Гемулу, и не взял он себе другой жены. Жаль
ему было, что столь великая мудрость сгинет со свету, и передал ее дочери.
     Год провел Гамзо в дому отца ее, пока не  стали возвращаться  силы его.
Собрался и поехал  в Вену лечить глаза. Провел  там год и  вернулся с  одним
глазом. Пока что вернется к нему зрение и поедет он к Гемуле. Когда вышел из
больницы, не было у него денег на дорогу, ибо лекари поглотили все плоды его
труда.  Встретил  его  Экива Эмрами и  сказал: такой человек, как ты,  нужен
Эвадии и Эвадиевичу, чтобы ездил по дальним странам и покупал для них книги.
Пошел  он  к  Эвадии и  Эвадиевичу. Указали они ему, куда поехать, дали  ему
денег на  дорожные  издержки  и доверительную грамоту  -  тратить на их счет
сколько понадобится. Господь был  ему в помощь, и волю пославших он ублажал.
Заработал столько и столько и поехал на родину Гемулы.
     Тем временем на  родине  Гемулы произошло событие. Такое событие, что и
раз в семь, и раз в семижды семь лет не случается. Святой человек, мудрец из
Иерусалима,  приключился на родине Гемулы и провел там шесть месяцев. Прошло
уже шесть месяцев с тех пор, как попрощался он с  местными людьми, а все еще
лишь о  нем говорили люди. Хворые рассказывали, что излечил их мудрец Гидеон
от хвори, а прочий народ рассказывал, что  научил их мудрец Гидеон тому, что
облегчает  тяготы жизни. И еще он  учил их останавливать болезни, и даже без
заклинаний, и  даже  лечить младенцев, умирающих от сглаза, и денег у них не
брал, а если подносили ему подарок, отдаривал  дарителя каким-либо даром. По
мнению Гамзо, не  мудрец иерусалимский был сей мудрец Гидеон, но европейский
ученый,  этнограф или  вроде этого. А  подтверждение тому  - записывал он  в
записной  книжке все песни,  что  слыхал он от  Гемулы, и даже  беседы  ее с
отцом, что вела на выдуманном языке, он записывал(45).
     Итак, вернулся  Гамзо к Гемуле. Увидела  его Гемула и обрадовалась, как
жениху невеста. Зажарила ему козленка и испекла черных блинов и спела все те
песни, что хвалил мудрец Гидеон, и  не слушала речей  Гади бен Гаима, своего
соседа,  считавшего  Гемулу  суженой с  тех пор, как  его мать вскормила  их
обоих. Умерла мать Гемулы, рожая ея, и взяла Гемулу мать Гади себе в дочки.
     В ту пору  беда приключилась с Геварией, отцом Гемулы.  Поднялся он  на
вершины гор, чтобы научиться у орлов(46) возвращать  себе молодость. Налетел
на  него орел и вступил  с ним в  бой,  хотя пришел Гевария и осилил орла, а
иначе погиб бы  в  его когтях и стал бы  ему пищей. Но успел  орел вцепиться
когтями  в шуйцу  Геварии и  пожрать  мышцу  руки(47).  Не  обращал  Гевария
внимания на рану, пока не заболел. И умер.
     А пред смертью устроил он Гемуле  ночь плясок. Такой у них  обычай - за
семь  ночей  до  обручения водят хороводы, и в такую ночь приходят удальцы и
похищают  из  хоровода  себе  невест.  Знал  Гамзо,  что  Гади,  сын  Гаима,
собирается  умыкнуть  Гемулу,  но  опередил  он  Гади  и  добился  Гемулы  и
повенчался с ней.
     Семь  дней и семь  ночей  гуляли свадьбу. Гевария лежал  на  циновке  и
здоровой рукой правил хоровод. Семь хороводов

     (45)  ...беседы...  записывал...  - довод в пользу того, что выдуманный
язык Гемулы и был язык эдо.
     (46)  ...научиться у  орлов... - средневековый мидраш рассказывает, что
стареющий  орел  взмывает  в  небо,  сбрасывает  перья   и  возвращает  себе
молодость,  и  так несколько раз в жизни. Наконец он взмывает  в небо, но не
становится молодым, а умирает.
     (47)  ...пожрать  мышцу   руки...  -  так   -  наоборот  -  исполнилось
предсказание о Гаде, "сокрушающем мышцу руки" (см. выше).
     правил  каждую  ночь, и супротив того  восемь хороводов каждый  день, в
знак  того, что  родит Гемула  сына  и  будет тот обрезан  на восьмой  день.
Завершились семь дней свадьбы, завершилась и жизнь Геварии.
     Семь дней и семь ночей оплакивала Гемула отца, из ночи в ночь и изо дня
в день песнями туги и  кручины. А когда истекли семь  дней, устроила большую
тризну,  с  чудными  и  устрашающими  песнопениями  и  плясками. Как  прошло
тридцать  дней, заговорил  с  ней Гамзо об  отъезде.  Услышала Гемула, но не
поняла,  что он  от  нее  хочет,  а когда  поняла,  вскипела от  ярости.  Но
понемножку  соблазнилась  и  согласилась уехать.  Откладывала  она отъезд  с
недели  на неделю  и  с  месяца на месяц.  В те дни  не  беспокоила ее луна.
Видать, от  горя  по смерти отца не поддавалась она  власти луны,  и  оберег
защищал ее. А она оставалась, как  завязь  смоквы, что  хранит сладость и не
выходит плодом. Когда минул поминальный год, сама сказала она,  что готова в
дорогу. Нанял Гамзо  двух  верблюдов, и поехали  они верхом до края пустыни,
откуда  выходят  караваны.  Присоединились они к  каравану и шли сорок дней,
пока не дошли до обитаемых мест. Купил ей Гамзо туфельки на ножки, и платья,
и шали,  и поскакали они дальше, до порта. Подрядил он судно, и уплыли они в
Страну Израиля.  И  в  честь того, что ехали они в Святую землю,  уберег  их
Господь, да будет Он благословен, от  всяких напастей. Но в Святой  земле не
уберег. Приводит  Альшейх спор  талмудистов,  каждый ли день  судит  Господь
человека  или  только в Новогодие. Спор этот  не касается Святой земли,  где
судятся дела людские каждый день, и каждый день Пресвятой, да  благословится
Он, судит  и приговаривает и исполняет приговор.  Поначалу  перестала Гемула
ублажать слух  пением.  Потом  отказалась слово  молвить.  Потом одолела  ее
черная  хандра,  потом занемогла она тяжким  недугом, а как занемогла, стала
досаждать мужу, и с каждым днем тяжесть его напасти круче прежней.
     Пока говорил Гамзо, раздался звук, будто открывают окно, затем и  звуки
речи. Страха я не ощутил, но удивился, ведь, кроме меня и Гамзо, ни души  не
было в доме.  А  ни я, ни  он не  открывали окна. Припомнил я тот сон и  тот
поезд, что явился мне во сне, и то окно, что открылось в ночном сне, и снова
подивился я  силе сна, что возвращается наяву и кажется взаправдашним. Вновь
раздался  тот же  звук. Напряг  я  слух  и  подумал:  Гинат вернулся домой и
отворил  окно.  Но что  за  речи слышу я? Заметил  Гамзо, что я отвлекся,  и
сказал: вы устали, в  сон  клонит? Сказал я:  не  устал и в сон  не  клонит.
Сказал Гамзо: что  вас беспокоит? Сказал я: слышу я шум шагов. Сказал Гамзо:
насколько я  могу полагаться на свои уши, нет ни шума,  ни  звука. Сказал я:
значит, я ошибся, вернемся к нашему разговору.
     Продолжил Гамзо свой рассказ о том, что  приключилось с ним и Гемулой в
Иерусалиме. Много раз была Гемула на волосок от  смерти, и  коли б не помощь
Пресвятого,  да благословится Он, и дня  Гамзо  не продержался бы. Но велика
милость Благословенного: посылает на человека напасти и дает силу устоять.
     Не упомню порядка и  связи вещей, но вновь рассказал Гамзо об одежке, а
как вспомнил об одежке, вспомнил  о  своем учителе, а  как вспомнил о  своем
учителе, вспомнил юность, что провел, изучая Писание, в духовных семинариях.
Вам знаком Гамзо, человек  общительный, которого взыскуют книжники Востока и
Запада, ибо он привозит им редкие книги  и рукописи. Но когда-то, как прочие
семинаристы, кормился  он  от милости  благодетелей  - по  дню  у каждого по
очереди.  Раз  послал  его  благодетель  в  лавку  купить  сокращенный  свод
"Накрытый  стол". В  книжной лавке попалась ему в руки книга, не  похожая на
прочие, каждая  строка с большой буквы, и  строки  короткие  и длинные, одна
страница похожа на Псалом ангелов-хранителей,  другая - на покаянную молитву
Судного дня. Битый час стоял он и смотрел и  дивился,  ибо отродясь не видал
он таких книг.  Увидел его книготорговец  и сказал: сорок  целковых - и  она
твоя. Для семинариста  сорок целковых - капитал, хоть  бы он всю свою одежду
продал,  не  выручил  бы  сорока  целковых.  Был  у него сундучок, сделанный
столяром в благодарность за то, что занимался Гамзо Священным Писанием с его
сыном.  Хоть  и излишней  роскошью  был  сундучок  для  Гамзо,  все  пожитки
которого, кроме нательной одежды, можно  было завернуть в плат, но  придавал
сундучок солидность лику хозяина, делая его обладателем красивой вещи. Отдал
он  книготорговцу  сундук, а книготорговец  дал ему книгу. А книга эта  была
"Диван"  р.  Иегуды  Галеви(48)  в  издании  Луццато(49).   Читал  он  ее  и
перечитывал и повторял, пока все стихи  наизусть не  выучил. Но  сердце  его
взыскало большего. Принялся он рыться в праздничных молитвенниках и в старых
сборниках  гимнов и покаянных  песен и кручин, и читал, и переписывал оттуда
стихи. Не  хватало ему бумаги  переписать  то, что было ему любо. Что  же он
сделал? Стал записывать только начальные строфы.  Увлекся  он  стихами, а от
семинарии отвлекся.  Пошел и  нанялся в услужение  к  книготорговцу.  Увидел
хозяин, что знает книги.

     (48) Иегуда Галеви - известный средневековый испанский еврейский поэт.
     (49) Луццато  - Шмуэль Давид  Луццато  (ШаДаЛ,  как сокращают евреи)  -
еврейский итальянский издатель, поэт и исследователь первой  половины XIX в.

     Стал  посылать его ко вдовам,  у которых книги остались в наследство от
мужей, и  к  просвещенным богачам, что хотели избавиться  от святых книг. Со
временем стал он покупать и для  себя.  Со временем стал  ездить  в  дальние
страны. Со временем стал  ездить в  места,  куда не ступала нога  европейца.
Дошел он  до  пупа пустыни  и привез  книги и рукописи, о  которых  и  самые
отменные  библиографы не слыхали.  Нашел он и сборники стихов  - "диваны"  -
неизвестных пиитов, что по святой скромности скрыли свои имена.
     Скрутил себе Гамзо маленькую самокрутку  и положил ее. Утер свой кривой
глаз, и подмигнул здоровым глазом, и зажал незажженную сигарету меж пальцев,
и  сказал: когда отправлюсь  на  погост,  отволокут меня туда, куда  волокут
падаль вроде меня. Лягу я  с позором и осудившего меня на сие  оправдаю, что
положил он меня туда, куда  положил, и впрямь: чем я  заслужил лучшее место,
ибо наг я и  лишен  заслуг  и благих  деяний.  И тут  соберутся вереница  за
вереницей все  аггелы-вредители,  сотворенные из  моих грехов,  и  взойдут к
Горнему суду  требовать мне вящей кары  и  ада поглубже. А пока не свершился
суд,  что  я делаю?  Твержу  наизусть все  ведомые мне песнопения,  пока  не
забываю, где я нахожусь. И от  избытка чувств все громче читаю я. Слышат это
святые пииты и говорят  себе:  что  за  глас  из  могилы,  пошли  посмотрим.
Спускаются  и  видят сию  смятенную душу. Приходят  они и берут меня  своими
святыми руками и  говорят: это ты тот  неизвестный, что извлек нас из пучины
забвения? И  вот они улыбаются  мне со  скромностью  праведников и  говорят:
пошли  с  нами,  Гавриэль, и усаживают  меня меж собою, и я  укрываюсь  в их
святой сени. Вот утешение за муки мои.
     Сидел себе Гамзо  и  улыбался,  как бы обманывая  самого себя,  будто в
шутку сказал он свои речи. Но я-то его вижу насквозь и знаю,  что верит он в
то,  что  говорит, больше,  чем готов  в этом  признаться. Я вгляделся в его
лицо, лицо средневекового еврея, оказавшегося в нашем веке, чтобы поставлять
рукописи и оттиски ученым  и книжникам, чтобы те  снабдили  их  сносками,  и
замечаниями, и библиографией и чтобы люди вроде меня прочли и возвысили душу
прелестью стихов.
     Сносит Гамзо свои муки и утешается надеждой на будущее.  А тем временем
горюет он по жене, что недужна и нет исцеления ея недугу. Заговорил  я с ним
о лечебницах, где  больные получают немного  требуемого им. Сказал я: хорошо
бы  поместить Гемулу в  лечебницу.  А  насчет платы - для начала  есть у вас
двенадцать  фунтов, что я храню,  и  прочие деньги  найдутся.  Сдвинул Гамзо
ермолку на голове и сказал: эти двенадцать фунтов я получил за рукописи, что
продал  вместе с  чудесными листьями.  Спросил я  Гамзо,  подозревает ли  он
покупателя  в  том, что  обманом присвоил листья. Сказал Гамзо: я человек не
подозрительный, может, сначала  он и сам не заметил, а когда заметил, сказал
себе: "Раз они мне достались,  значит, они мои". А  может, счел,  что листья
частью  купленного были. А может,  иногда  считал он так,  а иногда -  этак.
Мораль идет  на уступки,  и человек не становится непорядочным, коль толкует
ее по мере надобности, а тем  более,  если  речь  идет о  книгах. Сказал  я:
думаете, он знает силу листьев? Сказал Гамзо: откуда ему знать. Мне бы попал
такой лист, и не объяснили бы мне, в чем его сила, и я бы не понял. Да и все
эти исследователи - люди современные, хоть бы ты и рассказал им, в чем  сила
чар,  только посмеялись  бы  над тобой. И если  бы купили  -  купили бы  как
образец фольклора. Ох,  фольклор, фольклор. Все, что не объект исследований,
- для  них фольклор.  И  наше Священное Писание превратили  не  то в  объект
исследования, не то в  фольклор. Люди живут  во имя Писания и жизни не щадят
во имя наследия  отцов,  а  тут появляются  ученые  и превращают  Писание  в
исследование, а наследие отцов - в фольклор.
     Призадумался  я  над словами  Гамзо  и подумал  об  ученых,  собирающих
чудодейственные средства.  Владельцам  они  творили  чудеса, а  ученым  лишь
приумножают  достаток. Подумал  я и об  этом  бедняге,  сокрушенном  духом и
поставленном  на колени, которого Пресвятой,  да  благословится Он, угнетает
муками.  Коль  можем  мы  судить  человека по  деяниям его, ясно, что  не за
деяния, совершенные в  этом воплощении, он наказан. Но мне ли задумываться о
таких  делах? Человеку  вроде  меня  надо  радоваться, что на  него покамест
Господь не обращает внимания. Провел я рукой по  лбу, прогоняя лишние мысли,
и вгляделся в человека, сидевшего против меня.
     Я вгляделся и  увидел, что он склонил  голову  и  ухом  припал к стене.
Удивило  меня  это.  Время шло,  а он не  отрывал ухо  от  стены. Сказал  я:
кажется, вы слушаете, о чем беседуют  между  собой камни стены? Глянул он на
меня и  не  сказал ни слова, только вновь напряг слух. И  так  он сидел: ухо
прижато к  стене, глаза  горят, и кривой глаз,  и зрячий, только  один полон
недоумения, а  другой - ярости. Понял я, что слышит он нечто, приводящее его
в ярость, и сказал:
     что вы  слышите? Встряхнулся он,  как ото сна, и сказал:  ничего  я  не
слышу. А вы что-нибудь слышите? Ответил я ему: ничего не слышу. Потер он ухо
и  сказал:  значит, это  обман чувств.  Порылся он в карманах, вынул табак и
положил  его, вынул платок и  положил его. Потом провел ладонью меж  носом и
бородой, потом провел пальцами  по бороде, потом сказал: а ведь вы говорили,
что  слыхали шум шагов.  Сказал я: когда это я сказал? Сказал он  мне: когда
это вы сказали? Да совсем недавно сказали. Сказал  я: да  вы же сказали, что
нет ни звука, ни  шороха. Сказал  он: так я сказал и  все еще  так думаю, но
сказали бы  вы  сейчас, что  слышите шум, я бы спорить не  стал.  Сказал  я:
значит, слыхали что-то? Сказал он: не слыхал. Сказал я: коли так, вернемся к
нашей  прежней  беседе.  О чем  шла речь? Сказал  Гамзо:  честное слово,  не
упомню.  Сказал  я:  да неужто вы так пренебрегаете  своими  словами,  что и
помнить их не желаете? Сказал он: напротив. Сказал я: что "напротив"? Сказал
он:  речи  Израиля  подобны  псалмам  и  гимнам  и  при  повторе  утрачивают
изначальную прелесть.  Что мне  пришло в  голову: свожу-ка я Гемулу  в  село
Этроз. Сказал я: почему в село Этроз? Сказал он мне:  Этроз  - это Этрот Гад
древних, а этот Этрот Гад в уделе Гада находится, а Гемула - из колена Гада,
почувствует  родной дух, и вернется к ней здоровье. Никогда не позабуду, как
она мне обрадовалась, когда собирался Гади бен Гаим умыкнуть ее, а я упредил
его и умыкнул ее. Весь мир я бы отдал, лишь бы еще раз увидеть тот радостный
смех на устах Гемулы. Хочу я  вас спросить насчет этого  доктора, не доктора
Грайфенбаха,  а  доктора  Гината,  понравилось  мне   то,  что  вы   о   нем
рассказывали.  Мудрецы наши блаженной  памяти  говорили: мудр  знающий  свое
место. Если бы не запрет дополнять их суждения, дополнил бы я: а прочим свое
место неведомо. И все же  дивлюсь я, как это вы живете с ним в одном доме, а
его не знаете? Стар он или  молод? Как вы оцениваете его книги? Возбудили вы
мое любопытство к вещам, о  которых я раньше не задумывался. Что это? Сказал
я:  подумайте,  сколько  есть  ученых  с положением,  и  газетчики  послушно
печатают им  хвалу, а мы  о них  не задумываемся. А  этот  мудрец  поста  не
занимает, почетных статей о нем не пишут, а  мы все хотим разузнать о нем. И
вы,  господин  Гамзо,  обещались  прочесть его  книги во втором  или третьем
воплощении и уже в этом воплощении толкуете о нем.
     Внезапно  целая гамма цветов пробежала по лицу Гамзо. Понемногу исчезли
цвета, остался бледный, но он чернел на глазах. Бесформенной глиной казалось
его  лицо,  и из  этой  бесформенной  глины проглядывало изумленье ужаса.  Я
глянул на  него, и волосы мои  встали  дыбом от  страха -  отроду не видал я
живого человека, на глазах теряющего человеческий  облик. Схватил Гамзо меня
за руку и сказал: что это? Я сидел и молчал.  Я тихо высвободил свою руку, а
он и не заметил.  Я спросил  его:  что с  вами? Он встряхнулся и улыбнулся в
смятении, махнул  рукой и сказал: воображение дурачит меня. Сказал я: что вы
на это скажете? Сказал он: не знаю, о чем вы говорите.  Сказал я ему: насчет
лечебницы. Махнул рукой Гамзо и сказал:  сейчас мне не до этого. Сказал я: а
когда вам будет до этого? Сказал Гамзо: во всяком  случае, не сейчас. Стал я
расписывать ему, насколько он  выиграет, если  отвезет  жену в лечебницу,  и
сказал я: хорошо там будет Гемуле, и  вы, господин Гамзо, воспрянете духом и
вновь пуститесь в путешествия  и  откроете много  тайного и скрытого. В наши
дни  как  бы  открывает  земля свои  закрома и  достает  все спрятанное  там
прежними поколениями.  И вот вам  пример:  Гинат открыл вещи, сокровенные  в
течение тысяч лет,  я имею в  виду  язык эдо и  эйнамские гимны, но  что мне
поминать Гината, ведь и вы открыли древние клады, неведомые нам до сих пор.
     Гамзо смотрел на  меня, но уши его были в другом месте, то припадал  он
ухом  к  двери,  то  прислушивался  у  окна,  а  то припадал  ухом  к стене.
Рассердился я на него и сказал: многогранный вы человек, милейший  Гавриэль,
и много дел можете делать  сразу. Одновременно  слушаете вы,  о чем  говорят
между собой дверь, окно и стена, да еще и обращаете внимание на каждое слово
простого  человека вроде меня.  Глянул  на  меня  Гамзо  и  спросил: что  вы
сказали? Сказал я ему: ничего не  сказал. Сказал он: кажется  мне,  я слышал
разговор. Сказал  я сердито: коль так, скажите, на каком языке шел разговор,
на языке эдо или на  языке эйнам? Увидел Гамзо, что я рассердился, и ответил
сдавленным голосом: хотите - верьте, хотите - нет,  но говорили на том самом
языке. Каком языке?  ~  На  языке, на  котором Гемула  говорила  с отцом, на
выдуманном в шутку языке. Мои нервы до того расшатались, что я слышу то, что
услышать нельзя, еще немного и я скажу, что мне послышался голос Гемулы.
     Я сидел и молчал и не говорил ни слова. И впрямь, что сказать человеку,
у  которого от горестей ослаб рассудок,  человеку, который  пытается утешить
себя воспоминаниями о былом блаженстве? В его лице не было ни кровинки, лишь
уши жили  своей  особой  жизнью. Сидел он и ловил звуки ушами. Только  они и
остались у него, когда все существо его
     погрузилось  в  безмолвие. Потом махнул он рукой и  сказал: все причуды
воображения.   Потом   улыбнулся  смущенно   и  сказал:   когда  воображение
разгуляется,  в  любой  тени  мерещатся  призраки.  Который  час?  Пора  мне
вернуться домой. Боюсь  я,  что высохла тем  временем одежка, что  я положил
перед кроватью  Гемулы.  В Стране  Израиля луна  жарче солнца иных стран. Он
встал,  но  снова  присел. Присел  и, глядя перед собой,  на грустный  напев
прошептал стих:  "Украдкой принеслось  слово(50), и ухо едва  уловило  его".
Сказал я ему: взгрустнулось? Усмехнулся  он и сказа