енностью  в  своей правоте,  их постоянные  распри между собой облегчили
задачу  Аббасидов.  В  тот момент,  когда  нужно  было назвать таинственного
Ар-Риду,  от  имени  которого  велась борьба, не  нашлось ни  одного  Алида,
способного  принять власть  в свои руки. Единственным подходящим  человеком,
находившемся в Куфе, оказался Аббасид Абу-л-Аббас, которого  и провозгласили
халифом.... Пока что  достаточно, - объявил  ходжа Кахмас, -  я устал,  хочу
прилечь, продолжим после обеда.
     Но  после обеда у ходжи Кахмаса испортилось  настроение, и он с мрачным
видом пролежал до вечера, глядя в  потолок.  Имран  же сидел, размышляя  над
услышанным, и все время порываясь что-нибудь спросить, сдерживал себя.

     * * *

     -  Ну, так что же, мой любознательный друг, на чем  мы  остановились? -
ходжа  Кахмас проснулся в благодушном состоянии духа  и с улыбкой смотрел на
Имрана.
     - Ты сегодня тоже не пойдешь на службу? - спросил Имран.
     -  Сегодня пятница - день самопознания. Халиф дарит пятницу всем  своим
подданным, чтобы они совершенствовались в своих достоинствах, короче говоря,
выходной.
     - Мы остановились на том,  что не  нашлось рядом ни одного Алида, и Абу
Муслим, вручил власть Аббасиду Абу-л-Аббасу.
     - Да а, - протянул ходжа Кахмас,  - Абу Муслим, он  представляется  мне
странной  фигурой. Народная молва  сделала его героем. Да, действительно, он
возглавил боевые действия против султана Насра, наместника Мерва, он проявил
качества полководца, его люди  беспрепятственно проникали в город. Пользуясь
подземными ходами, они  появлялись в любом месте. Как-то раз они  неожиданно
появились в мечети, у минбара. Беднягу имама чуть не парализовало от страха.
Абу Муслим привез пять  тысяч телег с листьями и ветками, чтобы засыпать рвы
вокруг города. Да, он победил Омейядов.
     Есть  сведения  о  том, что Абу  Муслим предлагал  возглавить восстание
шестому  алидскому  имаму  Джафару  ас-Садику,  но  имам  отказался.  Но  мы
достоверно  знаем,  что  Абу Салама,  предложивший  Джафару ас-Садику  стать
халифом, был  предательски умерщвлен по  приказу Абу-л-Аббаса и, конечно же,
это было сделано людьми Абу Муслима.  В  связи с этим  возникает вопрос,  не
готовил ли Абу Муслим западню Джафару ас-Садику, не хотел ли он убить и его,
ведь если бы  в Куфе появился Джафар, то Абу-л-Аббаса никто и не заметил бы.
Настолько велик  был авторитет Джафара б.Мухаммада  ас-Садика. Но осторожный
имам все понял и отказался.
     Дальнейшая участь героя Абу-Муслима известна. Он верой и правдой служил
Аббасидам. Когда правитель Хорезма отказался признать Аббасидов и призвал на
помощь  китайцев,  Абу Муслим  жестоко  расправился  с  ним.  Здесь  надобно
отметить  одну  особенность,  столь часто повторяющуюся  на  протяжении всей
истории  человечества, что  скорее  ее  следует  считать  законом.  Рано или
поздно,  отношения   военачальника  и  его   повелителя  заходят  в   тупик.
Полководец, благодаря своим талантам, достигает славы, мощи  и популярности,
которыми  повелитель  пользуется по праву рождения, но тогда вступает в силу
пословица: "Головы двух  овнов  в одном котле  никогда не сварятся". Если мы
окинем взором череду героев  древности, то мы заметим, что либо военачальник
в  результате заговора  свергал своего  султана  и занимал  его место,  либо
султан  казнил своего полководца.  Популярность Абу-Муслима росла и, как это
бывает с  удачливыми полководцами, в какой момент он стал неудобен правящему
режиму. Любовь и ревность  - они ходят рядом, любовь народа вызвала ревность
халифа. При  дворе  решили,  что  он опасен. Его  под  благовидным предлогом
заманили  в Багдад и убили. Так  закончил свои дни человек, принесший власть
Аббасидам.
     - А что стало с Омейядами? - спросил Имран.
     - С Омейядами жестоко расправились. Их  преследовали и убивали, не щадя
ни женщин, ни детей. Одному из них удалось бежать в Кордову. Дела у него там
сложились удачно, и он в скором времени провозгласил себя эмиром.
     - А что стало с Алидами? - спросил Имран.
     -  Ничего. Видишь ли, репрессии против Алидов могли бы настроить народ,
в первую  очередь теологов  и  других образованных  людей, против Аббасидов.
Нет,  их  никто  не трогал поначалу.  Им сохранили все  права,  они получали
пенсии. Курайшиты  и хашимиты поныне пользуются привилегиями. Но смириться с
верховенством  Аббасидов они не могли, поэтому вскоре  новой власти пришлось
подавлять  их  силой. Ал-Мансур - второй  аббасидский  халиф,  преследовал и
истреблял Алидов. Говорят,  что в его тайных  погребах было обнаружено много
убиенных Алидов, с ярлыками на ушах, на ярлыках были их имена.
     Ходжа Кахмас забыв, что он не на лекции, а в  тюрьме, ходил по  камере,
словно по кафедре, жестикулируя и возвышая голос.
     -  Теперь  возникает  следующий  вопрос!  Вопрос  крайне неприятный для
Алидов. Спрашивается,  чего ради, собственно говоря,  погибают люди,  тысячи
людей  из числа приверженцев Али, из  числа тех, кого они ведут за  собой, -
ведут, чтобы в какой-то момент отказаться от власти, тем самым предавая тех,
кто ради них положил  свою жизнь на алтарь их притязаний? Удивительное дело,
Али  погубило миролюбие - и это  странным образом наложило  отпечаток на все
его  потомство, а ведь, как известно, когда  нужна  твердость духа, мягкость
неуместна,  мягкостью  не сделаешь врага  другом,  а  только  увеличишь  его
притязания. К тому же от миролюбия до трусости всего один шаг. Другое дело -
семеричники, как они себя называют. Ну, собрание, где мы с тобой были.
     - Да, да, - закивал Имран.
     - Эти  знают, как  своего  добиться.  Все  идет  в  ход: наглое вранье,
угрозы, убийства. О  Аллах, не дай свершиться тяжкому греху,  отведи от меня
руки нечестивцев.
     - Устад, расскажи про семеричников, - попросил Имран.
     Удивленный новым  обращеньем,  ходжа  Кахмас взглянул  на собеседника и
довольно улыбнулся.
     Имран,  в самом  деле  чувствовал все нарастающее  уважение к человеку,
столь свободно рассуждающему об истории религиозных войн.
     - Расскажу, - пообещал  ходжа Кахмас, - но не сегодня, ибо  я собирался
пойти в хазинат ал-хикма.
     Ходжа Кахмас оделся, вызвал стражника и ушел.

     Имран,  оставшись один, через некоторое время вызвал тюремщика и сказал
ему:
     - Послушай, братец, нельзя ли и мне пойти на прогулку? Клянусь Аллахом,
у меня уже ноги опухают от неподвижности.
     - Чего захотел, - усмехнулся тюремщик, - тебе прогулки не разрешены.
     - Ну так пусть уж казнят меня скорее, нет больше мочи сидеть взаперти.
     - Разговор окончен, - сурово сказал надзиратель и закрыл дверь.
     -  Эх,  будь  ты  проклят, сахиб  аш-шурта,  за  напрасную  надежду!  -
причитая, Имран принялся  ходить по камере,  бия себя в грудь. Слезы потекли
по его щекам.
     Дверь камеры отворилась и тюремщик сказал, сжалившись над заключенным:
     - Ладно, пойдем - двор уберешь. Только смотри у меня - без глупостей.
     - Клянусь своей жизнью, ты останешься, доволен мной, - заверил Имран.
     - Глупец, - насмешливо сказал надзиратель, - нашел, чем клясться. Да за
твою жизнь сейчас никто и даника не даст. Иди уж.
     Тюремщик вывел Имрана во двор и поручил убрать тюремный двор.
     -  Метлу  возьмешь  у  стражника,  за  будкой.  Эй,  Аббас,  -  крикнул
надзиратель, обращаясь к стражнику, - дай ему  метлу и  присмотри  за ним, я
сейчас еще пару человек приведу.
     Имран  схватил  метлу  и принялся старательно  махать ей.  Никогда  еще
грязная работа не приносила ему такого удовольствия.  Надзиратель привел еще
двух человек, поставил  в ряд и принялся командовать, заставляя  заключенных
ритмично  взмахивать  метлами.  Имран  вначале  двигался  в середине,  затем
переместился к стене, в нижней части которой, почти у земли,  были прорезаны
небольшие, забранные решетками вентиляционные окна полуподземных  камер.  Из
этих окошек тут же послышались  голоса: "Легче, легче маши метлой, придурок,
пыль не поднимай, ублюдок, собачий сын".
     - Давай, давай, не останавливайся, - рявкнул  надзиратель, увидев,  что
заключенный замедлил движения, - раз - два, раз - два.
     Но вскоре ему надоело командовать.  Жар с неба  и пыль  с земли сделали
свое  дело. Надзиратель  убрался  в  тень  от  будки  стражника  и  принялся
обмахиваться дощечкой, на которой были записаны имена работающих.
     Имран  подметал, не  поднимая  головы  и  не реагируя  на  оскорбления,
доносящиеся из камер,  но среди потока  ругани он вдруг услышал свое имя. Не
веря своим ушам он скосил глаза,  наклонил голову и увидел  в сумраке окошка
чей-то горящий взор.
     - Имран, это я - Ибрахим, рад видеть тебя в добром здравии.
     Имран вздрогнул и  оглянулся.  Надзиратель о чем-то лениво беседовал со
стражником, стоящим у ворот.
     - Здравствуй,  - через силу произнес он, ему было тяжело разговаривать.
Чувство  вины  тяготило  его.  Тяжесть предательства  сковала  язык.  Как он
надеялся избежать этой встречи.
     - Где ты сидишь? - спросил Ибрахим.
     - Там, - неопределенно повел головой Имран.
     - А меня, видишь, под землю запрятали. Тебя допрашивали?
     - Да.
     - Ты что-нибудь сказал им?
     - Нет.
     - Хорошо. Меня скоро  отправят на  золотые прииски. Говорят, это верная
смерть,  одни рабы  там  работают. Если  мне  не  удастся бежать, дело будет
плохо. А если тебе повезет, помни о своем обещании.
     - Да, конечно, хотя вряд ли я отсюда выберусь, - сказал Имран.
     -  Послушай,  говорят,  где-то здесь отсиживается  Кахмас,  провокатор,
который был на собрании. Ты случайно не видел его?
     - Нет.
     - Ему  вынесен  смертный  приговор  нашей  организацией,  ему  и  сахиб
аш-шурта.
     -  Эй  ты  там! -  возмущенно  завопил  надзиратель.  -  С  кем ты  там
разговариваешь?
     - Кто, я? - переспросил Имран, он остановился и поднял голову.
     - Ты, овечий хвост, сын блудницы. Ну-ка, подойди сюда.
     Имран подошел и сказал с ненавистью, глядя в глаза надзирателю.
     - Не смей оскорблять мою мать.
     - Ах ты,  негодяй!  - изумился надзиратель,  занося кулак  над  головой
заключенного. Имран перехватил руку и сжал ее у запястья.  Ударить тюремщика
он  все  же  не  посмел.  Надзиратель  свободной  рукой  вцепился  в  одежду
противника. Так они стояли и  толкались, под  хохот и улюлюканье арестантов,
пока  стражник  не  подошел и не треснул Имрана по голове  свободным  концом
алебарды. Имран упал  под общий смех, увлекая за собой надзирателя.  На крик
стражника  из  дежурного  помещения прибежали несколько человек из тюремного
персонала и разогнали всех работающих по камерам.

     * * *

     Разговаривая с хозяином кайсары, Ахмад Башир понял, что известие  о его
отставке распространяется очень быстро.  Не было обычного подобострастия. Он
переехал в гостиницу на следующий день. Прислугу пришлось отпустить, он взял
с собой  только Анаис. Близость  с ней  не утратила еще своей новизны, и это
скрашивало дни, которые он переживал.
     Тяжелым  испытанием было  оставаться  в  городе  после  утраты  власти.
Осведомители сразу перестали  здороваться с  ним. Бывшее подчиненные  делали
вид, что не узнают его и старались при встрече  с ним отвернуть голову. Хуже
всего было то,  что  деньги таяли с неимоверной быстротой. Каждое утро Ахмад
Башир  ходил к  начальнику почты, к  бывшему сотрапезнику, но  тот  разводил
руками. Письма из Багдада не было. После визита на почту Ахмад Башир покупал
у  подпольного  торговца спиртным  кувшин  вина и  возвращался в  номер, где
тонкие стены  были  не  в  силах  сдержать  крики  Анаис. Ахмад  Баширу было
неловко, он не раз просил девушку не  кричать, но рабыня,  смеясь, говорила:
"Я  не  могу  не  кричать, когда чувствую  в  себе  эту штуку.  Меня  просто
распирает". Ахмад Башир ухмылялся и засыпал. О пропавших деньгах он старался
не  думать.  Лишь иногда, просыпаясь  в  мрачном расположении  духа,  лежал,
вынашивая планы мести своей бывшей жене. Деньги вскоре закончились, и хозяин
кайсары  потребовал  освободить  занимаемую  комнату.  Ахмад  Башир  не стал
спорить,  связал  пожитки,  взял Анаис за руку и отправился в караван-сарай.
Здесь  можно  было жить  в кредит,  уверив хозяина в том, что  ждешь товар с
караваном.  Ахмад  Башир не  стал врать про  караван,  все  равно  бы ему не
поверили. Он сказал, что  ждет денежный перевод из Багдада,  и  из последних
монет  оплатил  две ночи. Условия здесь были хуже. Лошади, верблюды и прочая
живность  были стреножены прямо во дворе,  под  окнами  гостевых комнат, и в
любое время дня  и  ночи оглашали окрестности ревом, не говоря уже о запахе,
который исходил от них. Но делать было  нечего. Ахмад Башир оставил  Анаис и
отправился бродить по  городу.  Многие из  тех, кто раньше платил  ему мзду,
показывали  на  него пальцем, он чувствовал это спиной.  Ахмад Башир зашел к
Бургину и одолжил у него  несколько динаров. Бургин был умен, он не  изменил
своего отношения к бывшему начальнику, Ахмад Башир уважал Бургина.
     - Я верну тебе долг, - заверил Ахмад Башир.
     - Ничего, - сказал Бургин, - жизнь  - это шахматы: черная клетка, белая
клетка.
     -  Это ты правильно говоришь,  - отозвался  Ахмад Башир, - у тебя  есть
вино?
     - Есть, но не стоит в полдень пить вино, очень жарко.
     - Ничего, налей мне, - попросил Ахмад Башир.
     Он осушил чашу, налитую Бургином, и поблагодарил.
     - Будь осторожен, раис,  - сказал  Бургин, - до меня  дошло, что сабийи
хотят расправиться с тобой. Они знают, что ты схватил махди.
     - Я это учту, спасибо тебе.
     Ахмад  Башир вышел из лавки и побрел, куда глаза глядят. Дорога привела
его на невольничий рынок, он поднял голову,и увидел торговца, продавшего ему
Анаис.
     Торговец  почтительно  поздоровался  и  спросил,  доволен  ли  господин
начальник  покупкой.  Ахмад  Башир  кивнул  и подумал,  что это  может  быть
единственный человек в городе, не знающий об его отставке.
     - Как базар? - спросил Ахмад Башир.
     - Благодарение Аллаху, раис, помалу торгуем, цены вот везде  упали.  За
одного  раба в среднем  выручаем  по  двести  дирхемов,  а  если еще вычесть
таможенные  пошлины,  да  расходы  на  торговлю,  аренду помоста,  старшине,
останется  сто  пятьдесят дирхемов.  Ведь  таможня  с  головы  просит четыре
динара, никогда такого не было.
     - А я думал, это выгодное дело, - улыбнулся Ахмад Башир.
     - Ну, в убыток, мы не торгуем.
     - А как ты думаешь, в Багдаде раб дороже стоит, чем здесь?
     -  Конечно, столица все же, рабы там стоят дороже,  с одной стороны.  С
другой  стороны,  и  расходов  больше.  Хотя,  если  удачно  купить  партию,
подешевле, можно сорвать хороший куш.
     - А что, приятель, -  продолжал расспрашивать Ахмад  Башир, - наверное,
есть тонкости твоей торговли, какие-то рабы дороже ценятся, другие дешевле.
     Он сам не понимал своего интереса, но какие-то мысли зрели в голове.
     - Да, раис, непременно.  Например, надо помнить, что красивая нубийская
девушка стоит  дороже других цветных, она очень хороша как наложница. За нее
можно  выручить до  трехсот  динаров.  У  белых  рабов совсем  другая  цена.
Красивая девушка стоит тысячу  и больше динаров. У  индийских  женщин другие
преимущества - они послушны, а  разведенные вновь становятся девственницами.
Правда,  они быстро увядают. Их  мужчины хороши в качестве домоправителей. С
неграми лучше не связываться; чем  они чернее, тем безобразнее.  Их натура -
ритм и танцы, и еще у них шершавая кожа. Турчанки хороши, и красивы, и белы,
хорошо готовят,  но расточительны и  ненадежны. Хорошо торговать греками - и
женщинами, и мужчинами.
     - Хорошо, - остановил его Ахмад Башир, - удачи тебе.
     - И вам удачи, раис.
     Ахмад Башир кивнул  и направился  к выходу.  К  работорговцу, с улыбкой
глядящему в спину, удаляющемуся сахиб аш-шурта, подошел товарищ и спросил:
     - Чего он хотел от тебя?
     - Спрашивал, как торговля идет, что почем.
     - А ты знаешь, что его погнали как собаку.
     - Знаю, слышал.
     - А  что же ты любезничал,  плюнул бы  ему  в бороду.  Сколько он нашей
крови выпил, - по два динара с головы требовал.
     - Он у меня рабыню купил,  мог без денег взять, а он  заплатил. Я добро
помню.
     - Какую рабыню?
     - Анаис.
     - Ты же хотел ее себе оставить.
     -  Хотел, хорошая была девица, в любовных утехах ей равных не было. Так
получилось. А  ты иди займись  делами. Ишь ты, расхрабрился! Где  ты  раньше
был?

     * * *

     Сделав  несколько шагов,  Ахмад  Башир  услышал  чье-то  бормотание  и,
оглянувшись, он увидел, что за ним увязался юродивый.
     - Подай Божьему человеку, подай бедному  человеку, - бормотал юродивый,
стараясь забежать вперед.
     - Бог подаст, - раздраженно сказал Ахмад Башир.
     Юродивый не отставал, пытаясь схватить Ахмад Башира за руку.
     -  Иди  своей  дорогой,  пока  я  тебе  шею  не  свернул,  -  брезгливо
отмахиваясь, сказал Ахмад Башир.
     - Смотри, - крикнул отставший юродивый, - как бы тебе не свернули шею.
     Пораженный Ахмад Башир стремительно повернулся, но тот уже затерялся  в
толпе. Вспомнив  предостережение  Бургина,  Ахмад Башир  покачал  головой  и
отправился в Караван-сарай. Анаис встретила его со слезами на глазах.
     - Мне  страшно, господин,  - причитала она, -  ты  оставил меня на весь
день. Здесь ходят  какие-то  ужасные люди,  стучат  в  дверь, заглядывают  в
комнату. Какой-то нахальный дервиш спросил, не здесь ли живет  разжалованный
сахиб аш-шурта. Я  плюнула  ему в глаза  и захлопнула дверь.  Потом приходил
хозяин  караван-сарая  и  спрашивал, не  получил ли  ты  деньги.  Может,  мы
переедем в другое место, снимем отдельный дом?
     -  Дом? - раздраженно  сказал Ахмад Башир. -  Какой  дом, я остался без
денег. Дай мне вина.
     Анаис достала из ниши в стене кувшин и поставила перед хозяином.
     -  Я принес еды,  -  сказал  Ахмад Башир, - там  возьми в  корзине. Ты,
наверное, голодна.
     Весь вечер  он пил  вино и  размышлял над  своим положением. Все чаще и
чаще ему  приходила  в голову мысль, что на этот  раз  чутье его подвело, он
сделал  ошибку  и потерял:  деньги,  власть,  положение,  все  то,  чего  он
добивался всю свою сознательную жизнь.
     - Пожалуй, надо убираться  отсюда, - задумчиво сказал он перед  сном, -
поедем  в Багдад,  напомним  о себе.  Были  бы деньги,  купить здесь рабов и
продать  там.  Говорят,  на этом  можно заработать, оправдать  дорогу  и еще
получить прибыль.
     - Господин, ты отпустил всю прислугу, - сказала Анаис, - ведь их  можно
было продать.
     - В самом деле. Мне  это  не  пришло в  голову, но ведь  еще  не поздно
продать тебя.
     Ахмад Башир почувствовал, как она напряглась под его руками.
     -  Ну,  ну,  я пошутил,  успокойся.  Слишком  высокую цену  я  за  тебя
заплатил. Одна радость в жизни осталась. Это ты. Как сказал поэт:
     "Я вложил мою душу в упование на Аллаха,
     как вкладывают в ножны клинок,
     и она покоится в нем".
     Ахмад Башир гладил Анаис по  спине до тех пор, пока ее  тело  вновь  не
стало податливым. Тогда  он лег на нее и сорвал стон  с ее губ  и, это  было
лучше всякой музыки, лучшим утешением.
     - Как это на меня  не похоже, - сказал он, засыпая. - Я потерял с тобой
рассудок, совсем как мальчишка. Чем это все кончится!
     Через некоторое время он проснулся, весь мокрый от пота.
     - Как жарко  здесь, совсем нечем дышать. В кайсаре было прохладней, там
стены каменные, а здесь глина, - жаловался  Ахмад Башир, нащупывая одежду. -
Я пойду спать на крышу, тебе туда нельзя, там только мужчины.
     Анаис  что-то  пробормотала  во сне и повернулась на другой  бок. Ахмад
Башир поднялся на крышу, спотыкаясь о спящих,  отыскал свободное место и лег
под черным небом, усыпанным алмазами.
     Глубокой ночью перед дверью, за  которой спала Анаис, остановились двое
людей.  Коротко объя