Елена ЯКОВЛЕВА
   БЛЕФОВАТЬ, ТАК С МУЗЫКОЙ


   ONLINE БИБЛИОТЕКА  tp://www.bestlibrary.ru

Анонс

   Любимый мужчина Галины Генераловой - геофизик Парамонов  -  исчез  из  ее
жизни десять лет назад. И вот в один  из  декабрьских  дней  она  находит  в
почтовом ящике записку от экс-любовника. Он назначил ей встречу  на  завтра,
но так и не  пришел.  Зато  вместо  него  к  Галине  явился  майор  Сомов  и
рассказал, что Парамонов уехал в США  и  там  разбогател.  Неделю  назад  он
объявился  в  Москве  и  вдруг  исчез.  Затем  к  Галине  приходит  вереница
сомнительных личностей, и все они интересуются  Парамоновым.  Галина  решает
выяснить, с чем связан такой интерес к ее бывшему возлюбленному. Она  решает
начать его поиски с одной подмосковной свалки...

   События, описываемые в повести, являются стопроцентным вымыслом, а потому
любые совпадения с реальностью следует считать случайными.

ПРОЛОГ

   Все началось с того, что, возвращаясь с работы в декабрьских сумерках,  я
по привычке заглянула в почтовый ящик и обнаружила в нем записку.  Несколько
слов, в спешке накорябанных на вырванной  из  записной  книжки  страничке  с
латинской буквой L. Полсотни неровных, прыгающих букв, в смысл  которых  мне
пришлось врубаться долго и мучительно, и не потому, что почерк был таким  уж
неразборчивым, а совсем по другой причине, вы ее узнаете со временем.
   "Был у тебя - не застал, заскочу завтра вечером. Парамонов?.  Я  снова  и
снова перечитывала нежданное  послание,  перечитывала  и  не  понимала,  что
должна при этом чувствовать.

Глава 1

ОПЕРАЦИЯ ВОЗМЕЗДИЯ

   Парамонозависимость - этот термин придумала моя подружка Светка  примерно
на третьей неделе нашего с Парамоновым романа, когда все  мои  горести  были
еще впереди, горести, которые она прозорливо предвидела. В те приснопамятные
времена я усердно  стирала  парамоновские  рубашки,  штопала  носки,  а  он,
изредка отрываясь от своей диссертации по геофизике,  сладко  потягивался  и
чмокал меня в макушку, поощряя на новые хозяйственные подвиги. Слава богу, в
еде он был неприхотлив и из всех разносолов предпочитал жареную  картошку  и
квашеную капусту, а то еще неизвестно, надолго ли хватило бы моих познаний в
кулинарии.
   Так вот, Светка такой моей жертвенности не понимала и не упускала  случая
сдобрить мою ?бочку меда? хорошим половником отборного дегтя.
   "Да ты же как на барщине, - скворчала она, как  масло  на  сковородке,  -
нельзя так  растворяться  в  мужчине!  Пойми  ты  наконец,  что  даже  самая
высокоорганизованная особь из этого проклятого племени не  способна  оценить
такой самоотверженности!"
   Но я ее не слушала и растворялась, растворялась... Пока  не  растворилась
окончательно, без остатка и без осадка.  По  большому  счету,  это  довольно
сладостное ощущение, хотя и звучит  несколько  драматично.  А  Светку  я  не
слушала и окончательно с ней разругалась, когда она заявила, что меня  нужно
срочно отправить на принудительное лечение от парамонозависимости. И все  же
она была права, и я поняла это довольно скоро, поняла умом, в то  время  как
сердце мое продолжало выбивать счастливую чечетку  при  одном  парамоновском
намеке на нежность, которая случалась все реже и реже.
   Нет, он не говорил мне: ?Закрой рот, дура, я все сказал?,  для  этого  он
был слишком хорошо воспитан, только все чаще ронял: ?Занялась бы  ты  своими
делами,  что  ли...?,  и  в  его  голосе  звучали  нотки  плохо  скрываемого
раздражения. А я не имела ни  малейшего  представления,  как  отделить  свою
жизнь от парамоновской, притом что в те далекие времена песенку ?Я - это ты,
ты - это я? никто и слыхом не слыхивал. Я  предпринимала  отчаянные  попытки
удержать Парамонова возле себя, а он с каждым днем становился все скучнее  и
скучнее, свою любимую жареную картошку поглощал без аппетита, а в  глазах  у
него  застыла  тоска  авиапассажира!  уставшего   ожидать   рейса,   который
бесконечно откладывают из-за нелетной погоды.
   За неделю до защиты диссертации он не пришел ночевать. Я всю  ночь  рвала
на себе волосы и прислушивалась к стуку двери в подъезде, а  едва  рассвело,
помчалась в университетскую общагу к парамоновскому  приятелю  Алику,  чтобы
хоть что-нибудь узнать о том, в ком я так опрометчиво  растворилась,  ну  вы
уже знаете, без остатка и без осадка. Заспанный Алик выскочил  в  коридор  в
одних трусах и стал клясться-божиться, что Парамонова сто лет не видел, а  я
успела рассмотреть за неплотно прикрытой дверью  босые  парамоновские  ноги,
торчащие из-под тощего казенного одеяла.
   Несколько дней  я  караулила  Парамонова  возле  физического  факультета.
Видно, в конце концов совесть его заела,  потому  что  однажды  он  все-таки
выбрался из подвала, в котором помещалась  его  лаборатория,  чтобы  сказать
мне:
   - Подожди, сейчас мне некогда, добиваю библиографию. После защиты приду.
   В день, когда Парамонов  защищал  диссертацию,  я  загодя  накрыла  стол,
охладила бутылку шампанского и прилипла к окну в  надежде  издалека  увидеть
любимый долговязый силуэт, да так и проторчала до рассвета. Назавтра он тоже
не пришел, зато прислал за вещами все того же Алика. Тут в  меня  будто  бес
вселился, я наотрез отказалась выдать Алику сиротские парамоновские  манатки
и потребовала,  чтобы  их  хозяин  самолично  за  ними  явился.  Однако  тот
предпочел оставить свои пожитки мне.
   К этому времени  я  окончательно  и  бесповоротно  утратила  маломальское
представление о  чувстве  собственного  достоинства  и  принялась  буквально
преследовать Парамонова. Я звонила ему на кафедру  по  десять  раз  на  дню,
подстерегала в коридоре общежития и посылала  пространные  любовные  письма,
залитые горючими слезами.  (Уверена,  он  их  выбрасывал,  даже  не  читая.)
Представляю, какой идиоткой я ему казалась, но  что  были  -  то  было,  как
говорится, из песни слов не выбросишь.
   Хоть Парамонов и бегал от меня как черт от ладана, его любимая  геофизика
от этого нисколько не пострадала, потому что диссертацию он защитил блестяще
и получил необычайно хвалебные отзывы  и  рецензии.  Последнее,  правда,  не
помогло ему остаться в Москве,  и  его  услали  в  Ульяновск  преподавать  в
тамошнем политехе. Хоть я до сих пор считаю, что  он  сам  туда  напросился,
чтобы быть подальше от меня. Так он и уехал, не  попрощавшись  и  не  забрав
своего барахла. Впрочем, если на то пошло, чем там было  особенно  дорожить?
Разве что парой стоптанных домашних тапок да четвертым,  совершенно  слепым,
экземпляром диссертации.
   Что было со мной -  трудно  описать  словами,  ибо  к  тому  моменту  моя
пресловутая парамонозависимость достигла критической отметки. А прежде  я  и
не догадывалась, что от передозировки любви можно умереть, как от  пригоршни
выпитых залпом снотворных таблеток. Это  просто  чудо  из  чудес,  что  я  в
психушку не угодила.
   От парамонозависимости я избавилась не вдруг и не  сразу,  и  это  вполне
объяснимо: представьте себе, что будет, если  ?Боинг?  затормозит  на  лету?
Сначала нужно снизиться, запросить разрешение на посадку, выпустить шасси  и
так далее. Вот и я еще долго любила Парамонова по инерции, но в конце концов
моя любовь к нему умерла во мне, как неродившийся младенец в утробе  матери.
А потом (уж простите меня за натурализм) она еще долго во  мне  разлагалась,
отравляя  мою  жизнь,  пока  не  истлела  до  конца.  Через   полгода   боль
притупилась, а спустя год я перестала ждать Парамонова и интересоваться  его
судьбой.  То  есть  чисто  теоретически  я  еще  допускала  возможность  его
возвращения и даже в глубине души очень на это рассчитывала, но, по  крайней
мере, не просиживала дома, круглосуточно гипнотизируя дверь.
   Так постепенно и наступило то ясное солнечное утро, когда  я  проснулась,
потянулась, протерла глаза и неожиданно для самой себя обнаружила, что  весь
предыдущий день не вспоминала о Парамонове! Шли дни, и периоды спасительного
забвения удлинялись и удлинялись, пока не настала новая для меня эра  -  эра
жизни БЕЗ ПАРАМОНОВА. И я радостно поздравила себя со счастливым избавлением
от парамонозависимости. Отныне и во веки веков, аминь!
   Она, эта эра, продолжалась уже десять лет, и в ней  случались  мужчины  и
даже один законный муж, по иронии судьбы чем-то похожий на Парамонова, в том
числе и внешне. Не могу  сказать,  чтобы  я  его  любила  так  же  горячо  и
безоглядно, как вероломного геофизика, слинявшего от меня в Ульяновск, но мы
вполне ладили. И расстались спокойно, без мордобоя  и  скрупулезного  дележа
кастрюль и сковородок, пожелав друг другу счастья в личной жизни.
   Квартирный вопрос тоже решился сам собой. Незадолго до нашего расставания
у Борьки (так  звали  моего  бывшего  мужа)  умерла  тетка,  оставившая  ему
квартиру. Какое-то время мы даже носились с  идеей  улучшить  наши  жилищные
условия путем обмена двух однокомнатных квартир - моей и доставшейся  Борьке
по наследству от тетки - на  двухкомнатную  или  трехкомнатную  с  небольшой
доплатой. Слава богу, до этого  так  и  не  дошло,  а  потому,  окончательно
наскучив  друг  другу,  мы  мирно  разъехались.  Причем  в  квартиру   тетки
перебралась я, а Борька остался в моей. Честно говоря, это была моя идея,  я
вбила себе в голову, будто в моем прежнем  жилище  скопилось  слишком  много
отрицательной энергии.
   Что до Борьки, то он не возражал против  такого  родственного  обмена  по
причине природной лени: для него переезд с  одной  квартиры  на  другую  был
пострашнее Армагеддона. Довольный  тем  обстоятельством,  что  в  его  жизни
ничего не меняется (а развод по сравнению с перспективой  переезда  -  сущий
пустяк), Борька великодушно помог мне собрать чемоданы. Именно в процессе их
упаковки мне и попалась на глаза ветхая безрукавка, черная такая, в желтую и
коричневую полоску. Легкомысленный Борька сунул ее в  мое  ?приданое",  а  я
запротестовала:
   - Это не моя.
   - Ну не твоя так не твоя, - индифферентно отозвался  Борька  и  отшвырнул
злополучную безрукавку в сторону, а я с запозданием сообразила, чья  она,  -
парамоновская!
   Я рассеянно посмотрела на эту безрукавку, равнодушно отметив, что моль не
оставила ее без внимания, и усмехнулась про себя: ?И это все,  что  осталось
от долгой и мучительной любви?. А потом без тени  сожаления  выбросила  этот
хлам в мусорное ведро. Там ему и место.
   А спустя пару месяцев,  уже  обустроившись  в  новой  квартире,  я  вдруг
проснулась среди ночи. В слезах. Оказывается, я рыдала во сне. Я  оплакивала
не мужа, не Парамонова и даже не себя, я  оплакивала  свою  любовь,  которой
было так много, что, вполне возможно, хватило бы на две жизни,  а  то  и  на
три, а ее раздавили ботинком, как замусоленный окурок.  И  когда  слезы  мои
высохли, я ненавидела Парамонова всеми фибрами души, так, словно он  был  не
человеком, а земным воплощением вселенского зла. Заодно я ненавидела и себя,
ненавидела за  то,  что  позволила  Парамонову  обижать  себя,  за  то,  что
унижалась, сочиняла идиотские письма и вымаливала любовь, как осужденный  на
казнь - помилование.
   А самое ужасное, думала я, это то, что в парамоновской памяти я  навсегда
останусь бедной, монотонно блеющей овечкой:  ?Н-не  уходи...  П-по-жалуйста,
н-не уходи... Я так люблю тебя...? Дорого бы я дала, чтобы  отмотать  пленку
времени  вспять  и  переиграть  эту  сцену  заново!  С  каким  торжеством  и
злорадством я пульнула бы в Парамонова его вещичками, этими его  безвкусными
безрукавками и стоптанными тапками, а какие слова бы нашла! Я бы  вонзала  в
него  свои  проклятия,  как  заточенные  отвертки,  а  потом   медленно,   с
наслаждением их поворачивала, спрашивая с иезуитской улыбочкой:
   - А так больно? А так?
   Нет, это несправедливо, что судьба не дала мне шанса отыграться!
   Или все-таки дала?  Иначе  как  расценивать  эту  страничку  из  записной
книжки, голубком залетевшую в мой почтовый ящик: ?Был у тебя  -  не  застал,
заскочу завтра вечером. Парамонов?? И все же мне было как-то не по себе.  Не
потому, что я боялась проявить слабость,  просто  он  стал  для  меня  почти
покойником, а страничка из записной книжки с  латинской  буквой  L  казалась
весточкой с того света.
   Я сунула ее  в  карман  пальто,  в  задумчивости  поднялась  в  квартиру,
неторопливо сняла пальто и ботинки,  прошла  в  комнату  и  устроила  полную
иллюминацию,  включив  все  осветительные  приборы  вплоть   до   карманного
фонарика. Момент того стоил, все-таки не каждый день получаешь  послания  от
любовника, который сбежал от тебя, сверкая пятками, целых  десять  лет  тому
назад. Потом я торжественно возложила записку на стол, тщательно  разгладила
и принялась ее внимательно изучать.
   Что ж, парамоновский почерк не изменился, констатировала я, он  и  прежде
писал как курица лапой, так что скорее всего буквы в записке прыгали  не  от
волнения и не от избытка чувств. Тогда, черт побери, что ему от меня  нужно?
Неужели за тряпками своими пожаловал, тоже мне, нашел камеру  хранения!  Или
так, по-дружески, решил заглянуть на чашку чаю? Ну это каким  же  надо  быть
нахалом! Впрочем, за чем бы он ни явился, я обеспечу ему горячую встречу.  С
чаем и прочими причиндалами, только уж пусть потом не взыщет!
   Закончив исследование послания  экс-любимого,  я  стремглав  бросилась  в
ванную  -  стирать  свою  лучшую  блузку,  поскольку  противника   следовало
встретить во всеоружии. Весь  следующий  день  прошел  как  во  сне.  Я  так
увлеченно готовила отповедь Парамонову, что даже начала заговариваться. И  с
работы я отпросилась пораньше, чтобы забежать в парикмахерскую. Пусть, пусть
посмотрит, как много он потерял! Пусть убедится, что без него я не  пропала,
а,  напротив,  даже  похорошела.  И  работа  у  меня  интересная,   хоть   и
малооплачиваемая, и поклонников завались. Я воя трепетала и благодарила бога
за то что он предоставил мне возможность заглянуть  в  наглые  парамоновские
глаза и высказать ему все, что во мне накопилось за последние десять лет. Не
сомневаюсь, мало ему не покажется!
   В пять вечера я была  дома,  сидела  у  зеркала  и  накладывала  на  лицо
тщательный  макияж.  Поначалу  я  даже   собиралась   изобразить   из   себя
женщину-вамп, но вовремя передумала, уж лучше ничего лишнего, скромно, но со
вкусом: никаких ярких красок,  естественные  тона,  едва  заметный  румянец,
бледно-розовый маникюр. Выполнив все необходимые манипуляции,  я  с  полчаса
покрутилась перед зеркалом и осталась вполне довольна собой.
   Не стану скрывать, в последнее время я себе нравилась и без макияжа, и не
только  себе,  если  судить  по  мужским  взглядам,  которые   я   частенько
перехватывала на улице.  Но  это  не  значит,  что  я  собиралась  очаровать
Парамонова. Теперь-то я знаю себе цену,  не  то  что  десять  лет  назад,  и
Парамонов меня интересует только в качестве подходящего объекта для операции
возмездия. Да-да, возмездия! А что, чем я хуже американцев,  рассылающих  во
все концы свои ?Томагавки??  Вот  именно,  не  хуже,  а  лучше.  Можно  даже
название для этого мероприятия  придумать,  какой-нибудь  там  ?Тайфун?  или
?Двойной удар?.
   Принарядившись, я уселась в кресло, завороженно  уставившись  на  стрелки
будильника. Двигались они, конечно, медленно, но это не означало, что  время
остановилось. Так я досидела до полуночи, но Парамонова не дождалась. Он  не
пришел!!! Признаться, я  растерялась,  потому  что  совсем  не  предполагала
подобного развития событий. Выходит, он обманул меня снова,  уже  во  второй
раз, с той лишь разницей, что десять лет назад я была наивной  и  доверчивой
девчонкой, а теперь многоопытной женщиной. Ну кто его, спрашивается,  просил
бросать в мой почтовый ящик эту дурацкую записку! Лучше бы я ее  сожгла,  не
читая, или взяла и рванула по подружкам. По крайней мере, не чувствовала  бы
себя одураченной. А этот Парамонов! Каким был подлецом, таким и  остался.  Я
стащила блузку, смыла макияж, погасила свет и завалилась спать. И если бы он
вздумал явиться ночью или, к примеру, на следующий день, клянусь, я  бы  ему
не открыла.
   То ли Парамонов догадался, какая встреча ему уготована, то  ли  свободным
временем не располагал, но от него больше не было ни слуху ни духу. Не  могу
сказать, что я сильно расстроилась, только на дне души беспокойно копошилась
досада на саму себя: стоило ли принимать злосчастную записку  так  близко  к
сердцу?
   А через несколько дней в мою дверь позвонили. В субботу,  около  полудня,
помню, я как раз пылесосила  ковер.  И  хоть  я  себя  и  убеждала,  что  на
Парамонова мне наплевать, в тот момент, когда я взялась  за  дверную  ручку,
сердце мое предательски екнуло.
   Тот, кто стоял за дверью, был мне совершенно незнаком. Широкоплечий шатен
спортивного вида лет тридцати шести, с круглым приветливым лицом и  голубыми
глазами. Просто добрый  молодец  в  экспортном  исполнении.  Короче,  ничего
общего с брюзгой и ипохондриком Парамоновым, если даже предположить, что  за
десять лет он изменился в лучшую сторону или, чем черт не шутит, сделал себе
пластическую операцию.
   - Гражданка Генералова?  -  поинтересовался  добрый  молодец,  расстегнул
?молнию? на темной кожаной куртке и сунул руку во внутренний карман.
   - Да, -  официальное  обращение  ?гражданка  Генералова?  меня  несколько
насторожило. - А в чем дело?
   - Майор Сомов, - ответил  добрый  молодец  и  помахал  перед  моим  носом
удостоверением.
   - Сомов Михаил Иванович, - прочитала я механически,  так  же  механически
сверила фотографию с оригиналом и повторила:
   - Так в чем дело?
   Голубоглазый Сомов ощупал взглядом прихожую за моей спиной и выдал  нечто
совершенно несусветное:
   - Да вот, пришел поговорить с вами о Парамонове  Александре  Леонидовиче.
Вы, случаем, не прячете его у себя?
   - Н-нет, - я так опешила, что даже заикаться стала.
   - А жаль, - загадочно обронил Сомов и положил удостоверение в карман.
   - А что он  натворил?  -  Пожалуй,  я  имела  право  это  знать,  раз  уж
голубоглазый майор явился именно ко мне.
   - Насчет этого ничего не  скажу,  -  ответил  Сомов,  -  но  у  нас  есть
основания подозревать, что он пропал без вести.

Глава 2

ВСЕ О ПАРАМОНОВЕ

   - А теперь я хочу знать о Парамонове все, -  заявил  голубоглазый  майор,
едва переступив порог моей квартиры.
   - То есть? - Я  обвела  взглядом  наполовину  убранную  комнату,  посреди
которой по-прежнему стоял  пылесос  с  безвольно  обвисшим  шлангом-хоботом.
Первый раз в жизни я чувствовала себя так неуютно в собственной квартире.
   Чего нельзя было сказать о майоре Сомове,  вполне  непринужденно  и  безо
всякого моего на то благословения расположившемся  в  моем  любимом  кресле.
Впрочем, с непринужденностью я, пожалуй, перебрала, потому что,  усаживаясь,
он не заметил оставленного мною в кресле вязания и,  кажется,  наткнулся  на
спицу. Правда, если он и смутился, то самую малость, быстро  сориентировался
на местности и переложил пряжу на журнальный столик, заваленный выкройками.
   - Что вы имеете в виду? - снова спросила  я,  поскольку  голубоглазый  не
торопился с объяснениями. - Как это все о  Парамонове?  Что  я  могу  о  нем
знать, если я его десять лет в глаза  не  видела!  -  Язык  у  меня  чесался
добавить: ?И слава богу?, но  я  смолчала.  Зачем  посвящать  посторонних  в
подробности наших с Парамоновым взаимоотношений?
   - Ну не разочаровывайте меня, пожалуйста, я ведь вас так долго искал.
   Майор Сомов улыбнулся, в меру искренне и в меру широко.  Должна  сказать,
его  зубы  меня  не  разочаровали,  поскольку  вполне  соответствовали   уже
сформировавшемуся у меня образу доброго молодца.
   - А зачем вы (меня искали? - я глупо захлопала ресницами.
   - Сейчас все прояснится, - пообещал  мне  добрый  молодец,  он  же  майор
Сомов, и протянул какую-то слегка пожелтевшую фотокарточку:
   - Это ведь вы?
   Я  послушно  уставилась  на  фотографию  и  с