Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Азольский Анатолий. Степан Сергеич -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  -
ь моторы от танков -- где бы он купил танки? Степан Сергеич обалдело смотрел, обалдело слушал. -- А куда ж сами пылесосы? Кому они нужны без моторчиков? -- На свалку! -- не унимался Валиоди. -- Под бульдозер! Станет тебе Труфанов хранить вещественные доказательства! Диспетчер подсчитал: -- Моторчик стоит семьдесят пять рублей, пылесос -- шестьсот семьдесят пять, шестьсот умножить на четыреста -- двести сорок тысяч рублей. И они вылетят на ветер! -- В эфир! -- скисал от смеха Валиоди. -- Не вижу причин для радости! -- прикрикнул на него Степан Сергеич. -- Государство терпит убытки, а вы посмеиваетесь! Где ваша партийная совесть? -- А я беспартийный... (Степан Сергеич многих нравящихся ему людей считал членами партии.) -- Давайте поплачем вместе, -- продолжал Валиоди, -- авось поможет. Катя подавала ему знаки. Валиоди понял, что дальнейший разговор обещает одни неприятности. Он схватился за голову: -- Опаздываю в кино! -- И убежал. Степан Сергеич мрачно проговорил, что никуда он не поедет, завтра он начнет выводить на чистую воду расхитителей государственной собственности. Хватит! Довольно нянчиться с презренными людишками, позорящими звание советского человека и советского офицера. Хватит! Этот Стригунков -- подлец, его быстро раскусил офицерский корпус Краснознаменного Балтийского флота, осудил и выгнал. А по Виталию Игумнову давно плачет тюрьма! Тоже проходимец. Неспроста вспомнил об отгулах, решил удалить из цеха человека, который пресек бы -- и пресечет! -- это безобразие. -- Тебе-то какое дело? -- будто не понимала Катя. -- Директор, я уверена, все согласовал с главком, неофициально, конечно. Это их игры, Степан, тебе лучше не вмешиваться, лишним будешь, уж я-то знаю... -- Откуда ты знаешь? -- поразился Степан Сергеич, и Катя спохватилась, защитилась тем, что "это все знают", и прикусила язык. Она знала точно. Она делала свою женскую карьеру. От голоса Кати, от фигуры ее, от походки исходила некая теплота, размягчавшая мужчин, и первым поплыл начальник лаборатории Петрищев, обнаруживший внезапно, что хорошо ему только в часы, когда рядом позвякивает колбами лаборантка Шелагина. Он привез ее однажды к себе домой, чтоб и там она побренчала посудой, похозяйничала, и ничуть не напуганная Катя внимательнейшим образом осмотрела холостяцкую квартиру начальника, оценила ковровую дорожку, на которую рухнул сломленный любовью Петрищев; начальник на коленях умолял Катю быть к нему милостивой до конца. Дорожка так понравилась Кате, что она решила купить такую же для прихожей, а резиновый коврик, о который вытирал ноги сын, не пропускавший ни одной лужи, вынести за дверь. Кое-какие милости она Петрищеву отпустила -- из тех, что в кино показывают детям до шестнадцати лет, и отпущенное много раз вспоминалось и обдумывалось Катей, ее удивляла узкая направленность мужских желаний: почему Петрищев именно от нее добивается того, что может получить от других женщин отдела и всех лабораторий без хлопот и стояний на коленях? Какая-то обольстительная тайна скрывалась в мужских пристрастиях, Катя с грустью призналась себе, что женщина она необразованная и наука, которой она не обучена, должна постигаться с помощью мужчин, во многом отличных от ее мужа. Таких мужчин она начинала встречать все чаще, скучный техникум еще не выдал ей диплома, а Петрищев сделал Катю инженером-аналитиком и потом, назначенный главным инженером НИИ, посадил ее за секретарский столик, научил варить кофе и правильно втыкать в бутерброды пластмассовые вилочки. Катя уже без стеснения расписывалась в каких-то денежных ведомостях и начинала подходить к выводу, что природа несовершенна, что слепая судьба особой прелестью одаряет тех женщин, у которых есть мужья, этой прелести не замечающие, приоритетом своим в обладании прелестями пользуются они бессовестно нагло, лишая других мужчин права пользования, из-за чего, казалось Кате, обделенные мужчины принимают ошибочные управленческие решения. Ее смышленая головка быстро ухватила все стежки и узелочки ведомства, которому подчинялась контора Петрищева, она знала, кому позвонить по такому-то вопросу, а кого вообще не замечать, даже если кто и норовил попасться на глаза. Петрищев по-прежнему падал на колени, каждый раз вымаливая все большие и большие милости, и якобы с лекций прибегавшая домой Катя всякий раз видела одно и то же: сын, под надзором отца сделавший уроки, спит, ужин на столе ждет ее, а в квартире чистота, наведенная руками владыки -- Степана. Она раздраженно теперь воспринимала власть мужа, потому что она простиралась вширь, она захватывала и квартиру Петрищева, не позволяя Катиной руке дотронуться до последней застежки, и, пошатнись эта власть -- крайняя милость была бы ею отпущена как Петрищеву, так и некоторым из тех, кто предлагал ей свою щедрую душу, свою готовность преподать ей уроки мужчиноведения. Она выскользнула из дома, чтоб позвонить Виталию, предупредить его о завтрашнем приходе Степана Сергеича, попросить его уберечь мужа от гнева директора, -- но не очень-то спешила звонить, обрадовалась даже, что мальчишки обрезали трубку в автомате. Побрела к другому, часто останавливаясь, замирая в нерешительности, обронила монету и все же услышала голос Виталия, сказала, что Степан назвал его проходимцем, завтра придет в цех, ждите грозы, принимайте меры. Виталий поблагодарил, спросил о сыне, пообещал выручить, хотя и признался, что Труфанов настроен решительно, план намерен выполнить. Поговорив с Катей, Игумнов тут же связался с Черновым, и тот сказал, позевывая, что все в полном ажуре, сборщики оставлены на ночь, сейчас начнут снимать моторчики. Рано утром в проходную влетел Степан Сергеич и сразу же бросился налево, в коридор макетной мастерской. Рванул дверь комнаты -- пусто! Слесари-сборщики славно потрудились за ночь, сняли с четырехсот пылесосов четыреста моторчиков, все прочее, стоимостью в двести сорок тысяч рублей, припрятали, куда-то прибрали. -- Это преступление... -- выдохнул Степан Сергеич. Четыреста "Эфиров" тремя рядами стояли в проходе, на границе сборочного и монтажного участков, слесари вделывали в них моторчики, монтажники шли следом, подпаивали. -- Прекратить! -- крикнул Степан Сергеич. -- Прекратить! Он ввалился к Игумнову, заголосил, забуянил, заугрожал тюрьмой. Насмешливо и ясно смотрел на него Виталий. Положил, как Сорин, ноги на стол, жевал яблоко, наслаждался жизнью. Проказник мальчишка залез в безопасное укрытие и глумится над беснующимся папашей. Степан Сергеич что было сил дернул Игумнова за ногу. -- Мне-то какое дело? -- отбрыкнулся Игумнов. -- Кто за пылесосы отвечать будет? Директор. С ним и говорите. -- И поговорю. -- Пошлет он вас к черту и будет прав... Он сам здесь руководит, в комнате Туровцева сейчас. Труфанов приехал на завод в шесть утра. Собрал слесарей, показал на "Эфиры": начинайте, ребята. Каждая минута директора на строжайшем учете. Освящать своим присутствием расправу над сотнями пылесосов -- занятие малопродуктивное. Можно попутно выяснить кое-что еще. Почему, например, именно в самом конце месяца попадают на столы регулировщиков самые "непроходимые" блоки, самые неработоспособные радиометры, самые похабные усилители? Казалось бы, наоборот: ведь в первом же экземпляре обнаруживаются все ошибки монтажной и принципиальной схем, возрастает навык регулировщиков и монтажников, приборы должны делаться все быстрее и правильнее. Регулировщики спали под столами на листах гетинакса. Фомин прерывисто храпел, спрятав лицо в сгибе локтя. Сорин и Крамарев примостились рядочком, посвистывали. Сорин, чтоб не мялись брюки, повесил их на спинку стула, надел спортивные шаровары. Петров лежал трупом. Лицо умное, резкое, нос хищный. Странный парень. Развинченный и собранный, решительный и мямля. Ему-то что надо в жизни? С такой биографией... Труфанов не решился будить регулировщиков, он осторожно вышел, из комнаты Туровцева (тот заполнял паспорта на "Эфиры") позвонил дежурному врачу, попросил приготовить кофе регулировщикам. Потом вернулся и дотронулся до Петрова. Петров открыл глаза, вскочил. Солнце еще пряталось за домами, самодельный гамма-индикатор нечасто и равномерно отсчитывал импульсы, невидимые капли падали на звонкую поверхность. Директор спрашивал тихо, Петров отвечал громко. -- Все просто, Анатолий Васильевич. Не идет радиометр -- в сторону его, разберемся потом. Зачем зря ломать голову? Вы можете пустить слезу, и план урежут. Короче -- спешка. Как говорили римляне: вдвое дает тот, кто дает скоро. На лице Труфанова появилась полуулыбка, скорее воспоминание об улыбке. -- Ты грамотный парень. -- Ага. И как я есть грамотный, то жалаю знать, пошто меня тыкают, а не выкают? -- Извини. Привычка. Я двадцать пять лет назад пришел по путевке в институт и на ты звал профессоров. -- От сохи, значит? -- От нее, верно, фигурально выражаясь... В Вязьме родился, серенький городишко. -- Так ведь приноравливаться надо. Я не обижаюсь -- другой может обидеться. Туровцев уже начал принимать "Эфиры", включил первый. Чуть слышное гудение донеслось сквозь стекла. -- Как радиометры? -- К вечеру добьем. Труфанов отправился на сборочный участок. Все текло нормально, без завихрений. Каждые полторы-две минуты с шелестящим подвывом включался очередной "Эфир". Шелагин удален, щепетильный начальник отдела снабжения ловит на зорьке подлещиков на манную кашу, главный инженер принимает экзамены в МЭИ. Столярный цех превзошел себя: ящики для "Эфиров" сделаны прочно и красиво. После обеда можно доложить о ста пятнадцати процентах. Беда пришла с самой неожиданной стороны: Шелагин. Труфанов сел за непривычно низкий и маленький стол начальника БЦК и позвонил Молочкову, но его, к сожалению, не было. Это уже плохо. Пронюхал, побоялся. Именно сейчас он необходим, этот человек, нашпигованный фразами, применимыми ко всем случаям. Вбежал Чернов. -- Шелагин приказал остановить сборку. -- Продолжать сборку! Степан Сергеич вбежал в комнату красный от гнева, дрожащий от возбуждения. Первый натиск Труфанов отразил умело: вежливо встал, протянул руку, предложил сесть. Степан Сергеич не ждал такого обхождения от государственного преступника, от расхитителя общенародной собственности и несколько сбавил тон. Все же он достаточно пылко изложил свои требования: немедленно вставить моторчики в пылесосы, признать план невыполненным, признаться в этом, не страшась ответственности. -- Вы, бывший офицер, говорите мне такое? -- изумился Труфанов. -- План для нас -- выполнение боевой задачи. План -- это все! План должен быть выполнен любой ценой! . -- Можно и отступить, если наступление чревато неоправданными жертвами. Отступление -- один из видов боевой операции! Директор усмехнулся: -- Старо. Слышали. -- Совсем по-молочковски Труфанов начал: -- Ответственный период... Обескураженный Степан Сергеич вышел на цыпочках из комнаты, постоял у стеклянной стены регулировки, помотал головой, отказываясь от приглашения Петрова зайти, и направился к выходу, стараясь не смотреть на подвывавшие "Эфиры". В дверях кабинета стоял Игумнов. -- Так что же он вам сказал? -- лениво спросил он. Степан Сергеич промычал что-то о плане и дисциплине. -- Чушь. Демагогия. -- Игумнов по-мальчишески выплюнул окурок. -- У него дружков в министерстве куча, мог бы оттянуть сдачу "Эфиров". Дело не в них, а в майском плане. У Труфанова свои расчеты. В конце года он никогда не лезет вперед -- он вырывается во втором квартале. Опять Степан Сергеич бросился к Труфанову настаивать на своем. Директор подготовил новый довод. Моторчики для "Эфиров", сказал он, появятся десятого июня и будут поставлены в пылесосы. -- Не верьте, -- сказал Виталий, когда Шелагин доплелся до него. -- Сами посудите, какой магазин примет обратно "Уральцы"? На рынок повезет их Труфанов, что ли? Степан Сергеич -- опять к директору. Труфанов рассмеялся -- впервые, пожалуй, при Шелагине. -- Вам-то какое дело? Я несу полную ответственность и за "Эфиры" и за пылесосы. -- Не верьте, -- тоже рассмеялся Игумнов, когда Шелагин принес ему это заверение. -- Пылесосы Стригунков покупал по безналичному расчету, по десять -- пятнадцать штук, чтоб не бросалось в глаза. Стоимость их отнесут не к "Эфиру", а... в общем, найдут статью расхода. Спишут на канцелярские скрепки. Труфанов не дурак и не дураков набрал в свою контору. Степан Сергеич пошел узнавать статью расхода... Из комнаты Туровцева -- к Игумнову, от начальника цеха -- к директору завода и НИИ... Степан Сергеич забегался, истерзался. Его поднимали в горние выси государственных соображений и сбрасывали в пропасть житейской правды. Наконец директору надоело изъясняться высокопарным языком. Молочков не приходил, несмотря на вызовы, припрятался, скрылся, а Труфанов сам смеялся над собой, когда произносил молочковские фразы, и больно ему становилось за честного диспетчера Шелагина, который никак не мог понять то, что понимал весь цех. Директор взял Степана Сергеича за руку, как маленького ребенка, вывел его в цех. С коротким шумом доказывали "Эфиры" свою способность впитывать воздух, монтажники заколачивали приборы в ящики. Директор НИИ и завода произнес невеселую и краткую речь: -- Сегодня тридцатое июня пятьдесят восьмого года... Все предприятия страны, их много, их сотни тысяч, озабочены одним: выполнить план. На сотнях тысячах предприятий правдами и неправдами в этот день завершают месячную и полугодовую программу... Правдами и неправдами -- вот причина успеха, вот корень всех зол. Миллионы рублей убытка от неправд, миллионы бракованных изделий... Они неизбежны -- это издержки, они необходимы. Выполнить любой ценой! Напрячь все силы! В общем итоге деятельности -- польза. Мы нанесли громадный вред государству, но если бы нам, директорам, дали право производить по возможности -- что бы тогда получилось? Анархия -- вот что тогда получилось бы... План подстегивает людей, люди планом привязаны к государственным делам, к управлению государством. Да, мы сегодня нанесли государству ущерб. Но он с лихвой будет скомпенсирован выполнением плана другими предприятиями, которые руководствовались тем же железным правилом: все для плана! Все! Разве государство не понимает этого?! Отлично понимает, все знает отлично. Почитайте газеты, поверьте мне: ни один директор не наказан в уголовном порядке за упорство в выполнении плана, за ущерб, нанесенный государству... Так, мелочи -- выговор, постановка на вид... И наоборот, рачительный директор, срывающий план лишь потому, что выполнение его грозит государству убытками, -- этот директор снимается с должности, доверия к этому директору уже нет. Чем бы хорошим он ни руководствовался -- он допускает саму мысль о возможности не выполнять государственный приказ, ему доверять нельзя... Сотни тысяч труб дымили в небо, миллионы людей выполняли план, летели облака бумаг, в комфортабельных вагонах пили командированные толкачи, с заводских конвейеров сходили не работающие телевизоры и не стирающие стиральные машины, в ящики упаковывались станки точной конструкции, баснословно дорогие спальные гарнитуры, в небо взлетали надежнейшие лайнеры, и в неразберихе правд и неправд с коротким подвывом испытывались "Эфиры" -- продукция опытного завода при научно-исследовательском институте союзного значения, и шелухой от зерна улетали неизвестно куда двести сорок тысяч рублей. -- В обстановке, когда плану грозит провал, достоин порицания не тот, кто использовал все возможности выполнить план, а тот, кто не выполнил его. Это закон производства. Степан Сергеич не поблагодарил за науку. Подавленный тяжестью потерь, получаемых производством ради производства, он поплелся прочь -- под любопытными взглядами цеха... -- Чушь. -- Игумнов полулежал на диванчике. -- Управлять экономикой административными мерами можно только в критические моменты. Год, три, от силы -- десять. -- Игумнов поболтал ногами. -- Вообще-то он, конечно, прав, милый друг Труфанов. Но не во всем. Кроме безусловности плана, еще должно быть что-то введено, какой-то пунктик, который оправдывал бы всю горячку, чтобы все от последней посудомойки до министра были заинтересованы лично и в горячке и в выпуске хорошего товара. Этого нет. Так пусть сами расплачиваются за собственную дурость. Пусть мирятся с потерею двухсот сорока тысяч, если уверены, что сдать "Эфиры" с опозданием на неделю -- это подрыв основ экономики. -- Нашими руками государство причинило себе убытки, нашими! -- закричал Степан Сергеич. -- С себя надо спрашивать! -- Спрашивайте, мой дорогой, спрашивайте! -- Игумнов заходил по кабинету, делая нелепейшие движения -- элементы утренней зарядки. Остановился. -- Чтобы прошибить стену лбом, нужен или большой разбег, или много лбов. У вас то и другое есть? У меня нет. Я, кроме того, не желаю, чтобы мой лоб бился о стену первобытным молотком. Хотите -- бейтесь. Я набил себе шишек, с меня достаточно. Умным стал. То, что вы видите сегодня, в меньших размерах происходит каждый месяц, знайте это. -- Быть не может! -- Еще как может... Вы никогда этого не замечали и не заметите, я работаю тонко... Вы научили меня жить так, вы. -- Клевета! -- Вы, дорогой мой комбат... Еще один удар. Но по сравнению с тем, который нанес ему директор, это так себе, шлепок, булавочный укол. Степан Сергеич, глядя под ноги. дошел до регулировки -- он не мог сейчас бросить цех, уйти домой. Когда полыхает огнем крестьянская изба и унять пламя уже невозможно, когда бабы причитают над гибнущим добром и, простоволосые, голосят, прижимая к себе ребятишек, -- тогда хозяин безмолвствует, молчит, бережет силы, столь необходимые для возведения нового сруба на месте испепеленного жилища... Так, безмолвствуя, сидел Степан Сергеич в регулировке, наблюдая сквозь оргстекло за упаковкой "Эфиров". На принятый прибор Туровцев клал подписанный паспорт и формуляр, монтажники приподнимали "Эфир" за никелированные ушки, ставили в ящик, укладывали в ячейку документы и пенал с ЗИПом, приставляли крышку и прибивали ее. Все делалось быстро, ловко, умело. Ученики слесарей, бывшие десятиклассники, весело относили ящики на склад готовой продукции... И тут Степан Сергеич вспомнил: партсобрание в начале мая, вопрос из зала о детских яслях. Молочков внушительно разъяснил: нет денег. В следующем году будет вам и детский сад, будут и ясли. Собрание приняло к сведению заявление парторга. Знали о нехватке денег и отцы семейств, спокойнейшим образом разломавшие сейчас детские ясли -- по крайней мере. Вот оно что! Вот где урон похлестче сотен тысяч! Нарушена связь между тем, что делает рабочий, и его, рабочего, жизнью! Мужик смотрит слезящимися глазами на жарко пылающую избу, безмолвствует да вдруг как сорвется, как заблажит, затрясет кулаками, хуля бога, церковь и кровопийцу-соседа. Так и Степан Сергеич сорвался,

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору