ромыли  землю  и  небо.  И  зелень,  молодая  зелень
брызнула на лужайках. Как, скажи, лето заново началось в Пекашине.
     А может, еще и гриб какой на бору будет? -  подумал  Михаил  и  услышал
песню: у Лукашиных пели.
     Родька выбежал встречать его  на  улицу.  Грудь  белой  рубахи  расшита
серебром, рукава с кружевами, как у девки,  пояс  металлический,  с  золотым
отливом... Разодет-разукрашен по самой последней моде.
     - Ну, брат, я таких и в Москве не видал.
     - Стараемся, дядя Миша! - весело тряхнул  волосатой  головой  Родька  и
закричал: - Музыка!
     В распахнутом настежь коридоре разом грохнули два аккордеона, и  Михаил
так на волнах музыки и въехал в дом.
     А дальше все было как по писаному.  Было  громогласное  "ура"  в  честь
опоздавшего, был штрафной стакан - прямо у порога, были расспросы  -  почему
один, где супружница...
     Вера  не  стала  дожидаться,  когда  отца  затюкают.  Тряхнула  косами,
вскочила на ноги:
     - Песню, песню давайте!
     И кто устоит перед ее напором, кого не подымет волна веселья и  задора,
которая хлынула от нее! Запели все  -  и  молодняк  и  пожилые,  благо  всем
известна была песня про солдата:

                      Не плачь, девчонка,
                      Пройдут дожди,
                      Солдат вернется,
                      Ты только жди.
                      Пускай далеко твой верный друг,
                      Любовь на свете сильней разлук.

     Михаил глаз не мог отвести от дочери.
     Не в мать, не в мать, думал. Да и не в меня, конечно. Не умели  мы  так
радоваться. И вдруг,  любуясь  черными  разудалыми  глазами  Веры,  вспомнил
Варвару. Неужели, неужели все радости,  все  муки  тех  далеких-далеких  лет
вдруг ожили, проросли в родной дочери?
     Михаил перевел взгляд на другой конец стол а, туда, где  сидела  Лариса
со своими подружками. Визг, смех - из-за чего?
     Таборский! Когда успел забраться в этот недозрелый малинник? Вроде  бы,
когда он, Михаил, заходил в избу, его там не было. Но  разве  в  этом  дело?
Разве не все равно, когда втесался?
     В диво другое - соплюхи от него без ума. Лапает, щупает принародно -  и
хоть бы одна по рукам дала: опомнись, ты ведь в отцы нам годишься!
     Не дождешься от нынешней молодежи. Вот уж правду каждый  день  бренчат:
поколения у нас в ладу друг с другом.
     Ну а Таборский еще, помимо всего прочего, запал  молодежи  умеет  дать.
Как Подрезов, бывало. Правда, у Подрезова все от души,  от  сердца.  У  того
слово - дело. А этот артист. Говорун. И поди разберись, где игра, где дело.
     А Петр так и не пришел, сказал себе Михаил, водя  глазами  по  пестрому
буйному застолью, и ему вдруг стало не по себе.
     Он новым стаканом вина залил тоску.
     - Родька, а где у тебя матерь? Не вижу.
     Родька,  как  тетерев  на  току,  заслышав  какой-то  непонятный   звук
поблизости, на секунду поднял рывком голову и снова запел.

        "3 "

     ...Пили за новобранца, за будущего солдата, за то,  чтобы  он  верой  и
правдой служил родине, пили за нее, Анфису  Петровну,  пили  за  Таборского,
пили за Шумилова, председателя сельсовета, за  друзей-товарищей  -  за  всех
пили, никого не обошли.
     А когда же, когда же отца-то вспомнят? - изнывала  от  ожидания  Анфиса
Петровна.
     Она глаз не сводила с сына, умоляла, заклинала его: скажи! Но разве  до
отца было Родьке, когда рядом Вера, друзья-товарищи?
     И  вот  кто  же  догадался  сказать  про  родителя?  Александра  Баева,
старушонка, которая помогала ей угощать гостей.
     - Ну тепереча, думаю, не  грешно  и  Ивана  Дмитриевича  добрым  словом
помянуть.
     И тут Анфисе Петровне вдруг стало так горько, такое удушье подступило к
горлу, что она едва добралась и до повети...
     Прибегал Родька ("Мам, мам, что с  тобой?"),  прибегала  фельдшерица  -
тоже была на проводах, - Таборский, Шумилов заходили.
     - Ничего, ничего, отлежусь. Гуляйте на здоровье, веселитесь, - говорила
она всем.
     И так же она ответила и Михаилу, когда тот ввалился на поветь.
     Но Михаила не проведешь.
     - Эх и дура же ты, Анфиса, дура! Кажинный день провожаешь сына в армию?
Да ведь потом волосы будешь на себе рвать: ах, недоглядела, ах, недосмотрела
свое сокровище...
     Анфиса Петровна встала. Верно, верно сказал Михаил: настанут такие дни,
и скоро настанут, когда она за  один  погляд  на  сына  согласна  будет  все
отдать, что у нее есть.
     Опираясь на Михаила, она вышла с повети в  сени  и  тут  увидела  Нюрку
Яковлеву,  пьянющую,  чуть  не  на  карачках  пробирающуюся  вдоль  стены  к
раскрытым дверям избы. Раздумий не было. Вмиг загородила дорогу:
     - Тебе, Анна, нету хода в мой дом.
     - В твой дом нету хода? Мне? Это за что же такая немилость?
     - А за то, что в чужой дом нахрапом залезла.
     - Я залезла?
     Анфиса Петровна не стала больше разговаривать  -  выставила  непрошеную
гостью на крыльцо, захлопнула за собой двери,  да  еще  и  рукой  на  дорогу
указала:
     - Уходи, уходи, Анна! Видеть тебя не могу после того, что ты сделала  с
Лизаветой, а не то что принимать в своем доме.
     Нюрка откинула назад голову, захохотала:
     - А родню  в  этом  доме  принимают?  К  примеру,  когда  родной  сынок
напакостил...   Непонятно   выражаюсь?   Пойди   посмотри...    Вещественные
доказательства налицо...
     - Чего мелешь? Какие доказательства?
     - А-а, какие... Какие бывают, когда парень брюхо натолкает?..
     Она не охнула, не пошатнулась от этих слов - ни минуты, ни  секунды  не
поверила, но и отмахнуться не могла: сплетни, как огонь, в  зародыше  гасить
надо.
     - Веди к Зойке! - приказала.
     Зойка  жила  отдельно  от  матери,  в  старом  колхозном  курятнике  на
задворках у медпункта. При виде нежеланных гостей, переваливших за порог  ее
маленькой неказистой избенки, удивленно выгнула тонкие подрисованные брови -
она лежала на кровати, но не встала.
     - Проходи, проходи, мамочка званая! - с издевкой сказала  Нюрка.  -  Ну
мамочкой не хочешь, а бабкой-то хошь не хошь станешь. Верно говорю, Зойка?
     - Загинь, к дьяволу! Налилась опять, нажоралась. Кто тебя звал?
     - Да как! Она не верит.
     - Чего не верит?
     - Не верит, что ейный сынок тебе прививку сделал.
     Зойка зло  улыбнулась  своими  тонкими  сухими  губами,  хотела  что-то
сказать, но передумала и только вяло махнула рукой.
     Свет потух в глазах у Анфисы Петровны: на Зой-киной  руке  она  увидела
золотое кольцо, и ей сразу стало все ясно.
     Господи, господи!  Она  целое  утро  сегодня  искала  это  кольцо,  все
перерыла,  перевернула  кверху  дном,  думала,  потеряла,  а  оно  вот  где,
оказывается, - у Зойки на руке...
     Зойка что-то кричала матери, матерь кричала Зойке,  а  что?  Ничего  не
слышала, не понимала - чудом выбралась на улицу.
     Нет, знал, знал сынок дорогой, что такое это кольцо,  какая  святыня  в
ихнем доме. Сто раз рассказывала, как отец подарил его.  Родила  сына,  надо
идти записывать в сельсовет, а сыну и фамилии отцовской нельзя дать,  потому
что матерь не в разводе. Ну как тут с ума не сойти! И вот Иван,  чтобы  хоть
как-то успокоить, утешить ее, надел ей на руку это кольцо, нарочно заказывал
в городе.
     Пятнадцать лет она не снимала кольцо с руки и, конечно, в гроб легла бы
с ним, да  четыре  года  назад  начали  пухнуть  пальцы  в  суставах,  и  ей
волей-неволей с великими муками пришлось его снять...

        "4 "

     Танцевали, садились  за  стол,  снова  танцевали  -  под  радиолу,  под
аккордеон, на улице, в доме, на крыльце... И так до темени, до тех пор, пока
не зажгли свет и не вспомнили про клуб.
     И все это время Анфиса Петровна была на ногах, ни на минуту не  присела
и не прилегла. Нашла в себе  силы.  Выстояла.  Не  испортила  праздника,  не
уронила фамилии Лукашиных. И только когда опустел  дом,  тяжело  рухнула  на
стул к столу.
     - Останься, - сказала сыну.
     - Ну мам...
     - Останься, говорю! И ты, Михаил, останься.
     Под окнами заревели, зарычали мотоциклы, крик, смех, визг,  затем  весь
этот шум-гам выкатился из заулка на дорогу и побежал в сторону клуба.
     - Ну, сын, доволен проводами? Хороший стол справила мать?
     - Спрашиваешь!
     - А теперь другой стол будем справлять, - сказала Анфиса Петровна.
     - Это в честь чего же? - спросил Михаил с усмешкой.
     - А в честь того, что сына буду женить.
     Михаил, зевая, устало махнул рукой: давай, мол, в другой  раз  пошутим.
Сегодня и без того веселья было предостаточно.
     - А я не шучу, - сказала Анфиса Петровна.  -  Какие  тут  шутки,  когда
криком кричать надо! - И тут  она  и  в  самом  деле  разрыдалась.  Прорвало
плотину, которую с таким трудом воздвигала. - Он ведь с кем, с кем спутался?
С Зойкой-золотушкой. У той брюхо от него...
     Михаил круто обернулся к Родьке:
     - Это правда?
     - Чего - правда? Разведут всякую муть - слушайте. ..
     - А кольцо, кольцо отцовское? Самая дорогая память об отце, а  ты...  а
ты что сделал?
     - Да чего я сделал? - вдруг зло засверкал черными глазами  Родька,  сам
переходя в наступление. -
     Подумаешь, дал поносить... Убудет  его?  Ну  возьму  обратно...  Сейчас
взять? Завтра?
     - Гад... Сволочь! - выдохнул Михаил.
     - Но, но, потише, потише, дядя  Миша!  Чья  бы  мычала,  а  твоя-то  бы
молчала. Я еще не дошел до того, чтобы  и  тетке  и  племяннице  фигли-мигли
делать...
     - Родька... Родька, что говоришь? - умоляющим голосом простонала Анфиса
Петровна.
     Ничто не остановило Родьку. Пиджак с вешалки сдернул,  дверью  бабахнул
так, что стаканы забренчали на столе, а на мать даже и не  взглянул.  И  тут
Анфиса Петровна опять расплакалась:
     - Все, все вложила в него... Ничего не пожалела... Думаю,  мы  с  отцом
жизни не видели, пущай хоть он за нас поживет...
     - Вот и зря! Этой-то жалостью  и  испортила  парня!  -  рубанул  сплеча
Михаил.
     - Дак что же по-твоему, хороший человек только в беде родится?  Хорошая
жизнь человека портит?
     - А черт их знает, что их портит!
     Михаил забегал по избе. И вообще, у него у самого  кругом  шла  голова:
где теперь Вера? что причитает Раиса? Ведь  наверняка  все  Пекашино  теперь
только и делает, что треплет имя его дочери.

        ^TГЛАВА ВТОРАЯ^U

        "1 "

     Сережа Постников,  сын  Фили-петуха,  нынешней  весной  вернувшийся  из
армии, ровно в полшестого, из минуты в минуту, как договорились, дал гудок.
     Михаил, конечно,  был  уже  начеку.  Он  выбежал  из  дома,  кинулся  в
мастерскую будить дочь.
     - Вставай, вставай, невеста! - с шуткой начал  теребить  ее.  -  Женихи
приехали!
     Вера поднялась,  не  проронив  ни  слова.  Лицо  у  нее  было  бледное,
осунувшееся, хмурое, ~и он понял: не спала. А ведь вечор, когда он, прибежав
от  Анфисы  Петровны,  заговорил  с  ней  о  Родьке,  виду  не  подала,  что
переживает. Даже оборвала его, когда он стал  слегка  выгораживать  парня  -
дескать,  бывает  это  в  молодости,  заносит  по  глупости.  "Давай,  папа,
договоримся раз и навсегда: подлецов не защищать.  Хорошо?"  -  "Хорошо",  -
сказал Михаил и был очень доволен, что все так легко обошлось.
     Не обошлось.
     Однако утешать и вразумлять дочь было некогда - с улицы один за  другим
долетали гудки, да и что сказать? Где найти нужные слова?
     Кое-чего перехватили, попили чаю.
     - Ну, прощайся иди с матерью, - сказал Михаил,  но  тут  Раиса,  тягуче
зевая, выкатила на кухню сама.
     - Говорила я: поезжай, девка, заране, дак нет, на проводы надо...
     - Ну ладно, ладно, - замахал жене Михаил. - Опять ты за свое?
     - Да как! Уехала бы вчера-то, знаешь, как хорошо!  В  школу  бы  пришла
вовремя, свеженькая, чистенькая, а то ведь  ты  носом  клевать  на  уроке-то
будешь, а не учиться. Да и опоздаешь еще.
     - С чего она опоздает-то? Два часа до района  ехать,  а  сейчас  только
шесть.
     - А дорога-то? Забыл, какая у нас шасе? Да еще машина сломается.
     Михаил схватил чемодан и сумку, пошел на выход, потому  что  все  равно
жену не переговоришь. Выспалась, подкрепила за ночь силы - кого хошь  теперь
на лопатки положит.
     Из будки весь в сене, сладко потягиваясь, вылез Лыско. Но вдруг  увидел
свою любимицу, собравшуюся в дорогу, и завыл.
     Вера расплакалась, обеими руками обняла пса, бросившегося ей на  грудь.
Не вчерашняя ли боль и обида выплескивались в этих слезах?
     - Давай-давай! Не навек уезжаешь! Вера оттолкнула Лыска,  затем  бегло,
торопливо обняла мать; Раиса обиделась:
     - Вот как у нас! Собаку готова съисть, час целый жала, а до матери едва
дотронулась.
     Сережа сам залез в кузов, чтобы увязать Верины вещи,  затем  с  игривым
полупоклоном раскрыл дверцу кабины:
     - Прошу пассажиров!
     - Нет, я в кузове, - сказала Вера.
     - Да почему в кузове-то? - удивился Михаил. - В кабине-то мягче, меньше
трясти будет.
     Но Вера уже поставила длинную ногу  на  колесо,  потом  подтянулась  на
руках и легко перекинула тело за борт. Сережа обиженно закусил губу,  совсем
как отец, и Михаил сказал себе: понятно, понятно, и тебе моя девка  задурила
голову. То-то вчера сам стал навязываться - не надо ли утром отвезти Веру  в
район?
     Грузовик тронулся. Вера встала в кузове во весь рост - второе  солнышко
засияло над землей, свое, доморощенное, только что омытое слезами. И  Михаил
смотрел, смотрел на это солнышко да и не выдержал -  со  всех  ног  бросился
догонять машину. Решил хоть немного проводить дочь. Есть время!  До  развода
еще целых два часа, да если и опоздает на развод, не беда: работа известна -
ремонт старого коровника. На худой конец, отстукает лишний час после работы.

        "2 "

     - Ну как, как, доча? Хорошо?
     Машину качало и бросало как пьяную:  распсиховавшийся  Сережа  гнал  не
разбирая дороги. А Михаил все кричал  и  кричал  Вере,  обхватив  ее  правой
рукой, а левой держась за кабину:
     - Да улыбнись же, улыбнись! Смотри, какое сегодня утро!
     И вот наконец добился своего - когда  выехали  на  Нижнюю  Синельгу  да
впереди увидели  Марьюшу,  всю  раскрашенную  осенним  пестрым  кустарником,
робкая улыбка осветила Верино лицо.
     Тут бы ему и проститься с дочерью,  тут  бы  ему  и  повернуть  на  сто
восемьдесят градусов, тем более что как раз возле нового моста  за  Синельгу
повстречали знакомую попутку из Заозерья. Так нет,  давай  дальше!  Давай  с
ветерком по Марьюше!  А  насчет  машины  чего  переживать?  Встретили  одну,
встретим и другую.
     Не встретили. Пехом пришлось отмахать семь верст.
     Но зря, зря он вгонял себя в пот. Зря  разорялся  из-за  того,  что  на
работу опаздывает. Его напарнички тоже не очень изнуряли  себя  на  трудовом
фронте. Сидели под навесом, папироска в зубах и ха-хо-хо да хо-хо-ха!
     - Михаил,  слыхал,  у  нас  два  писателя  завелось?  Он  подозрительно
стрельнул  прищуренным  глазом  в  сторону  Фили-петуха,   обежал   взглядом
остальных: с какой стороны подвох? что за загадку ему загадывают?
     - Да ты что - ничего не знаешь? - с  запалом  вскинул  лысеющую  голову
Филя. - Начальство из области приехало. Нашего управляющего чесать.
     - Его начешешь! -усмехнулся Михаил.
     - Вот Фома неверный! Мужики, вру я?
     - Правда, правда, Михаил. Виктор Нетесов  да  Соня-агрономша  заявление
накатали в область. До ручки, мол, дожили. Принимайте срочные меры.
     Михаил опять усмехнулся:
     - Хорошо бы! Только Виктор-то Нетесов с каких  пор  стал  на  амбразуру
кидаться?
     - С каких... Разве не слыхал, как они сено принимать  на  Пашу  ездили?
Таборский: пиши тридцать тонн для ровного счета,  а  Виктор:  нет,  тут,  на
Паше, и в травные-то годы двадцати тонн не было. Вот  у  них  расстыковка  и
вышла.
     - Ясно, - сказал Михаил и полез на коровник: не кричать же во все горло
от радости.
     Но за работой его снова стали одолевать сомнения, и  он  едва  дождался
обеда.
     - Ребята, за папиросами хочу сперва забежать! - махнул рукой в  сторону
сельпо, чтобы объяснить напарникам свой необычный маршрут.
     А на самом-то деле порысил к Виктору Нетесову, чтобы от него, из первых
рук, узнать все как было.

        "3 "

     Виктора Нетесова не зря прозвали немцем. Машина-человек. На  работу  ни
на минуту не опоздает, но и на работе  лишней  минуты  не  задержится.  Было
четверть второго, когда Михаил перешагнул за порог нетесовского дома,  а  он
уж за столом сидел.  На  гостя  посмотрел  хмуро,  с  нескрываемой  досадой:
дескать, что  за  пожар  -  пообедать  спокойно  не  дадут?  И  Михаил  даже
растерялся от такого приема.
     - Заправляйся, заправляйся, а я покурю тем временем.
     На улице с любопытством огляделся: а  ну-ко,  немец,  нрав-то  ты  свой
показывать научился, а чему меня твоя усадьба научит?
     Научила.
     Перво-наперво деревянные мостки. Невелик труд - от крыльца к  хлеву,  к
сараю, к бане доски перекинуть, а ведь толково. Всегда, в любую погоду,  под
ногой сухо, и грязи не натащишь в дом. А второе, что он тоже сразу принял на
вооружение, - ягодники. В Пекашине не принято на усадьбе разводить малину да
смородину - дескать, в лесу этого добра хватает. И зря.  Не  каждое  лето  в
лесу родится ягода, нынче, к примеру, из-за  засухи  что  найдешь  на  нашем
бору, а у Виктора Нетесова до сих пор  еще  малина  краснеет  в  огороде,  а
черной смородины столько навалило, что кусты ломятся.
     В сарае тихонько позвякивало железо - молотком били, - и  Михаил  пошел
туда.
     Старик - Илья Нетесов - трудился. А  над  чем  -  не  надо  спрашивать.
Железную ограду собирал, чтобы заново, в  который  уже  раз  обнести  могилы
дочери и жены.
     Да, так вот. Люди хлопочут о живых - о себе, о детях, о внуках, -  а  у
Ильи Максимовича одна забота: как бы получше устроить могилы дочери и  жены.
И устраивает. Каждое лето что-нибудь меняет - то столбики,  то  оградку,  то
надгробия, нынче специально в город ездил по половодью, гранитные привез.
     - Где  оградку-то  делали?  (Старик  расширял  на  наковальне  железное
кольцо.) Не в леспромхозе? - закричал Михаил.
     Илья повернул к нему худое бородатое лицо, заморгал по-детски  голубыми
глазами.
     - Где, говорю, такую шикарную ограду раздобыл? - крикнул он еще громче.
     Но в ответ старик только  улыбнулся  беззубым  ртом.  Артиллерист,  всю
войну из пушек палил - ничего ушам не делалось, а умерла дочка, умерла  жена
- и за один год оглох. Начисто.
     Да, вот как бежит время, подумал  Михаил.  Давно  ли  еще  вся  деревня
бегала к Нетесовым, чтобы посмотреть на живого победителя, а  сегодня  этого
победителя самого подпорками подпирать надо.
     - Пряслин! - подал голос с крыльца Виктор.
     - Иду! - живо откликнулся Михаил и,  как  мальчишка,  кинулся  к  нему.
Потом вспомнил, что тот на добрых пятнадцать лет моложе его, и притормозил.
     Сели на скамейку под дощатый раскрашенный грибок неподалеку от крыльца,
и Виктор первым делом взглянул на свои часы.
     - Без двадцати два, - объявил деловито. То есть учти:  разговаривать  с
тобой могу не больше десяти минут.
     - Ясненько, - без всякой обиды сказал Михаил.
     А чего обижаться? Да надо бога молить, что  такой  человек  в  Пекашине
завелся. Ведь нынешние работяги что за народ?  Утром  иной  раз  на  разводе
заведутся, начнут анекдоты травить - про  всякую  работу  забыли.  А  Виктор
Нетесов без десяти девять,  хоть  земля  под  ним  провались,  заведет  свой
трактор. А раз один завел, что же остается делать другим?
     В общем, Михаил хорошо был  знаком  с  причудами  Виктора  Нетесова,  а
потому начал без всякой прокладки:
     - Это верно, что вы с Соней-агрономшей письмо накатали?
     - Верно, - кивнул Виктор.
     - Думаю, не о том, что хорошо живем по сравнению с довоенным? -  Михаил
слегка подмигнул.
     - Не о том. Мы проанализировали наиболее важные показатели