,  -- есть дубликат ключа от его машины. Там, в бардачке
документы и чековая книжка. Заберите и сожгите, пусть  он  тоже
ходит  голый".  И  я,  можно сказать, в состоянии аффекта, взял
ключ и украл. Сейчас, конечно, жалею, но тогда был уверен,  что
прав.  Через две недели меня выписали частично здоровым, и чуть
ли не на следующий день, а может, попозже,  я  вышел  гулять  с
собакой,  она  остановилась  у  машины  помочиться (у нее очень
слабый мочевой пузырь, потому и гуляю так  часто),  я  случайно
поднял  глаза  и  вижу  этого  самого  Шекельграббера.  Сначала
испугался, подумал, рассказал ему все Опрелин, вот он и приехал
поквитаться. А потом пригляделся, а он мертвый.  Я  закричал  с
испугу, прибежал прохожий...
     --  Значит,  откупных  за документы вы с Шекельграббера не
требовали? -- спросил я.
     -- Нет, конечно.
     -- И Опрелин не требовал?
     -- Думаю, нет. Он перепугался еще больше,  когда  узнал  о
случившемся.  Да  и  не  такой  он человек, не самостоятельный,
поверьте моему слову. Он чужими руками привык работать  или  на
вторых ролях.
     -- Кто же, по-вашему, требовал миллион за документы?
     --  Может  быть,  секретарша?  --  спросил он. -- Она ведь
слышала разговор,  но  не  знала,  что  документы  я  бросил  в
почтовый ящик.
     --  Разве  она присутствовала, когда Опрелин предлагал вам
украсть документы?
     -- Нет, -- согласился он. -- Но Опрелин  ей  мог  сказать,
все-таки муж. Вы мне верите?
     --  Как я могу вам верить?! Столько времени утекло. Вы сто
раз могли прорепетировать с Опрелиным все ответы и  согласовать
детали. Недаром он шныряет тут с утра до вечера.
     -- Я никого не убивал, -- сказал он.
     -- А билет? -- спросил я.
     -- Какой билет?
     --  Билет  до  Нью-Йорка  на  имя  Шекельграббера, позднее
изъятый в Шереметьево, -- объяснил я.
     -- Да, такое было, --  сознался  Заклепкин.  Он  улетел  с
ветром за забор больницы. Я его не нашел.
     --  Этот  билет  разве  что  ураган унес бы. Он размером с
брошюру.
     -- Вы мне не верите? -- спросил он опять.
     -- Зачем вы украли документы Поглощаева?
     -- Знать не знаю никакого Поглощаева! И в  Сандунах  сроду
не был. Что там делать? Вшей собирать?
     --  А отпечатки ваших пальцев на его бумажнике? -- спросил
я.
     -- Не может там быть моих отпечатков, --  довольно  честно
ответил Заклепкин.
     Я промолчал. Он тоже стих, потом опять спросил:
     -- Вы мне верите?
     -- Вот вы утверждаете, что на похороны денег не было, а на
какие же шиши вы держите домработницу?
     --  Она  не  домработница, а просто очень хорошая и добрая
девушка. Ей я и хочу оставить жилплощадь.
     -- Ну а ваша дочь? Неужели бы она не похоронила вас?
     -- Я с дочерью не знаюсь.
     -- По идейным расхождениям? -- спросил я.
     -- Нет, по нравственным, -- ответил он.
     -- А  почему  вас,  ветерана  КПСС,  положили  в  районную
больницу, а не в Кремлевку?
     --  В  Кремлевку  теперь шекельграбберов кладут, -- сказал
он. -- Вы отстали от жизни.
     -- Вам не жалко убитого?
     -- Совершенно, -- сказал он. -- Сидел бы в  своей  вонючей
Америке,  пил бы кока-колу, жевал бы жвачку, как корова, был бы
жив. Вы мне верите?
     -- Сейчас  верю,  --  ответил  я  и  встал.  --  Мне  надо
подумать... Вы в ближайшие дни никуда не уедете?
     -- Не собираюсь. Да и куда мне ехать!
     -- Тогда до свидания, -- я зачем-то пожал ему руку и пошел
домой, думая: а ведь прав пенсионер!
     Эх,  Шекельграббер,  Шекельграббер, и зачем ты пожаловал в
далекую Русь? Болтался бы  сейчас  в  баре  на  Пятой  авеню  и
запивал  пивом  очередной  бейсбольный  матч. И кой черт дернул
тебя жениться на русской стерве, да еще послушаться ее и уехать
в разведку? Неужели ты думал, что  порядочная  русская  девушка
добровольно  поедет  на  вашу  пестро  выкрашенную человеческую
свалку? Неужели -- сам из эмигрантов -- ты  не  знал,  что  все
эмигранты  --  проходимцы  с  комплексом  неполноценности?  Что
сплавляя вам блядей, мы  защищаем  себя  от  их  переизбытка  и
оздоравливаем  нацию.  Хотя  такое  место  пусто  не  бывает, к
сожалению...

     Утром я позвонил банщику и попросил вспомнить, приходил ли
париться дед с белым пуделем. Леша не вспомнил, а он не из тех,
кто быстро забывает. Выходило, что в какой-то  мере  Заклепкину
стоит  верить,  всех грехов он не совершал. Круг упорно пытался
замкнуться  на  Размахаевой  и  Терентьевиче.  Да  еще   поклеп
Горчицына   на   пенсионера  был  неясен.  Но  этот  извращенец
подождет: он сидит запуганный, без связи.
     На всякий случай я заехал  к  Леше  и  показал  фотографию
Заклепкина,  ничего  нового не выяснил. Хотел от него навестить
Опрелина, чтобы расставить все точки  и  запятые  в  истории  с
кражей  документов,  но  пришлось  бы лицезреть Кувыркалкину до
того, как Горчицын подарит ей розы от моего имени,  и  я  решил
отложить   Опрелина   на   понедельник   и   вплотную  заняться
Размахаевой и Терентьевичем.
     Я набрал номер  зиц-вдовы,  предварительно  подготовившись
выслушать  в  свой  адрес  десятка  два оскорблений, но получил
другой ответ.
     -- Куда вы запропастились? -- спросила  Размахаева.  --  Я
уже начала беспокоиться.
     -- Что-то на вас непохоже, но беспокоились не зря.
     --  А что стряслось? Вам погрозили пальцем? В вас стреляли
из рогатки? Вы переходили  улицу  на  зеленый  свет  и  на  вас
набросился шальной автомобиль из-за угла?
     -- Мне поставили синяк на правый глаз.
     -- Всего-то? -- удивилась она. -- Но вы хоть дали сдачи?
     --  Некогда  было, -- ответил я. -- Но дело не в этом, еще
успею. Вашему массажисту поставили синяк-близнец.
     -- Внешне все синяки похожи друг на друга, как  негры,  --
ответила она.
     --  Скажите,  не попадались ли среди ваших знакомых другие
мужчины с синяками под правым глазом?
     -- Ну! Я всех не упомню, -- развязно ответила она.
     -- У меня есть и другие вопросы.  Можно  вас  навестить  с
тортом?
     -- Не думаю. Вы приятней по телефону, да и гости у меня.
     -- Я видел, как к вам приезжал Поглощаев. Зачем?
     -- Вы шпион!
     -- И все-таки?
     -- Хотел тортом накормить, как вы. Но я и ему отказала.
     -- Что у вас общего с Горчицыным, кроме массажа?
     Мы иногда ходим в читальный зал публичной библиотеки.
     -- А вам не противно общество педераста?
     -- Это вам должно быть противно.
     --  Зря  вы так со мной разговариваете, Марина Степановна.
Добром для вас это не кончится.
     Она бросила трубку, а мне захотелось  есть.  Я  пересчитал
остатки  денег в кармане и понял: по ступенькам ближайшего кафе
мне придется взойти, как на эшафот, ибо на выходе я  уже  никак
не буду связан с внешним миром финансово.
     Закусывая,  я  размышлял, что предпринять дальше. В голове
все время складывались преступные парочки, причем  из  одних  и
тех  же  персонажей.  Скажем, Терентьевич и Размахаева. Мотив у
одного -- ревность, у другой -- деньги и опостылевший любовник.
Если  опостылевший.  Или:  Заклепкин  и  Опрелин.  Оба   хотели
отомстить  и поживиться. Если на самом деле хотели. Или: Кашлин
и Размахаева.  Друзья  юности,  патриоты.  Если  не  понарошку.
Хороша  также  парочка  Поглощаев с Горчицыным, но какая-то она
сбоку-припеку. Убей Бог -- не вижу мотива,  и  все-таки  что-то
тут  нечисто.  Горчицына, скорее, надо рассматривать в связке с
кем-то другим. Но с кем? Со мной?  По  родственности  фингалов?
Или  с ним самим? Или с каким-то инкогнито "голубым" из "Долины
царей"? А может быть, во всем виновата  Кувыркалкина,  и  хвост
тянется  за  ней,  как  шлейф  за  Размахаевой? Не слишком ли я
приблизился к этой  девушке?  Пригрел  змеюку,  а  она  и  рада
морочить мне голову...
     Одна лишь мысль угнетала меня: а вдруг все эти люди не при
чем и  существует  какая-то другая, "правильная" причина смерти
Шекельграббера?  Мало  ли  с  кем  он   общался,   кроме   моих
подозреваемых.  Вот,  например,  вечеринка,  о которой упоминал
Кашлин. Кто туда привел Шекельграббера? Условный дед Пехто?..
     Мимо прошла стайка юнцов в умышленно драных джинсах. Зачем
теперь такая мода? Чтобы чесать задницу, не снимая  штанов?  --

пыжился. Вот так и  с  делом  Шекельграббера.  Хватаюсь  за  ту
версию,  которая  укладывается  в  голове и соответствует моему
циничному и испорченному взгляду на мир. Чем я лучше Горчицына?
Он извращенец тела, я -- извращенец  духа.  Встретив  человека,
первым  делом ищу в нем какую-нибудь гадость-мерзость-скотство,
щупаю, с какой стороны  он  сподличает,  чтобы  себя  уверенней
чувствовать,  возвыситься  в  собственных  глазах... Но это уже
философия. Какой вырос -- таким и помирать. А вопрос  вопросов:
что  делать  дальше?  Деньги кончились, Размахаева со мной торт
есть не желает при  гостях.  Но  надо,  надо  подежурить  у  ее
подъезда на всякий случай. А завтра к Квочкину, выложу ему все,
как на духу. Пусть подскажет, что дальше придумать...
     В  часы  пик  на  городском  транспорте  можно  ездить без
билета. Зажатые друг другом, висящие на подножке и злые,  точно
собаки,  пассажиры  просто  выкинули бы контролера, как мусор и
бесполезную, занимающую место вещь, и еще долго дивились бы его
наглости  и  безделью.  Но  по  воскресеньям   в   троллейбусах
более-менее  свободно и злого упрека никто контролеру не кинет.
А в  моем  возрасте  ездить  "зайцем"  уже  несолидно,  вернее,
совестно  должно  быть.  Поэтому  я  пошел  к  дому Размахаевой
пешком.
     Нет ничего удивительного  в  том,  что  у  подъезда  стоял
красный  "форд".  Правда,  мало  ли  в  Москве этих подержанных
машин, которых теперь через таможню проходит больше, чем  через
все  конвейеры  страны. Но я чутьем угадал "форд" Терентьевича.
Оставалось ждать и попутно наблюдать жизнь вокруг. Я  почему-то
был уверен, что сейчас застукаю Квелого или кого-нибудь из этой
шушеры. В прошлый раз, когда я шел за Размахаевой, она знала об
этом.   Значит,  кто-то  следил  за  мной  и  потом  "настучал"
зиц-вдове. Но от кого ее охраняют? От всех мужиков подряд,  что
ли?  Проще ходить по улицам, спрашивать, есть ли деньги? -- и в
случае утвердительного ответа сразу бить морду за умозрительную
возможность полового контакта с Размахаевой.
     Правота моя довольно быстро подтвердилась. Наблюдая  жизнь
вокруг,   я   заметил,   что   за   мной  исподтишка  наблюдает
гробокопатель Навыдов. Это было неожиданно. Ну  ему-то  на  кой
черт  было  ввязываться? Прекрасная, хорошо оплачиваемая работа
на свежем воздухе, дармовая выпивка, нетребовательные  клиенты,
затихшие    или   в   слезах,   и   вдруг   --   филерство   по
совместительству. Я решил ускорить развязку и пошел к Навыдову.
Он отвернулся и сделал вид, будто играет с малышом в песочнице,
но бдительная бабушка, видимо, начитавшись  газетных  статей  о
насильниках, прогнала его.
     --  Не  ожидал вас здесь встретить, -- сказал я. -- Что, в
соседнем подъезде кто-то умер? Нужно снять мерку?
     -- Иди своей дорогой, -- пробурчал он.
     -- Я всегда хожу своей дорогой, но почему-то на  ней  меня
подкарауливают странные люди и бьют, недолго думая.
     Он отвернулся.
     --  Так  нечестно,  Навыдов.  Вы  следили  за  мной, я вас
"проколол" и теперь  имею  право  задать  несколько  нескромных
вопросов.
     -- Я за тобой не следил, я тут живу.
     --  Странно,  мне казалось, что вы живете в Бирюлево. Так,
по крайней мере, написано в вашем паспорте.
     -- Что тебе надо?
     -- Помните меня? Мы учились в одном институте. Не помните?
Но это неважно, -- сказал я. -- Кто из ваших друзей  в  бригаде
мастер  бить с левой? А главное, за что? Меня, потом Горчицына.
Кто следующий?
     -- Слушай, ты, -- рявкнул он, -- я сейчас милицию позову.
     -- А я скажу, что ты крадешь детей и насилуешь, и вот  эта
бабушка  подтвердит.  И  милиционеры  мне поверят, как частному
сыщику, который давно тебя "вычислил"  и,  наконец,  схватил  с
поличным.
     Он стал поспешно уходить.
     -- Караул! -- закричал я.
     Навыдов встал.
     --  Отстань от меня, -- сказал он. -- Говорят тебе русским
языком: ты мне не нужен. Я шел к одному человеку.
     -- Неужели вам не хватает денег, Навыдов? -- я снова  взял
официальный  тон.  --  Неужели  Терентьевич платит так много за
охрану своей персоны?
     -- Чтоб ты понимал!
     -- Так объясните. Я не из дураков.
     -- Мы общаемся бескорыстно.
     -- Мы -- это кто? Коллеги с кладбища?
     -- Нет, я один оттуда. Остальные из других мест.
     -- А зачем его охранять?
     -- Так просто.
     -- Логично. И все-таки?
     -- Да никто его не охраняет!
     -- Вы меня интригуете,  как  девушку.  Тут  явно  какая-то
тайна.
     -- Ладно, попробую объяснить, -- снизошел он. -- Ты кто по
убеждениям?
     --  Знаете,  Навыдов, я в политике, как свинья во фруктах.
Мое нелегкое дело -- ловить преступников на каждом шагу.
     -- Ну, про войну в Сербии ты-то слышал?
     -- Краем уха. Как и про Нагорный Карабах. До  сих  пор  не
разберу, кто там воюет.
     -- А еще журналист!
     -- Откуда вы знаете?
     -- Да ты один тут дурак набитый! -- рявкнул он. -- Бродишь
впотьмах,  вынюхиваешь,  сам  не знаешь чего, хотя у каждого на
роже все написано.
     --  Почему?  Я  вынюхиваю  вполне  конкретного   человека,
которым  можете  оказаться  и вы, потому что имеете необходимые
задатки.
     -- Не могу, это не я.
     -- А кто?
     Он хмыкнул.
     -- Ладно, -- решил  я  блефануть.  --  Я  вас  задерживаю.
Пойдемте,  ордер на арест я оформлю на месте. Вздумаете бежать,
буду стрелять по ногам, а так как стреляю я из рук  вон  плохо,
то могу попасть и в голову.
     --  Слушай,  --  предложил  Навыдов, -- сколько тебе надо,
чтобы ты отвалил и забыл про меня?
     -- Двадцать пять тысяч, -- прикинул я.
     -- У меня только десять, -- ответил он.
     -- Давайте, -- согласился я, -- и рассказывайте  все,  что
знаете и думаете.
     Мы присели возле песочницы напротив бабушки.
     --  Рассказывать  особо  нечего.  Я  и еще несколько ребят
записались добровольцами в Сербию. Терентьевич скоро уезжает  и
заберет нас.
     --  Неужели  наемнику  платят  больше,  чем  землекопу  на
кладбище?
     -- Тут дело совести. Тебе не понять.
     -- А при чем тут Шекельграббер? -- спросил я.
     -- Шекельграббер тут совершенно не при чем.
     -- И вы дали мне десять  тысяч,  чтобы  поведать  о  своей
поездке  в бывшую СФРЮ? -- удивился я. -- Ладно, а Размахаева с
какого бока?
     -- Это личное дело Терентьевича.
     --  Что  ж  он  личные  дела  решает  вашими  совестливыми
славянскими кулаками?
     Навыдов не нашел ответа.
     --  Хорош  гусь,  нечего сказать, -- решил я за него. -- А
если в Сербии Терентьевич огород свой копать заставит?
     Я  заметил,  что  Навыдов  еле  сдерживается,   чтобы   не
наброситься на меня с кулаками, и встал, дружелюбно похлопав по
плечу.
     -- Когда отъезд? -- спросил я.
     -- Билетов еще нет, -- буркнул он.
     -- Повезло вам с этой войной, Навыдов, -- сказал я. -- Лет
пять назад вы бы уже лес в тайге валили. По совести и без права
переписки.  А  в  нынешнем  бардаке  армия  исчезнет  --  никто
внимания не обратит. Не то что работник кладбища. Может, и  мне
рвануть  в  какую-нибудь Эфиопию, помочь родственникам Пушкина?
Нет ли у вас на примете знакомого эфиопа-вербовщика? Я  мог  бы
организовать  пару  установок  "Град", на худой конец, танковый
корпус.  Списали  бы  по  конверсии  как  гуманитарную   помощь
металлоломом  и  вперед на Аддис-Абебу! Только запевай: "И боец
молодой вдруг поник головой..."
     Навыдов уже побагровел и сжал кулаки. Я  решил  больше  не
испытывать  его  больное  терпение. В конце концов, вряд ли оно
адское...
     По дороге домой проанализировал наш разговор и понял,  что
Терентьевича   со   счета   сбрасывать   пока  рано.  От  таких
революционеров  чего  хочешь  можно  ожидать.  Чем   джентльмен
отличается    от    горе-патриота   с   оскорбленным   чувством
национального  сознания?  Джентльмен  умеет  и  может  за  себя
постоять,  патриот  же  стоит за себя горой даже тогда, когда в
этом нет никакой необходимости.  Сам  факт,  что  его  нечаянно
толкнули  локтем  в  очереди, он рассматривает как вызов своему
маленькому  угнетенному  народу.  И  если  джентльмен   вызовет
обидчика  на  дуэль,  то  патриот  сразу даст по голове гаечным
ключом. Допустим, Шекельграббер сказал в шутку:  "Эх  ты,  серб
недоделанный!" -- Терентьевич убил бы его, не задумываясь, мстя
за  сожженные  хорватами деревни. Но убил бы сразу, а не спустя
неделю и не мороча голову кражей документов, которые, как я уже
выяснил, украл не он, а Заклепкин.
     Что-то не вяжется в словах этого пенсионера.  Все  в  один
голос уверяли меня, что Шекельграббер -- душа человек, лучше не
придумаешь,  а тут старику в четырех квадратных метрах отказал.
С чего бы вдруг?.. Нет, не угадаешь. Бывает же так, что  просто
человек   не   понравился.   Вот   и  отказал.  Может,  у  него
идиосинкразия на значок "50 лет в КПСС"...
     Дома в почтовом ящике я нашел письмо. По-моему, это первое
за последние два-три-четыре года. Вскрыл, оказалось -- повестка
в милицию. Сначала подумал, что это Квочкин вызывает меня таким
оригинальным  способом,  но  увидел  сумму   штрафа   прописью.
Действительно,  пару  месяцев назад меня забирали "за появление
на  улице  в  нетрезвом  состоянии,  оскорбляющем  человеческое
достоинство".  Ну  уж,  дудки!  Платить  отделению,  в  котором
начальник -- мой подельщик, я не буду. Но все  равно,  спасибо.
Хоть  милиция обо мне вспомнила. Теперь знаю, что нужно делать,
если хочешь получать письма почаще...

     С  утра  я  просмотрел  список  клиентов  "Долины  царей",
который  оставила  Кувыркалкина. Фамилии ничего не сообщали. По
ним, в лучшем случае, можно было бы  составить  социологический
отчет о национальной клановости нуворишей. Правда, Заклепкина я
в  списке  не обнаружил. Но с чего ему там быть? Карманом он не
вышел, обворовать государство по возрасту  не  удалось,  просил
он,   прямо   скажем,   милостыню,  и  договора  на  посмертное
обслуживание с ним никто не заключал. Впрочем,  сколько  правды
сказал  мне  пенсионер  и  сколько вранья -- это еще предстояло
выяснить. Поэтому я посмотрел в досье, где  обитают  Опрелин  с
Кувыркалкиной, и собрался ехать туда.
     Но  позвонила  Размахаева.  Я  и  не  предполагал, что она
встает в такую рань. Впрочем, телефон мог стоять у  кровати,  а
разговаривать,  не  глядя  в  глаза,  зиц-вдова  и без телефона
умела.
     -- Вы мне нужны, -- сказала она.
     -- Как воздух?
     -- Я вас хочу нанять. Меня донимают, мне  надо,  чтобы  вы
избавили меня от одного человека. Дело нетрудное, думаю, это он
убил  Шекельграббера из ревности, или с его подачи, а вы заодно
убьете двух зайцев и подработаете.
     -- Какого Шекельграббера? --  поиздевался  я.  --  Который
звал вас Мунькой?
     -- Ну ладно, хватит! -- разозлилась она.
     --   Хватит,   хватит,   тем  более  половым  воздержанием
Шекельграббера не воскресишь, -- согласился я.  --  Подозреваю,
что речь идет о Терентьевиче.
     --   Правильно  подозреваете.  Этот  идиот  меня  измучил,
проходу не дает, а вчера потребовал, чтобы  я  ехала  с  ним  в
Югославию.
     --  Наверное,  санитаркой?  --  предположил  я.  -- Сейчас
многие  девушки  так  делают,  но  до  госпиталя  почему-то  не
доходят, застревают в баре с обнаженной грудью.
     -- Вы пошлый дурак! Вы -- Терентьевич наоборот! -- сказала
она. -- Вы нанимаетесь или нет?
     --  Как же я могу отказать девушке со стажем! А чем будете
платить? Любовью?
     --  Нет.  Я  уже  запятнала  девичью   честь   нескромными
поцелуями.  Зачем вам такая? Вам нужна любовь чистая и светлая,
как квартира после обмена или ремонта. Нечто похожее у вас  уже
есть, поэтому берите деньгами, -- предложила она.
     --  Какой  же  нах