зеков полезными для Едигея оказались  две  вещи  -  воздух  и  верблюжье
молоко. Воздух был первозданной чистоты, другой такой девственный мир  найти
было бы трудно, а молоко Казангап устроил, дал им  на  подои  одну  из  двух
верблюдиц.
     - Мы тут с женой посоветовались, что к чему,- сказал  он,-  нам  своего
молока хватает, а вы берите себе на подои нашу Белоголовую.  Она  верблюдица
молодая, удойная, вторым окотом идет. Сами ухаживайте  и  сами  пользуйтесь.
Только глядите, чтобы сосунка не заморить. Он ваш, мы с женой так порешили -
это тебе, Едигей, от меня на развод, для начала. Сбережешь  -  стадо  вокруг
него завяжется. Надумаете вдруг уезжать - продашь, деньги будут.
     Детеныш у Белоголовой - черноголовый, крошечный, с малюсенькими темными
горбиками - народился  всего  полторы  недели  назад.  И  такой  трогательно
глазастый - огромные, выпуклые, влаж-ные глаза его светились детской  лаской
и любопытством. Иногда он начинал забавно  бегать,  подпрыгивать,  резвиться
возле матери и звать ее, когда оставался в  загончике,  почти  человеческим,
жалобным голоском. Кто мог бы подумать - это и был будущий Буранный Каранар.
Тот самый неутомимый и могучий, который  станет  со  временем  знаменитостью
округи. С ним окажутся связан-ными многие события в жизни Буранного  Едигея.
А тогда сосунок нуждался в постоянном присмотре. Крепко  привязался  к  нему
Едигей. Возился с ним все свободное время. К зиме маленький Каранар  заметно
подрос,  и  тогда  с  наступлением  холодов  сшили   ему   теплую   попонку,
застегивающуюся на подбрюшье. В этой попонке он был совсем смешной -  только
голова, шея, ноги да два горбика были снаружи. В том одеянии  он  ходил  всю
зиму и начало весны - круглые сутки в степи под открытым небом.
     К зиме того года Едигей почувствовал,  как  постепенно  возвращались  к
нему силы. Даже не заметил, когда перестала  голова  кружиться.  Мало-помалу
исчез постоянный гул в ушах, перестал  обливаться  потом  при  работе.  А  в
середине зимы при больших заносах на дороге он  уже  мог  наравне  со  всеми
выходить на аврал. А потом настолько окреп, молодой ведь был, да  и  сам  от
природы напористый, забыл даже, как худо да туго было  совсем  недавно,  как
едва ноги таскал. Сбылись слова рыжебородого доктора.
     В минуты благодушия Едигей, бывало,  шутил,  обращаясь  к  верблюжонку,
лаская его, обнимая за шею:
     - Мы с тобой вроде как молочные братья. Ты вон  как  подрос  на  молоке
Белоголовой, а я от контузий-ной немощи избавился, кажется.  Дай  бог,  чтоб
навсегда. Разница лишь в том, что ты сосал  вымя,  а  я  выдаивал  да  шубат
делал...
     Много  лет  спустя,  когда  Буранный  Каранар  достиг  такой  славы   в
сарозеках, что приехали какие-то люди специально фотографировать его, а  это
было, уже когда война забылась, дети учились, когда  на  разъезде  появилась
собственная водокачка  и  проблема  воды  таким  образом  была  окончательно
решена, а Едигей уже дом поставил под железной крышей,- словом, когда  жизнь
после стольких лишений и мытарств вошла наконец в свое достойное, нормальное
для человеческой жизни русло, тогда и вышел один  разговор,  который  Едигей
долго помнил потом.
     Приезд фотокорреспондентов, так они сами отрекомендовались, конечно  же
был редким,  если  не  единственным  случаем  в  истории  Боранлы-Буранного.
Шустрые, словоохотливые фотокоры, их было трое, не поскупились на посулы - с
тем, мол, мы и  прибыли,  чтобы  пропечатать  во  всех  газетах  и  журналах
Буранного Каранара и его хозяев.  Шум  и  суета  вокруг  Каранару  не  очень
нравились - он раздраженно покрикивал, скрипел зубатой пастью  и  недоступно
задирал голову, чтобы его оставили в покое. Приезжим приходилось  все  время
просить Едигея, чтобы он усмирял верблюда, поворачивал его то так, то  эдак.
А Едигей, в свою очередь, всякий раз звал детей, женщин и самого  Казангапа,
чтобы, стало быть, не один он, а все вместе были засняты, полагал,  что  так
будет лучше. Фотокоры охотно мирились с этим,  щелкали  разными  аппаратами.
Самый коронный номер был, когда на Буранного  Каранара  насели  все  ребята,
двое на шею, а еще человек пять на спину, а  посередине  сам  Едигей,-  вот,
мол,  какой  силы  верблю-дище!  То-то  было  шума  и  веселья!   Но   потом
фотокорреспонденты признались, что для них важно  заснять  атана  самого  по
себе, без людей. Пожалуйста, какой разговор!
     И тогда фотографы стали снимать Буранного Каранара, прицеливаясь сбоку,
спереди, вблизи, издали, как могли и умели,  а  потом  с  помощью  Едигея  и
Казангапа стали делать обмеры -  замерили  высоту  в  холке,  обхват  груди,
обхват запястья, длину корпуса и все записывали, восхищаясь:
     - Великолепный бактериан! Вот где гены отлично сработали!  Классический
тип бактериана! Какая мощная грудь, отличный экстерьер!
     Лестно  было,  конечно,  Едигею  слышать  такие  отзывы,  но   пришлось
спросить, что означали эти непонятные для него слова, "бактериан"  например.
Оказалось, так называется в науке древняя порода двугорбых верблюдов.
     - Значит, он бактериан?
     - Редкой чистоты. Алмаз.
     - А зачем вам все эти обмеры?
     - Для научных данных.
     Насчет газет  и  журналов  приезжие,  конечно,  пыль  пустили  в  глаза
боранлинцам  для  пущей  важности,  но  через  полгода  прислали  бандеролью
учебник, предназначенный для зоотехнических факультетов по  верблюдоводству,
на обложке которого красовался классический бактериан - Буранный Каранар.  И
фотоснимков прислали целую кучу, среди них и цветные.  Даже  по  фотографиям
можно судить - счастливое, отрадное было время.  Невзгоды  послевоенных  лет
оставались  позади,  дети  еще  не  вышли   из   детскости,   взрослые   все
живы-здоровы, и старость еще крылась за горами.
     В тот день в честь гостей Едигей  заколол  барашка  и  устроил  славное
пиршество для всех боранлинцев. Шубата, водки и  всякой  снеди  было  полно.
Тогда заезжал на разъезд передвижной вагон-магазин орса, в котором привозили
все, что душе угодно. Лишь бы  деньги  были.  Всякие  там  крабы,  черная  и
красная икра, рыбы разных сортов,  коньяки,  колбасы,  конфеты  и  прочее  и
прочее. И надо же, когда все есть, то не очень-то  покупали.  Зачем  лишнее?
Теперь магазин этот передвижной давно уже исчез с путей...
     А тогда славно посидели, пили даже за Буранного Каранара. И в разговоре
выяснилось, что гости прослышали  о  Каранаре  от  Елизарова.  Это  Елизаров
рассказал им, что в сарозеках живет его друг Буранный Едигей и что он хозяин
самого красивого верблюда на свете - Буранного Каранара! Елизаров, Елизаров!
Отличный человек, знаток сарозеков,  ученый...  Когда  Елизаров  приезжал  в
Боранлы-Буранный, собирались они втроем  с  Казангапом,  сколько  разговоров
бывало ночами напролет...
     Поведали они гостям, то Казангап, то Едигей, продолжая и дополняя  друг
друга,  сарозекское  предание  об  истории  прародительницы  здешней  породы
верблюдов,  о  знаменитой  белоголовой  верблюдице  Акмае  и  ее  не   менее
знаменитой хозяйке Найман-Ане, покоящейся на кладбище  Ана-Бейит.  Вот  ведь
откуда вел свой род Буранный Каранар! Боранлинцы надеялись, что, может быть,
в газете какой напечатают об  этой  старинной  истории.  Гости  с  интересом
выслушали, но посчитали, должно быть,  что  это  какая-то  местная  легенда,
бытующая из поколения в поколение. А вот Елизаров  был  другого  мнения.  Он
считал, что легенда об Акмае вполне может отражать  то,  что  было,  как  он
говорил, в ту историческую действительность. Он любил слушать такие вещи, он
и сам знал немало степных преданий из прошлого...
     Выпроводили гостей уже к вечеру. Довольный, гордый был Едигей. Оттого и
сказал не подумав. Выпил  ведь  все-таки  с  гостями.  Но  что  сказано,  то
сказано.
     - А что, Казаке, признайся,-  сказал  он  Казангапу,-  не  жалеешь  ли,
грешным делом, что подарил мне сосунком Каранара?
     Казангап глянул на него  с  усмешкой.  Видимо,  не  ожидал  такого.  И,
помолчав, ответил:
     - Все мы люди,  конечно.  Но  знаешь,  есть  такой  закон,  дедами  еще
сказанный: мал неси кудайдап*. Это дело от бога. Так суждено.  Именно  твоим
должен быть Каранар, и именно ты его хозяином. А попади он, скажем, в другие
руки, неизвестно, каким бы он был, а может, и не выжил  бы,  околел  и  мало
того что еще могло приключиться. Свалился бы с обрыва. Тебе  он  должен  был
принадлежать. У меня ведь и прежде бывали верблюды, и неплохие. И от этой же
матки,  от  Белоголовой,   от   которой   Каранар.   А   у   тебя   он   был
один-единственный, дареный... Дай бог, чтоб сто лет тебе он  служил.  Только
напрасно ты так думаешь...

     * Хозяин скотины от бога.

     - Ну извини, извини, Казаке,- застыдился Едигей,  сожалея,  что  ляпнул
такое.
     И в продолжение их разговора поделился Казангап своим  наблюдением.  По
преданию, золотая матка Акмая принесла семерых детенышей  -  четырех  маток,
трех самцов. И вот с тех пор все матки рождаются светлые,  белоголовые,  все
самцы, наоборот, черноголовые, а сами каштановой  масти.  Оттого  Каранар  и
уродился таким. От белоголовой матки черный верблюд. Это первый признак  его
происхождения от Акмаи, и с тех пор  кто  его  знает,  сколько  лет  прошло,
двести, триста, пятьсот или больше, но в сарозеках род Акмаи не переводится.
И нет-нет да появится такой верблюд-сырттан*, как Буранный Каранар. А Едигею
просто-напросто повезло. На его мужицкое счастье, народился Каранар и  попал
в его руки...

     * Сырттан - сверхсущество, например, сверхсобака, сверхволк.

     А когда пришло время что-то делать с Каранаром - или кастрировать,  или
держать его в оковах, потому что стал он буянить страшно, не допуская к себе
людей, убегал, пропадал где-то по нескольку суток,-  Казангап  прямо  сказал
Едигею, когда тот стал советоваться с ним:
     - Это дело твое. Хочешь спокойной жизни - оскопи.  Хочешь  славы  -  не
тронь. Но тогда бери на себя весь ответ, если что. Хватит сил и  терпения  -
подожди, перебунтует года три и будет потом за тобой ходить.
     Не тронул Едигей Буранного Каранара. Нет, не посмел, рука не поднялась.
Оставил его атаном. Но были моменты - умывался кровавыми слезами...

V

     Поезда в этих краях шли с востока на запад и с запада на восток...
     А по сторонам от железной дороги в этих краях лежали великие  пустынные
пространства - Сары-Озеки, Серединные земли желтых степей.
     В этих краях  любые  расстояния  измерялись  применительно  к  железной
дороге, как от Гринвичского меридиана.
     А поезда шли с востока на запад и с запада на восток...

     Рано утром все было готово.  Наглухо  запеленатое  в  плотную  кошму  и
перевязанное снаружи шерстяной тесьмой тело Казангапа с  закутанной  головой
уложили в прицепную тракторную  тележку,  предварительно  подостлав  на  дно
опилок, стружек и слой чистого сена. Надо было не очень-то  задерживаться  с
выездом, чтобы к вечеру, не позднее пяти-шести  часов,  успеть  вернуться  с
кладбища. Тридцать километров в один конец,  да  столько  же  в  другой,  да
захоронение - вот и получается, что поминки справлять придется где-то только
около шести вечера. С тем и отправлялись в путь, чтобы поспеть к поминкам. И
все было уже готово. Держа  на  поводу  оседланного  и  обряженного  еще  со
вчерашнего вечера Каранара, Буранный Едигей поторапливал людей. И вечно  они
возятся.  Сам  он,  хотя  и  не  спал   всю   ночь,   выглядел   подтянутым,
сосредоточенным, хотя и осунулся.  Чисто  выбритый,  сивоусый  и  сивобровый
Едигей был в лучшем наряде -  хромовых  сапогах,  в  вельветовых  мешковатых
галифе, в  черном  пиджаке  поверх  белой  рубашки,  и  на  голове  выходная
железнодорожная фуражка. На груди его поблескивали все боевые ордена, медали
и  даже  значки  ударника  пятилеток.  Все   это   ему   шло   и   придавало
внушительность. Таким, пожалуй, и должен был  бы  быть  Буранный  Едигей  на
похоронах Казангапа.
     На проводы собрались все боранлинцы от мала до велика. Толпились  возле
прицепа, ждали выезда. Женщины не  переставая  плакали.  Как-то  само  собой
вышло, Буранный Едигей сказал собравшимся:
     - Мы сейчас отправляемся на Ана-Бейит, на  самое  почитаемое  старинное
кладбище в сарозеках. Покойный Казангап-ата заслужил  это.  Он  сам  завещал
похоронить его там.- Едигей задумался, что сказать еще, и продолжил: - Стало
быть, кончились вода и соль,  предназначенные  ему  на  роду.  Этот  человек
проработал на нашем разъезде ровно сорок четыре года. Можно  сказать  -  всю
жизнь. Когда он здесь начинал, не было  даже  водокачки.  Воду  привозили  в
цистерне на целую неделю. Тогда не было  снегоочистителей  и  других  машин,
которые теперь есть. Не было даже такого  трактора,  на  котором  теперь  мы
везем его хоронить. Но все равно поезда шли, и путь  им  был  всегда  готов.
Казангап честно отслужил  свой  век  на  Боранлы-Буранном.  Он  был  хорошим
человеком. Вы все знаете. А теперь мы  двинемся.  Всем  туда  не  на  чем  и
незачем ехать.  Да  и  линию  не  имеем  права  оставлять.  Мы  поедем  туда
вшестером. И мы все сделаем как подобает. А вы ждите нас  и  готовьтесь,  по
возвращении все собирайтесь на поминки, зову от имени его детей, вот  они  -
сын и дочь его...
     Хотя Едигей и не думал,  получился  вроде  как  бы  маленький  траурный
митинг. С тем они тронулись. Боранлинцы пошли немного за прицепом и остались
кучкой за домами. Некоторое время слышался еще громкий плач  -  то  голосили
вслед Айзада и Укубала...
     И когда смолкли позади выкрики и они вшестером,  все  дальше  уходя  от
железной дороги, углубились в сарозеки, Буранный Едигей облегченно вздохнул.
Теперь они были сами по себе, и он знал, что надо делать.
     Солнце уже поднималось над  землей,  щедро  и  отрадно  заливая  светом
сарозекские просторы. Пока еще было прохладно в  степи  и  ничто  внешне  не
отягощало их движения. В целом мире привычно  и  недоступно  парили  в  выси
только два коршуна да иногда  выпархивали  из-под  ног  жаворонки,  смущенно
щебеча и трепыхая крылышками. "Скоро и они улетят. С первым снегом соберутся
в стаи и улетят",- отметил про себя Едигей, представив на мгновение падающий
снег и улетающих в той  снежной  пелене  пташек.  И  опять  вспомнилась  ему
почему-то та лисица в ночи, прибегавшая к железной дороге. Он даже огляделся
украдкой по сторонам - не идет ли где следом. И опять подумалось об огненной
ракете, поднимавшейся той ночью над сарозеками в космос. Удивляясь  странным
мыслям своим, он все же заставил себя забыть об  этом.  Не  о  том  пристало
думать в такой час, хоть путь был далек...
     Восседая на своем Каранаре,  Буранный  Едигей  ехал  впереди,  указывая
направление на Ана-Бейит. Широким, размашистым тротом шел под  ним  Каранар,
все больше втягиваясь в дорожный ритм  движения.  Для  понимающего  человека
Каранар был особенно красив на ходу. Голова верблюда на гордо изогнутой  шее
как  бы  плыла  над  волнами,  оставаясь  почти  в  неподвижности,  а  ноги,
длинню-щие и сухожильные, стригли воздух, неутомимо отмеряя шаги  по  земле.
Едигей сидел между горбами прочно, удобно, уверенно.  Он  был  доволен,  что
Каранар не  требовал  понуканий,  шел,  легко  и  чутко  улавливая  указания
хозяина. Ордена и медали на  груди  Едигея  слегка  позванивали  на  ходу  и
отсвечивали в лучах солнца. Но это ему не мешало.
     Следом за ним катился трактор "Беларусь" с  прицепом.  В  кабине  возле
молодого тракториста Калибека сидел Сабитжан.  Вчера  он  все  же  порядочно
выпил, занимая боранлинцев всякими байками о радиоуправляемых людях и всякой
другой болтовней,  а  теперь  был  подавлен  и  молчалив.  Голова  Сабитжана
болталась из стороны в сторону. Едигей опасался, как  бы  не  разбились  его
очки. В прицепной тележке рядом с телом Казангапа сидел, пригорюнившись, муж
Айзады. Он щурился  на  солнце  и  изредка  оглядывался  по  сторонам.  Этот
никчемный алкоголик на сей раз проявил себя с лучшей стороны.  Ни  капли  не
взял в рот. Старался во всем помогать, во всех делах и при выносе  покойника
особенно  усердствовал,  подставлял  плечо.  Когда  Едигей   предложил   ему
примоститься с ним сзади на верблюде, тот отказался. "Нет,-  сказал  он,-  я
буду сидеть рядом с тестем, сопрово-ждать его буду от начала до конца".  Это
и Едигей одобрил, и все боранлинцы. И когда выезжали они с места, то  больше
всех и громче всех плакал именно он, сидя в прицепной  тележке,  придерживая
войлочный сверток с телом умершего. "А что, вдруг человек возьмется за ум да
бросит пить? Какое счастье было бы для Айзады и  детей",-  обнадежился  даже
Едигей.
     Эту маленькую и странную процессию  в  безлюдной  степи,  возглавляемую
верховым на  верблюде  в  попоне  с  кистями,  замыкал  колесный  экскаватор
"Беларусь". В его кабине  ехали  Эдильбай  и  Жумагали.  Черный,  как  негр,
приземистый Жумагали сидел за рулем. Обычно  он  управлял  этой  машиной  на
разных  путевых  работах.  На  Боранлы-Буранном  он  появился   сравнительно
недавно, и еще трудно было сказать, надолго ли  задержится  здесь.  Рядом  с
ним, возвышаясь на целую голову, ехал Длинный Эдильбай.  Всю  дорогу  они  о
чем-то оживленно разговаривали.
     Надо отдать должное начальнику  разъезда  Оспану.  Это  он  выделил  на
похороны  всю  наличную  технику,  которой  располагал  разъезд.   Правильно
рассудил молодой начальник разъезда - если ехать в такую даль да еще вручную
копать могилу, вряд ли они успеют обернуться к вечеру, ведь яму нужно вырыть
очень глубокую и с подкопом - с боковой нишей по мусульманскому обычаю.
     Поначалу Буранного Едигея это предложение несколько озадачило. Ему и  в
голову не приходило, чтобы вздумалось кому  могилу  копать  не  собственными
руками, а с помощью экскаватора. Сидел он при этом разговоре перед  Оспаном,
хмуря лоб в раздумье, полный сомнений. Но Оспан нашел выход, убедил старика:
     - Едике, я вам дело  говорю.  Чтобы  вас  ничего  не  смущало,  начните
вначале копать вручную. Ну, скажем, первые лопаты. А  потом  экскаватором  в
два  счета.  Грунт  в  сарозеках  ссохшийся,  как   камень,   сами   знаете.
Экскаватором углубитесь сколько надо, а под конец опять вручную  возьметесь,
отделку, так  сказать,  завершите.  И  время  сэкономите,  и  соблюдете  все
правила...
     И вот теперь по мере удаления в сарозеки Едигей  находил  совет  Оспана
вполне разумным и приемлемым. И даже удивлялся, как это он сам не додумался.
Да, так они и поступят, бог даст, достигнув  Ана-Бейита.  Так  и  следует  -
выберут на кладбище  удобное  место,  чтобы  устроить  покойника  головой  в
сторону вечной Каабы, начнут для затравки заступом да лопатами, которые  они
везут с собой в прицепе, а когда чуть углубятся, пустят  экскаватор  выбрать
яму до дна, а нишу сбоку - казанак - и ложе завершат вручную. Так оно  будет
и быстрей и верней.
     С этой целью они  следовали  в  тот  час  по  сарозекам,  то  появляясь
цепочкой на гребне всхолмлений, то  скрываясь  в  широких  логах,  то  снова
отчетливо вырисовываясь на удалении  равнин,-  впереди  Буранный  Едигей  на
верблюде, за ним колесный трактор с прицепом, за прицепом,  как  некий  жук,
угластый и рукастый экскаватор "Беларусь" со скрепом бульдозерным впереди  и
отвернувшимся рабочим ковшом позади.
     Оглядываясь последний раз  на  скрывшийся  позади  разъезд,  Едигей,  к
своему великому  изумлению,  только  сейчас  заметил  рыжего  пса  Жолбарса,
деловито трусившего сбоку. Это когда же он успел увязаться? Вот те  на!  При
выезде из Боранлы-Буранного его вроде бы не было. Знал бы,  что  он  выкинет
такую штуку, посадил бы на привязь. Экий хитрец! Как приметит, что Едигей на
Каранаре отправляется куда-то, уж он выберет момент, примкнет  в  попутчики.
Вот и в этот раз возник как из-под земли. Бог с ним, решил Едигей. Гнать его
назад было уже поздно да и не стоило терять время из-за собаки.  Пусть