нуться.  Глядя  в  небо,  Имран  подумал о  том,  что эти  звезды  были
свидетелями всего, что с  ним  происходило, о том, что  через  эти звезды он
невидимыми нитями связан с людьми,  встретившимися на его пути, с теми, кого
уже не было  в живых.  И  оттого, что смерть  пощадила его, Имран чувствовал
вину  перед  ними. Сверкающей  звездами  ночью, он сидел на крыльце, и слезы
текли по его щекам. В эту минуту он  был несчастен, потому что вдруг осознал
- семья, к которой  он так  рвался, не разделит его боль,  не  спасет его от
одиночества, на  которое он отныне  обречен.  Потому что  жестокий жизненный
опыт дал Имрану особенное знание, которым нельзя  поделиться. Потому  что не
воскресить бесхитростного проповедника Ибрахима,  язвительного ученого ходжу
Кахмаса, благородного полководца Абу Абдаллаха. Но одно Имран знал абсолютно
точно, жизнь ему  спасла  Любовь, любовь  к близким, к  этой земле, к  этому
небу.  Это  она  провела   его  невредимым  по  извилистому   пути,  полному
опасностей. Любовь, которая в конечном итоге и есть самое главное, ради чего
стоит жить в этом мире.




     КНИГА ВТОРАЯ

     Часть четвертая
        "Белая печать"

     Двух чужаков к дому Имрана привел его же собственный  сын.  Он встретил
их у ручья, куда направился запустить корабль, который смастерил по рисункам
отца. Жена Имрана встретила гостей  неприветливо. Хмуря брови, она объявила,
что  муж нездоров,  и лежит  в  постели. Не могла  же она сказать, что Имран
мертвецки пьяный спит в задней комнате.
     -  А что  с ним? -  участливо спрос  ил один,  похожий на  деревенского
старосту.
     Фарида  едва сдержалась,  чтобы  не сказать, мол, то  же, что и  каждый
день. Как вернулся из тюрьмы, все время пьет, работать не хочет. "Не буду, -
говорит,  - за  гроши спину  гнуть".  А дом  разваливается, одежды  нет, еще
немного и голодать начнут.
     - Нездоров он, - повторила Фарида, - а что вам за дело до него?
     - Сестрица, - приветливо сказал  тот, кто был похож на  старосту, - вот
он  -  лекарь, заодно посмотрит твоего мужа, - и указал  на своего товарища.
"Лекарь" кивнул головой, соглашаясь.
     - Мама, я пойду гулять, - сказал мальчик.
     - Где твоя сестра? - спросила мать.
     - Там, за домом играет, - ответил сын и убежал.
     - Зайдите позже, - сказала женщина, - вечером зайдите.
     Мужчины  переглянулись  и "лекарь", шагнув вперед,  схватил  женщину  и
зажал ей рот. Второй вошел в дом и, двигаясь бесшумно, нашел комнату, где на
полу, завернувшись с головой в  простыню, лежал хозяин дома. Человек похожий
на деревенского старосту довольно улыбнулся, извлек из складок одежды кинжал
и, опускаясь на колено, всадил его в тело.
     В следующий  миг за спиной убийцы послышался тихий  свист. Обернувшись,
он успел увидеть мужчину, который, взяв  его голову в руки, резким движением
повернул ее. Хрястнули позвонки,  и  убийца со  сломанной  шеей завалился на
бок.
     Этот  прием  Имрану  когда-то  показал  Рахман,  начальник  охраны  Абу
Абдаллаха. Имран вытащил кинжал из  распоротой подушки и, подойдя к дверному
проему, выглянул в коридор. Второй человек удерживал его жену возле крыльца,
их не  было видно,  но Имран знал, что  это  так  потому,  что  слышал  весь
разговор.  Он проснулся от ощущения опасности еще  до того, как чужаки вошли
во двор.  Это качество было  приобретенным,  он не  обладал им  ранее. Имран
вылез в окно, обошел вокруг дома и вонзил кинжал в широкую, мокрую  от  пота
спину чужака. Получившая свободу жена бессильно опустилась на землю и теперь
сидела,  некрасиво растопырив ноги, растеряно  переводя  взгляд с Имрана  на
мертвеца.
     - Ты же спал,  - наконец сказала она.  - О  Аллах, я чуть не померла со
страху! Что все это значит? Кто они такие?  Зачем они пришли?  Почему ты его
убил? А где второй?
     - Закрой рот, женщина,  -  сурово сказал  Имран. -  На  какой из  твоих
вопросов прикажешь ответить? Поди, встань у ворот, чтобы  дети не вошли. А я
их спрячу пока.
     - А второго ты тоже убил? - недоверчиво спросила жена.
     - Я тебе что сказал? - повышая голос, спросил Имран.
     Фарида, с изумлением глядя на мужа, поднялась, отряхнула платье и пошла
к воротам.  Она никак  не могла взять  в  толк, что ее муж Имран, в  прошлом
тихоня и  размазня, а  ныне  еще  и пьяница,  сумел так запросто убить  двух
здоровенных мужчин.
     Ночью Имран  с помощью жены оттащил тела подальше от  деревни и закопал
там.
     - Днем солнце высушит землю, - сказал он, - не будет видно.
     - Что же теперь  будет? - дрожащим от  страха голосом спросила  Фарида.
Она очень боялась мертвецов, но ослушаться мужа не могла.
     - Уходить мне надо, - сказал Имран.
     - Как уходить,  - ахнула  жена, - куда уходить?  Ты же только вернулся,
столько лет мы тебя ждали! Никуда ты не пойдешь.
     - Прикажешь сидеть и ждать, пока меня убьют?
     - Может быть это ошибка? - с надеждой спросила Фарида. - Может быть они
ошиблись?
     Имран покачал головой.
     - Они пришли за мной.
     - Но ты же их убил.
     - Придут другие. Пошли отсюда.
     Имран поднял мотыги и двинулся вниз. Жена охотно последовала за ним.


     Имран  проснулся от  того,  что кто-то  сопел  рядом. Он открыл глаза и
увидел свою маленькую дочку.
     - Кто это пришел ко мне? - ласково спросил он.
     Девочка,  не  в  силах  сдержать  улыбку,  принялась смущенно  отводить
взгляд. - Так кто же это пришел? - повторил Имран.
     Дочь вздохнула и еле слышно сказала:
     - Я.
     - По делу или просто так?
     - По делу, - серьезно ответила дочь.
     - Ну.
     - Ты сделал Зубейду морской корабль.
     - Ну.
     - Это значит, ты его больше любишь, чем меня.
     - Ты пришла скандалить из-за этого?
     - Да, - твердо сказала девочка.
     - Во-первых, он сам его сделал, а во-вторых, я вас одинаково люблю.
     - Как одинаково? - тут же надулась девочка.
     - Я пошутил, - тут же сказал Имран, - тебя я люблю больше.
     Девочка просияла.
     - Папа, сделай мне кораблик, а то Зубейд много воображает.
     - Хорошо, - сказал Имран.
     -Хорошо, - довольно повторила  дочь,  встала и пошла  к выходу,  словно
маленькая старушка.
     Имран  поднялся, вышел во  двор,  нашел  подходящую щепку и,  присев на
крыльце, принялся мастерить кораблик. Подошла жена, села рядом.
     - Будешь завтракать?
     - Буду.
     - Что ты решил?
     - Мне надо уходить.
     - А как же мы?
     - Вам ничего не грозит, им нужен только я.
     - Мы ждали тебя столько лет, - с горечью сказала жена. - Каждый вечер я
думала, чем мне кормить детей завтра. Когда ты вернулся, я решила, что Аллах
смилостивился  над нами, что  теперь  мы заживем, как все  люди.  Может, это
ошибка?
     Имран покачал головой.
     -  Это  не  ошибка, они пришли за  мной. Потом  придут другие,  и я  не
уверен, что в следующий раз справлюсь с ними.
     - Почему они хотят убить тебя?
     Имран улыбнулся.
     - Пока ты этого не знаешь, я могу быть спокоен за твою жизнь.
     - Тогда  возьми  нас  с собой,  мы больше не  можем жить впроголодь. Мы
живем хуже нищих. Те хоть могут попросить милостыню.
     - Женщина, -  сказал  Имран, - не гневи Бога. Если у тебя  есть дом, то
всегда  найдется щепотка зерна.  А в дороге нужно платить за  все:  за кров,
еду, покровительство.  Я  не  смогу  прокормить вас. Кроме того, взяв  вас с
собой, я сделаю нас сообщниками, и тогда они убьют всех, у них не  останется
выбора.
     - Куда ты пойдешь? - спросила жена.
     - Если меня будут спрашивать, скажи, что я отправился в хадж, - ответил
Имран.
     Он поднялся  и,  держа  кораблик двумя пальцами  за  мачту,  отправился
искать дочь.

     * * *

     Имран  ушел из дома затемно,  чтобы  до полудня спуститься в  долину  и
оказаться  на  оживленной караванной  тропе, ведущей в  Марракеш.  Ему  было
стыдно в  этом признаться, но он  почувствовал облегчение, оставив за спиной
стены дома. Все оказалось совсем не так, как он себе представлял, находясь в
разлуке. Дети выросли и совершенно не нуждались в нем, особенно старший сын.
Имран все прекрасно понимал, - против  природы и времени ничего не сделаешь,
-  тем не  менее, он испытывал глупейшее чувство обиды  оттого,  что столько
душевных  сил было  отдано страданию. Но хуже  было с  женой:  когда-то  его
разлучили с родным телом, а вернувшись, он не нашел его. И не только потому,
что отвык. Фарида говорила чужим голосом, двигалась иначе и, наконец, от нее
пахло по-другому. Она стала чужой,  и самого себя Имран чувствовал чужаком в
семье. Эта мысль была настолько дикой, что  его бы подняли на смех, скажи он
об этом вслух, но это было так. Он чувствовал.
     В  Марракеше  Имран   хотел  присоединиться  к   каравану   паломников,
отправляющемуся в хадж к святым  местам в  Мекке и Медине,  но, наслушавшись
разговоров   о   бесчинствах,   творимых  бедуинами   в   пути,   передумал.
Рассказывали,  что   последний  караван  при  возвращении   испытывал  такой
недостаток воды в пустыне, что люди  были вынуждены пить собственную мочу. А
недавно вернулись  домой паломники, ушедшие в хадж  несколько лет назад. Все
это время они  провели  в плену у  бедуинов племени бану  Хафаджа, где пасли
овец, их,  освободили войска наместника Куфы, но когда они  вернулись домой,
оказалось,  что  жены их повыходили замуж,  а  имущество было поделено между
родственниками.  Имран  отправился  в  Танжер,  чтобы  сесть  на  корабль  и
совершить морское путешествие.
     Путь его лежал в Багдад, ибо Имран совершенно справедливо рассудил, что
враг его врага лучшая защита.

     Мы  не будем описывать долгий, полный опасностей и лишений путь Имрана,
скажем  только, что  через  два месяца  он  вошел в  Багдад  через Сирийские
ворота.  Была пятница, и  народ  повсюду  стекался  к  соборным  мечетям  на
пятничное богослужение.  Во времена  халифа  ал-Муктадира,  о которых сейчас
идет наш рассказ, в Багдаде их было пять. Увлекаемый людским течением, Имран
некоторое время двигался  вместе со всеми.  Затем  из  любопытства спросил у
группы набожных людей, не прекращавших перебирать четки во время ходьбы.
     - Куда идете, почтенные?
     - В пятничную мечеть ар-Русафа, - был ответ.
     Имран хотел, было последовать за ними, но  вдруг вспомнил Ходжу Кахмаса
и загрустил.
     Смахнув слезу, он выбрался из толпы и  зашагал  прочь;  пошел по  улице
Дарб ас-саккаин  свернул на улицу  ал-Бухарийа, вышел  на  набережную, через
каменный мост  Кантара ал-Аббас  перебрался на другую  сторону  реки, где он
заметил вывески,  говорящие  о заведениях, к  которым  у  него  после долгой
дороги лежала душа.
     Корабль,  причаленный  к  набережной,  назывался  "Посейдон".  Имран  с
любопытством  оглядывал его, проходя мимо, но  до его обоняния донесся запах
жареной  рыбы  и  он  ступил  на  сходни.  Шхуна  была  двухпалубной.  Имран
сообразил,  что  если  в этом  заведении  подают  вино, то на нижней палубе,
подальше от взглядов святош. Вода Тигра  в то  время  была  чистой,  сидя  у
открытого окна он  крошил  в воду хлеб,  кормя  рыб.  Он  заказал  креветок,
жареных на  углях и маленький кувшин  белого вина. Когда, закончив трапезу и
расплатившись,  он направился к  выходу, подавальщик, тронув  его за  плечо,
сказал:
     - Господин, вот тот человек  говорит, что ты  должен за него заплатить.
Имран с изумлением обернулся.
     - Который? - спросил он.
     Подавальщик указал на человека сидевшего к нему спиной.



     * * *

     Повелитель  правоверных,  халиф ал-Муктадир, был  человеком  невысокого
роста; белокожий, коренастый, красивый, несмотря на, маленькие глаза и рыжие
волосы. На престол он взошел в тринадцать лет и очень этому был рад, так как
избавился от обязанности  учить уроки. В детстве  отец  застал его раздающим
сверстникам  гроздья  винограда. Этого  было  достаточно, чтобы вынести  ему
смертный  приговор,  так  как,  по  мнению ал-Муктафи,  маленький наследник,
имеющий  такое  свойство  характера, повзрослев,  должен  был  растранжирить
государственную казну. Но отец пожалел его.
     Халифом  он  стал   в  295  году  усилиями  вазира  ал-Аббаса,  который
действовал   так,   послушавшись   совета  министра   ал-Фурата.   Коронация
ал-Муктадира  была  незаконной  из-за  его  несовершеннолетия,  но  законный
наследник ал-Мутазза  был слишком  умен, чтобы  придворные допустили  его на
трон. Главный  кади  Багдада был казнен из-за того, что отказался присягнуть
на верность незаконному правителю.
     Но это мало что изменило.
     Али ибн ал-Фурат,  один из четырех главных министров,  был очень  умным
человеком. Когда встал вопрос о престолонаследии, он рассуждал примерно так:
не стоит,  делать халифом того, кто  знает дом одного, имение другого и  сад
третьего;  того, кто общается с людьми, знаком с жизнью, кого жизненный опыт
сделал проницательным человеком, поэтому  он  рекомендовал  ал-Муктадира. Но
даже хитроумный ал-Фурат, хорошо знакомый с  уловками  чиновничьего  ремесла
тут просчитался, ибо  мать халифа,  греческая  рабыня  по имени Ша'аб  стала
энергично вмешиваться  в управление халифатом. Смещала и  назначала на посты
людей по своему усмотрению и опережала  всех  в разграблении государственной
казны.
     События, о которых идет речь, происходили в конце 299 года. В меджлисе,
кроме  халифа  ал-Муктадира, находились:  Госпожа, мать халифа,  сидевшая за
занавесом; вазиры Али ибн  Иса и Али ибн  ал-Фурат, в прошлом друзья, а ныне
соперники; Абу-л-Хасан, глава дивана тайной службы, а также хаджиб ал-худжаб
Наср ал-Кушури. Халиф уже устал от дел и церемоний. Он ерзал на  троне, всем
своим видом выражая нетерпение. К тому же  в гареме его ждал евнух Мунис,  у
которого ал-Мухтадир  проходил курс  лечения. Но эмир  верующих боялся своей
матери,  и покорно ждал,  когда вазиры выслушают и  утвердят  людей, которых
Госпожа желала видеть при дворе.
     Секретарь,  а  это был евнух-негр  Муфлих ал-Асвад,  заведующий  личной
перепиской   халифа,   опустил   затекшую   руку.   Вазиры  переглянулись  и
одновременно пожали плечами.
     -  А  что означает  это  странное выражение на  лицах наших вазиров?  -
спросила  из-за  занавески госпожа. Она  ни к кому не обращалась,  но  халиф
быстро ответил:
     -  Это означает, что  они согласны.  Это  хорошо.  Прием закончен,  все
свободны.
     -  Интересно, - вполголоса  спросил  ал-Фурат у  Али ибн Иса, когда они
оказались за дверью, - сколько она потребовала за должности?
     Но  Али  ибн  Иса не  поддержал эту  скользкую тему.  Он  повернулся  к
ал-Фурату   спиной  и,  сделав  знак  Абу-л-Хасану,  направился  к   выходу.
Наблюдавший  эту  сцену глава  дивана тайной службы вздохнул и последовал за
вазиром.
     Али ибн Иса был человеком нелюбезным в обращении, а подчас даже грубым.
Совсем  недавно во время официальной аудиенции он так накричал на известного
филолога  ал-Ахфаша,  что  у  того  свет  померк  в глазах,  и он,  не снеся
оскорбления,  умер  от  разрыва  сердца.  Грубость  вазира  по  отношению  к
ал-Фурату  создавала  лишние  проблемы  для  Абу-л-Хасана,  так  как  будучи
подчиненным Али  ибн Иса, он невольно оказывался противником влиятельного  и
хитроумного ал-Фурата. А ссориться с ним Абу-л-Хасану не хотелось.
     Подошел хаджиб и, обращаясь к ал-Фурату, сказал:
     - Господин, эмир верующих велит тебе вернуться.
     Ал-Фурат усмехнулся. Али  ибн Иса был  уже  довольно  далеко, но слух у
него был отменный. По тому, как  замедлился его шаг, Абу-л-Хасан  понял, что
тот все услышал.
     Абу-л-Хасан почтительно поклонился, ал-Фурату, прежде чем повернуться к
нему спиной, и двинулся за своим начальником.
     -  Ты видел? -  спросил Али ибн  Иса,  когда  они прибыли к нему домой.
Абу-л-Хасан кивнул.
     -  Все больше  и  больше  власти  забирает,  подлец.  А  ведь  когда-то
министром я его сделал.
     Абу-л-Хасан  хотел  сказать,   что  место  вазира  ал-Фурат  занял   по
наследству,  сменив  своего брата,  но  вовремя  сдержался. Вместо  этого он
сказал:
     - Может, ничего особенного?
     - Как  же, - с горечью  возразил вазир, - я ухожу, а его зовут обратно.
Значит, от меня что-то скрывают. Ох, не нравится мне это.
     -   Не   стоит  придавать  этому  значения,  -   продолжал  успокаивать
Абу-л-Хасан.
     Вазир  крикнул  слуге,  чтобы  тот  принес  розовой  воды.  Это  навело
Абу-л-Хасана на определенные мысли.
     - О, уже время обеда, -  как бы  ненароком заметил Абу-л-Хасан, надеясь
на приглашение. Повар вазира славился своим искусством. Но вазир укоризненно
глянул на Абу-л-Хасана и тот, спохватившись, едва не ударил себя по лбу.
     Вазир  постился. После дворцового переворота 296 года, когда сторонники
наследника ал-Мутазза, возмущенные узурпацией власти низложили ал-Муктадира,
Али ибн Иса, стоявший за спиной ал-Муктадира, едва не лишился жизни. Казнить
его не успели, потому что власть ал-Мутазза продержалась всего один день. Но
страха, которого натерпелся вазир,  ему хватило  на  всю  оставшуюся  жизнь.
После этого он перестал пить вино, стал набожен и днем постился.
     - Я вам больше не нужен? - осторожно спросил Абу-л-Хасан.
     - Мне  было бы  интересно  узнать, зачем вернули  ал-Фурата?  - глядя в
сторону, сказал вазир.
     - Вы это узнаете, господин, - поклонился Абу-л-Хасан.
     - Можешь идти, - разрешил вазир.


     Вернувшись в диван, Абу-л-Хасан потребовал к себе агента, находившегося
в аудиенц-зале. Это был один из хаджибов.
     Новостей  было две.  Первая плохая - разговор шел об Али ибн Иса. Когда
спросили  мнение  ал-Фурата,  он  упрекнул своего  коллегу в том,  что  тот,
заботясь о морали людей,  подсчитывает, не воруют ли корм  у государственных
гусей, живущих на багдадских прудах, и в тоже время странно слеп в отношении
мизерных налогов, поступающих из Сирии и Египта.
     Вторая новость была еще хуже. Говорилось о дееспособности дивана тайной
службы. За последний год  ни  одного раскрытого заговора. Может  быть, враги
перевелись? Или не  засыпают шпионов Кордова и Кайруан? Диван  тайной службы
проспал заговор 296 года. А ведь эта служба курируется Али ибн Иса.
     "Ах, как это нехорошо", - подумал Абу-л-Хасан. До поры он с  величайшим
уважением относился к ибн Фурату.  Это был очень богатый человек.  Говорили,
что все  его движимое и недвижимое имущество составляло сумму порядка десяти
миллионов динаров.  Жил  он  на  широкую  ногу, выплачивал пенсии,  ежегодно
выдавал  поэтам  двадцать   тысяч   дирхемов  жалования.  От  своих  агентов
Абу-л-Хасан  знал,  что среди девяти  тайных  советников, садящихся за  стол
ал-Фурата,   есть   четыре  христианина.  Для  огромного  количества   своих
подчиненных вазир держал кухню, которая ежедневно поглощала сотню овец,  три
десятка  ягнят, по две сотни кур, куропаток и голубей.  Пища  в  его  дворце
готовилась день и ночь. В специальном зале был резервуар  с холодной водой и
любой пехотинец или кавалерист, полицейский или служащий, появившийся в этом
доме мог получить еду и питье.
     В день его вступления в должность вазира  в  Багдаде подскочили цены на
бумагу,  так как всякому,  кто приходил поздравить, он распорядился выдавать
свиток мансуровской бумаги.
     К тому  же он был умен. Правда, ум его был особенного рода. От него  не
было  пользы  государству,   но  ал-Фурат  так  ловко  управлял   запутанным
финансовым хозяйством, что никто не мог понять,  как в данный момент обстоят
дела.  Он  сумел внушить многим  мысль  о своей  незаменимости.  Абу-л-Хасан
помнил  слова  Фурата, когда  тот  еще был  министром: "Для правления лучше,
когда дела идут с ошибками, чем когда  они правильны, но стоят на  месте". В
ту пору  Абу-л-Хасан  и ал-Фурат были  примерно  одного  ранга. При встречах
приветливо раскланивались и подолгу беседовали. Абу-л-Хасан  не мог сказать,
как в действительности относится  к  нему ал-Фурат, так как Абу-л-Хасан  бы