ио. --  Может,  Халил
выяснил,  что  Генри  на самом  деле  работает не  на исламистов.  Может, он
выяснил, что тот -- тайный агент адвентистов Седьмого дня.
     -- Ну, тут уж вы выходите за  пределы  всякой вероятности, --  возразил
Фошон. -- Во всяком случае, смею надеяться.
     -- Возьмите Халила, -- предложил Эмилио; -- и все дело раскрутится само
собой.
     -- Во всяком случае, можно будет пришить ему дело, -- подхватил Хоб.
     Обернувшись, Эмилио бросил на него испепеляющий взгляд.
     -- У вас есть на примете кто-то более подходящий?
     -- Нет у меня никого на примете, и вы все еще не нашли марафет.
     -- Должно  быть, Халил  перепрятал  его еще куда-нибудь, -- предположил
Эмилио.  -- В его  квартире нашли  следы кокаина.  Вы  же сами  мне сказали,
инспектор. Когда ваша полиция найдет его, все сразу сойдется одно к одному.
     -- Дело, несомненно, возбудить можно, -- пожал плечами Фошон. -- Что же
до того, что случилось на самом деле... -- он снова пожал плечами.
     -- Ну,  с меня достаточно, -- бросил  Эмилио.  --  Слушайте,  мне  надо
выбираться отсюда. А еще необходимо вещи сложить.
     -- Вы возвращаетесь в Америку? -- осведомился Фошон.
     -- В Нью-Йорк.
     -- А как насчет кокаина, который вы приехали выслеживать?
     -- Ну, сейчас  он уже, наверное,  разлетелся по паре сотен  носов. След
простыл. Где-то выиграешь, где-то проиграешь.
     -- Смахивает на то, что вы жутко торопитесь, -- заметил Хоб.
     -- Я не намерен торчать остаток моей жизни в кафе и  хлебать кофе,  как
вы. -- Эмилио обернулся к  Фошону.  --  Мне всего лишь надо кинуть в чемодан
пару вещей, и  я  еду в  аэропорт.  Инспектор,  был  рад  поработать в вашей
компании. Если когда-нибудь будете в Штатах, загляните ко мне.
     -- Уж будьте покойны, -- натянутым тоном ответил Фошон.
     -- До свидания, Макс, -- изрек Эмилио. --  Будь паинькой. Я снимаю тебя
с крючка. -- Эмилио помахал остающимся и вышел.
     -- Благодарение  Господу,  что этот  человек ушел, -- произнес Макс. --
Никто  не  хочет  перекусить? Я  могу  заказать,  чтобы  принесли  сандвичи.
Инспектор? Хоб?
     И  Хоб,  и  Фошон  пожали  плечами.  Макс  снял трубку  и по-французски
попросил,  чтобы в номер  прислали ленч  на  четверых.  Потом с  пристальным
вниманием выслушал долгое, многословное объяснение и сказал:
     --  Вы можете  прислать хотя бы кофе и круассаны? Великолепно, спасибо.
-- И  положил  трубку. --  Тут  какой-то  праздник.  Повар выходной. Но кофе
прислать могут. Хоб, ты не мог бы зайти  со мной в спальню? Инспектор, вы не
против?
     Фошон снова пожал плечами, выглядя  совсем подавленным. Даже плечами он
пожал как-то вяло.
     -- Хоб, -- сказал Макс. -- Дело обернулось не так, как мы надеялись. Но
я по-прежнему должен  тебе десять тысяч. Пока что заплатить не могу. Но могу
дать тебе это. -- Он извлек из письменного столика портмоне и вытащил оттуда
четыре хрустящих стодолларовых купюры. -- Остальное отдам, как только смогу.
Лады?
     -- Разумеется, лады.
     -- Без обид?
     -- Да какие тут обиды!
     -- Макс, -- окликнул из соседней комнаты  Фошон. -- Тут  служащий отеля
хочет с вами переговорить.
     -- Да скажите ему, пусть поставит поднос куда-нибудь.
     -- Он хочет переговорить с вами лично.
     -- Ну ладно, иду.
     Макс вышел  в гостиную, Хоб за ним.  У  двери дожидался высокий молодой
человек в темном костюме.
     --  Доброе утро,  --  сказал он. -- Я мсье  Лено, помощник  менеджера в
"Синь".
     -- Если это касательно счета, -- ответил Макс, -- то я позабочусь о нем
сегодня попозже.
     --  Нет,  сэр.  Это не  по поводу счета. Хотя вопрос о  нем по-прежнему
весьма актуален.
     -- Тогда чего же вы хотите?
     -- В отель было доставлено послание  Для  вас, сэр. --  Он вручил Максу
фирменный конверт Агентства по  Борьбе с Наркотиками.  Макс  взял конверт, и
служащий удалился.
     Вскрыв конверт, Макс  вытащил единственный  листок  бумаги,  просмотрел
его, потом прочитал внимательнее и фыркнул.
     -- В чем дело? -- поинтересовался Хоб.
     -- Прочти сам, -- он передал бумагу Хобу.
     -- Вслух, если вы не возражаете, -- попросил Фошон.
     -- "Дорогой  Макс, -- зачитал Хоб, -- к тому времени, когда ты получишь
это послание, я  буду на полпути в Рим. Я заключила контракт  с "Ментено" на
демонстрацию осенней коллекции Ариосто. Извини, дорогой, но  все случившееся
весьма огорчительно, и думаю, нам лучше пока что каждому идти своей дорогой.
Спасибо за все. Аврора".
     -- Угу, -- произнес Хоб.
     -- Я тоже, -- подхватил Фошон.
     --  Ага, и  меня  туда  же,  -- подытожил  Макс.  Взял  листок у  Хоба,
посмотрел  на обороте  --  просто  на  случай, если там что-нибудь написано,
затем положил на кофейный столик и снова уселся на диван.
     -- Поток новостей не иссякает, -- прокомментировал Фошон.
     -- Любопытно, что дальше? -- откликнулся Хоб.
     Будто по подсказке, раздался стук в дверь. Все трое переглянулись.
     -- Я уже побаиваюсь продолжения, -- изрек Макс. Стук повторился.
     -- Входите, -- крикнул Макс.
     Дверь  распахнулась.  Официант вкатил сервировочный  столик  с  кофе на
четверых,  круассанами,  тостами  и  единственной  розой  в  тонком  бокале.
Наполнив три чашки, он удалился
     -- Комический антракт, -- пробормотал Макс. -- Кофе, инспектор?
     -- Будьте любезны,  -- согласился Фошон. Некоторое время они в молчании
прихлебывали кофе.
     В  это  время  на улице  поднялся  страшный шум.  Клаксоны и сирены Они
игнорировали  шум,  дожидаясь развития событий.  И  оно  произошло  Зазвонил
телефон.
     -- Вероятно, сообщают, что объявлена война, -- предположил Макс.
     -- Ты не собираешься ответить? -- спросил Хоб.
     -- Пожалуй, можно. Макс снял трубку.
     -- Макс Розен. -- Послушав пару секунд, поднял глаза -- Инспектор, вас.
     Встав, Фошон пересек комнату и взял трубку.
     -- Фошон. -- Послушал секунд пятнадцать, время от времени хмыкая, чтобы
показать,  что не теряет нити. Затем сказал: -- Ладно, Эдуар, скоро буду. --
Он повесил трубку и вернулся к своему кофе.
     На некоторое время воцарилось молчание. Потом Фошон проронил
     -- Вы не собираетесь спросить меня, что там еще такое?
     -- Это не наше дело, -- отозвался Хоб. -- Как по-твоему, Макс?
     -- Думаю, ты прав. Это дело парижской полиции. Мы-то тут при чем?
     --  Очень  хорошо.  Я  вам скажу, --  произнес  Фошон.  --  Звонил  мой
подчиненный  Эдуар. Я  приставил  его  наблюдать  за  апартаментами  мистера
Вазари.
     -- А зачем? -- осведомился Хоб.
     --   Поведение  мистера   Эмилио   Вазари   показалось   мне  несколько
настораживающим.
     -- Вам нужна прямая реплика? -- промолвил Хоб. --
     Ладно, я дам вам прямую реплику.  Что ваш подчиненный Эдуар  сказал вам
только что?
     -- Извините,  это  дело полиции. Нет, прошу прощения, я пошутил. Глупая
шутка, в свете того, что случилось.
     Они молча ждали. Наконец Фошон продолжил:
     -- Эдуар проследил из своей машины, как Эмилио вышел из такси и пошел в
свои апартаменты, выходящие  окнами на фасад  второго этажа. Эдуар прекрасно
видел  взрыв. Им вышибло  окна.  Мистер Вазарн мертв. Вот уж  день  сплошных
сюрпризов.
     -- Подорвался? -- переспросил Хоб. Фошон кивнул.
     -- Вы хотите сказать, что кто-то установил бомбу в его апартаментах?
     -- Смахивает на то.
     -- Что ж, -- проронил Макс. --  Он был довольно неприемлемым человеком.
Не то что я хотел бы, чтоб он отправился  на тот  свет. Тут чувствуется рука
Халила, разве не так?
     -- Почему бы и нет,  -- согласился  Фошон. -- Судя по всему, он наш  по
всем остальным  статьям. -- Он допил кофе и встал.  --  Мне надо идти, чтобы
посмотреть все, что я могу посмотреть. Хоб, вас подвезти?
     -- Пожалуй, к ближайшей станции метро, --  Хоб встал. --  А что это  за
шум на улице?
     С улицы доносилось громогласное пение труб и вопли возбужденной толпы.
     -- Это всего лишь праздник, -- объяснил Фошон.
     -- Какой праздник?
     -- Конечно, День Бастилии.
     -- День  взятия Бастилии, --  повторил Хоб и на мгновение задумался. --
Значит, сегодня четырнадцатое июля.
     --  День  Бастилии приходится  именно  на  четырнадцатое, -- подтвердил
Фошон.
     Хоб подскочил, будто его током ударили.
     -- Что стряслось? -- спросил Макс.
     -- Я завтра должен быть на Ибице! -- вскричал Хоб.
     -- Это и есть день знаменитого traspaso? -- поинтересовался Фошон.
     -- Да! Мне надо вырваться! Инспектор, прошу прощения...

        "ГЛАВА 57"

     Вы только попробуйте попасть во Францию или вырваться из нее где-нибудь
в районе Дня  взятия Бастилии.  Хоб попросил Фошона высадить его  у  стоянки
такси, откуда доехал  до своих апартаментов на бульваре Массена. Бросил пару
вещей в подвернувшуюся сумку, схватил паспорт и поспешил  к своему турагенту
на  проспект  д'Итали.  Агент Хасан  сказал,  что сегодня  попасть на  Ибицу
невозможно; невозможно даже на этой неделе, потому что все билеты раскуплены
на  месяцы вперед. Разве Хоб  не знает, что Ибица  -- самое популярное место
отдыха в Европе,  а  в День взятия  Бастилии начинается  великая миграция из
Парижа?
     Хоб попытался  прибегнуть  к  древнему  решению  всех дорожных проблем:
деньгам. Пообещал Хасану  четыреста долларов,  которые Макс  только что  дал
ему, -- размахивая веером из купюр перед носом агента, -- моля доставить его
на  Ибицу  или  хотя  бы куда-нибудь поближе. Вопрос жизни  и  смерти. Хасан
подозревал,  что это скорее вопрос непреодолимого порыва, но все-таки сел на
телефон, беседуя, споря, увещевая, обманывая, угрожая, очаровывая, умоляя --
словом,  пускаясь  на все  уловки,  идущие  в  ход ради  успеха, если в дело
замешаны  деньги.  Наконец,  пообещав своему другу из агентства  Кука двести
долларов (вдобавок к  четыремстам своим), он  добыл Хобу билет  на чартерный
рейс  до Барселоны, а имя  его было внесено в список очередников,  ожидающих
свободного места на вечерний рейс до Ибицы.
     В аэропорту Орли разыгрывалось  что-то  вроде западной  версии  падения
Шанхая.  Хоб пробился сквозь сомкнутые ряды отпускников,  прорвался в начало
очереди, отыскал  клерка, слыхом не слыхавшего о  его  брони,  и отказывался
тронуться с  места, пока клерк не обсудил этот вопрос со своим начальством и
броня  не  была найдена. И,  наконец, поднялся на борт  самолета.  За  два с
половиной часа полета до Барселоны у Хоба было время оценить свое финансовое
положение. Итак, он взял полторы  тысячи долларов  на расходы в апартаментах
Макса,  две  тысячи  дала  Аврора, дважды  платил  Макс --  один  раз двести
пятьдесят  долларов, а  другой  -- четыреста.  Итого  4150  долларов.  Отдал
Найджелу пятьдесят,  а позднее Найджелу и Жан-Клоду по сто долларов каждому.
Сам  потратил  в Париже около  сотни. Затем четыреста долларов ушли к агенту
Хасану, а еще двести - к другу Хасана из агентства Кука и почти две сотни на
билет  до Барселоны. В общей  сложности тысяча  сто пятьдесят, после чего на
руках  остается  около трех тысяч  долларов.  Недостаточно,  чтобы  оплатить
traspaso,  но, быть может, удастся уговорить адвокатов  допустить  частичное
погашение с частичной  отсрочкой платежа или выпросить  отсрочку хотя бы  на
месяц... Надежда жалкая, но не складывать же лапки заранее!
     В Барселонском аэропорту царило обычное летнее  сумасшествие. Тут удача
покинула Хоба.  Рейс, на  который его поставили  первоочередником,  отменили
из-за   неисправности  двигателя.  Ближайший  рейс,  на  который  его  могли
посадить, вылетал только через четыре дня.
     Но Хоб  все-таки заказал билет.  Пятнадцатиминутный полет стоил  меньше
сотни  долларов.  Затем Хоб  пустился  бродить по  аэропорту, изможденный  и
небритый,  стараясь  что-нибудь  придумать.   И  когда  проходил  мимо  ряда
служебных дверей,  его  взгляд  вдруг  уперся в  надпись на  одной  из  них:
"Каталонский воздушный сервис. Заказные полеты".
     Да! Он переступил порог.

        "ГЛАВА 58"

     Гидроплан   "Сессна"  вынырнул   из  солнечного   сияния  над   городом
Сан-Антонио-Абад, второго  по величине селения  на острове Ибица. День стоял
прекрасный.  Из  Европы  дул  крепкий  северный  ветер,  отгоняя  знаменитый
мистраль и начисто выметая землю,  будто исполинская метла.  Ветер холодный,
особенно для выходных  в середине июля, в самый  пик  туристского  сезона. В
этом году народ потянулся на  Ибицу тысячами, десятками тысяч.  Из Франции и
Германии, из Англии  и  Скандинавии.  Появились  даже  туристы  из Восточной
Европы  и России. Как  ни смешно,  теперь уже  всякий  может позволить  себе
отпуск  под южным  солнышком. Как ни странно, каждый  всякий  решил приехать
именно сюда.
     Царил самый разгар европейского сезона брачного безумия, когда молодежь
всех стран  укладывает свои вожделения в чемоданы и мчится на латинский  юг,
на  Ибицу с  ее  песчаными пляжами, раскиданными  по  острову  дискотеками и
колоритными ресторанчиками,  на Ибицу,  где старый городской  порт  еженощно
превращается в подобие салона мод, на остров столь живописный, что со дня на
день непременно превратится в съемочную площадку целого ряда ностальгических
фильмов.
     Ибица, где  воздух  в июле буквально наэлектризован сексом, где  журчат
винные  реки  и наркотический  туман  воскуряется  к небесам. Где процветают
художественные галереи. Ибица,  имеющая очень много общего с курортами всего
мира,  но  абсолютно уникальная,  подносящая собственный коктейль из больших
денег и нищенского стиля хиппи.
     Гидроплан,  стрекотавший в воздухе над Сан-Антонио, начал снижаться  по
широкой  пологой  спирали.  Прекрасные  люди  с  бронзовой  кожей  на  пляже
Сан-Антонио  не  обращали  на него  особого  внимания. В  воздухе  постоянно
разносился гул самолетов -- по большей части больших аэробусов из Франкфурта
и  Парижа,  Амстердама  и  Милана, мчащих сюда  искателей  удовольствий.  Но
попадались и мелкие самолетики,  потому что с появлением на острове  заезжих
миллионеров  тут  возник   растущий  флот  одномоторных  прогулочных  машин.
Маленький  гидроплан  не  принадлежал  к  этому  классу  авиатехники:   явно
утилитарная модель, небесный трудяга, а  не игрок, воздушное  грузовое такси
из  Барселоны,  готовое  доставить  вас куда угодно,  от  Альп  до Сахары, с
минимумом суматохи,  уклоняясь от радаров, если необходимо, потому что порой
несут  ландскнехтов  нового  времени, готовых взяться  за любую работу и  не
слишком настаивающих на том, чтобы она была легальной.
     И  все же вопрос  оставался неразрешенным: почему именно  этот  самолет
снижается над заливом Сан-Антонио? Если это вылазка контрабандистов, то  они
выбрали неудачное время.  Контрабандисты высаживаются по ночам. Тогда что же
он  там делает? Ну, сами  посудите:  гидроплан  должен  садиться на воду,  а
единственная   вода,  достаточно  спокойная,  чтобы  позволить  приземление,
наличествует в заливе Сан-Антонио. Но не сегодня, потому что свежий ветер из
Северной Европы  поднял заметное волнение. Несмотря на это, машина снизилась
к самым макушкам волн, летя параллельно линии буйков.
     Тысяча двести -- недурные  деньги, если прикинуть Но теперь, оказавшись
на месте, Хоб обнаружил, что не может высадиться.
     -- Я не могу  этого сделать, сеньор, -- сказал  пилот. --  Море слишком
неспокойное. Я же вас предупреждал о такой возможности, помните?
     Поспешно, пока решимость не покинула его, Хоб проговорил:
     -- Знаете что, вы  спуститесь пониже и сбросьте  скорость над водой  до
минимума  у самого пляжа,  а последние пару  футов я пройду пешком.  То бишь
прыгну.
     Обдумав это предложение, пилот кивнул.
     -- Да, пожалуй, это я могу.
     -- Ладно, -- промолвил Хоб, слегка расстроенный тем, что пилот даже  не
пытался хотя бы отговорить его
     Отдыхающие  были внезапно вознаграждены  видом непрошеного  гидроплана,
снижающегося над водой и направляющегося прямо к сгрудившимся купающимся.
     На  дощатой набережной  за пляжем  не счесть магазинчиков  и закусочных
валовой  стоимостью в  миллионы  долларов.  Если самолет и  промахнется мимо
отдыхающих, можно держать пари, он снесет что-нибудь из недвижимости.
     Между  пляжем   и  открытым   морем  в  воде  находилось  568  человек,
подвергнутых неминуемой угрозе от надвигающейся на них маленькой "Сессны".
     Находившиеся  прямо  по  курсу, --  где  будет  пропахана  самая жуткая
борозда,  если  самолет и дальше  полетит  в  сторону  суши,  миновав  некую
границу, отмеченную линией белых буйков,  --  запаниковали. Они  замахали на
самолет руками, будто хотели  отогнать муху. Стоны и вопли вырвались из пяти
с  лишним  сотен  глоток  на семи разных  языках  и  шестнадцати  отчетливых
диалектах.
     Самолет  все   приближался  --  черной   кляксой,  заслонившей  солнце,
скользящей прямо над  водой.  Зрители заметили еще одну кляксочку, поменьше,
отделившуюся  от  большой  черной  кляксы. И упавшую в воду. А самолет взмыл
вверх над самыми головами отдыхающих.
     Вздохнув  было  с  облегчением,  люди вдруг  вспомнили  о второй черной
кляксочке,  свалившейся в  море.  А вдруг бомба?! Или  кто-то  избавился  от
мертвого тела?! -- Добыл! -- крикнул мужской голос.
     Все-таки кляксочка оказалась телом -- но  только живым,  барахтающимся,
сквернословящим и фыркающим. Телом, пытающимся растолковать что-то людям, не
готовым его выслушать.
     Отдыхающие  окружили  его,   потрясая  кулаками  и  пребывая  в  полной
уверенности, что этот человек позволил,  чтобы  его превратили в метательное
орудие некой безумной террористической акции, направленной против них.
     Из-за  их гнева  и уверенности  в  собственной  правоте Хобу  могло  бы
прийтись туго, если бы высокий смуглый черноволосый обладатель черных усов и
маленькой  татуировки  на  левом  плече, а  также  значка,  прикрепленного к
плавкам,  властным  жестом  не  положил   бы  ему  ладонь  на  плечо.  Толпа
расступилась, не желая без каких-либо оснований вставать на пути у закона.
     --  Я   полицейский,  --  заявил  человек.   --   Сеньоры,  пожалуйста,
пропустите. Я беру этого человека под стражу.

        "ГЛАВА 59"

     До  сих пор Хобу  еще  ни разу не доводилось обозреть  испанскую тюрьму
изнутри. Не такое уж большое достижение,  как кажется, потому  что испанцы в
те ушедшие  золотые дни сажали иностранцев отнюдь не  так поспешно,  как  их
европейские коллеги  -- быть может, благодаря  знаменитой лености испанского
закона в сочетании со  сговорчивостью тех, в чью функцию входило его блюсти.
И все же, стоило только кого-то посадить, как о нем напрочь забывали.
     Каменный мешок, в  котором  очутился  Хоб,  видимо,  сохранился еще  со
времен  Инквизиции.  Деревянная   кровать.  Единственный  деревянный   стул.
Каменный  пол -- тускло-рыжий,  хорошо  вымытый. Сбоку столик  с  умывальным
тазом. Биде. Окно  высоко  над  головой, слишком  узкое, чтобы из  него  мог
выбраться  хоть  кто-нибудь,  кроме лилипута  с  альпинистским  снаряжением.
Камера  находилась  в  стенах тюрьмы  Форталеса в районе  Ибицы,  называемом
Дальт-Вилья.  Это самая  высокая  точка  города --  над  Римской стеной, над
карфагенскими и арабскими древностями. На одну из стен падал ясный, яркий до
осязаемости солнечный  луч. Из звуков сюда  долетали только отдаленные крики
торговцев с находящегося внизу рынка.
     Хоб ничего  не  делал --  просто  сидел. Он  целые  годы  раздумывал  о
медитации  и  порой  бывал  близок  к тому, чтобы заняться  ею.  В  качестве
концепции  она весьма привлекала  его. Особенно он  восторгался медитацией в
випасане.  Идея  научиться созерцанию  для  него была просто  бесценна.  Хоб
обожал созерцание.  Он  находил его все  более  и более желанным,  поскольку
умение созерцать -- качество,  которого ему ужасно не хватало. Хоб частенько
пытался  медитировать во многих городах и  весях, где жил, но в его  попытки
всегда вторгались