не менее:  плохие начальники,  хорошие ли - да само время
разберется,  а Россия  как  была  Россией,  так и  останется  ею  при  любых
начальниках. Однако с тех пор  препятствовал  всем связям  через  легалов, с
едким удовольствием отмечая провалы  врагов, которые грешили теми же ляпами,
в  контакты  со  своими  нелегалами  вмешивая  давно  засвеченных  сотрудниц
посольств...
     Горько  вздохнувшее  начальство  помалкивало,   мысленно  соглашаясь  с
Бузгалиным, который вопросом о провалах отказывался от помощи резидентур; он
уйдет на Запад своим путем, а вместо него -  по уже отработанному маршруту -
пойдет  другой,  менее  ценный человек,  допустив  некоторую  контролируемую
огласку; операцию  же по доставке в Москву ценного груза Бузгалин доработает
там,  на  месте,  но,  разумеется, с  оглядкой  на  Москву.  В  добрый,  как
говорится, путь!
     В Прагу вылетели  военным  самолетом, втроем,  в город въехали затемно,
попетляли  по левобережью Влтавы, остановились  невдалеке  от Карлова моста.
Малецкий остался в  машине, Бузгалин и Коркошка прошли на середину  моста, у
статуи святого Иоанна Крестителя постояли, осмотрелись; чуть далее -  Кирилл
и Мефодий,  а за ними  -  святая Анна, ребенок в  левой  руке, напротив же -
святой Христофор.  Покурили. Коркошка  вернулся в машину, его путь  повторил
Малецкий. Бузгалин постоял еще немного в пражской толпе.
     На пустыре  за  темной  улочкой  остановились надолго.  Здесь  Бузгалин
переоделся,  помолчали - по обычаю,  отъехали. Потом Бузгалин выскользнул из
машины и пошел к  отелю. В номере чутко просмотрел давно знакомый блок своих
американских документов.
     На исходе  следующих  суток  он был уже в  Риме. В аэропорту вспомнился
федеральный  закон  о  декларации  (более  5000  долларов)  ввозимой  в  США
наличности.  Пересчитал.  Как  раз  столько,  чтоб не  упоминать  о  ней.  В
бумажнике - кредитная карточка "Дайнер клаба", найденная им в вещах Анны  за
день до отъезда.  Было  тошно  и  горько оттого, что почти  всё  она  всегда
предугадывала,  и пропажу  "Американ  экспресса"  предвидела  тоже.  Лишь  с
двоюродным братом подкачала.
     680  (шестьсот  восемьдесят)  долларов  дали  Наркоману  в  извинение и
признание  недооцененности  в  прошлом,  к  наличным присовокупили круиз  на
Гавайи с  последующими видами на Фудзияму; в так  и не угасшей страсти  всех
обращать в  свою веру, одновременно  отлучая  от  нее, американский  товарищ
подбросил  адресочки, даты, фамилии и полный маршрут  передвижений Кустова в
последнюю  декаду  июля.  За  сутки до  Праги пришел в  Москву его последний
отчет,   где  чересчур  совестливый  информатор   позволил  себе   некоторую
вольность,  презрительно поименовав объект наблюдения "пустышкой" и намекая,
что тот - не в своем уме, раз играет на скачках (откуда деньги и бесшабашные
расходы),  делами  фирмы  не  занимается  да на манер преуспевающих  дельцов
похаживает к  одному модному  психоаналитику. Проверив несколько  адресов, к
нему,  мистеру  Одуловичу,  и  направился  Бузгалин  -  помнились  донесения
Жозефины  о головных  болях, якобы раздиравших  Кустова, а  поскольку тот их
активно  отрицал,  то  поневоле  думалось:  уж  не  Мартин  ли   тот   самый
психоаналитик, втершийся к нему в доверие?
     Мистер Роберт  М. Одулович,  частнопрактикующий психиатр  (каковым стал
два года назад после четырехлетней интернатуры  и блестящей сдачи экзаменов,
о  чем   свидетельствовал  -   на  стене   приемной  -  диплом,   увенчанный
благословенным summa cum  laude),  этот  мистер Одулович пробежался  по нему
зорким  взглядом  чутко   соболезнующих  карих  глаз,  и   Бузгалин   понял:
психоаналитик обладает, как и он сам, искусством бокового зрения; у  мистера
Одуловича  к  тому  же  преимущество - удвоенный законами  природы приоритет
собственной  норы,   офиса,  куда  заглянул  на  консультацию  человечек  из
глубинки, и ассистентка в приемной кое-что выпытала  полезное для хозяина, о
чем и доложила,  выразительно  округлив  глаза  и поджав губы,  предупреждая
психоаналитика о неполноте предварительной обработки. Мужчина высокого роста
и  отличной  мускулатуры,  со  склонностью к  полноте  и  потливости, бывший
нападающий школьной и университетской (Гарвард)  команды сигналу ассистентки
внял  и  продолжил  ее дело,  заключавшееся  в  том, что  пациента следовало
убедить в гибельности его  дальнейшего - без лечения у  доктора  Одуловича -
существования,  для чего пациенту  дали ознакомиться с  опросником,  который
способен  был - убойной силой  четырех  страниц текста -  превратить  любого
здоровяка в истерика и скрытого шизофреника, только  здесь  осознавшего свой
недуг. Одулович заговорил о жаркой погоде, не  вовремя навалившейся на штат,
о нашумевшем убийстве студентки,  о чем-то еще, но смысл и опросника и речей
сводился  к  тому,  что  какие  бы  ответы ни давал  пациент,  он сам  может
убедиться: все в нем расшатано, все волевые усилия ни к каким результатам не
приводят, выход один - довериться Одуловичу, он спасет, он вытащит - если не
из геенны  огненной,  так  уж,  абсолютно  верно, избавит  от  посягательств
соседей,   придирок  начальства  и   налоговых  ведомств.  Как   большинство
психиатров,  Роберт М. Одулович излечивать мог только те болезни, которые он
же  и внушал  пациентам,  и  методы  были общепринятыми,  те,  над  которыми
издевалась   Анна  Бузгалина.   Психику  любого   человека   подтачивают  не
вырвавшиеся  вовремя  эмоции, они  торчат в мозгу,  как отвергаемая желудком
пластмасса, но  если  ту можно  извлечь ножом  -  с  наркозом или без,  - то
загнившие эмоции выманиваются психиатром, надо лишь выпытать у пациента, что
с   ним  когда-нибудь  случалось  такое-эдакое,  а  что  именно  -  психиатр
подсказывает, чаще всего наугад, тем более что без наркоза тут не обходится,
то есть нужен гипноз, внушение, погружение в бессознательность. Из необжитых
джунглей  и  невозделанных   саванн  мозга  удаляют  скалящего  зубы  волка,
наступает  облегчение,  но в  джунглях не  может не  быть  волков,  начинает
скалить зубы собака - и человек  вновь бежит к психиатру, который все знает.
"Послушайте, дружище, вы, как я понял, убили все-таки топором ту  старуху да
заодно  и  племянницу  ее... Да  плюньте вы на  эту проблему!  Поделом  этой
банкирше! Надо ж  - такие проценты драть!" Каждый  год Американский совет по
психиатрии и неврологии экзаменует  сотни  тех,  кто после интернатуры хочет
получить диплом, почти половину их отсеивает, но нация уже попала в западню,
не  сдавшие  экзамен все  равно допускаются  к  частной  практике,  общество
барахтается в сетях, ею же сплетенных, и временами Бузгалина посещала мысль:
в  Звенигороде  или  в  Мытищах  доживает  свой  пенсионный  век  полковник,
заманивший миллионы  американцев  в  уже неизбежное  психическое  растление?
Заодно и  давший Анне  возможность  гнать  в  Москву  темненькие эпизоды  из
биографий  некоторых пациентов, что и подвело к идее:  а не перебраться ли -
после отпуска  - супругам  Эдвардс в Вашингтон, где  улов побогаче и рыбешка
поценнее?
     Одулович  глаголил, заманивая овечку  на вполне  безобидную  лужайку  -
пощипать травку, безропотно  подставляя себя  клыкам  затаившегося шакала...
Живой, но  ненавязчивый интерес  Одуловича  к душе  пациента увял, когда тот
приступил к делу: Дороти, супруга то есть, страдает дикими ("ну  просто мочи
нет")  головными  болями,  происхождение которых видится в  несносном  нраве
попугая,  не  один год  уже каркающего  у  ее изголовья; Дороти, видите  ли,
парализована, птица - ее отрада, и просто свернуть ей шею - нет, не  Дороти,
разумеется, а злобной пернатой гадине - невозможно: и рука не поднимается, и
Дороти тут же испустит дух, так она этого мерзавца полюбила...
     Произошло   чудо:   мистер   Одулович    из   хищника   превратился   в
любознательного  студента, который  преуспевал  не только,  оказывается,  на
футбольном поле. "Кто  кормит попугая?" - въедливо спросил Одулович и ахнул,
узнав,  что  -  сам  пациент,  супруг  ценнейшей  для  науки  миссис  Дороти
("Симпсон", - простодушно подсказал  Бузгалин, хотя здесь можно было до поры
до  времени не называть себя). Получасовой беседой  оба остались чрезвычайно
довольны: Одулович развил теорию  о  трансферных  обстоятельствах  кризов, а
Бузгалин  с тревогою уразумел, что перед  ним человек, который опередил его,
после негромкого стука вошел в черепную коробку Ивана Кустова, подластился и
узнал  -  предположительно, пока лишь предположительно -  о  пациенте  много
больше  того, что могли бы выпытать при аресте  Кустова агенты регионального
отделения ФБР... Ведать  бы,  как долго путешествовал по русскому мозгу этот
мистер Одулович, всех ли  зверей пересчитал в  клетках,  вольерах,  загонах,
лесных зарослях и неогороженных  пустынях. Этого Одуловича ни лихой  атакой,
ни затяжной осадой не одолеть, и надежда только на ассистентку. "Да вы, док,
не беспокойтесь, я старуху свою сам доставлю сюда..."
     С другой стороны улицы посматривал он на подъезд, благо время двигалось
к  вечеру,  Одулович уже  покинул  свой  офис,  ассистентка  подзадержалась,
перенося магнитофонные записи на машинку и роясь в картотеке. Вышла наконец,
и  когда  открыла  дверцу  своей  машины,  рядом  оказался Бузгалин.  Дверца
захлопнулась,  ассистентка, несколько встревоженная,  ожидала, что скажет ей
человек,  который  очень  походил  на  недавнего  посетителя  и тем не менее
разительно  отличался  от него - чем, она понять не  могла.  С  нее когда-то
содрали приличные  деньги за уничтожение следов Юга,  но волосы,  не плотной
шапкой   закрывавшие  голову   и   прореженные  уходом,  выдавали   все-таки
происхождение, зато язык  уже  вычищен,  здесь  родилась, в Джорджии;  очень
соблазнительна, потому и выставлен незримый барьер, к ней уже не подкатишься
на улице ("Милашка, как  насчет..."). Замужем, прекрасные зубы, не торжество
дантистской  технологии, а те же  переплывшие в затхлых трюмах афро-негрские
гены.  Годовой доход - не менее десяти тысяч, что вполне прилично для  этого
штата; однако такой крупный  шарлатан,  как Одулович, мог бы и приплачивать.
Какие-то,  без  сомнения,  сексуально-правовые  проблемы.  (Словечко  это  -
"проблема" - вошло уже в обиход и означало непременное присутствие в  каждом
человеке  изъяна,  о котором надо  говорить  чем  чаще, тем лучше, поскольку
бороться с проблемами стало проблематично.)  Не  исключен братишка,  пушером
замеченный или сам склонный к чему-то более крепкому, чем традиционная здесь
марихуана. Возможна  сестренка, мучимая  жаждой выгодного  замужества,  - да
мало ли  забот в доме,  "проблем" полно у граждан любой страны, а уж в США и
подавно,  и   все  они,  эти  "проблемы",  наплывом   прошли  в  воображении
ассистентки, поскольку вторгнувшийся  в ее "фордик" увалень из  глубинки  не
торопился  приступать к сути,  а делал вроде бы пустячные замечания,  бросая
словечки,  ни к  нему самому,  ни к ассистентке не относящиеся: то  взглядом
показал на не по возрасту торопящуюся  куда-то  старуху, то  обронил фразу о
скорой перемене погоды, но старушка и скорые дожди  почему-то навеяли на нее
страхи  -  о семье,  о возможном  найме мистером  Одуловичем более молодой и
исконно   белой   помощницы.  Маленькие   страхи  стали   подпитывать  давно
угнездившийся    большой    страх   перед   неопределенностью    дальнейшего
существования. Тем более  ощутимом, когда  у  тебя работа, собственный дом и
дети на подходе  к выпускному  вечеру в  школе; сыну,  поговаривают, доверят
речь на вечере, что уже высокий знак отличия. Этот  всеобъемлющий и ото всех
скрываемый  (от  себя  тоже!)  страх  - в каждом  американце,  втайне  давно
осознавшем, что он -  на чужой земле, все,  что у него есть,  принадлежит не
ему,  а неизвестно кому, и неопределенность каждодневного  бытия расшатывает
психику, гонит к бару,  к бешеной езде на  машине,  к психиатру,  - и все от
очевидного факта: нации - нет, нации-то  нужна своя национальная территория,
та,  которая  песком,  грязью,  пылью впиталась в наследственность,  которая
топталась  лаптями,  сапогами,  ботфортами  или  голыми  ступнями  не   одно
столетие, а семь или восемь  веков, та, на которой нация объявилась внезапно
и  так,  что  несмолкаемы споры  о  том,  откуда вообще  появились  русские,
французы,  немцы;  эти же, американцы, обладают точной датой  своего начала,
рождения  -  того самого  дня, когда оборванцы высадились с "Мейфлауера",  а
далее - смотри архивы иммиграционной службы. Нет нации  - нет и  территории,
поэтому и тщатся  двести миллионов людей  на континенте считать себя нацией,
пышно  устраивают ежегодные праздники, поднимают  флаги, на весь мир орут  о
себе и строят, строят,  строят  - все новое  и  новое, стремительно придавая
земле обжитость, и производят,  производят все больше и больше  пищи, вещей,
машин - в таких количествах, в таком изобилии, что поневоле рождался вопрос:
да неужто для всего этого создан человек?..
     Время  текло,  а  ничего  еще сказано  не было; коротенькие замечания о
мальчишке  на  велосипеде  с  коробками  пиццы  за  седлом,  как  бы  нехотя
выдавленные  фразы  о племяннике  мистера  Одуловича... Но  мальчишка  вновь
напомнил ассистентке о семейных  обязательствах, а племянник вообще погрузил
в  тяжкие  размышления  о превратностях судьбы, которая  с ним, племянником,
жестоко обошлась (автомобиль  его врезался в  фонарный столб, берцовая кость
до сих пор  в гипсе, страховка оспорена).  Спешка  недопустима  в разговорах
подобного  рода, нельзя вторгаться на  территорию  чужого  мозга без спросу,
"форд"  модели 1970  года  -  не  кабинет психоаналитика, машина  -  частная
собственность, священная  и  неприкосновенная,  но  и вовсе  не  обязательно
подныривать под полог чужого сознания, нет нужды врываться в него,  сотрясая
обитателей  ревом,  ибо  тут  же утихомирятся  распри  волков  с  медведями,
бурундуков с енотами, и звери единой  мощной стаей набросятся на  пришельца.
Надо выжидать: злейший враг человека - он  сам, раздираемый  противоречиями,
снедаемый  тайными  страстями,  изгрызаемый  сомнениями;  звери  в  нем  уже
проснулись, уже встревожены и, поскольку врага внешнего нет, начинают видеть
его в соседях; еще немного - начнется тихая грызня, потасовка, исход которой
предрешен, потому что человеку надо жить - по крайней мере так, как сегодня,
но никак не хуже вчерашнего или завтрашнего дня...
     Жалким  зайчонком  прятался   в  кустистых  зарослях  гражданский  долг
ассистентки; последнее, что удалось ему,  лопоухому, сделать, - это побудить
хозяйку храбро посопротивляться для виду.
     - Простите, я забыла ваше имя... Мистер... эээ..
     -  Меня зовут так, как  сказал  я вам полтора  часа назад!.. -  И после
недолгой  паузы: - Нас  интересует  один из  ваших пациентов, -  произнесено
было, и "нас"  включило  сидевшего  рядом в некую организацию, которая могла
быть чем  угодно,  федеральным резервным банком  хотя бы,  но в любом случае
выше любого  официального органа и с  полномочиями, превышающими возможности
штата. - Того, кого я найду в картотеке... Они у вас в сумочке! - одернул он
ассистентку, когда зайчик пролепетал было что-то о ключах, уже  почти ощущая
на себе тяжелую медвежью лапу...
     Вдвоем  поднялись на  седьмой этаж,  из  шкафа  извлеклись папки, через
двадцать  минут  Бузгалин  знал все, что  ему  требовалось,  и,  благодарный
ассистентке, привлек ее к себе, дружески шепнув:
     - У вас все будет в порядке...
     Волосы ее источали домашние запахи, волосы вобрали в себя и пыль на 7-й
улице, где  жила  ассистентка, и  висящий  над  городом безудержный  шум;  в
волосах  запутались,  так  и не  выбравшись оттуда,  как  из  мотка  колючей
проволоки,  голоса детей,  Джун  и Рика; волосы подарили  Бузгалину ощущение
Америки, быстросекундный всплеск  напоминаний о стране, - миг, повторившийся
в  самолете, когда тот делал  круг над городом, устремляясь в Техас, к Ивану
Кустову: пробка  на федеральном шоссе где-то у Кливленда, многодетная семья,
еле вместившаяся в фургон и оглушавшая всех истошным  ором  детей  и  бранью
колошмативших  друг  друга  родителей;  негр-саксофонист  на углу  улицы,  у
ломбарда,  каждый  приход  нового посетителя  отмечавший каким-то судорожным
взлетом  мелодии;  миниатюрная  жена одного инженера, которого  он обхаживал
четыре   с  половиною  месяца,  обладавшая  в   соответствии  с  комплекцией
тонюсеньким голосочком, - с нею, с собственной супругой решил посоветоваться
инженер,  прежде чем согласиться  на предложение  Бузгалина,  поскольку  сам
сомневался,  стоит  ли связываться  с израильской  разведкой,  а  игрушечная
супруга его  вклинилась  в переговоры и, увидев впервые Бузгалина,  радостно
просюсюкала:  "Так это  же  КГБ!.. Соглашайся!"; тихое  и горькое помрачение
разума,  испытанное у  входа в  библиотеку конгресса,  земля  качнулась  под
ногами, содрогнулась, потому что вдруг почему-то представился Левитан,  "Над
вечным  покоем"; бессонная  ночь в  мотеле,  где  за стеной  женщина убивала
мужчину со сладострастными причитаниями, и  нельзя  было прикинуться куда-то
спешащим, покидать мотель, потому что женщина, убив и поизмывавшись, полчаса
отвела на  уничтожение  улик  и  выскользнула, подозрение  же  пало бы и  на
внезапно  отъехавшего Бузгалина,  вот  и решалось, надо  ли показывать  себя
полиции  или стоит повременить  -  ибо  американец (а таковым  он  себя  уже
считал) обязан обрастать  американскими  грешками, кои  властям известны, то
есть  штрафами за неправильную парковку и  превышение  скорости; тогда-то  в
мотеле и подумалось, что и в свидетели пора бы  попасть; впервые подмеченное
им у  себя  чувство  обретения свободы,  когда  ты  за рулем,  когда  каждая
пролетевшая миля кажется приближением к счастью, и такое, конечно, чувство у
каждого американца, да и вся страна спешит  неведомо  куда, не  то убегая от
чего-то,  не  то  приближаясь  к  чему-то,  -  вот  она,  птица-тройка,  вот
упоительный  полет  к  мечте,  которая  станет  явью  за  поворотом; секунда
остолбенелого  страха и  ужаса  - в  Пенсильвании, за час  до  очень  важной
встречи, когда вдруг уразумел: совершена ошибка, провал неминуем, а ты идешь
к нему,  как к счастливому  финалу тобой написанной пьесы, -  и страх и ужас
оттого,  что  потянуло на самоубийство, собственная жизнь  потому показалась
бессмысленной, что о смысле ее  никто так и не узнает,  и захотелось заорать
во все горло: "Я - самый выдающийся шпион ХХ века!.. Только благодаря мне на
четыре года затянулась разработка нового бомбардировщика!
     Только  я,  я, я - смог добыть стенограммы  совещаний  в Ленгли!..";  и
конечно, тот негр-полисмен, "Что делаешь?"; Анна, Анна, Анна - стремительная
и жестокая, любящая ровно настолько, насколько сегодня  будет достаточно для
дела... любимая  страна,  которую надо  спасать  от  нее самой, -  последний
отзвук  разбушевавшейся  внутри   бури,  скачки  перекрывающих  друг   друга
ощущений, каждое -  что внезапно  прилетевший  запах, от  которого  кружится
голова  и прошлое кажется вернувшимся во всей осязаемости, но без докучавших
некогда забот и  волнений...  Америка, Америка,  судьба и  счастье, удачи  и
несчастья,  временами  хотелось напевать давно  знакомое:  "Я  другой  такой
страны не знаю, где так вольно  дышит человек..."  - о себе напевалось,  ибо
нигде, как в США, так вольно  не добывались секреты, ни одна страна, ни один
народ не  позволяли так легко  обкрадывать  себя или продаваться по дешевке,
потому  что каждого жителя  этой страны  гложут сомнения  в  праведности его
бытия; сколько  американца ни уверяют в праве  более сильного  иметь  больше
денег, идея природного  равенства тлеет в душе его,  возгораясь временами, и
тогда он начинает  отдавать бедным и  слабым отнюдь  не лишнее в  сладостном
припадке  самопожертвования; о  великий американский  сп