ка нужно  натереть
пол? - пожалуйста, полотер к их  услугам.  Вставить  стекло?  -  стекольщик.
Исправить унитаз? - сантехник и т. д. Но если кому-то  понадобится  плотник,
он тоже обязан "сделать услугу". И получается десять услуг за  одну!  Такова
примерно идея Розова, но я рассказал о "рембригадах" попутно, главное  же  -
метод, с помощью которого идея  пропагандировалась.  Сам  Розов  назвал  его
"методом отбора кадров", но открыл  это  название  много  позже,  лет  через
десять, когда уже стал  совершенно  седым,  забросил  слесарничество,  надел
белую рубашку с галстуком, заменил авоську на  большой  желтый  портфель  из
свиной кожи и профессионально занялся реализацией спасительной идеи.
   Что же это за метод? Явившись в "Юный техник", Розов  не  пошел  сразу  к
главному редактору, а мудро  постучался  к  самому  рядовому  литсотруднику.
Просидев со мной два или три часа, не пожалев ни  времени,  ни  доводов,  ни
эмоций, он полностью убедил меня в верности  идеи,  в  абсолютной  жизненной
необходимости "ремонтных бригад", без которых  я  уже  не  представлял  себе
дальнейшего существования. Затем он взял меня под руку  и  сказал:  "Веди  к
своему прямому начальнику".  Моим  "прямым"  был  И.  Лаговский,  заведующий
отделом "Юного техника", и мы пошли к нему. Розов чувствовал себя спокойно и
уверенно, потому что знал: сейчас Лаговский его выслушает, потом спросит мое
мнение, а я уже полностью принадлежу Розову, я им у Лаговского "отобран"!  И
действительно, через полчаса мы уже втроем - Розов, Лаговский и я - сидели в
кабинете у заместителя главного редактора М.В. Хвастунова. В какие-то десять
минут мы "отобрали" Хвастунова у Болховитинова, и, когда пришли  к  главному
редактору, он был совершенно обезоруженным, "без войска", и  нам  ничего  не
стоило "голыми руками" получить под  идею  Розова  две  полосы  в  ближайшем
номере журнала.
   По какой далекой аналогии я вспомнил "метод отбора кадров", говоря о том,
что надо собирать сведения о людях, с которыми мы  намерены  беседовать,  не
знаю. Но и без Розова моя "идея" была бы неубедительна. Во всяком случае,  с
кем  бы  я  ни  беседовал,  стоило  мне  вспомнить  Розова,  как  я  начинал
интересоваться людьми, которых знал мой собеседник, но с которыми мне только
предстояло встретиться. "Вы упомянули, - говорил я, - Петрова.  Это  который
играет на кларнете и при этом хорошо поддает?" - "Что вы!  -  мягко  отвечал
собеседник. - Он, как женился, пить сразу бросил". - "Чего так?" - "Да  жена
его в вытрезвителе работает, они там и  познакомились,  и  характер  у  нее,
можете представить. Однажды у них история из-за кларнета вышла..." -  только
успей открыть заслонку: водопад сведений! И  в  блокноте  рядом  с  фамилией
Петрова, с которым еще  предстоял  разговор,  ложились  данные,  позволяющие
построить беседу с ним в верном ключе.
   Ну а если человек является для разговора сам, без приглашения? Или  когда
беседа возникает спонтанно  и  нет  сведений?  Даже  в  этих  случаях  я  не
тороплюсь.  Задаю  для  начала  несколько  ознакомительных   вопросов:   где
работает, к чему имеет отношение, кого из  уже  знакомых  мне  людей  знает,
какого мнения о последнем нашумевшем  в  городе  событии  -  короче  говоря,
стараюсь немного отодвинуть суть дела, по которому мы встретились. А иногда,
извинившись,  делаю  паузу  на  пять-десять  минут,  чтобы  сосредоточиться,
сбросить с себя посторонние  мысли  и  подумать  о  содержании  предстоящего
разговора.
   У собеседника, мне кажется, всегда должно быть ощущение, что журналист не
бродит в потемках, а точно знает, что ему нужно. Это  ощущение  обеспечивает
успех.
   Ш е с т о е. Вопросы я стараюсь ставить так, чтобы они не были  лобовыми.
Потому что вопрос "в лоб"  не  требует  от  собеседника  размышлений  и  еще
потому,  что  отвечать  на  него  неинтересно.  Положим,   нужны   некоторые
биографические данные:
   - Будьте любезны, расскажите свою биографию.
   - Я родился 14 октября 1940 года в  селе  Березовка,  Ярцевского  района.
Школу окончил в 1956 году. Затем поступил...
   Скучно, никаких мыслей, собеседник поглядывает на часы, и этот взгляд  не
ускользает от внимания журналиста.
   Другой вариант того же вопроса:
   - Вспомните, если сможете, добрых людей, которые попадались вам в  жизни,
а потом и тех, кого лучше бы не вспоминать.
   Тут уж собеседник посмотрит в окно, и  вздохнет,  и  закурит,  и  сделает
долгую паузу, и, я убежден, начнет говорить, и  все  необходимые  журналисту
биографические сведения окажутся в его рассказе:
   - Был у нас дед в деревне, до самой смерти в лаптях проходил, хотя вокруг
уже на каблуках топали, но он из принципа: мол,  город  городом,  а  деревня
чтоб чистая была, незагрязненная. Так вот однажды, а я  ведь  не  городской,
всего двенадцать лет как из  села  уехал,  случилось  мне  вернуться  в  мою
Березовку, в мой Ярцевский район, и около сельпо встречаю деда Алешу, его до
восьмидесяти лет, до самой смерти так и звали Алешей...
   Все, что относится  к  биографии  человека,  я  никогда  не  собираю  "от
рождения", только "рваным методом".  А  потом,  если  возникнет  надобность,
всегда можно соединить; правда, надобности такой почти не бывает, потому что
читателю скучно иметь дело с биографией "сложенной", он предпочитает  такую,
как она рассказывается "живьем".
   - Вам приходилось  кого-нибудь  спасать?  Спасал  ли  кто-нибудь  вас  от
чего-то? Если вам снятся сны, какие преимущественно? Или, по  крайней  мере,
несколько раз повторявшиеся? А почему, не задумывались?
   Ответ на любой  из  этих  вопросов  непременно  потянет  за  собой  сумму
биографических  данных.  Или  вот  еще  пример  "не  лобового"  разговора  с
собеседником.  Положим,  вам  нужно  получить  сведения  о  профессиональных
заботах человека. Можно спросить:
   - Расскажите, пожалуйста, как вы работаете.
   - А как работаю? Да ничего, - в девяносто девяти случаях из  ста  ответит
собеседник. - Нормально. План на сто  три  даю,  с  качеством  не  жалуются,
заработок - сто восемьдесят без вычетов.
   И все. Ни одной живой детали, ни мысли, ни чувств, и  что  дальше  делать
журналисту - неизвест-но, хоть заново повторяй вопрос. Но можно и так:
   - Давайте вместе сосчитаем, сколько шагов вы делаете за рабочую смену?
   - А зачем?
   - Да, говорят, чем больше шагов мы делаем, тем лучше сердце работает!
   Одним словом, считаем. И здесь будет все: куда шаги, зачем, и  хорошо  ли
это, плохо ли, и как отражается на выработке, и  не  горит  ли  из-за  шагов
качество, и стоит ли количество шагов еще увеличивать или сокращать,  и  как
зависит  от  них  зарплата  -  вся  картина  профессиональной   деятельности
собеседника налицо, а журналист уже не может его остановить.
   Еще пример. Положим, нужно выяснить бюджет собеседника, его  материальное
положение. Так и можно  задать  вопрос:  "Расскажите,  пожалуйста,  о  своем
материальном положении".
   Кто попробует из читателей мысленно ответить на  него,  тот  поймет,  как
сворачивает скулы от нашей журналистской прямолинейности.
   В очерке "Студент"  [1]  я  обнажил  прием,  которым,  кстати,  пользуюсь
довольно часто: в двадцать пять конвертов я  мысленно  вкладываю  по  десять
тысяч рублей новенькими купюрами, раздаю конверты  двадцати  пяти  студентам
одной группы и говорю, словно я Крез: "Тратьте!" Игра игрой, но, помню, лишь
двоим удалось мгновенно разделаться со всей суммой сразу, и то  потому,  что
эта пара догадалась купить автомашины, хотя, мне кажется,  студентам  больше
подошел бы мотоцикл. Остальные моты и транжиры, не  использовав  и  половины
денег, подняли руки вверх.
   Вот как распорядился десятью тысячами мой главный герой.  Ни  секунды  не
медля, он сказал: "Во-первых, я  всем  объявлю,  что  у  меня  есть  шальные
деньги!" Это значит, весь курс  имел  шанс  быть  приглашенным  Лебедевым  в
ресторан. Затем он купил ма-тери стиральную машину  с  центрифугой,  отцу  -
"что он пожелает", а себе - книги. Добавлю от себя, чтобы особенно много  не
перечислять, что по ходу дела, тратя мифические деньги, мой герой  полностью
и без всякого принуждения "раскрыл" передо мною свой гардероб. Это дало  мне
возможность на-писать потом в очерке, что, прожив в Горьком около месяца,  я
видел Лебедева в одном и том же костюме, в  котором  он  ходил  на  занятия,
валялся на диване, если не замечала мать, и пошел бы в ресторан  на  банкет.
Что у него еще было одно пальто  цвета  маренго,  по  поводу  которого  одна
весьма заинтересованная студентка сказала, что оно "ужасное", пара  свитеров
и, наконец, ботинки сорок пятого размера, про которые, очевидно, и поется  в
студенческой песне: "Мне до самой смерти хватит пары башмаков".
   Но главное, что дал  этот  прием,  -  вывод,  который  я  мог  сделать  с
предельной  четкостью,  суммируя  все  "траты":  мои  студенты  -  народ  не
меркантильный, но в то же время с явно заниженными потребностями.  Я  уж  не
говорю о том, что кроме гардероба  и  Лебедев,  и  его  товарищи  раскрывали
передо мной свои характеры, свое отношение  к  "презренному  металлу",  свои
жизненные  планы  и  надежды.  Множество  живых   человеческих   деталей   и
подробностей, указанных мною  в  процессе  игры,  нашли  потом  отражение  в
очерке. Потому и называю я вопросы  типа  только  что  продемонстрированного
вопросами-"кладами".
   С е д ь м о е. Такими же "кладами" можно считать вопросы  ситуационные  в
отличие от статичных. Собственно говоря, игра с десятью  тысячами  рублей  -
типичный ситуационный вопрос. Он ставит собесед-ника  в  положение,  которое
заставляет его действовать, что-то предпринимать, забыв о том, что он  сидит
в кабинете за столом перед журналистом, который пишет в блокноте.
   - Скажите, если бы вас уволили с работы, что бы вы делали?
   Первая реакция буквальная: как это - уволили? за что? когда? и кто?  Дело
свое собеседник знает, претензий  к  нему  нет,  на  работу  не  опаздывает,
скандалит редко и не без повода - недавно, например,  поругался  с  таким-то
из-за того-то, но наверху вроде бы разобрались, выводов  не  сделали...  Ах,
абстрактно? Ну, если абстрактно, другой  вопрос.  Уволили  бы,  памятник  им
поставил!  Потому  что  истинное  призвание  собеседника  не  то,   чем   он
занимается, - а сцена! Да-да, вот уже восемь  лет  играет  в  самодеятельном
оркестре народных инструментов на кларнете. Ушел бы наконец в профессионалы,
и на душе было бы легче, и денег побольше.
   - Если бы вам подарили лошадь?
   Лошадь?! А что, остроумно. Только где  ее  разместить?  Квартира  хоть  и
большая, но на пятом этаже и без лифта, да и к тому же, говорят, что  лошадь
вниз по лестнице ходить не умеет. Пришлось бы передарить тестю, он бы продал
"Москвич", купил бричку и возил пассажиров от вокзала до рынка, у  него  эта
черточка имеется, он клубнику разводит для продажи, недавно собаку отвез  на
дачу - сторожить...
   - Если бы вам дали Государственную премию?
   А дали бы... она сколько - пять  или  десять?  Взял  бы!  Чего  скрывать?
Поехал бы в командировку, как всегда толкачем, и  тут  же  тебе  -  номер  в
гостинице: лауреат! А то приедешь - и  первые  три  ночи  спи  в  холле,  на
раскладушке.  Последний  раз  даже  в  здание  не  пустили,  а   дело   было
ответственное,   вымотался   до   осточертения:   план    горел,    поставка
задерживалась, и  директор  сказал,  что  если  не  "толкнуть",  предприятие
останется без "тринадцатой"...
   - Если бы вас заставляли бросить жену?
   Хоровод мыслей у собеседника: а почему, собственно, ее надо бросать,  кто
может  заставить?  И  поток  сведений:  когда  и  как   познакомились,   как
замечательно живут, кому бы пришла идея их рассорить, по какой причине...
   Живая жизнь! Попробуйте заполучить ее в  журналистский  блокнот,  задавая
статичные вопросы типа:  "Ваше  отношение  к  работе?  Чем  занимаются  ваши
родственники? Как у вас обстоит с честолюбием? Как относится  жена  к  вашей
профессии?..." В результате - страдает блокнот.
   Я  часто  прошу  собеседника  представить  какую-либо  ситуацию.   Вместо
"лобового": "Скажите, какой у вас вкус?" (и  сам  не  стал  бы  отвечать  на
подобный вопрос, будь  он  мне  задан!),  спрашиваю:  "Что  бы  вы  подарили
такому-то в день его рождения?  А  такому-то?"  Вместо:  "Ваше  отношение  к
вещам?" - интересуюсь: "Скажите, если, не дай Бог, случится у вас дома пожар
и можно будет вынести только три вещи, что будете спасать?" Собеседнику, как
правило, даже интересно задуматься над тем,  о  чем  он  прежде  никогда  не
думал. Он сам себя познает!
   В ту пору,  когда  я  работал  над  повестью  "Остановите  Малахова!",  я
предложил своему герою совершить три чуда. Вероятно,  нет  нужды  цитировать
нашу беседу, скажу лишь, что, оказавшись в  положении  мага-волшебника,  мой
Андрей Малахов ухитрился вложить в  свои  три  чуда  и  яростный  эгоизм,  и
трезвый  расчет,  и  горький  жизненный  опыт,  и  даже  оп-латил   векселя,
предъявленные ему в свое время родителями. К моменту нашей  встречи  он  уже
два года из семнадцати прожитых сидел в колонии. Я думал, новая жизнь успела
"разбавить" его старые представления, чуть изменить прежние  взгляды,  -  но
нет, заложенное в семье оказалось крепким и устойчивым.
   Но более всего меня поразил вывод, с предельной отчетливостью  вытекающий
из одного чуда Андрея:  Малаховы  воспитали  чужого  для  себя  ребенка,  не
пожелавшего родителям не только вечной, но даже долгой жизни. А казалось бы:
маг-волшебник, три чуда - игра!
   В о с ь м о е. "Девять авторов открытия, девять непохожих друг  на  друга
людей; я говорил с каждым из них и каждого просил дать характеристику восьми
остальным. Получилось, как в шахматном  соревновании  по  круговой  системе:
каждый "сыграл" со  всеми  по  одной  партии.  Я  чувствовал,  что  все  они
испытывали  при  этом  какую-то  неловкость,  но   убедился   в   предельной
справедливости их оценок и даже  беспощадности.  Если  кто-то  и  отмечал  в
ком-то недостаток, то по сумме восьми  характеристик  этот  недостаток  либо
смягчался, либо даже переходил в достоинство. "Упрям  как  осел",  -  сказал
категорически один. "Упрям и упорен", - сказал другой. "Усидчив",  -  сказал
третий. "Настойчив", - сказал четвертый. "Напорист", - пятый. "Потянет любую
работу", - шестой. "С железным характером", - сказал  седьмой.  И  последний
закончил: "Ему можно доверить все!" Гамма красок, спектр оттенков... [2]
   Это  кусочек  из  документальной   повести   "Взятие   сто   четвертого",
посвященной  физикам  Дубны.  Метод,  условно  называемый  мною   "шахматным
турниром", хорош, когда собираешь  материал  о  микроколлективах:  заводской
бригаде, экипаже самолета, соавторах открытия, театральной  труппе,  учебном
классе  и  т.  д.  Короткие  характеристики,   взаимно   розданные   членами
коллектива, во-первых, дают журналисту те самые предварительные  сведения  о
людях, с которыми впоследствии он будет вести разговоры, и, во-вторых,  сами
по себе довольно часто используются в очерке при описании  отношений  внутри
коллектива.
   Но к краткой характеристике, так сказать "назывной", я прибегаю только  в
"шахматных турнирах". Во всех прочих случаях добиваюсь расшифровки. Положим,
мой Лебедев, характеризуя другого студента, сказал: "Он  очень  независимый,
для него не существует авторитетов". - "Докажите!" - немедленно предложил я.
"А как это доказать?" - "Очень просто: начните со слова "однажды". Ведь если
я напишу в очерке "независимый", читатель мне не поверит!"  Лебедев,  помню,
задумался. "Ну хорошо, - сказал. - Однажды он опоздал на лекцию  и  вошел  в
зал, когда триста человек уже писали, а лектор вещал.  И  тогда  он,  громко
топая подкованными ботинками, прошествовал на свое место. Годится?"
   Слово "однажды" воспринимается  мною  как  ключ  к  кладовой,  где  лежат
необходимые "живые" детали, лучшие доказательства, любые характеристики.
   Д  е  в  я  т  о  е.  Не  могу   исключить   из   техники   разговора   и
вопрос-"провокацию"  типа  "украденной"  работниками  чешского   телевидения
вагонетки с людьми. Например, беру лист  бумаги,  незаметно  от  собеседника
пишу несколько слов, затем переворачиваю написанное текстом вниз и говорю не
моргнув глазом:
   - Скажите, это правда, что вы скряга?
   Нет предела возмущению собеседника: "Я - скряга?! Да кто вам сказал такую
глупость! Зайдите ко мне домой, посмотрите, как я живу: у меня один  костюм,
а у детей по три! Транзистор? Валяйте! Жене и  дочери  по  свитеру?  Мне  не
жалко!  В  театр?  Только  в  партер!  Зарплата?  В  серванте,  который   не
запирается.  В  заначке,  вы  не  поверите,  оставляю  пятерку!  На   работе
скидываемся - никогда не считаю! Это, наверное, Сарычев вам сказал, так я  с
ним  из  принци-пиальных  соображений  в  компанию  не  вхож:  он  форменный
алкоголик! Но чтобы я хоть раз кому на по-дарок  или  в  долг  не  дал.  Вот
Сарычеву - не дам, потому что он, кроме прочего, еще к директору бегает,  мы
при нем слово боимся сказать..."
   Когда собеседник  выложился,  я  прошу  его  перевернуть  лист  бумаги  и
прочитать, что там написано: "Уважаемый Имярек, не обижайтесь, никто  мне  о
вас плохо не говорил, это всего лишь журналистский прием". - "Ну,  даете!  -
может сказать собеседник. - Выходит, у каждой профессии свои хитрости?"
   И вообще, спор как метод беседы весьма плодотворен. Это  отметил  еще  А.
Аграновский в своих "Записных книжках": "Вся русская литература начиналась с
"не" - отрицания, диалога, спора..." Я тоже никогда не тороплюсь согласиться
с собеседником, даже если всей душой на его стороне.  Он  злится,  негодует,
поражается моему непониманию, растолковывает, приводит  все  новые  и  новые
доказательства, нервничает, бросает на стол карандаши - ничего, и ему, и мне
надо потерпеть. Во имя  общего  дела.  В  итоге  все  инциденты  оказываются
исчерпанными к обоюдному удовольствию.
   Д е с я т о е. Верить или не верить собеседнику? Как определить,  говорит
он правду или, скажем, слегка привирает? Здесь, очевидно, многое зависит  от
нашей интуиции, от суммы сведений, которыми мы располагаем о собеседнике, от
его внешнего вида и манеры говорить, от степени его  независимости  -  набор
данных, влияющих на уровень нашего доверия, вряд ли исчерпаем.
   Но, мне кажется, единственный  способ  гарантировать  себя  от  всяческих
недоразумений - это исходить только из того, что подтверждается  объективно.
Как говорил один мудрый, опытный  адвокат,  "выслушай  все  стороны,  взвесь
обстоятельства, а потом еще раз их взвесь и приди к выводу, что нужно  вновь
выслушать  все  стороны".  Этот  принцип,  сформулированный  для  участников
судебного процесса, на мой взгляд, полезно было бы  взять  на  вооружение  и
журналистам.
   О д и н н а  д  ц  а  т  о  е.  Чем  пользоваться  газетчику:  блокнотом,
диктофоном или памятью? Дело сугубо индивидуальное. Я,  например,  пользуюсь
блокнотом.  Не  доверяю  своей  памяти.  Пишу  сразу,  параллельно  рассказу
собеседника, не стесняясь, иногда  даже  не  поднимая  на  него  глаз,  если
некогда,  -  а  что  делать?  Способ,  конечно,  несовершенный,  сковывающий
партнера. Но потом к нему привыкают. Я заметил: даже входят в ритм. Пишешь -
собеседник говорит, прервал писанину - и тут же он умолкает. Чтобы не  сбить
его с ритма, в тех случаях, когда кон-кретный кусок рассказа мне не нужен, а
переделывать вроде неудобно, я все же не  перестаю  писать  в  блокноте,  но
заполняю его описанием внешнего вида рассказчика, манеры говорить, атрибутов
кабинета и прочего, что, кстати сказать, мы часто  забываем  фиксировать,  а
потом, если удается, с великими трудностями восстанавливаем по памяти.
   Лично я за блокнот, потому что  в  него  есть  возможность  писать  самое
важное и самое главное. Можно сразу, по ходу записи,  сортировать  материал,
производить  его  первичную  обработку.  Памя