сть.
   Теперь  вот  о  чем.  Довольно  часто,  интригуя  читателя,  мы  начинаем
повествование с прямой речи, например:
   "- Нет-нет, не спрашивайте, все равно не отвечу!
   Он долгим взглядом посмотрел за  окно,  на  низкие  облака,  проплывающие
вдали.
   Я проследил его взгляд и тихо произнес:
   - Мне трудно настаивать, но войдите и вы в мое положение.
   Он неожиданно хитро улыбнулся..."
   Вроде бы ничего, правда? Но в том-то и  беда,  что  диалог  сам  по  себе
обезличен,  он  пригоден  для  всего  на  свете,  драматургия  его  липовая,
рассчитана  на  простачка.  В  результате  ничего  не  понятно:   кто   кого
спрашивает? Почему один не хочет отвечать другому? Почему у задающего вопрос
какое-то "положение", в которое надо входить? И  что  там  за  окном,  кроме
облаков, - город, или поле, или - семнадцатый век?
   Известно, что некоторые  крупные  литераторы  давно  забраковали  диалог,
поставленный в начало повествования, считая  его  невыгодным,  поскольку  он
почти не  действует  на  воображение  читателя.  "...Всегда  лучше  начинать
картиной  -  описанием  места,  времени,  фигур,  сразу  ввести  читателя  в
определенную обстановку" - советовал М. Горький [22]. А если все же начинать
диалогом, то таким, который способен  дать  какую-то  информацию,  приковать
внимание читателя необычностью,  оригинальностью  или  мыслью.  Быть  может,
"нет-нет, не спрашивайте, все равно не  отвечу!"  -  и  есть  такое  начало,
которое своей оригинальностью способно приковать внимание читателя к очерку?
Лично я не нахожу. В этой фразе чувствуется искусственное стремление  автора
взять читателя за уши и  притянуть  к  повествованию.  Она  скорее  вызывает
раздражение, чем внимание, потому что формально не несет никакой общественно
значимой  информации,  никакой  мысли.   Давайте-ка   попробуем   на   ходу,
элементарными средствами, несколько изменить диалог:
   - Нет-нет, не спрашивайте,  вы  напрасно  теряете  время,  все  равно  не
отвечу!
   - Что значит напрасно? - сказал я. - Одно и  то  же  время,  слава  Богу,
нельзя потерять дважды.
   - Как, впрочем, дважды приобрести, - добавил он, хитро улыбнувшись.
   Кажется, намечался контакт...
   Это тоже далеко от совершенства, но все же лучше, потому что  есть  пусть
крохотная,  но  мысль,  хотя  многие  наши  сомнения,  адресованные  первому
варианту, находят себе место и  здесь.  А  хотелось  бы  ясности,  простоты,
безыскусственности.
   Существует и другая крайность: иногда, решительно отказавшись от "пустых"
интриг,  мы  пытаемся  первой  же  фразой  полностью   ввести   читателя   в
"обстановку". И получается так:
   " - Привет! - громко воскликнул  Мартын  Иванович  Коломеец,  заместитель
начальника  отдела  технического  контроля  управления  газификации  Н-ского
горсовета, входя в кабинет  Анатолия  Георгиевича  Спирина,  своего  бывшего
однокурсника по институту, а ныне председателя горисполкома, и бросая  шапку
с документами в пустое кресло, предназначенное, вероятно,  для  значительных
посетителей..."
   Хоть стой, как говорится, хоть падай в это самое пустое и  "значительное"
кресло!
   Последний абзац
   Итак, имея тему и концепцию, собрав и обработав материал, составив план и
обдумав сюжет, обезопасив себя от штампов, преодолев  сопротивление  первого
абзаца и нащупав таким образом верный тон повествования, и т. д. и т.  п.  -
теперь-то мы с легкостью волшебной напишем, по-видимому, очерк. Написали!  А
чем его закончить? Тоже проблема.
   Любопытно: в практической  работе  я,  например,  никогда  специально  не
задумывался над финалом, никогда  искусственно  его  не  "вырабатывал".  Все
получается как-то само собой,  естественно,  без  натуги:  либо  безжалостно
отсекаю все лишнее, либо спокойно  дописываю  недостающее,  точно  зная  при
этом,  что  ни  перелета,  ни  недолета  нет.  Интуиция?   Шестое   чувство?
Срабатывает ли тот самый механизм,  который  позволяет  человеку  (и  кошке,
между прочим) успешно переходить улицу с оживленным автомобильным движением?
"Кибернетическая машина" верно рассчитывает для  ног  момент  старта,  чтобы
обеспечить безопасный финиш?
   Если  так,  мне  повезло.  Но,  думаю,  нашей  "кибернетической  машиной"
является обыкновенное чувство меры, помогающее в какой-то момент  творчества
из "писателя" превращаться в "читателя". Тогда внутренний голос приказывает:
"Стоп". Или говорит: "Еще!" - и приходится подчиняться.
   Посмотрим примеры?
   Вот взятые несколько  концовок  из  моих  очерков.  Я  бы  мог  и  коллег
процитировать, но, во-первых, интересно на себя посмотреть со стороны - есть
у меня чувство меры? Во-вторых, боюсь рисковать  добрыми  именами  уважаемых
авторов. Итак...
   "Педагогическая  проза".  "Школа  на  подъеме.  А  дети  -   это   глина,
фантастическим образом обладающая талантом самоваяния. Если ты из них ничего
не вылепишь, они сами из себя начнут лепить. Но что?"
   (Замечу, что "самоваяние" - не очень-то красивое,  во  всяком  случае  не
самое удачное слово, я, кажется, зря его применил.)
   "Взятие 104-го". "И родилась у них великолепная идея..."
   "Студент". "За Лебедевым закроется дверь вуза,  но  перед  ним  откроются
ворота в мир".
   "Поляновы". "На этом я поставил бы точку, если бы не вопрос,  на  который
мне необходимо ответить: как я познакомился со своими героями? Прямо скажу -
случайно.  Но  разве  это  меняет  положение?  Среднеарифметических  данных,
позволяющих найти "соответствующую семью", нет  и  быть  не  может.  Однако,
делая свой выбор, я исходил из того, что даже случайно избранная мною  семья
Поляновых содержит характерные черты, присущие многим семьям, и  дает  повод
для серьезных размышлений".
   Наконец, "Обелиск". "Как вы думаете, они там, в земле, чувствуют, что  мы
их сейчас вспоминаем? Мне кажется, я бы чувствовал. И это  не  мистика.  Это
то, во что мы, живые, просто обязаны верить. Пока мы живы. Иначе - какой был
смысл?"
   Не уверен, что все эти концовки вполне удачны, хотя, возможно, их  просто
трудно воспринимать отдельно от всего материала. Однако  они  позволяют  нам
предположить, что финал повествования,  независимо  от  того,  в  миноре  он
написан или в мажоре, - не одна  нота,  а  смысловой  аккорд,  нужный,  быть
может, для того, чтобы  отзвук  произведения,  когда  читатель  уже  отложил
газету или книгу, еще звучал в нем, догонял его разум, будил его чувства.
   Нет, все же рискну:  интересно,  как  заканчивали  свои  работы  классики
отечественной журналистики? Почему только  отечественной?  И  почему  только
журналистики? Беру с полки книгу.
   Марсель Пруст. "По направлению к Свану". "Дома, дороги, аллеи столь же  -
увы! - недолговечны, как и года".
   Даниил Данин. "Несколько слов об исследователях". "Кто-то назвал  надежды
воспоминаниями о будущем. Такими надеждами живут  ученые  мальчики,  которым
быть умными мужами".
   Михаил Кольцов. "Летом  в  Америке  хорошо".  "...Американский  покойник,
знаменитый Франклин, не вице-президент и даже не  президент,  говорил:  "Для
того чтобы мне быть послом, нужно, по закону, обладать имуществом  не  менее
тридцати долларов. У меня осел ценою в тридцать долларов. Вот я стал послом.
Но мой осел умирает. И я не могу быть больше послом. Кто же из нас посол:  я
или мой осел?"
   "Стачка в тумане". "Нам кажется, что история плетется черепашьим шагом. А
ведь она несется все быстрее,  еле  успевая  забирать  воду  на  остановках.
Избалованные пассажиры!"
   "Молчи, грусть, молчи!". "Брось, Ваня, неаполитанскую муру!  Ведь  ты  же
комсомолец. Давай что-нибудь веселенькое, российское: "аванти пополо, де  ля
Рикоса - бандьера росса, бандьера росса!"
   Антуан  де  Сент-Экзюпери.  "Маленький  принц".  "Взгляните  на  небо.  И
спросите себя: "Жива ли та роза или ее уже нет? Вдруг барашек ее съел?" И вы
увидите: все станет по-другому... И никогда ни один взрослый не поймет,  как
это важно!"
   Да,  несомненно,  нужен  аккорд,  который   определяется   словарем   как
"неустойчивый повисающий звук,  устремленный  куда-то".  В  нем  -  главная,
основная мысль повествования, ее очень важно не просто донести до  читателя,
но и оставить с ним на какое-то время. Если графически изобразить  смысловую
и эмоциональную потенцию произведения, взлет ее происходит,  по-видимому,  в
самом конце, когда все сюжетные  впадины  и  пики  пройдены,  но  еще  нужно
добиться кульминации читательского восприятия.
   Не знаю, в какой мере эти рассуждения будут полезны  моему  читателю,  но
лично я искренне жалею, что прежде никогда  не  думал  о  концовках,  наивно
полагаясь на интуицию. Но если  интуиция,  как  говорят,  чья-то  мать,  то,
вероятно, она и чья-то дочь! (Кстати, я попытался взять аккорд, на этот  раз
рассчитывая  на  кульминацию  читательского  восприятия  не  интуитивно,   а
совершенно сознательно.)
   Получилось? Нет?
   Под занавес...
   25 советов молодым коллегам
   И вот мы, кажется, на финишной прямой.  Прежде  чем  разорвать  ленточку,
окинем мысленным взором пройденную дистанцию.
   Мы говорили о мастерстве журналиста, отметив при этом, что  мастерство  -
категория  надстроечная,  а  базой   являются   наше   мировоззрение,   наша
гражданская  позиция,   наша   социальная   активность.   Каждой   строчкой,
опубликованной в газете, журналист не только выражает, но и формирует мнение
народа.  Взгляды,  суждения  и  предложения  газетчика  вливаются  в   русло
политических решений и дел, общих для всей  страны.  Мы  работаем  от  имени
людей и для  людей,  помогая  им  своими  очерками  и  статьями  формировать
политическое  сознание.  Стало  быть,  сугубо  профессиональный  разговор  о
мастерстве журналиста возможен лишь при условии,  что  в  основе  его  лежит
четкость  и  кристальная  ясность  наших  позиций,  общественная  значимость
каждого факта, использованного в наших произведениях.
   Мы говорили о том, что  "поют"  в  журналистике  только  люди  способные,
имеющие к ней призвание. Однако, если исходить из утверждения  М.  Горького,
что "талант развивается из чувства любви к делу, возможно даже, что талант -
в сущности его - и есть только  любовь  к  делу,  к  процессу  работы"  [1],
следует смягчить наш жесткий приговор признанием того, что достаточно любить
газетное дело, чтобы  стать  журналистом;  но  уже  без  этого,  без  любви,
действительно рассчитывать не на что!
   Мы говорили о том, что работаем в жанре художественной  документалистики,
который в силу ряда причин стал чрезвычайно популярным, и что границы  между
жанрами постепенно стираются, и что журналисты  живут  по  одним  законам  с
беллетристами.
   Мы попытались разобраться в том, какова допустимая мера домысла и вымысла
в работе художественного  документалиста,  и  упомянули  "мешающие  детали",
которые не следует отбрасывать для достижения высокой степени  достоверности
и убедительности наших материалов.
   Мы говорили о том, что будить общественную мысль, то есть выполнять  одну
из важнейших задач журналистики, можно только с помощью мысли, подкрепленной
доводами и резонами.
   Мы  говорили  о  том,  что  современная  художественная  документалистика
начинается с создания  концепции,  содержащей  сумму  мыслей,  и  не  забыли
подчеркнуть, что концепция - это отнюдь не предвзятость.
   Мы говорили о том, как рождается замысел журналиста, каким  образом  факт
трансформируется в тему, а тема заставляет искать соответствующие факты.
   Мы  говорили  о  том,  как   нужно   реализовывать   замыслы,   пользуясь
определенной тактикой  и  стратегией  сбора  материала,  искусством  беседы,
обработкой полученных сведений, планом.
   И мы,  конечно,  не  затронули  и  половины  того,  что  составляет  суть
журналистской работы. Потому что, преодолев  сопротивление  первого  абзаца,
написав материал и поставив последнюю точку, мы, как истинные марафонцы, еще
не имеем права останавливаться. Мы продолжаем "бежать" дальше  до  тех  пор,
пока не доведем материал до газетной полосы, пока  не  получим  читательские
отклики и не сделаем обзор писем, пока не вызовем реакции официальных лиц  и
инстанций, пока не добьемся принятия мер, - но можем ли  мы  и  после  этого
перевести дух?
   У газетчика много забот, которые лучше классифицировать  не  по  признаку
"приятные", "малоприятные" и "совсем неприятные", а по признаку  "нужные"  и
"ненужные".  В  числе  "необходимых"  есть   заботы,   совершенно   лишенные
творческого начала, но мы должны понимать, что без них ни одна  наша  строка
не дойдет  до  газетной  полосы.  Одновременно  с  этим  мы,  вероятно,  так
перенасыщены творческими делами, что были бы рады избавиться  от  некоторых,
если бы не знали, что срубим сук, на котором сидим.
   Вот краткий и  далеко  не  полный  перечень  внутригазетных  мероприятий,
участие в которых, можно сказать, обязательно для сотрудника  "Комсомольской
правды":  летучка,  планерка,  "топтушка"  (короткое,  проводимое  на  ногах
совещание по текущему номеру), "час письма", творческие "самовары",  круглые
столы,  "Жернова",   "четверги",   традиционные   "землянки",   читательские
конференции, совещания по перспективному планированию номеров и т. д. Если к
этому добавить заказ авторских  материалов,  редактирование  их,  участие  в
различного   рода   плановых   и   спонтанных   заседаниях,   организованных
секретариатом, дежурства в качестве "свежей головы" по  всему  номеру  и  по
отделу, разработку газетных акций и прочее, окончательно станет ясно: дел  у
журналистов много, причем помимо их основной обязанности -  писать.  И  это,
мне кажется, естественно: отказавшись от  перечисленных  забот,  мы  как  бы
обрываем пуповину, связывающую нас с газетой, и  очень  скоро  снижаем  свой
творческий  тонус  -  разряжаемся  от  идей,   мыслей,   желания   работать,
творческого настроения.
   Хочу обратить внимание еще на одно существенное  обстоятельство.  Дело  в
том, что практически единственным оружием журналиста внутри газеты  является
с л о в о, устная речь. Мы очень много говорим. Говорим, ставя задачу  перед
автором,  когда  заказываем  ему  материал,  и  говорим,   убеждая   его   в
необходимости переделок. Мы говорим, разбирая  статью  коллеги  и  размышляя
(вслух) над готовящейся газетной акцией. Мы говорим, анализируя  только  что
вышедший номер и подвергая критическому обсуждению серию номеров на летучке.
Мы выступаем публично, поднявшись в полный рост перед  всем  коллективом,  и
положив локти на стол,  за  которым  в  Голубом  зале  редакции  традиционно
заседает редколлегия,  и  тет-а-тет,  сидя  напротив  товарища  по  перу,  в
запертом кабинете. Совершенно исключены рисунок, весы, чертеж, жестикуляция,
сантиметр, мимика -  только  слово  выражает  нашу  позицию,  довод,  мысль,
оценку, предложение, протест или поддержку.
   Разговорный жанр не из легких. Дело не  только  в  модуляции  голоса,  от
которого, возможно, зависит убедительность того,  что  мы  произносим,  хотя
недурно бы каждому из нас в совершенстве владеть и ораторским искусством,  -
важна логика наших высказываний, важен  тон  разговора  с  коллегами,  важна
манера. Какую степень искренности и откровенности мы можем себе позволить? В
какой мере должны щадить самолюбие товарищей по перу?  Существуют  ли  рамки
для критики и рамки для дифирамбов? Можно ли "якать", встав в позу  ментора,
даже если есть к тому основания, можно ли "мыкать", высказывая не  общее,  а
свое мнение? Какова должна быть доказательность и обоснованность  того,  что
мы говорим  в  узком  журналистском  кругу?  Или,  надеясь  на  понимание  с
полуслова, можно ограничиться легкими контурами,  намеками  и  плаванием  по
поверхности? Надо ли бесконечно оглядываться, говоря сакраментальное:  "Если
я не прав, пусть меня поправят", и хорошо ли мы делаем,  заканчивая  речь  в
кабинете заместителя главного редактора банальным "спасибо за  внимание"?  И
так ли уж безобидно наше слово, звучащее в "родной" журналистской среде, что
можно не думать о том, какое подобрать и как его произнести?
   Газета - сложное и, я бы сказал,  очень  странное  образование.  С  одной
стороны, обыкновенное учреждение, с  твердым  распорядком  дня,  со  штатным
расписанием, с начальниками и подчиненными, с субординацией в отношениях,  с
дисциплиной труда и графиком выпуска продукции, кстати, весьма прибыльной, -
иначе говоря, с законами, по которым работает нормальная "контора". С другой
стороны, газета ничего общего не имеет с учреждением ни по своему  духу,  ни
по сути человеческих отношений в коллективе, ни по стилю работы, ни по сумме
обязанностей каждого.
   Подчиненность по административной линии не обязательно влечет за собой  в
газете ущемления по линии творческой.  В  цене  не  должность,  а  талант  и
организаторские  способности.  На  газетной  полосе  могут  соседствовать  и
материалы, написанные рядовым литсотрудником и  членом  редколлегии,  однако
оцениваются они по одному критерию. Нормирован ли рабочий день у журналиста,
или не нормирован? Никто толком не знает, даже помощник  главного  редактора
по кадрам, и, откровенно говоря, знать не хочет,  потому  что  общеизвестно:
журналиста кормят ноги; во  всех  редакциях  чуть  ли  не  самая  актуальная
проблема -  как  привязать  сотрудника  к  столу,  обеспечив  ему  при  этом
максимальную  беспривязность.  Всеобщая  забота  о  создании  и   сохранении
творческой атмосферы в  коллективе  объединяет  людей,  в  какой-то  степени
уравнивает их, нивелирует должности. Ответственность  за  публикуемое  слово
так велика, а взаимная страховка столь необходима,  что  между  журналистами
совершенно исключены  казенные  отношения.  Как  правило,  господствует  дух
взаимного доверия, стало быть - уважения, стало  быть  -  симпатии,  доброго
товарищества.
   Этот дух, угодно нам или не  угодно,  должен  сочетаться  и  уживаться  с
претензиями  каждого  журналиста  на  звание  "личность".  Творческим  людям
свойственны честолюбие, мнительность, самомнение,  повышенная  возбудимость,
болезненное самолюбие - качества, которые в одних условиях могут  обернуться
на пользу общему делу, а в других - и во вред. Учитывая это  обстоятельство,
надо особенно бережно относиться друг к другу, проявлять взаимное  терпение,
подбирать слова и оценки, исходя из индивидуальных  черт  характера,  щадить
самолюбие, сглаживать, а не раздувать конфликты, но при  этом  и  спуску  не
давать, ни в коем случае не потакать  слабостям,  не  позволять  зарываться,
осаживать друг друга, учить и учиться, короче - не терять  принципиальности,
объективности и человечности.
   Впрочем, сидя за письменным столом и размышляя обо всем этом, очень легко
провозглашать нормы и правила, куда труднее их придерживаться.
   В заключение позволю себе дать  молодым  журналистам  несколько  советов,
касающихся  практики  газетного  дела,  некоторых  тонкостей  нашего  бытия,
внутригазетных отношений. Они нарисуют идеальную картину, далеко  не  всегда
исполнимую, и, к  слову  сказать,  далеко  не  всеми.  Стало  быть,  в  моих
советах-наблюдениях будет выражено  всего  лишь  стремление  приблизиться  к
идеалу на максимально близкое расстояние, а это, будем считать, уже половина
успеха.
   И еще. Я поделюсь правилами, которые выработал сам  для  себя  за  долгие
годы газетной работы, вдруг они,  отнюдь  не  безусловные,  все  же  помогут
молодым  журналистам  отладить  собственные  творческие  принципы.   Излагая
советы, я не буду  придерживаться  какой-то  логической  последовательности.
Каждый  совет  вполне  самостоятелен,  его  можно  принять   независимо   от
предыдущих  и  последующих,  а  можно  и  отвергнуть;  повторяю:  я  был  бы
совершеннейшим идеалистом, если бы претендовал на непогрешимость.
   Итак, двадцать пять практических советов.
   1. Когда вы, коллега, получили  написанный  вами  материал  "с  машинки",
внимательнейшим образом  вычитайте  его,  исправьте  гра