вшие Кремлевскую  стену.  "Валь,  а  Валь,  пока  на
природе, а? Лично я  не  дотерплю".  Мы  повернули  Зойку  лицом  от  стены,
попросили подождать нас немного и - в кусты. Надежно  спрятавшись  в  густой
зелени, мы быстро завершили дело, но что-то замешкались на секунду, и в этот
момент Кремлевская стена вдруг тихо, спокойно и даже эпически произнесла:
   - Отлили и уходите.
   Мы обмерли, Вадька даже  присел  от  неожиданности.  Оглянулись.  Подняли
головы вверх.  Говорила,  без  сомнения,  Кремлевская  стена!  Челюсти  наши
отпали. Едва подобрав их, мы панически выбрались из  кустов  и,  промчавшись
мимо ничего не понимающей Зойки, кинулись в институт на  улице  Герцена.  О,
если бы какому-нибудь спортивному судье удалось зафиксировать  время  нашего
пробега от Кремлевской стены до аудитории имени Вышинского, юриспруденция  в
нашей жизни пригодилась бы только при выходе на пенсию!
   Наконец, история третья и последняя. Она случилась относительно  недавно,
лет десять или пятнадцать  назад,  когда  мы  с  женой  и  дочерью  получили
квартиру в только что построенном новом доме издательства  "Правда",  что  у
Савеловского вокзала. Замечу попутно, что ни общество "Память" с его  черным
экстремистским руководством, ни Сумгаит, ни Фергана,  Новый  Узень  или  Оша
тогда еще не снились - даже в проекте не было этих побоищ.
   Жена работала в ту пору в МОНИИАГе (Институте акушерства и гинекологии) и
часто дежурила в клинике по ночам. Мы с маленькой дочерью  Анной  оставались
дома одни. Была зима. Морозы, помню, стояли какие-то оглушительные. Я  лежал
в большой комнате, называемой спальней, а дочь - в детской, на диване.  Анна
уже спала, я почитал еще немного и погасил свет. Ночью, примерно часа в два,
меня разбудил звонок в дверь;  знаете,  эти  современные  квакающие  звонки,
столь любимые режиссерами художественных фильмов:  мы  даже  иногда  путаем,
звучат ли они  на  экране  телевизора,  или  в  наших  квартирах.  Я  встал,
недоумевая, подошел к двери и приоткрыл "глазок".  Рука  в  черной  перчатке
закрыла его с той стороны. Не дыша, я на цыпочках отошел от двери и вернулся
к себе в комнату, лег. Подумал: Аня почему-то не проснулась, -  мне,  видно,
почудилось? Кто-то шутит в столь поздний  час?  Опять  сосед  нализался,  но
чтобы в дверь звонить? - такого прежде не было. Я влез под  одеяло  и  решил
подождать второго звонка...
   Он раздался минут через десять. Наглый, настойчивый. На этот раз "глазок"
был без помех. Зная, что с  той  стороны  могут  сунуть  острое  шило,  я  с
расстояния и чуть сбоку глянул и увидел человека. Нет, не военного. За  ним,
на площадке у лифта, - еще люди. В обычной  гражданской  одежде.  Застывшие,
как манекены,  никуда  не  спешившие.  Ожидающие.  И  мне  стало  все  ясно!
Осторожно ступая, я вошел в комнату Ани. Она тоже проснулась, но  молчала  и
смотрела на меня с немым вопросом в глазах. Я приложил палец к губам. Она  у
меня девочка умная и быстро  сообразила,  что  надо  делать.  Закутавшись  в
одеяло, она тихо прошла со мной в лоджию нашего тринадцатого этажа. В  дверь
в это время уже не просто звонили, а лупили ногами и кулаками, я боялся, что
не  успею  сделать  то,  что  задумал.  Звонить  куда-то?  Понимал:  поздно,
телефонный  провод  наверняка  перерезан,  а  звать  на   помощь   в   наших
издательских домах и того бесполезней. Ане я  сказал,  посадив  ее  прямо  в
одеяле на баллон от "Волги", который лежал в лоджии: "Доченька,  что  бы  ни
случилось, ты должна молчать. Ни одного звука. Поняла?" Она поняла. Я только
одного не сказал: наступило время, когда живые завидуют умершим, но этого ей
еще можно было не знать. Дверь уже ходила ходуном. Я быстро  закрыл  лоджию,
вернулся в комнату. Что еще? Да! Быстро убрал Анину постель в ящики  дивана,
чтобы никто не заметил, что в квартире  я  не  один.  Затем  взял  со  стола
массивную, отлитую из чугуна в виде дубового листа, пепельницу и встал лицом
к двери: теперь - будь что будет, я готов ко всему... кроме добра.
   Вы не можете понять меня, читатель:  возвращаюсь  к  тому  моменту  после
первого звонка, когда я лег, укрылся и решил ждать второго. Я ждал его минут
двадцать. Пока не понял, что звонка не было и не будет.
   Но все же я встал, перенес сонную дочь с дивана к себе в  постель,  а  ее
подушку, одеяло и  простыню  убрал.  На  всякий  случай.  Лишь  после  этого
успокоился, но уже не спал до утра, просидел в кресле до прихода жены.
   С тех пор и по сегодняшний день, вы же сами видите, что время  наше  пока
решительно не переменилось к лучшему, я все  еще  жду  каждую  ночь  ВТОРОГО
ЗВОНКА. И я знаю, и жена знает,  и  дочь,  уже  вышедшая  замуж  и  родившая
собственную Настеньку, мы все это знаем: у нас, к сожалению, есть  основания
ждать звонка.
   Вот какие инверсии делает с моим поколением  тот  страх.  У  молодых  он,
возможно, тоже есть, но перешел из сердца в мозг, они  только  все  понимают
(если понимают?), что можно и надо чего-то бояться. У меня же страх  остался
в сердце навсегда.
   Бедная моя страна.
   Последний долг. М.: Академия, 1995
 
   Сегодня только я (увы, единственный!) знаю,  как  жили  и  работали  трое
журналистов - Аграновских. Семейной бригадой мы  в  разные  годы  прошли  по
тесной журналистской  тропе:  один  за  другим,  как  опытные  солдатики  по
заминированной территории. Отметьте, читатель, если пожелаете, что Толя и  я
обладали похожими голосами,  часто  дурили  по  телефону  нашу  мамку,  зато
характерами пошли в соседей, как говаривала хранительница  нашего  домашнего
очага.
   А писали каждый в своей манере и стилистике. Перепутать нас, имея в  виду
темы и стилистику, невозможно. Различать - различали:  это  -  "сам"  (стало
быть - отец), это - Толик, это - Валька. Но даже если и были "похожими",  ну
и что? Экая беда! Главное,  что  каждому  было  отпущено  говорить  читателю
что-то путное, не затасканное, не тривиальное. А уж если  мы  открывали  рты
(публиковались), читатель был уверен: ни вранья от Аграновских не дождетесь,
ни откровенных глупостей, ни умолчания в тряпочку. Уж "эти" ни продаются, ни
покупаются - так о нас говорили.
   Как "последний из могикан" я применяю местоимение  "мы",  хотя  на  самом
деле младшему в династии пристало бы говорить "они". Не подумайте, читатель,
что когда "пахали" мы в журналистике, я всего лишь в ногу с  папой  и  Толей
пытался идти, не нарушая строя, держа скошенным взглядом слева грудь, а была
эта грудь отцовская.
   Об Аграновских говорили: "Ого, во дают!" - похваливали, но приговаривали:
многовато их на одну отечественную журналистику, хоть  не  слабаки.  А  если
воистину было нас многовато, то хорошего, как вы знаете, всегда должно  быть
побольше. Любой династии нет смысла волноваться: она жива, пока ее  слушают,
хотят видеть и читать. Не смерти все мы страшимся, как все творческие  люди,
а всего лишь забвения. Как много возникало "замечательных" имен, но еще  при
жизни переселились они на тот свет (слава  Богу,  фигурально!).  И  когда-то
"знаменитые" творители с их громкими именами почивают на лаврах, а  то  и  в
бедности. Рядом с нами влачат  убогую  жизнь  недавние  кумиры,  вынужденные
выживать,  погибают  в  одиночестве  мамонты.  Неужто  все   еще   "скрипит"
бессмертная теория естественного отбора?
   Какое счастье, что идет новая  журналистская  смена  -  острая,  ехидная,
умная, безжалостная,  собравшаяся  под  знамена  "Смехопанорамы"  или  "Акул
пера", а то под рубрику "Как это было": пир талантов и остроумия,  поиска  и
находок.
   А "старики"? Одни - ушли, и шло время других. Ни к  старичью  молодые  не
могут достучаться, ни наоборот. "Стук" слышим; но что-то  я  вдруг  о  стуке
вспомнил (не дай нам Бог, чтобы о лагерном или "гэбэшном"), да еще  ближе  к
ночи...
   Поживем - увидим.
   Мотивы и мелодии современной журналистики
   Как принято, уговоримся  сначала  о  терминах.  Если  пользоваться  самой
увлекательной для журналиста литературой, то  прямым  ходом  -  к  Владимиру
Ивановичу  Далю.  Мотив  у  него  трактуется  как   побудительная   причина,
доказательства и объяснение доводами. Но есть и другой мотив - песни. Не зря
я поставил это слово вместе с "мелодией"  в  заголовок  целой  главы  нашего
повествования. Так вот, мелодия - это напев, совместная согласность,  старая
погубка на новый лад, согласность звуков, гармония. (Прошу иметь в виду, что
я цитирую Даля выборочно, он  несказанно  богат,  и  любителей  подробностей
прошу обратиться к увлекательным завалам  дальского  словаря,  о  чем  я  не
устану напоминать своему читателю.)
   Ну, а теперь обратимся к "нонешнему" дню  журналистики.  Начну  с  весьма
острой и болезненной темы, с которой и прошу вас познакомиться. Но вовсе  не
для того,  чтобы  обязательно  со  мной  согласиться.  Моя  главная  задача:
предложить  моему  читателю  всего  лишь  пищу  для  размышления.  Итак,   в
"Независимой газете" в середине апреля 1998 года появилась статья, названная
мною странно, но позже вы поймете почему (и, возможно, согласитесь  с  моими
доводами). Цитирую целиком и без купюр, что всегда делаю.
 
   ЭСТАФЕТА ДОБРА
   (О кризисе четвертой власти в системе шести властей)
   Предмет разговора: средства массовой информации. У СМИ нет прошлого  (оно
чуть больше мизинца). Неизвестно будущее. Смутное настоящее. Далеко не  все,
связанное со СМИ, кажется мне простым и бесспорным. Трудная тема.
   С первого взгляда
   Некоторое время назад,  в  День  печати,  я  увидел  по  телевидению  два
интервью, которые вызвали мое недоумение. Одно дал "герой  дня"  Полторанин,
представленный ведущей С. Сорокиной "бывшим первым министром печати". Другое
интервью программе "Те, кто" принадлежало главному редактору  "Комсомольской
правды" В. Сунгоркину. Понимаю, что мое недоумение могло бы остаться  фактом
собственной биографии,  но  тем  не  менее  решусь  изложить  читателю  свои
ощущения.
   Бывший министр на вопрос С.  Сорокиной,  в  каких  отношениях  с  властью
сегодня находятся СМИ, ответил так: в каких отношениях  может  быть  печать,
если она "сама власть"? Ответил бы Полторанин: в  доверительных  отношениях,
враждебных, я бы  принял  или  не  принял  ответ.  А  получилось,  по  моему
разумению, что "ни в  каких",  -  это  меня  и  смутило.  Может,  обмолвился
Полторанин, погорячился? Нет, не похоже: он человек, знающий цену слову.
   Ясность в ответ Полторанина, вольно или невольно,  внес  его  коллега  В.
Сунгоркин. Главного  редактора  "Комсомолки"  спросили:  какова,  по-вашему,
основная задача вашей газеты? В ответ последовало: главной задачей  нынешних
журналистов считаю необходимость развлекать  читателей  и  отвлекать  их  от
надоевших проблем. (Цитирую по памяти, могу в деталях ошибиться, но за смысл
отвечаю.) В самом деле, при чем тут власть?
   Как  в  добрые  пушкинские  времена,  позволю  себе  воскликнуть:  ай  да
Сунгоркин, ай да Полторанин!
   Ключевое слово
   Я тут же вспомнил, что  однажды  по  аналогичному  поводу  уже  цитировал
весьма  интересные  мысли  человека,  имя   которого   называю   немедленно,
отказавшись от интриги: Алексей Максимович Горький. Нашел в домашнем  архиве
собственную публикацию двадцатилетней давности, удивился, что цензура  тогда
пропустила, а теперь представляю ее вам: наслаждайтесь, потратив  ровно  три
минуты. Итак:
   "Если мы возьмем литературу в ее мощном целом - мы должны  признать,  что
во  все  эпохи  в  литературе  преобладало  обличительное  и   отрицательное
отношение к действительности. Удовлетворялись действительностью, соглашались
с нею, хвалили ее только пошляки, литераторы некрупных талантов, чьи  книжки
уже забыты.
   Та  художественная  литература,   которой   справедливо   присвоено   имя
"великой", никогда  не  пела  хвалебных  песен  явлениям  социальной  жизни.
Боккаччо, Рабле, Свифт, Сервантес, Лопе де Вега, Кальдерон,  Вольтер,  Гёте,
Байрон, Пушкин, Л. Толстой, Флобер и другие люди этого роста и значения... -
никто из них не сказал действительности утверждающее и благодарное "да!".
   Но позвольте задать самому себе вопрос "на засыпку": почему в  извес-тной
горьковской цитате нет слова  "власть",  а  есть  слово  "действительность"?
Случайность или намеренность?  Горький  сказал  нам  правду,  но  умолчал  о
властях, возможно, чего-то опасаясь? Нет, вряд ли:  Алексей  Максимович  был
бесконечно талантливым и смелым человеком, правда противоречивым. Он  служил
Хозяину, даже прислуживал, но и публично ссорился с могущественными вождями.
   В сравнении с ним наши журналисты тоже не выглядят овечками - есть у  них
для дерзости основательная причина. Выступая  по  Центральному  телевидению,
они  тоже  имеют  в  виду  только  "действительность",  а  вот  от  "власти"
дистанцируются намеренно.  Как  же  я  сразу  не  "прочитал"  справедливость
Сунгоркина с  Полтораниным?  Тем  более  что  средства  массовой  информации
получили  статус  "четвертой  власти"  наряду  с   тремя   нам   известными:
законодательной, исполнительной и судебной.  И  вовсе  не  для  того,  чтобы
играть в поддавки, враждовать или сливаться в  экстазе,  а  чтобы  сохранить
главное предназначение любой власти: независимость. Без нее нет  возможности
маневрировать, вырабатывая тактику и стратегию  действий  во  имя  успешного
служения обществу.
   Именно этим  ключевым  словом  "независимость"  открывается  таинственный
сейф,  в  котором  спрятан   секрет,   гарантирующий   дальнейшее   движение
государства  по  демократическому  пути.  Порядковый  номер  СМИ  по  списку
"власть" - четвертый. Дай Бог  им  всем  силы  исполнить  свою  историческую
миссию. "Трогательное" примирение четырех властей приводит  к  тоталитарному
режиму, мы это уже проходили. А некоторые еще и сегодня славословят "вождей"
разных расцветок и мастей: Владимир Ленин  и  Иосиф  Сталин  (СССР),  Адольф
Гитлер (Германия), Мао  Цзэдун  (Китай),  Бокасса  (Черная  Африка),  Саддам
Хусейн (Ирак), Фидель Кастро (Куба), Ким Ир Сен  (Северная  Корея),  Аугусто
Пиночет (Чили), Пол Пот (Кампучия). Сколько  их  было,  есть  и  еще  будет!
Тоталитарный  режим  начинается  с  ограничения  или  ликвидации  прав  трех
властей, затем раздавливает СМИ, устанавливая  жестокую  цензуру.  Вариантов
много, результат один.
   В общем демократическом хоре у СМИ сольная партия: она, будучи  четвертой
властью, способна не только примкнуть к любой из них, но  и  оттолкнуть  ее.
Выбор союзников велик, и результат слияния может быть совершенно  "убойным".
СМИ сами не законодательствуют, не судят, не исполнительствуют, при этом  на
все и вся имеют свою точку зрения, держа  в  руках  "дубинку"  общественного
мнения. Стр-р-рашная сила!
   Приняв это обстоятельство,  двинемся  дальше,  тем  более  что  душа  моя
требует немедленно, не откладывая, констатировать один факт - появление  еще
двух   новых   властей:   пятой   и   шестой.   Банкиры    и    сверхбогатые
бизнесмены-олигархи уже открыто демонстрируют свои амбиции. А шестая  власть
(вы совершенно правы) - коррупция. Она тем сильна, что, открыто не заявляя о
себе (что разумно), пропитала ядом  все  остальные  власти.  Если  в  период
революций  надо  было   "брать"   почты,   телеграфы,   вокзалы,   банки   и
продовольственные склады, то наши доморощенные  стратеги  предпочли  СМИ.  И
правильно сделали, избрав  самую  звонкоголосую  птичку,  способную  вовремя
разбудить народ. Не самая глупая шестая власть: ОНИ уже в правительстве, и в
Думе, и в судах и, конечно, в СМИ.
   Неужели переворот мы уже прозевали? Народ, как обычно, проснется, петушок
заставит глянуть в окно, а вокруг одни лозунги: "Вся власть криминалу!"
   Составляющие СМИ
   Начну с упоминания двух великих  людей:  Чарлза  Дарвина  с  его  теорией
естественного отбора и Владимира Ленина  с  работой  "Три  источника  и  три
составные части марксизма". По случайному совпадению, СМИ  тоже  сложены  из
трех  составляющих,  сначала  было  слово  прочитанное  (печать),   к   нему
прибавилось слово услышанное (радио), а  затем  и  увиденное  (телевидение).
Авторы аббревиатуры  почему-то  решили  "послать"  нас  на  три  буквы:  СМИ
(средства массовой информации). Получилось, что "информация" стала во  главе
журналистских форм и жанров (беру только печать): статья,  очерк,  интервью,
зарисовка, эссе, репортаж, фельетон, большой и маленький,  путевой  дневник,
политический и экономический обзоры, расследование, документальная  повесть,
памфлет.
   Могли  бы  наши  изобретатели,  между  прочим,  предложить  РТП:   радио,
телевидение, пресса (кстати, печать и пресса - синонимы). Но - не случилось.
Помню, когда я сорок пять лет назад учился газетному делу, мне  говорили  (а
сегодня я сам говорю молодым коллегам), что информация - хлеб  журналистики.
Без хлеба мы традиционно не садимся за стол, но и от мяса не отказываемся. С
чего это авторы СМИ вдруг стали вегетарианцами и нам предлагают перебиваться
"с хлеба на воду"? Шутка. Говоря "информация", подразумеваем "журналистика".
Сразу скажу, что СМИтчики далеко не монолит.
   "Святой троицы" из них не получилось: душит взаимная заклятая дружба.  Во
главе  каждого  "вида"  журналистики  (по  аналогии  с  Дарвином)  стоят  не
мальчики-паиньки и не девочки-модницы, а  матерые  львы  и  львицы,  которым
палец в рот  класть  не  рекомендовано:  откусят.  У  достойных  друг  друга
соперников есть все основания для здоровой конкуренции со звериным  оскалом:
не за смерть, а за  жизнь,  в  крайнем  случае  -  за  выживание.  Если  при
дарвиновском естественном отборе звери не едят себе подобных, то среди людей
творческих конкуренция бывает, к сожалению, жестокой.
   Я насчитал три соперничающих круга в  СМИ.  Опять  -  три!  Заколдованная
цифра.
   Завтра - я? сегодня - ты?
   В  "круге  первом"  (смиренно  прошу  прощения  за  невольный  плагиат  у
Александра Исаевича Солженицына) мы увидим внутривидовую борьбу  практически
всех команд, рекрутированных под знамена СМИ.
   Начнем с прессы. Газеты и журналы живут друг с другом, как в  террариуме,
ревниво приглядываясь и принюхиваясь, сжирая себе подобных.  У  молодых  (по
стажу) газет век короткий: едва успев кудахтнуть, они  покорно  отправляются
на "табака" к своим собратьям.  Из  журналов  чаше  выживают  не  лучшие,  а
богатенькие, не умные, а ушлые, но и они обречены: не сегодня, так завтра. А
"завтра" светит "старичкам", чье преимущество в зрелости и опыте.
   Я  мог  бы  снабдить  повествование  названиями  газет  и  журналов,   но
ограничусь  констатацией  факта,  тем  более  что  количество   наименований
множится быстрее, чем пишутся эти строки. Размножаясь  способом  почкования,
кидаются к спасительной морской  воде,  как  маленькие  черепашки,  но  лишь
ничтожная  часть  спасается  от  хищных  и  прожорливых  птиц.  Удачи   вам,
стометровщики! Общая болезнь "мальков": пытаясь отличиться от себе подобных,
они  избирают  методику,  связанную  с  изменением  внешнего  вида,   а   не
внутреннего. В итоге  получен  обратный  эффект:  близнецовая  одинаковость.
Перефразируя  известную  мысль,  скажу:  все  достоинства  -   разные,   все
недостатки - типичные.
   Журналы разукрашиваются павлиньими перьями, надевают  обложки  почившего,
казалось бы, "индпошива" одинакового рисунка и цвета, да еще  с  непременным
глянцем, к тому же еще одной ширины и длины.  Кто  же  этот  "изобретатель",
столь искусно уродующий большинство клиентов: под кружок или полубокс?
   Многие газеты, как члены тайного общества  "Стиль  и  кок",  ударились  в
разноцветье с преобладанием красного: ах, какие они  богатые,  благополучные
(сегодня говорят: крутые), плебейски дорвавшиеся до взбитого кока на  пустой
голове, что касается содержания: читай - не хочу. Ни скромности у "кокоток",
ни достоинства, ни чувства  меры,  и  все  это  откровенно  написано  на  их
газетно-журнальных лбах.
   Аналогичная ситуация сложилась  на  радио  и  телевидении