алечника, как затем он подтянул лодку за брошенный конец,
перекинув его через плечо, и  как, подхватив винчестеры, выпрыгнул на  берег
отец.  За  ним, не  без помощи старика  Органа,  выпрыгнул и  он сам, хотя и
намочил при этом ноги в прибрежной волне и выслушал негромкий выговор отца.
     В лодке оставался Орган, чтобы держать ее на волне у берега, они втроем
- Эмрайин, Мылгун  и Кириск - поспешили к лежбищу. Шли берегом, инстинктивно
пригибаясь, быстрыми перебежками от укрытия к укрытию.  Кириск не отставал и
только чувствовал,  как  бешено колотится  сердце в  груди и  как  временами
кружится голова от возносящего чувства гордости и волнения.
     Если бы  только  люди  Рыбы-женщины  могли  видеть его  сейчас,  быстро
идущего с большими охотниками на морского  зверя! Если  бы видела его сейчас
мать, как она гордилась бы им, будущим великим добытчиком и кормильцем рода!
Если бы видела его сейчас Музлук, с которой он часто играл, а теперь никогда
не будет играть, ибо отныне имя его - охотник, и если  бы она видела, как он
сейчас вдали от родного Пегого  пса пробирается незнакомым бушующим берегом,
среди  диких  скал и  камней,  к  лежбищу нерпы. И не беда,  что  винчестеры
находились у  Мылгуна и Эмрайина: отец  обещал дать ему в руки ружье,  когда
наступит время стрелять.
     Так они шли, подкрадываясь к месту лежбища, а потом поползли по  земле,
и Кириск  пополз.  По жестким  камням  и  щербатому льду  ползти было тяжко,
неловко, но Кириск понимал, что это необходимо.
     Они ползли, тяжело дыша, обливаясь потом,  то и дело  затаиваясь,  то и
дело  выглядывая,  осматриваясь  по  сторонам.  И  замерли,  затихли,  когда
оставалось приладиться и стрелять.
     На всю  жизнь  запомнил  Кириск  этот  час,  этот весенний  день,  этот
холодный каменистый  островок среди бесконечно огромного моря и на нем - эти
дикие  темно-рыжие камни, вывороченные и раскиданные повсюду  некой безумной
силой,  эту  голую  смерзшуюся землю, на  которой он  лежал  ничком,  еще не
оттаявшую ото льда, жесткую и безжизненную, а  рядом с собой отца и Мылгуна,
изготовлявшихся к стрельбе, а впереди,  в ложбинке у самого края моря, среди
скальных развалин,  замшелых,  корявых,  разрушенных  ветрами  и  штормами,-
небольшое  нерпичье  стадо,  пока еще  ничего не  подозревавшее  и  спокойно
возлежащее на своем месте. А над ними, над лежбищем, над островом, над морем
- слегка  мглистое, застывшее  небо,  как  показалось ему тогда,  напряженно
ожидающее первого выстрела.
     "Только  бы  попасть!"  -  думал  он,  придвигаясь  плечом  к  прикладу
винчестера, переданного ему отцом.
     В  то  короткое  долгожданное  мгновение, когда, гордясь собой,  он уже
видел себя прославленным, отважным охотником, его вдруг поразило,  что живые
спины, живые бока этих неуклюжих, тучных  животных, затесавшихся в  каменную
лощину в ожидании  скупого солнечного тепла, так беззащитны и уязвимы. Но то
была лишь минутная заминка. Вспомнил, что он охотник и что люди ждут от него
добычи, что без мяса и жира нерпы жизнь голодна и скудна, и где-то мелькнула
еще  мысль,  что надо первым  выстрелить  и показать себя.  Он  окреп духом,
твердо целясь, как советовал отец, под левый ласт и чуть выше  и чуть правее
- в самое  сердце крупного, пятнистого лахтака. А лахтак, будто предчувствуя
что-то недоброе, вдруг насторожился, хотя он не видел охотников и учуять  их
не мог - ветер дул с  моря. Надо было  еще слегка пододвинуться  в сторону -
для  лучшего  прицела,  что-то мешало  впереди,  какая-то тень,-  надо  было
пододвинуться  очень  осторожно,  и  тут  камень  из-под локтя Кириска резко
отскочил  и  покатился вниз по  уклону,  зацепляя случайные камни  по  пути.
Пятнистый лахтак издал короткий лающий звук -  стадо встрепенулось и с ревом
быстро поползло,  покатилось к воде. Но  в эту секунду, упреждая  их отход к
морю,  прогремел выстрел, сразивший  большую нерпу с края стада - то  Мылгун
спасал положение. Кириск растерялся.

     - Стреляй! - приказал ему Эмрайин.
     В  плечо  сильно  садануло, выстрел  ударил в  уши,  и  все  потонуло в
глухоте. Кириску  стало  невыносимо  стыдно, что промазал и что по его  вине
охота срывалась. Но отец совал ему патрон:
     - Заряжай, стреляй быстрей!
     То, что казалось  не таким уж  трудным  делом  -  зарядить и выстрелить
(сколько раз  он это проделывал  запросто, когда учился стрелять), теперь не
получалось.  Затвор винчестера не сразу поддался. Мылгун тем временем  дал с
колена еще два выстрела вдогонку кинувшимся в воду нерпам. Одну ранил, и она
закрутилась  у  самого  края  берега.  Охотники  побежали  туда.  Стадо  уже
скрывалось в  море, а  раненое животное, оставшееся  на берегу, всеми силами
пыталось  уползти в воду.  Когда люди подбежали к тому  месту, нерпе удалось
добраться  до  воды,  и она,  увлекая за  собой  кроваво колыхающееся пятно,
поплыла, работая лапами-ластами,  медленно  погружаясь в прозрачную  глубину
моря.  Ясно  были видны ее испуганно вытаращенные глаза  и  светло-сиреневая
полоса по  хребту, от  затылка  до самого  кончика  хвоста.  Мылгун  опустил
вскинутый винчестер - добивать нерпу теперь не было смысла.
     - Оставь, все равно утонет,- проговорил Эмрайин.


     А  Кириск  стоял,  запыхавшись,  удрученный,  недовольный  собой. Он-то
ожидал гораздо большего. Вот тебе и великий охотник!
     И замолчал мальчишка, все силы  собрал,  чтобы  не  заплакать вдруг  от
обиды. Так было ему горько.
     - Ничего, у тебя еще будет удача,- успокоил его потом Мылгун, когда они
принялись потрошить убитую нерпу.- Вот сейчас поплывем на Средний сосец, там
зверья побольше водится.
     - Да я просто поспешил,- начал было Кириск, но отец прервал его:
     - Не оправдывайся. С первого  выстрела никто  не становится  охотником.
Будь здоров, стрелять умеешь, добыча от тебя никуда не уйдет.
     Кириск  промолчал, но в душе был  благодарен, что взрослые  не упрекали
его. И теперь  он дал себе  слово - не спешить на охоте и не думать ни о чем
другом,   стрелять  наверняка,  когда  глаз  и   дыхание,   как  учил  отец,
"переселятся в прицел". Вот тогда посылать пулю!
     Нерпа  оказалась  большой, тяжеловесной, совсем  еще теплой, как живая.
Мылгун удовлетворенно  потирал  руки,  освежевывая  тушу  с  брюшной  части:
"Жира-то, видишь, на четыре пальца.  Хороша!" Забыв  уже о своем  огорчении,
Кириск с  увлечением помогал ему. А  Эмрайин  тем временем пошел  к  старику
Органу причалить поблизости лодку.
     Вскоре он вернулся, озабоченно торопливый.
     - Время не  ждет, давайте быстрей! - И, поглядев на небо, добавил, ни к
кому не обращаясь: - Не нравится мне погода...
     Наскоро  выпотрошив  тушу,  оставив  из  внутренностей только  печень и
сердце,  охотники потащили нерпу  на  связанных жердях к  лодке.  Кириск шел
следом, нес ружья, оба винчестера.
     На берегу, возле лодки, их ждал Орган. Старик был
     обрадован.
     - Пусть Курунг услышит, как  мы довольны! Для  начала  и это неплохо! -
приговаривал он,  готовя свой  охотничий нож для  трапезы.  Предстояло самое
главное после  охоты - поедание  на  месте  сырой  нерпичьей печенки.  Орган
присел над  располосованной тушей, нарезал печень  дольками. Слегка присыпав
солью,  охотники глотали нежные  куски печени, причмокивая  от удовольствия.
Печень  была очень  вкусна  -  нежная,  теплая,  сытная. Во рту  она  таяла,
обволакивая  язык  жирным  соком.  Сбылась  мечта  Кириска  -  как настоящий
мужчина, ел сырую печень на охоте!
     -  Глотай,  глотай побольше!  - советовал  Орган мальчику.-  Ночь будет
холодной, промерзнешь. А печень  - самый лучший согрев. И  от всех  болезней
первое средство.
     Да, здорово это было. Наелись отменно, и сразу пить захотелось. Но вода
была в бочонке, в лодке.
     -  Разделывать  тушу  сейчас  не  стоит,-  сказал  Эмрайин,  когда  все
насытились, и опять беспокойно посмотрел на небо.
     - Успеется,- согласился Орган.- Чай согреем на ночь, когда устроимся на
Среднем сосце,- добавил он.- А пока обойдемся. Будем грузиться.
     Перед  самым  отплытием  охотники  не  забыли  покормить  землю.  Мелко
нарезанное сердце нерпы  разбросали с приговором  для хозяина острова, чтобы
тот не отказывал им в удаче в следующий раз. С тем они снова вышли в море.
     Малый сосец оставался позади. Одинокий сиротливый островок среди хмурой
воды вызывал чувство жалости и неприкаянности. Путь держали к Среднему. День
уже  клонился к  вечеру.  Гребцы  приналегали на весла, торопились  засветло
попасть  к  Среднему сосцу,  где  предстояло  зачалить  лодку  в  укрытие  и
заночевать. Малый  сосец вскоре исчез из вида,  как бы опустился в море,  но
Средний еще не появлялся. Снова кругом обступала вода.
     Пока  они  промышляли  нерпу,  море  заметно  изменилось.  Волна  стала
плотней. Тверже. Масса воды  еще  продолжала катиться в прежнем направлении,
ветер же успел уже перемениться. Лодку  |встряхивало и качало теперь гораздо
жестче. Но  охотников  больше  беспокоило  небо.  Что оно предвещало? Что-то
непонятнбе и неожиданное в это  время  года! Невесть откуда летящая м!уть  в
воздухе  покрывала небо белесой текучей завесой, как марью, гонимой верховым
ветром от далеких лесных пожаров, бушующих  где-то в  черных дебрях. И  хотя
дымка эта  всего  лишь затягивала небо и  ничем никому  не мешала,  охотники
хмурились.
     - Откуда ее прет? - бормотал Орган, недовольно оглядываясь вокруг.
     Теперь  они плыли в  напряжении,  ожидая  с каждым  взмахом  весел, что
вот-вот покажется впереди земля - Средний сосец, самый удобный и надежный из
Трех сосцов.
     Тем временем небо прояснилось,  и даже  солнце вновь проглянуло  с края
моря, а может быть, с самого края света - настолько далеко и неправдоподобно
это было. На солнце  можно было запросто смотреть,  не отворачиваясь.  Четко
очерченное и налившееся багровостью, солнце уже угасало, смутно  рдея, в той
далекой   багрово-дымной  стороне.  Приоткрылось   небо,   и  снова  свет  и
спокойствие  воцарились в мире. И  этого  оказалось достаточно - сразу спало
напряжение. Люди в море уже предвкушали приют и отдых на острове.
     - Потерпи еще немного, и Средний сосец подымется впереди,- сказал Орган
сидящему возле Кириску, ободряя его похлопыванием по спине.
     Мальчику  давно хотелось пить, но  он  пока  воздерживался,  по детской
наивности своей неукоснительно соблюдая запрет отца. Тот накануне еще сказал
ему, что в плавании питьевой воды всегда в  обрез, нельзя  пить попусту, как
дома. Даже на островах,  на всех трех, нет  ни капли пресной воды. А в лодку
лишний груз брать тоже  невозможно. Пить можно лишь тогда,  когда  будут все
пить.
     В тот светлый  промежуток, когда  вдруг в прояснившейся дали  выглянуло
солнце, мальчик почувствовал расположение старика Органа.
     -  Аткычх!  Пить  хочется очень!  - сказал  он,  мужественно улыбаясь и
поглядывая на отца.
     - Во-он как!  - понимающе усмехнулся Орган.- После такой печенки-то  не
мудрено! Ясное дело! Да ведь мы вес пить хотим, а?
     Эмрайин и  Мылгун одобрительно закивали в  ответ со  своих мест. И  это
обрадовало Кириска - значит, все нить хотят, не только он один.
     -  Ну что же, коли так, побалуем  себя  водицей, а потом и закурим! - С
этими словами  старик Орган  заклинил рулевое  весло,  поднял со  дна  лодки
бочонок с водой,  поставил  его  сподручней  и  стал нацеживать  воду  через
желобок  в луженный изнутри  медный ковш.  Вода была  холодная,  светлая - в
роднике набирали, как раз на противоположном от моря склоне  Пегого пса. Там
самая любимая вода, всегда  чистая, вкусная. Летом  травами наполоскавшимися
пахнет  и сырой  землей. Ковшик держал под струйкой  Кириск.  Очень хотелось
побыстрей напиться. И когда ковш наполнился наполовину, старик Орган прикрыл
струю затычкой.
     -  Ну,  пей!  -  предложил он  Кириску.- А потом напоишь  и других.  Не
расплескивай,- предупредил он.
     Кириск пил  вначале жадно, а под конец  помедленней и тогда ощутил, что
вода уж припахивает набухшим деревом.
     - Напился? - спросил Орган. - Да.
     -  По глазам  вижу  - не совсем. Ну так  и  быть уж.  Еще малость  дам.
Печенка  -  штука  сильная,  были  бы  на  земле,  пей  хоть  целое  ведро,-
приговаривал старик, нацеживая Кириску на дно ковша.
     И тогда  он напился вдоволь и почувствовал справедливость слов, которые
взрослые говаривали в таких случаях: ох, мол, с души отлегло!
     Потом  по три четверти ковша налил гребцам. Кириск сам  подавал каждому
из них ковш с водой. Напившись досыта, он ничего  не имел против, чтобы отец
и Мылгун тоже  пили столько, сколько захотят. Старейшина Орган, однако, счел
нужным объяснить ему, почему он налил им по три четверти ковша:
     - Ты еще мал телом,  а они вон какие!  И работа  у  них  тяжелая. Когда
гребешь, пить очень хочется.
     Эти двое и в  самом  деле  сразу осушили свои ковши, и еще  пришлось им
налить. В этот раз старейшина Орган счел нужным пожурить самих гребцов:
     - Вы, братцы, не очень-то. Не на берегу реки сидите! Эмрайин и Мылгун в
ответ только заулыбались. Понимаем, мол, но  ничего не могли поделать - пить
хотелось.
     Но и сам Орган, выпив свою долю воды, покачал с усмешкой головой:
     -  Да-а,  неплохо бы  у реки  посидеть.  Вот  ведь  какая сила - печень
сырая...
     Потом  он набил трубку, закурил, задымил,  блаженствуя, не  подозревая,
что уж больше никогда не испытает такой отрады...
     Первым увидел беду Кириск!..
     Перед этим  была удивительная минута покоя,  когда  все,  утолив жажду,
почувствовали себя довольными, счастливыми.
     Первая  нерпа была добыта, вскоре предстоял отдых на  острове, а с утра
снова  большая  охота на  морского  зверя. И сразу  после охоты  возвращение
домой, без промедления. Все было в порядке.
     Лодка все  так  же плыла, привычно приныривая по  волнам.  Старик Орган
правил  на  корме,  посасывая  свою  трубку и,  быть  может,  думал  о своей
Рыбе-женщине. Эмрайин и  Мылгун знай себе  гребли,  махали веслами, казалось
бы,  без  усилий,  легко,  точно,  красиво.  Кириск   невольно   залюбовался
охотниками.  По какому-то мальчишечьему  наитию  в ту минуту он  разглядывал
каждого  из  них  в  отдельности,  думая  о  каждом  из  них.  Он  любил  их
неосознанно,  гордился  тем, что  находился  в  этот час  вместе  с  ними  в
плавании.
     Кириск не мог представить себе этих  людей  иными. Старик Орган, должно
быть,  всегда  во все времена был стариком  Органом,  вот таким  кадыкастым,
длинношеим,  с  узловатыми,  как  корневища,  длинными  руками  и   привычно
слезящимися, все-понимающими глазами. А  разве могло быть иначе? Разве могла
быть жизнь без старейшины, без этого всеми уважаемого человека?
     Мать  говорит, что  он, Кириск,  очень похож  на отца и  что,  когда он
вырастет, будет вылитый Эмрайин. И  глаза, говорит, точно  такие, карие, как
желуди, и зубы крепкие и точно такие,- два передних немного выпирают вперед.
И  борода, говорит она, будет  у него, как у отца, черная, жесткая и густая.
Недаром же отца зовут  Бородатым Эмрайином. А когда Кириск был еще поменьше,
когда он еще купался голышом в ручье, мать подталкивала сестру свою под бок:
смотри, смотри, ну  в точности,  как  сам.  И, потешаясь  над чем-то, они до
упаду смеялись, озорно перешептывались, и  мать говорила, что, если Кириску,
когда  он вырастет,  попадется  жена  такая же, как она  сама, та будет не в
обиде  - ей  будет хорошо, это она знает. Странно,  думалось ему, кому и как
это будет хорошо? И почему жене его должно стать хорошо, если он будет похож
на отца?
     Вот  он  сидит  впереди,  нагребает.  Чернобородый,  белозубый.  И  сам
крупный,  плечистый,  уверенный  в себе, всегда ровный характером. Не помнил
Кириск, чтобы отец громко накричал на него или пожалел, оберегал, как другие
А глаза и в самом деле, как зрелые желуди - чистые, налитые блеском.
     За ним, у  второй пары весел, сидит его двоюродный брат  Мылгун, младше
отца года на два. Даром что брат - бороды у него почти нет.  А что есть, так
топорщится, как  у  моржа усы. И сам он похож на моржа.  Этот и поговорить и
поспорить любит, если что не так. Обиды никому не  спустит  - подрался раз с
каким-то  заезжим  купцом.  Пришлось  всем  родом  извиняться да задабривать
купца. А  Мылгун ни  в  какую:  несмотря что короткий  ростом и круглый, как
пень, рвется, я,  говорит, докажу  ему правду. Напился пьяный. До этого дела
он  охочий. Несколько человек, и Эмрайин в том  числе, хотели его  скрутить,
так туго пришлось. Силен оказался,  как медведь. Кириску он аки-Мылгун  '. С
отцом они дружны, всегда в  паре  ходят на охоту, потому что  они никогда не
подведут друг  друга  и оба одинаково надежные  охотники.  У Мылгуна сын еще
совсем маленький - только-только бегать стал, и две девочки постарше. Кириск
их никому в обиду не дает, пусть попробует кто-нибудь тронет. А мать Кириска
души не чает в девчушках Мылгуна, часто прибегают они поиграть к Псулк.
     Но  красивее всех среди  всех девочек Музлук!  Жаль, говорят, когда она
вырастет, ее отдадут на сторону - замуж соседним людям.  Вдруг бы взять и не
отдать...
     Там, на побережье, редко когда думал Кириск о таких вещах, а теперь, на
отдалении, все обычное обрело для него ранее неведомый трогательный смысл.
     Ему вдруг  очень сильно  захотелось домой, туда,  где за  сопкой Пегого
пса,  в  долине  реки,  у  опушки  леса, расположилось  старинное  становище
прибрежных  нивхов  - людей  Рыбы-женщины. Так ему  захотелось в  тот  час к
матери,  что  сердце  заныло.  Но  так  далеко  находились  они  от  родного
побережья,  от  родного Пегого  пса,  вечно  бегущего по  делам  своим краем
вечного моря. Кириск невольно обернулся даже, как бы  желая удостовериться в
том, и, озираясь по сторонам, увидел совершенно неожиданное.
     По морю,  застилая  почти полгоризонта,  двумя  широкими,  смыкающимися
языками надвигалась  на  них  серая  стена  густого тумана.  Туман подступал
зримо, могуче клубясь  по черной поверхности воды, неуклонно  заполняя собой
все  окружающее  пространство.  Он  приближался,  как  живое  существо,  как
чудовище, имеющее непременной целью захватить, поглотить их вместе с лодкой,
вместе со всем видимым и  невидимым миром. Туман шел именно с той стороны, в
какой  ранее,  приняв издали за  остров, Кириск  видел нечто неопределенное,
какую-то застывшую средь моря серую массу. Теперь  вся  эта масса, набухая и
разрастаясь на глазах, бесшумно и безостановочно катилась, гонимая ветром, к
ним.
     - Смотрите! Смотрите! - испуганно вскричал Кириск.
     Все оторопели.  Лодка, оставшаяся на миг без  управления, заплясала  на
волнах. И  в  ту  же  минуту донесся  грозный шум великой  волны, выбегающей
из-под  плотной  завесы тумана.  Волна  шла  накатом,  со  все  возрастающим
грохотом  взбунтовавшейся   воды,   вспучиниваясь,   вырастая  и  разрушаясь
одновременно.
     - Разворачивай! - отчаянно закричал Орган.- Разворачивай носом!
     Едва  гребцы успели развернуть  лодку навстречу волне, как первый  удар
шторма чуть не опрокинул  органовский каяк. Волна пронеслась, вызывая следом
возмущения моря, и тут уже подступил туман. Когда оставалось до наползающего
края  тумана  совсем   близко,  стало  отчетливо   видно,  с  каким  мрачным
торжеством,  с какой зловещей  непреклонностью  и неотвратимостью  двигалась
-эта клубящаяся, живая тьма.
     -  Запоминайте ветер! Запоминайте  ветер! -  успел прокричать Орган.  И
сразу  все  потонуло  в  беспросветной мгле.  Туман  обрушился,  как  обвал,
погребая их в пучину безмерного мрака. Сразу, в мгновение ока, они попали из
одного мира в другой. Все исчезло. С этой минуты не  стало ни неба, ни мрря,
ни лодки. Они не различали даже  лиц  друг друга. И с этой минуты они уже не
знали  покоя -  море бушевало. Лодку  кидало то вверх,  то  вниз,  то  разом
вскидывая, то низвергая разом в расступающуюся