Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Азольский Анатолий. Степан Сергеич -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  -
сшитую для них портными, умеющими кроить по одному общегосударственному фасону. Сам Труфанов тоже упражняется в портновском ремесле, но с оглядкой на цеховые пристрастия и вкусы, и так умело наприспосабливался, что худого слова о себе не услышит. Установилось какое-то подобие джентльменского соглашения между администрацией и рабочими. Всем своим поведением монтажники и регулировщики второго цеха вбивают в сознание Труфанова такую мысль: у нас есть кое-какие грешки, мы, в частности, помаленьку пьем на работе, но зато мы не вопим во всю глотку о сверхурочных, о суточных бдениях в конце месяца, о радиоактивных препаратах, которые, возможно, подорвут здоровье наших детей, -- мы, короче говоря, помалкиваем, и вы, Анатолий Васильевич, будьте добры, закрывайте свои директорские глазенки на наши, не скроем, дурные шалости, можете, никто не возражает, для виду, для комиссии разных громыхнуть приказом о решительном искоренении чего-то там, с алкоголем связанного, но не более, а то, не ровен час, позвоним в ЦК профсоюзов и пригласим кое-кого, пусть они вскроют склад готовой продукции и убедятся, что заприходованные радиометры не у заказчика, а в цехе на переделке, -- ну, лады, Анатолий Васильевич? Степан Сергеич впервые подумал о себе как о человеке, лишенном в значительной мере способности к приспособлению. Подумал и отогнал эту мысль, но она возвращалась, она подпитывалась другими размышлениями и наблюдениями. Многие -- на заводе, в КБ, в лабораториях, -- приспособившись, ныне пугаются последствий своего соглашательства и с надеждой посматривают на Степана Сергеича: а вдруг что получится?.. 50 Не одного Степана Сергеича возмущала готовящаяся расправа с Туровцевым. В цехе кричали о том, что нашли стрелочника, что наказывать надо кого-то другого. Кого? Никто не знал. Единственный, кто рта не раскрыл, руки не поднял в защиту, был сам Туровцев. С прежней неторопливостью обходил он контролеров, подсаживался к регулировщикам, заполнял в своей комнате формуляры, паспорта, сертификаты на качество. Вежливо улыбался, когда слышал причитания монтажниц, прослышавших о будущем приказе. -- Ну, а ты как смотришь на все это? -- спросил его Петров. -- Говорят, понизят тебя до контролера шестого разряда. Тыщу рубликов, не больше, получать будешь. -- Ну и что? -- Туровцев удивился. Посмотрел на Петрова так, словно сомневался, нужно ли продолжать, способен ли Петров понять его. -- Чепуха все это. -- Что -- чепуха? -- Все. -- Туровцев обвел рукою цех и то, что за цехом. Петров так поразился, что даже не присвистнул по своему обыкновению. -- А что же не чепуха? Тем же сомневающимся, оценивающим взглядом Туровцев посмотрел сверху вниз на него (Петров сидел). -- Надо так: служить людям, обществу. Остальное -- довески, окурки, обрезки, чешуя. -- Служить... -- как эхо повторил Петров. -- Служить... М-м-м... это интересно весьма. -- Кому-то да. Но не тебе. -- Это почему же? -- Потому что ты трепач. Эта его уверенность обидела Петрова. Весь день он наблюдал за Туровцевым, якобы случайно оказывался рядом с ним. Что за человек Туровцев, которого он знает почти три года? Ничего, в сущности, выдающегося... Как-то поставил себя так, что никто его не обманывает. Наряды на градуировку и регулировку закрывает, веря на слово. Вспыльчив, но умеет сдерживать себя... Иногда обидится, покраснеет, желваки заходят по широким скулам... Нет, пересилил себя, уже спокоен... Есть у него -- это точно -- какая-то цель, существуют какие-то принципы, какая-то система взглядов... Сколько ни бился Петров, Туровцев захлопывался, оставался непознанным. За обыденностью, за простоватостью -- дичайшая сложность, не выплеснутые наружу драмы, борьба упорная, тихая и незаметная. Человек живет, самый пройдошистый корреспондент ничего о нем не придумает, до того этот человек кажется примитивным, а он -- личность выдающаяся, частица мира... Противными стали Петрову собственные шуточки навынос, вымогательство. Он выволок из-под кровати все запасы спирта -- три канистры. Зачем они ему? Пусть лежат, запихнул он канистры обратно -- авось пригодятся. Вот так вот. Считаешь себя исключительным, уникумом (как же, всю жизнь в бегах), отказываешь другим в праве на исключительность (тоже мне сосунки из пионеротряда!). Вот так вот. Каждый прожил столько же, сколько ты. Есть в лагерях такая категория -- "один на льдине". Одиночка, оборвавший все связи с другими заключенными. Не говорит ни с кем, неизвестно, где спит, не работает, своей ложки-миски не имеет. Петрову приснилось, что здесь, в Москве, он -- "один на льдине". Прогонял наваждение явью, твердил себе, что он работает вольно, у него есть работа, он передовик даже какой-то, бугром назначен, бригадиром. Утром пришел в цех, увидел Котомину и сразу поверил в то, что сна не было. 51 Дважды Степан Сергеич решительным шагом направлялся к Игумнову и дважды трусливо сворачивал в сторону. Извиняться он не любил, всякий раз вынуждал себя, подстегивал, а повиниться надо. Ведь он понял, что цех выпустил пятьдесят негодных "Кипарисов" не по злой воле одного человека. Потоптавшись у стола Игумнова, Степан Сергеич неуверенно произнес: -- Я ошибался. Вы не жулик. -- Давно бы так, -- равнодушно сказал Виталий, не подняв даже голову, не отрываясь от бумаг. Обломался диспетчер или не обломался -- брать его в сообщники Виталий не желал. В диспетчере хранятся неисчерпаемые запасы особой шелагинской честности. И разговор этот не вовремя. Надоело выкручиваться. Надоело. Только и знаешь что выкручиваться. Ни одного спокойного дня. Вчера на совещании у директора хором прикидывали, как протолкнуть в плане еще десяток радиометров. Теоретически рассуждая, протолкнуть никак нельзя, физически невозможно. Труфанов подвел итог: радиометры будут, поскольку цехом руководит не кто-нибудь другой, а Игумнов. И все заулыбались. Игумнов все может, Игумнов ради плана на все способен... И пришлось выкручиваться. Получили приборы для настройки, отвели в градуировочной угол, посадили бывших десятиклассников. Те довольны, что приобщаются к интеллектуальной профессии, и регулировщики рады. Надоело выкручиваться, а надо. Профессиональная гордость обязывает, самолюбие -- что-то есть возвышающее в приобретенной репутации человека, способного на все. Директор провернул через министерство приказ: начальнику второго, основного, цеха Игумнову В.А. в который раз повысили оклад. -- Я все думаю, думаю, думаю... -- с огорчением заговорил Степан Сергеич, присаживаясь ближе, -- Все думаю... ("Напрасно думаешь", -- мысленно добавил Виталий.) Думаю и прихожу к такому выводу. Все, что делается у нас в конце месяца, это не обман. То есть это обман и в то же время не обман... -- А что же все-таки? -- Виталий напрягся. Если уж Степан Сергеич оправдывает ложь, то дальше ехать некуда. -- Ну, говорите. -- Наша нечестность полезна... Не во всем я разобрался, но кое-что понимаю. Если я слышу, к примеру, что строители сдали дом с недоделками, а комиссия приняла его, причем в комиссии честнейшие люди, я не бросаюсь теперь словами о взятках, о безответственности и о том, что надо кого-то отдавать под суд. Я полагаю теперь, что строители и члены комиссии -- люди неподкупные и честные. Но строителей поджимали сроки, строителям вовремя не доставили какой-нибудь штукатурки, а члены комиссии знали, что если они не примут дом, то не выполнят какие-то там обязательства или -- того хуже -- СМУ не получит кредитов, банк не даст денег на новый дом, а дома нужны людям... -- Красиво, -- одобрил Виталий и поцокал языком. -- Красиво... Красиво! -- заорал он. -- А о людях, которые вынуждены подписывать акт о приемке дырявой крыши, вы не забыли? Людям честным каково? Людям этим Степан Сергеич уже дал определение. Он называл их так: стихийные диалектики. -- Они приносят свою честность в жертву общей честности. -- Что?.. -- Виталий не понял. Потом расхохотался. -- И долго так продолжаться будет? Сто? Двести лет? Пока специальным указом не введут единую честность? Что тогда от честности вообще останется? Вот ведь опять не рассмотрел явление со всех сторон. Ошибся. Степан Сергеич, тяжко вздыхая, поплелся прочь. Полезно все-таки поговорить с умными людьми. Еще есть один умный -- Стрельников. Степан Сергеич как-то затащил его в комплектовку, посвятил в свои размышления. -- Забавно. -- Стрельников подумал, но не согласился. Много раз выходил Виталий из кабинета и много раз видел Шелагина. Диспетчер, сгорбившись, сидел на ящике. И жалко человека, и посмеяться хочется. На то и другое нет времени. 52 С весной пришло неясное беспокойство. Петров просыпался рано, мыл полы, обмахивал тряпкой мебель, раскладывал книги. Появилась страсть к чистоте. На проспекте Мира запахло цветами, их продавали у входа в метро крикливые бабы в платках, гордые кавказцы. Семь утра, автобусы редки, у магазина толпится окрестная пьянь. Петров, свернувший было к проходной, застыл на кромке тротуара. Так и есть -- Котомина. Спросил вежливо, что она делает здесь в семь утра. Ага, дежурная по цеху, а дежурных на обед не отпускают. Петров купил булочку, колбасу, кефир Лене, сигарет себе. Медленно шли к проходной. Ничего особенного, убеждал себя Петров; он видел неприкрытые плечи ее, завитушки волос, подвернутых за ухо. Ординарная физиономия, примитивный покрой лица, худосочная маменькина дочка. -- А вы почему так рано? -- Цветы. -- Кому же они? (О женская суть! В вопросе и удивление, и насмешка над старомодным подарком, и легкое презрение к той, кому будет преподнесен букет, и сожаление даже, что не ей, Лене Котоминой, несут в такую рань цветы.) -- Тебе. -- Серьезно? -- На полном серьезе, как говорят трагики в пивной. Она недоверчиво взяла букет и спрятала в нем свое довольное лицо. -- Нет, в самом деле? -- Честное слово. -- Тогда помоги мне подготовить цех. Я до сих пор не знаю, где какой рубильник. Глупенькая невинность, издевался над собою Петров, вместилище банальных истин... В регулировку вошел Валентин, похрустывая халатом, и как можно безразличнее сказал Петрову: -- Иди угомони бабье. Сожрут они твою Ленку... Петров посмотрел в цех и сразу же в пестроте лиц увидел большие несчастные глаза Лены. Перед нею в узком кувшинчике стояли цветы. Ясно: девчонка призналась, от кого букет, а трепливые подружки уж постарались напеть ей о нем. Эластичным шагом подошел Петров к столу с букетом. Понюхал цветы. Безразлично, размыто, рассеянно обвел взглядом прикусивших языки монтажниц и монтажников, смотревших на него с испугом и ожиданием. Все предвещало мат, мастерский набор слов, пробивавших барабанные перепонки, вонзавшихся во внутренности, заставлявших самого Петрова думать о безграничных возможностях великого и могучего русского языка. Он раскрыл рот и -- передумал. Погладил дрогнувшее плечо Лены и пошел в регулировку. Медленно, не раз останавливаясь, прислушиваясь. Два звонка прозвенели -- на обед, после обеда, потом, в конце работы, третий. Петров не уходил. Подмел комнату. Переделал пылесос в мощный пульверизатор и окатил цех брызгами. Молчал. Помог Лене прибраться. Помог смести в угол обрезки проводов, протереть столы. -- Все, -- сказала она. -- Помой руки. Мыло дать? -- Я еще поработаю. Иди. Ключи от цеха я сдам. Он бесцельно просидел еще полчаса. Закрыл цех. Издали увидел Котомину. Она сидела на скамеечке, ждала его, повернула голову, увидела. Ни рефлекторных движений рук, одергивающих юбку, ни взлета пальцев, чтоб убедиться в исправности прически. Девочка, еще не ставшая женщиной, встречала его так, словно расстались они сегодня утром на кухне, будто впереди у них сегодня магазины, ребенок в детском саду и еще что-то, что было до них и будет после них. 53 Когда-то было решено: диспетчера Шелагина ни в какие комиссии не вводить, ни на какие совещания (кроме производственных) не пускать. Степана Сергеича держали на привязи, временами давали ему порезвиться и возвращали на место, на обжитой шесток. Со временем страхи улеглись, и Степана Сергеича стали использовать шире. Так попал он на завод, где по труфановским чертежам делали серийные усилители и устройства для подсчета импульсов. Управился он быстро, ящик с деталями погрузил в пикап и пошел искать заводскую лабораторию -- поставить еще одну подпись на пропуске. Начальник лаборатории Рафаил Мулин был Степану Сергеичу знаком: Рафаил часто наведывался во второй цех, загодя изучал капризы усилителей, расспрашивал регулировщиков, присматривался к монтажу. С легким презрением поглядывал диспетчер современного предприятия на внутренности заштатного заводика, шел по двору с чуть виноватой улыбкой цивилизатора, попавшего на окраины планеты. Везде кучи мусора, скособоченные барабаны кабелей, какие-то ящики... Носятся взад и вперед электрокары, водители свистят по-разбойничьи. В цехе теснота, пыль, темень... "Грязновато живете, братцы!" Зато в лаборатории совсем по-другому. Пять инженеров, среди них Рафаил, сидели тихо, как в классе, когда на задней парте возвышается директор школы. Рафаил показал на мягкий стульчик поблизости, тихо расспрашивал о цехе, о регулировщиках. Отвечал Степан Сергеич невпопад -- он увидел два рядом стоящих прибора... "Да, конечно, а как же", -- вставлял он в паузах, а сам смотрел и смотрел. Приборы как приборы, обычные приборы, в кожухах, на передних панелях ручки управления -- клювики, так называли их в НИИ. Но шильдики, шильдики одинаковые! На том и другом ПУ-2 (пересчетное устройство, тип второй), в НИИ оно известно под шифром "Флокс". Степан Сергеич неуверенно погладил более крупную пересчетку. -- "Флокс"... -- Он утверждал и спрашивал одновременно. -- А это? -- Рука легла на маленькую пересчетку, изящную и компактную. -- Тоже "Флокс", -- сказал Рафаил. -- Мы, кажется, таких не выпускали. -- Это мы сделали. -- Не пойму... -- Переделали. Улучшили. -- Улучшили? -- засомневался Степан Сергеич. Это уже наглость: заштатный заводик улучшал НИИ. -- Ну и что же у вас получилось? Едчайшей иронией был пропитан вопрос... Инженеры подняли головы. -- Покажи ему, Рафаил, -- сказал кто-то. Степану Сергеичу дали два формуляра -- на большой институтский "Флокс" и на маленький. Взгляд направо, взгляд налево, взгляд поднимается к приборам, обегает лабораторию и, бессмысленный, замирает на Рафаиле. -- Не верю, -- непреклонно сказал Степан Сергеич. Маленький "Флокс" обладал большей разрешающей способностью, он был точнее и быстрее, он был... Степан Сергеич спросил, в чем же дело. Инженеры переглянулись. -- Хотите, объясню? -- очень мягко предложил Рафаил. -- Да, да, объясняйте! -- Только не рычите на меня, хорошо? Забыл, простите, как зовут вас... (Степан Сергеич пролаял свое имя-отчество.) Я из окна вас заметил -- вы так брезгливо обходили мусорные кучи. Наверное, подумали: почему не прикроют эту шарашку, да?.. Нет, товарищ представитель НИИ союзного значения, нас прикрывать нельзя. Мы будем существовать, пока не прикроют ваш хваленый институт... -- Уточните. -- Ну, если вам нужна откровенность... Ваш институт занимает в Москве первое место по бездарности. У вас образовался особый стиль -- грубый, неумный и дорогой. Ваши инженеры не утруждают себя думанием. Кто-то когда-то набросал схему -- и шпарят по ней одни и те же узлы, одно и то же исполнение. Не потому, что такие уж бездари собрались под крылышком Труфанова, а потому, что стиль выгоден институту -- вашему НИИ выгодно изготовлять дорогостоящую дрянь. Инженеры вставали, разминаясь, улыбаясь. Диспетчер веселил их детским недоверием. Один из них, тощий и желчный, рассказал, как упрощался "флокс". Худые и быстрые пальцы инженера бегали по старой схеме, вычеркивали ненужные лампы, браковали надуманные цепи, ноготь расправлялся с формирующими каскадами, узенькая ладошка разрубала геометрически правильные линии соединений... Ни линий, ни обозначений уже не видел Степан Сергеич... Схема дрожала, расплываясь в неразрешимый лабиринт-головоломку. Как же так? Насмешки над своим заводом он перенес бы легко, сам знал цеховые грешки. Но -- союзный научно-исследовательский институт! -- А "Примула"? Слышали о "Примуле"? -- Труфанов пальцем не шевельнул для "Примулы", она родилась на энтузиазме Стрельникова. Мешанина ломаных линий рассасывалась, появились баллончики ламп, прямоугольники сопротивлений, тонкая вязь дросселей и трансформаторов. Схема восстановилась. Степан Сергеич увидел, что он в лаборатории. -- Кто же виноват? Тощий инженер потерял охоту к ниспровержению схем и догм. Потрогал нос и, слова не сказав, сел за свой стол. -- Никто не виноват. -- Рафаил пожалел диспетчера. -- Нам, то есть серийному заводу, нельзя делать дорогие вещи... В массовом производстве приборы должны быть проще. Я знаю ваших регулировщиков, у нас таких нет, у нас таких и не будет: у нас платят мало, жилья нет. -- Я вас спрашиваю: кто виноват? -- Вы, -- разозлился Рафаил. -- Я? -- Вы, вы виноваты, Труфанов виноват, все вы, как говорится, из одной футбольной команды. Сюсюкают о НИИ, кричат о достижениях НИИ... Не хотят видеть правду. Сидят на шее государства, рвут по бюджету деньги... -- Государство -- это я! Лаборатория непочтительно заржала. -- Вы еще меня узнаете! -- пригрозил им Степан Сергеич. Тощий и желчный инженер поболтал в воздухе пальцами. "Ах, не смешите нас!" -- вот что говорил его жест. Диспетчер ничего уже не видел и не слышал -- он бежал к пикапу. 54 Шелагин ворвался в кабинет Игумнова и с подробностями рассказал обо всем. -- Люминофоры-то привезли? -- Какие еще люминофоры? Люминофоры ему нужны! Люминофоры! Виталий машинально отодвинулся подальше, ему показалось, что Шелагин сейчас в него вцепится. Но он не прерывал Степана Сергеича, находил даже удовольствие, слушая его. Работы в цехе невпроворот, а диспетчер опять ищет справедливость. Упершись коленом в край стола, Игумнов покачивался на задних ножках стула, посматривал, улыбаясь, на буйствующего диспетчера. Тридцать шесть лет человеку, пора бы и остепениться. -- Успокойтесь, Степан Сергеич, успокойтесь... Эти инженерики, эта мелюзга мыслит кое в чем правильно, кое в чем... Предположим, что институту выделили на разработку радиометра два миллиона рублей. Мы уложились в миллион. На следующий радиометр нам дадут меньше. -- Правильно сделают! -- Следующий радиометр, предположим, не пойдет, ему миллиона мало. Что тогда? -- Обоснованно просить. На трех-четырех радиометрах определить норму. -- Кто ее определять будет?.. -- Вы жулик, Игумнов, вам торговать на базаре. -- Как начальник цеха... -- Молчать! -- крикнул Шелагин. Снарядом, рассекающим податливое инертное пространство, летел он

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору