет, что сделала это я.  Начнем
с того, что не я, а Паша. Я направилась в противоположную сторону, это  Паша
притащила  меня  к  бараку,  но  все  лавры   достались   мне   одной.   Нет
справедливости  на  свете.  Причем  лавры  в  моем  случае  имели  осязаемое
выражение: мне  выделили  отдельную  палату,  выдали  персональный,  хоть  и
старенький телевизор, меняли белье - внимание!  -  каждый  день  (я  думала,
такого не бывает) и тайком от остальных подкармливали.
   Но Нюсю это не останавливало. Четыре раза в день с  точностью  до  минуты
она снабжала меня  диетическим  питанием  -  творожками,  кашками  и  прочей
лабудой, а мне хотелось настоящего бифштекса с  кровью.  Странно,  раньше  я
предпочитала хорошо прожаренное мясо.
   Два раза приходил следователь снять показания и рассказывал,  что  лагерь
закрыт,  сейчас  там  работает  целая   группа   криминалистов.   Неожиданно
акропольское дело приобрело широкую огласку, о нем раструбили газеты, и  сам
генеральный прокурор  снизошел  до  того,  что  взял  его  под  свой  личный
контроль. Впрочем, генеральные приходят и уходят, периодически на них  самих
заводят дела. Так что... О  каком  контроле  может  идти  речь,  когда  надо
готовить запасные аэродромы  и  бункеры?..  Чисто  по-человечески  их  можно
понять, если поднатужиться.
   Поскольку врачебные предписания отскакивали от следователя как  то  самое
от танковой брони, беседы с ним стали единственной отдушиной  в  скудной  на
впечатления больничной  жизни.  Докатилась,  ексель-моксель.  Дальше  падать
некуда. Пора к монашкам.  Чувствую,  что  заждались,  родимые.  Только  одно
обстоятельство способно свести жирное пятно с моей погубленной репутации:  я
не была ни в здравой памяти, ни в твердом рассудке. Я  вообще  не  была.  То
есть была, но как будто и не была. Врач засвидетельствует, если потребуется.
   Так вот, Хмурый подтвердил мои опасения, что трудовая коммуна - не более,
чем ловкое прикрытие.
   Забыв о прежних обидах, я обратила его внимание на козлов  и  рассказала,
при  каких  обстоятельствах  сталкивалась  с  ними  раньше.  Оказалось,  что
следователь и без козлов все  понял.  Николаша  сдал  ему  всех  отловленных
акропольцев, а Кшысь  -  уцелевшую  часть  акропольского  архива,  благодаря
которому были установлены особо изворотливые субъекты, счастливо  миновавшие
построение возле флагштока. В  результате  Хмурый  был  увешан  свидетелями,
пострадавшими и подозреваемыми, как персидская княжна шелками  и  жемчугами.
Они (свидетели) поведали  много  чего  интересного.  Подобревший  от  обилия
показаний и неопровержимых улик Хмурый благоразумно отстал от Макса и даже -
о! - поделился со мной кое-какими фактами и соображениями. Из  благодарности
за то, что большую часть их работы сделала я, мог бы рассказать, конечно,  и
побольше, но,  что  поделаешь  с  этими  мужчинами,  пришлось,  как  всегда,
довольствоваться малым и забыть о гипотетической благодарности. Это поначалу
кажется несправедливым и невыполнимым, но к тридцати годам привыкаешь.
   Мне удалось вытянуть из Хмурого следующее: секту имени  трудовой  коммуны
придумал некто Пан, личность абсолютно темная и глубоко  законспирированная.
Кто таков, откуда - не известно, но следователь не  теряет  надежды.  Ну-ну,
поживем - увидим...
   Напуская спиритического тумана, Ванда заманивала доверчивых  новобранцев,
которые затем поступали в полное распоряжение Гоута. Хорошо, хоть этих  двух
субчиков удалось задержать: присмиревшего Гоута сдал Николаша,  а  вскоре  и
мадам Ванду вытащили под белые рученьки из тепленькой постельки. Но я  снова
забежала вперед, так никуда не  годится,  попробую  изложить  с  начала,  по
порядку и внятно.
   Попробовать - оно можно, правда, результатов я не гарантирую.
   Итак,  в  самом  начале  коммуна  пополнялась   исключительно   за   счет
добровольцев. Мало ли на свете слабых, неуверенных людей, которые пойдут  за
любым, кто их позовет, кто даст им цель и подобие надежды.
   Давно им никто ничего не давал, а сами они взять были не в состоянии. Эти
люди, многократно  кинутые  государством,  оказавшиеся  запертыми  в  родном
городке, как  в  ловушке,  без  стабильной  работы,  социальных  гарантий  и
понимания, что происходит вокруг, без веры и воли, без уличного освещения, в
конце концов, и прочих привычных благ цивилизации, зато с полной свободой  -
иди с глаз долой куда хочешь: хочешь, направо - в огороды, хочешь -  налево,
к Тьмаке, а хочешь - сиди себе дома, пей горькую, плюй в  потолок  да  гоняй
тараканов по стенам, и некому им поплакаться  в  жилетку,  вокруг  такие  же
брошенные и кинутые, а до президента не доплачешься, так вот эти люди  легко
поддались на искушения, которые предлагала Ванда, в виде принципиально  иных
условий  жизни:  без  свобод,  со  скудной,  зато  гарантированной   пайкой,
одинаковой робой, чтобы не плодить зависть,  и  общинностью.  Словом,  добро
пожаловать в прошлое, дорогие товарищи.
   Мошенникам не пришлось изобретать давно изобретенный велосипед. Все  это:
и пайка, и роба, и общинность, - у нас уже было,  однако  история  -  плохой
учитель, она вообще не учитель. И не доктор.
   Но это лишь внешняя  сторона  дела,  а  по  существу  "Акрополь"  являлся
фабрикой средних размеров по изыманию  кошельков  у  не  в  меру  доверчивых
граждан.  Попадая  в  коммуну,  адепты  официально  отказывались  от   всего
недвижимого и движимого имущества в пользу преступной троицы - Пана, Гоута и
Ванды. Адептов заверяли, что все свое они получат назад, как только надумают
вернуться к прежней жизни, да только ни один из них не вернулся -  не  дали.
То есть двери коммуны открывались только в одну сторону, на вход.
   Когда поток добровольцев пошел на спад, главари секты, почувствовавшие  к
тому моменту полную безнаказанность,  стали  ипользовать  гипноз,  шантаж  и
другие примочки, чтобы постоянно пополнять число подданных, а за их  счет  -
свои кубышки. Я думаю, что преступники собирались выжать из Озерска все, что
можно, и быстро свалить подальше, куда-нибудь на Лазурное побережье.
   Со временем некоторые коммунары прозревали, разочаровывались, бунтовали и
в итоге, как Павел, оказывались в  бараке  с  парашей  на  полу,  а  кое-кто
отправлялся  на  кладбище,  но  многие  избежали  этой   участи   -   как-то
приспособились,  найдя  удобоваримый  компромисс  с  совестью,  гордостью  и
честью.  Были  и  такие,  кто  с  удовольствием  втянулся   в   предложенные
обстоятельства. Например, конь, о котором рассказывал Павел.
   Но и это еще не все. Мошенники внушали своей  уставшей  от  разочарований
пастве, что мир изначально устроен не правильно, поскольку населен  не  теми
богами и обременен невыполнимыми заповедями. "Очистим мир, освободимся  сами
и встретим нового Миссию," - говорили они.
   Дневная жизнь рядовых акропольцев проходила в рабском труде и  строжайшем
воздержании от еды и  полноценного  сна.  А  поздним  вечером  изнуренных  и
отупевших людей сгоняли на пяти-шестичасовые бдения, которые  сопровождались
наркотическими возлияниями, самоистязанием рядовых  коммунаров,  ритуальными
плясками и жертвоприношениями.
   - Ужас, - ахнула я, но следователь меня утешил  -  сказал,  что  жертвами
были специально откормленные  для  такого  случая  голуби  или  цыплята.  Им
сворачивали шеи и пили их теплую кровь.
   - Ужас.
   И никто не убедит меня в обратном.
   Главный ритуал,  на  котором  выбиралась  очередная  невеста  для  нового
миссии, земными воплощениями которого была назначена троица - Пан с Гоутом и
натуральным козлом, вымазанным фосфоресцирующим составом, проходил один  раз
в неделю. Начиналось  жуткое  действо  с  поклонения  земным  воплощениям  и
молитв, а заканчивалось групповыми оргиями.
   Словом, Пан с Гоутом оттягивались во всю,  не  только  обогащаясь,  но  и
реализовывая свои больные фантазии.
   Жанна - та самая девочка из обсерватории,  к  счастью,  выжила.  Мерзавцы
вкатили ей большую дозу морфия, и она ничего не помнит, кроме  своих  жутких
наркотических глюков. Не знаю, что в данном случае лучше - галлюцинации  или
действительность. Девочка потеряла не так много крови, как могло  показаться
на первый взгляд. Как установила экспертиза,  кровь  на  простыне  имела  не
человеческое, а, предположительно, куриное  происхождение.  Жанна  оказалась
дочерью одной из коммунарок, которая добровольно привела свое чадо в  секту,
сознавая, что за этим последует. Я схватилась за голову. Мама мия! Вот  кого
отдать бы на растерзание психиатрам! Хмурый согласился, сказал, что так  оно
скорее всего и будет, но после суда. Ну-ну, посмотрим, если доживем.
   Мистера Крыса по моей наводке нашли в бильярдной. Он оказался генеральным
директором  фирмы  "Акрополь",  которая  получала   доходы   с   бильярдной,
шашлычной, игровых автоматов, десятка торговых палаток и  трудовой  коммуны,
проходившей по документам как цех по  пошиву  рабочей  одежды.  Впрочем,  по
результатам  финансовой   деятельности   предприятие   выглядело   стабильно
убыточным. Известное дело. Кто бы сомневался. Кругом одни  банкроты,  а  ВВП
растет как на дрожжах. Непознанная загадка природы.
   Лично у меня есть на этот счет две теории: либо оно распухает от  голода,
либо растет под воздействием радиационных осадков.
   Хмурому я высказала другое предположение. Что Крыс - подставное  лицо.  И
фамилия у него соответствующая - Крышкин. Мелкая  сошка,  разменная  монета,
котор