тив,  вселяют покой. Кстати, когда
начали продаваться "Севен старс"?


     Наверху что-то медленно, с равными промежутками грохочет.
     Пять часов две минуты.
     Я вынимаю из вентиляционной трубы заткнутый в нее пенопласт.  Громыхает
огромный  барабан.  Видимо,  такова  традиция.  Эхо,  отражаясь в  подземном
лабиринте,  напоминает рев  прибоя.  Может  быть,  как  раз  сейчас жеребец,
встреченный жидкими аплодисментами,  неестественно выпрямившись,  перерезает
ленточку.
     По  кругу  вечернего  неба  в  вентиляционном  отверстии  плывет  туча,
напоминающая подгоревшую лепешку.  Толстая и набухшая,  она вот-вот лопнет и
прольется дождем.
     Наконец подошло,  мне кажется,  время расстаться с  убежищем.  Тетрадь,
чтоб не намокла,  я  положу в  полиэтиленовый пакет и крепко залеплю клейкой
лентой.  Спрятать все,  что я хочу, можно вон в той трещине в стене, похожей
на картуз бейсболиста.  Длинный козырек с одной стороны оборван, и там зияет
дыра  вроде  кармана.   (Чем  не   сейф  для  денег,   проездного  билета  и
ультракоротковолнового передатчика, снятого с ножки стула в восьмой палате?)
     Пусть девочка еще полчасика поспит.
     Если бы у меня спросили, чего я хочу сейчас больше всего, я бы ответил:
суметь до того,  как верну жену,  предпринять кое-что.  В каком виде найду я
свою жену, в какой обстановке встречусь с ней? Никто не в состоянии ответить
мне  на  этот  вопрос.  Как  будто  можно  считать установленной связь между
исчезновением жены и кражей пилюль, но такое допущение не помогает ни на шаг
продвинуться даже в косвенных уликах. Лишь осторожные намеки жеребца наводят
на  эту  мысль.  Возможно,  жена и  впрямь больна и  остается до  сих  пор в
клинике,  а  то,  что она не нашла способа связаться со мной по телефону,  -
чистая случайность.  С другой стороны, если взглянуть на все, что произошло,
глазами жены,  именно я являюсь человеком,  пропавшим без вести. Быть может,
пытаясь выяснить, куда я исчез, она поступила на временную работу, скажем, в
библиотеку главного корпуса.  Но нельзя не учитывать и вероятность того, что
после удара,  нанесенного ей  в  аптеке во время кражи пилюль,  она утратила
память.  В  самом  же  худшем  случае  ей  насильно или  под  гипнозом ввели
лекарство, лишившее ее возможности действовать по собственной воле.
     Так или иначе,  я  должен предпринять соответствующие меры.  Если будет
необходимо -  не  останавливаясь даже перед применением силы.  В  туфлях для
прыжков да еще с металлической трубой в четверть метра, которую я спрячу под
мышкой,  удастся  обеспечить немалую  атакующую мощь.  Девочке неприятны мои
упражнения -  она  вся сжимается,  увидев прыгающего человека,  -  поэтому я
сейчас не в  форме,  а  ведь одной врожденной быстроты реакции мало,  чтобы,
надев такие туфли, сразу же совершать в них прыжки.
     Везти тут девочку в кресле-каталке непросто.  Малейшая неосторожность -
и вместе грохнемся.
     Однако чем сложнее становится положение,  тем меньше у нас шансов снова
вернуться в  убежище.  Может быть,  найдя путь к бегству,  удастся увести из
клиники и  жену.  Путь к  бегству один:  скатиться вниз по северному склону,
поближе к городской улице.  А мы находимся на южной стороне.  Бежать одному,
оставив здесь девочку, - значит, бросить ее навсегда. Ну а тетрадь, ее можно
спокойно засунуть в  щель  в  стене,  и  она  до  скончания века  никому  не
попадется на глаза, - бог с ней. Но девочка - не тетрадь.


     Еду на первое время я положил в коробку, под сиденье кресла-каталки.
     Четыре банки кока-колы,  пять булочек,  четыре печенья, два огурца, два
вареных  яйца,  немного соли,  завернутой в  фольгу,  четверть фунта  масла,
плитка шоколада, четыре побитых персика; там же - пачка бумажных салфеток...
     Девочка с наушником в ухе чуть приоткрыла глаза и улыбнулась.  Руку она
по-прежнему держала между  ног.  Мне  не  хотелось докучать ей  замечаниями.
Потом  она  снова  заснула.   Тело  ее  стало  еще  короче.   Чтобы  оно  не
искривлялось, я осторожно выпрямил его (шведское кресло-каталка удобно и для
этого тоже) - то ли дело лепешки из рисовой муки, тянучки, пирожки с бобовой
начинкой: как их ни мни, они всегда сохраняют форму, близкую шару. Хочешь не
хочешь,  но без помощи жеребца -  заведующего отделением хрящевой хирургии -
не обойтись.
     Глядя на девочку, так стремительно превращающуюся чуть ли не в грудного
ребенка,  я  поддался иллюзии,  что  время идет  вспять.  Единственное,  что
осталось  неизменным  -   выражение  глаз.  Если  кто-нибудь  будет  увлечен
девочкой,  то,  несомненно,  благодаря ее  глазам,  устремленным вдаль и  не
видящим, что делается у нее под ногами.


     Как быть с  халатом?  Я  думаю,  он поможет мне пробраться сквозь толпы
людей,  но не станет ли он слишком явной приметой для преследователей? Пусть
все решится на  празднике,  а  пока я  его не  брошу.  Даже если не придется
воспользоваться им, подложу его под голову девочке вместо подушки.
     Жаль,  пришлось оставить там,  в заброшенной комнате,  портфель со всем
необходимым для  торговых  сделок.  В  нем  тридцать  каталогов  туфель  для
прыжков,  пятнадцать бланков-заказов  и  столько  же  талонов  на  получение
памятных подарков -  в общем,  не такая уж ценность. Но портфель итальянской
кожи жалко - купить новый мне не по карману. Ничего не поделаешь. Сам теперь
не пойму, что вынудило меня пойти на такой расход.


     Шесть часов семь минут.
     Что ж -  в путь.  Маршрут 8,  4,  8,  4, 3, 3, 2. Этот шифр поможет мне
запомнить повороты, чтобы добраться до музея.
     - Я видела сон, будто протухло мыло.
     - Мыло не тухнет.
     - Почему?
     - Мыло, которое может протухнуть, - не мыло.
     Наверно,  лучше  взять тетрадь с  собой,  чем  только из-за  нее  снова
приходить в  клинику;  надо попытаться вынести ее  отсюда.  В  ней  появится
необходимость,  когда я  буду приперт к  стенке,  и,  оказавшись у  меня под
рукой,  она  сослужит мне  хорошую службу.  Засуну-ка  ее  между пружинами и
подкладкой сиденья кресла-каталки.  Ремонтировать его не надо,  так что туда
пока никто не заглянет.


                                 Дополнение

     Когда я,  обхватив коляску с девочкой, вылез через щель в искусственном
утесе,  площадь перед  музеем уже  была  забита машинами,  владельцы которых
приехали посмотреть на  праздник.  Почти не скрываясь,  мы дошли до каменной
лестницы.
     - Музей. Смотрите, на крыше шест для флага.
     - Это антенна.
     - Нет, шест.
     - Возможно, он служит и тем и другим.
     Вдруг у одной из машин кто-то сказал:
     - Разве бывает флагшток, на котором бы в праздник не развевался флаг.
     Этот голос,  как  моментально схватывающий клей,  прилепил к  земле мои
туфли и колеса кресла-каталки.  Боевой дух покинул меня, словно улетучившись
сквозь выбитое дно бочонка. Нет, не может быть, подумал я и робко обернулся.
О,  как  я  жаждал обознаться!  Увы,  надежда моя не  оправдалась.  Это была
секретарша заместителя директора.  С  набитой бумажной сумкой  в  руке,  она
стояла,  натянуто улыбаясь.  В  бежевой кофте  и  юбке  цвета  какао (клыки,
готовые разорвать меня, спрятаны), она выглядела неплохо.
     - Похоже, вам все было известно.
     - С каждым разом вы становитесь все догадливей.
     - На карту поставлена жизнь.
     - Я и стараюсь облегчить вашу задачу. Вам нужно... вот это?..
     Секретарша  глянула  на  меня  исподлобья,   прикусив  нижнюю  губу,  и
отвернула угол  газеты,  прикрывавшей бумажную  сумку.  Там  лежал  небрежно
свернутый  лоскут  блекло-багровой  ткани.  Девочка  вся  напряглась,  точно
скованная судорогой.
     - Бедняжка.
     - Если не  нужно,  можете выбросить.  Я  разбила стекло шкафа в  музее,
украла и принесла вам...
     Секретарша подобрала валявшуюся под ногами ветку,  брезгливо поддела ею
багровую ткань и стала размахивать ею, как флагом. Лоскут напоминал багровый
трупик раздавленной на шоссе кошки.
     - Это и есть мама, заболевшая извержением ваты?
     - Совсем как кусок старого фетра,  бедняжка.  И еще чем-то обрызгали от
насекомых - без противогаза в руки не взять.
     Вдруг  девочка  со  сдавленным криком  вцепилась в  багровую тряпку.  И
заплакала в  голос.  Опешив,  секретарша попятилась,  а  я  даже ощутил укол
ревности - какое глубокое чувство у девочки.
     - Это она от радости...
     - Я бы и сам не отказался от такой любви.
     С  помощью секретарши -  она  делала это  без  особого энтузиазма -  мы
развернули одеяло  и  накрыли им  девочку.  Мятая  багровая тряпка никак  не
вязалась с  функциональной красотой кресла.  Девочка обеими руками впилась в
одеяло и, откинув голову, сказала в нос:
     - Пахнет очень неприятно, что ж, ничего не поделаешь.
     Я  обессилел.  Усевшись на каменную ступеньку,  я  выпил с  секретаршей
банку тепловатой кока-колы.  Девочке, поглощенной одеялом, было не до питья.
Секретарша, выставив голую ногу, прижала ее к моей.
     - У нас прямо пикник.
     Небо черное,  как от  внутреннего кровоизлияния,  вот-вот пойдет дождь.
Когда я  бросил в  траву пустую банку от кока-колы,  раздался вопль какой-то
женщины. И тут же откликнулась секретарша:
     - Отстань.
     Да,  начало не ободряющее. Если так точно предугаданы все мои действия,
на  успех мне рассчитывать нечего.  Придется поворачивать обратно -  другого
выхода нет.
     Мы   пересекли   площадь   перед   музеем   и   стали   спускаться   по
асфальтированной дороге,  огибавшей парк,  но  тут путь нам преградила целая
колонна передвижных платформ,  распространявших запах ацетилена.  Мы  решили
пройти парком.  Там по-прежнему было тихо.  Время от времени в небо взмывали
столбы белого дыма и слышался треск фейерверков.
     - По-моему,  девочка  выглядит сейчас  так  же,  как  до  поступления в
клинику.
     - Думаете, не хуже?
     - Весь  вопрос  в  том,  как  долго  смогут кости  выдерживать давление
внутренних органов.
     - Что вы имеете в виду?
     - Какую,  по-вашему,  форму примет зонт, если спицы вдруг начнут таять?
Нечто подобное происходит и с девочкой.
     На  площади у  фонтана счастливые на  вид  музыканты,  не  желая больше
репетировать,  танцевали рок,  похожий  на  танец  бон  в  день  поминовения
усопших. Открыто было лишь несколько ларьков, где торговали золотыми рыбками
и  кустарными поделками.  На скамейке сидели рядышком медсестра в  бикини (и
почему-то  в  форменной шапочке) -  у  нее были непомерно толстые ляжки -  и
одноногий мальчик с  черной облезлой собачонкой;  они  неотрывно смотрели на
брызги, срывавшиеся с упругих струй фонтана.
     Под ногами вода.  В луже,  нанесенной ветром из фонтана, билась розовая
бабочка, величиной чуть ли не с маленькую птичку.
     - Холодно.
     Девочка передернула плечами.  Прикрывавшее ее багровое одеяло выглядело
как  передничек  на  Дзидзо  -  покровителе  детей  и  путников,  стоящем  у
проселочной дороги. У меня вспотела шея.
     Через центральные ворота мы снова вышли из парка на дорогу.
     Вдруг,  точно аромат,  льющийся из  лопнувшего мешочка с  благовониями,
начало   вскипать   оживление.   Примерно  на   середине  спускавшейся  вниз
бесконечной дороги  начиналась подземная  торговая  улица,  словно  насквозь
прорезавшая высокий  холм.  На  арке,  обрамленной неоновыми  лампами,  была
выведена  огромная  надпись:   "Поздравляем.  Годовщина  основания  клиники.
Михарасу  Гиндза"*.   Девочка,   выпростав  из-под  одеяла  руки,   радостно
вскрикнула. Все вокруг заполонили сотни стоявших где попало машин, застывшие
в ожидании несметные толпы - кого здесь только не было: служащие, молодежь в
джинсовых шортах, врачи с медсестрами в белых халатах и даже больные, только
что выбравшиеся из палат,  в  чем с первого взгляда убеждали их пижамы.  Да,
улица, по всему судя, необычная.
     ______________
     * Гиндза - главная торговая улица в Токио.

     Может, именно здесь и состоится празднество?
     - Не смешно ли - подземную улицу назвать "Михарасу Гиндза"?
     - Наверно,  название местности -  Михарасу:  широкий обзор.  А  с этого
холма, пожалуй, и Фудзи можно увидеть.
     - Вам  не  кажется это опасным?  Ведь расширь они улицу еще немного,  и
достигли б фундамента старого здания клиники.
     - Ну, фундамент обычно кладут очень глубоко.
     - А разве подземная улица не глубже?
     - Вы,  наверно, не представляете себе планировки этого здания: там, где
вы прятались, - третий этаж старой клиники.
     - Да что вы?
     - Тогдашний  директор  приказал  засыпать  все  больничные корпуса.  Он
страдал манией страха перед воздушными налетами или чем-то в этом роде...
     По земле застучали тяжелые крупные капли дождя.  Девочка ловила их ртом
и  вдруг запела неприятно взрослым голосом.  Может быть,  это и  впрямь была
фраза из песни:
     - Как бы ни хмурилась погода, в моих воспоминаньях всегда ясное небо...
     Под напором толпы,  которая,  спасаясь от дождя,  двинулась в подземную
улицу,  мы  тоже  нырнули под  неоновую арку.  Сначала улица мне  показалась
обычной,  и  фонари обычные -  в  форме ландышей.  Как и  на улицах клиники,
главное  место  здесь  занимали  цветочный  и  фруктовый  магазины,  магазин
постельных принадлежностей,  товаров для  рукоделия,  а  между ними  ютились
"Обувь",   "Оптика",   "Книги",   "Игрушки",  "Парфюмерия",  "Кондитерская",
"Писчебумажные принадлежности",  "Закусочная",  "Табак".  Улица вскоре стала
совсем узкой.  Но  зато,  без конца разветвляясь,  она увлекала прохожих все
дальше  и  дальше.  Хотя  кое-где  попадались  лестницы,  затруднявшие  наше
движение, мы все же шли вперед. Девочка, позабыв о своей болезни, оживилась,
секретарша шагала в ногу со мной.
     Постепенно менялся характер магазинов.
     "Автомобильные   принадлежности",   "Джинсы",   "Китайская   медицина",
"Грампластинки",  "Электротовары по  сниженным  ценам",  "Патинко" -  оттуда
доносились бравурные военные  марши,  "Закусочная -  жареная птица",  дорогу
перед   закусочной  загромождали  ящики   с   пустыми   пивными   бутылками,
"Фотомагазин",  "Библиотека",  "Закусочная -  карэ-райс* и салаты", "Продажа
подслушивающей аппаратуры", "Кафе-мороженое"...
     ______________
     * Карэ-райс - рис с мясной подливкой, с острой приправой.

     В  этом  кафе  мы  купили три  порции шоколадного мороженого.  Девочка,
откинув край одеяла,  с наслаждением лизала мороженое. Меня охватила тоска -
казалось, время застывает.
     Напротив  кафе  в  узком  переулке указатель -  "Общественная уборная".
Дальше улица снова изменилась.  На  вывесках призывно плясали неоновые огни.
Мозолили глаза шеренги игровых автоматов, кабаре, стрип-шоу. Улица эта вовсе
не такова, чтобы прогуливаться по ней, толкая одной рукой кресло с девочкой,
а  другой поддерживая под локоть секретаршу.  Но  мне казалось,  что впереди
вдруг забрезжила надежда.  Да,  если мне вообще суждено встретиться с женой,
то  именно здесь,  в  этих  закоулках.  У  меня не  было серьезных оснований
считать,  будто  конец моего пути  уже  близок,  но  какое-то  предчувствие,
смутная уверенность то и дело посылали по моим нервам сигнал тревоги.
     Лучше  всего  поручить бы  кресло  секретарше,  а  самому  хоть  что-то
предпринять.
     - Могу я довериться вам?
     - Да, и я постараюсь оправдать ваше доверие.
     - Что я должен буду сделать для вас, если вы сдержите обещание?
     - Угадайте сами.
     По  прищуру ее  черных глаз  я  понял -  она  обожжена злостью,  искрой
проскочившей между висками, точно в разрядной трубке. Но даже доверься я ей,
времени у  меня  в  обрез -  столько,  сколько понадобится им,  чтобы доесть
мороженое. Оставлять их одних и дольше мне не хотелось.
     - Сэнсэй! - вдруг воскликнула девочка. - Посмотрите, вон он...
     Вафельный стаканчик с мороженым указывал на какую-то лавку наискосок от
кафе,  смахивавшую на  контору  по  торговле недвижимостью.  Во  всю  ширину
витрины золотились выпуклые иероглифы: "Консультирую покупку и продажу любых
внутренних органов",  чуть  ниже  -  прейскуранты Центра  переливания крови,
Банка  мужского  семени,  Конторы  страхования  роговицы.  На  двери  висела
неприметная   деревянная   табличка:   "Справочное  бюро   по   всем   видам
развлечений".
     В  просветах  между  приклеенными к  стеклу  иероглифами  прейскурантов
виднелась как бы разделенная на части комната.  Нагнувшись,  чтобы мои глаза
оказались вровень с девочкиными,  я подвигал головой из стороны в сторону и,
отыскав наконец подходящий просвет, увидел такую картину. У окна стоял стол,
и  человек семь или восемь врачей в  белых халатах,  сидя вокруг него,  пили
пиво.  Один раскачивался взад-вперед, поглаживая усы, другой нелепо смеялся,
широко раскрыв рот и обнажив зубы,  третий прочищал спичкой трубку - словом,
каждый держался совершенно свободно. С ними, похоже, была и женщина, но я не
уверен в  этом.  В  глубине комнаты -  конторка.  Еще  один мужчина в  белом
халате,  стоя в  неестественно напряженной позе,  разговаривал с сидевшей за
конторкою женщиной.  На  ее  круглом  лице  блестели  очки  без  оправы,  из
глубокого разреза гордо выставилась напоказ пышная грудь -  женщина была как
две  капли  воды  похожа на  владелицу посреднической конторы Мано,  рядом с
клиникой.   Неужели  мужчина,   принявший  столь  странную  позу,  и  впрямь
заместитель директора?
     Вафельный стаканчик в руке раскис,  точно намокший хлеб. Бросив его под
кресло и слизывая с пальцев мороженое,  я покосился украдкой на секретаршу -
она, нагнувшись, как и я, следила за тем, что делалось за стеклом.
     - Уж не заместитель ли это директора клиники?
     - По-моему,  он.  Остальные -  из  аптеки,  а  может,  и  из  отделения
искусственных органов.
     - Что, если они нас заметят?
     Девочка откусила край вафельного стаканчика и, понизив голос, сказала:
     - Меня, думаю, здорово отругают.
     - Не посмеют. Какое они имеют право?
     Но  секретарша промолчала.  Она не  отрывала глаз от окна и,  казалось,
наподобие быстродействующего компьютера оценивала обстановку. Может быть, ей
все известно -  зачем собрались там эти люди и что они намерены делать?  Это
мне приходится строить туманные предположения, а она - секретарь заместителя
директора - не может не быть в курсе дела. И молчит, лишь пока не прикинет в
уме: стоит ли поделиться со мной своей тайной.
     - Давайте  вернемся,   -   испуганно  сказала  девочка:   ей,  наверно,
передалось наше беспокойство.
     - Куда?
     - Куда хотите.
     Я погладил ее по щеке и вытер ей уголки глаз.  Осталось ощущение, будто
к пальцам прилип крахмал.
     Секретарша резко выпрямилась и, осмотревшись, сказала:
     - Только б они не заметили нас, тогда все в порядке.
     Неужели она  решила перейти на  нашу сторону?  Мужчины в  белых халатах
вставали из-за  стола.  Мы укрылись вместе с  коляской позади колонны,  и  я
решил заказать по одному апельсиновому шербету.
     Врачей,  вместе  с  заместителем директора,  было  семеро.  Провожаемые
вежливым поклоном женщины,  похожей на Мано,  они поспешно пересекли улицу и
скрылись в общественной уборной.
     Скрылись,  и  долго ни  один из  них не выходит.  Шербет уже наполовину
съеден.  Не иначе,  они там по большой нужде.  Все семеро -  разом? Нет, это
немыслимо.   Да   и   заместителю  директора  из-за  резинового  корсета  не
воспользоваться обычным унитазом.  Что же  могло случиться?  Подожду еще две
минуты, нет, минуту и, если они не появятся, сам зайду в уборную.
     Оставив своих спутниц,  я  пошел туда.  У  входа была приклеена бумажка
"неисправна",   чуть  ниже  -  "M",  a  на  ставнях  какие-то  полустершиеся
иероглифы.  Внутри ни  души.  Спрятаться в  этом пропитанном запахом аммиака
помещении,   ярко  освещенном  лампами  дневного  света,   семерым  мужчинам
немыслимо.  На левой стене пять пожелтевших писсуаров. Справа - три кабинки.
Видно