ело  поглаживал  ее и все примерялся, где,  возле какого  ручья будет
лучше приостановиться. Норму он свою знал - половину бутылки мог употребить,
запить водой и  ехать  дальше.  Для Базарбая в  таких  случаях  главное было
как-то сесть в седло, а там кoнь надежный, сам довезет. Многострадальная Кок
Турсун правду говорила, что Базарбая черт под мышку  держит - ни разу еще не
падал с седла.
   Но вот наконец приглянулся ему один ручeй по  пути, подмерзший, упоенно
булькающий  по  камням   под  прозрачной  кромкой   хрупкого  припая.  Место
показалось  Базарбаю удобным. Кругом заросли  тальника и  барбариса, и снега
немного, и  коня можно напоить  и подкормить. Он  разнуздал  лошадь, сдернул
курджун с овсом с седла, распустил  завязку и  подсунул развязанной стороной
коню под морду. Конь захрустел овсом, зажевал, облегченно вздыхая, прикрывая
глаза и как бы стряхивая с себя усталость. А Базарбай расположился поудобней
на коряге  возле  воды, достал  поллитровку,  любуясь, посмотрел на свет, но
ничего особого не увидел, разве что заметил  - день уже  шел к концу, тени в
горах  ложились косо,  до  заката солнца  оставался час  с  лишним,  если не
меньше. Но  торопиться Базарбаю было некуда. Предвкушая  знакомое отупляющее
действие водки,  он не  спеша  откупорил толстым  ногтем  поллитру, понюхал,
помотал головой,  приложился  к бутылке.  Сделал судорожно несколько больших
обжигающих  глотков.  Затем  пригоршней  зачерпнул из  ручья воды  и хлебнул
вместе  с обломками  льда. Захрустел  льдинками -  аж в мозгу хруст отдался.
Лицо  Базарбая исказила  безобразная  гримаса,  он  хмыкнул, затем  крякнул,
прикрыл глаза,  ожидая,  когда дурман ударит в голову. Ждал  того мгновенья,
когда весь окружающий  мир  -  горы, скалы -  станет зыбким,  поплывет как в
тумане, взлетит,  ждал,  когда  разгоряченной  голове его  почудятся смутные
звуки и шумы, и замер, зажмурился, готовый  отдаться опьянению.  И в  минуту
расслабления  услышал   где-то   рядом  невнятное  поскуливание,  как  будто
ребеночек  захныкал, -  что  же  это  могло  быть?  Где-то там, за зарослями
барбариса, за завалом камней,  кто-то  опять  затявкал совсем  по-щенячьи...
Базарбай насторожился, еще раз машинально хлебнул из бутылки, затем отставил
ее,  прислонив к  камню,  крепко вытер  губы и встал.  Еще  раз прислушался,
напрягая слух. И смекнул:  точно,  он не ошибся.  Какие-то  зверята подавали
голоса.
   То  было  волчье  логово,  то поскуливали  волчата Акбары и Ташчайнара,
тоскуя из-за затянувшегося отсутствия  родителей.  После великого бегства из
Моюнкумской саванны,  после вынужденно холостого  года, вслед  за пожаром  в
приалдашских  камышах то был не по сезону ранний  помет - к  весне  у Акбары
народилось четверо щенков.
   А Базарбай уже шел к логову,  высматривая  лазы. Будь Базарбай трезвый,
он, наверное, подумал  бы  прежде, стоит ли туда лезть. Не сразу отыскал  он
нору в расщелине. Выручил  опыт  - тщательно рассматривая  снежный  наст, он
обнаружил четкую цепочку следов - понятное дело,  соблюдая предосторожность,
волки ступали все время  по  старым следам. Дальше  Базарбай нашел в  кустах
среди  завалов  камней целое  кладбище обглоданных, полуизгрызенных  костей.
Значит, звери  нередко притаскивали  сюда часть  добычи  и не  спеша доедали
здесь. Судя по количеству мослов и сочленений, оставшихся от волчьих трапез,
звери жили  здесь давно. Теперь  отыскать ход в логово не  составляло труда.
Трудно  сказать,  почему Базарбай не побоялся лезть в  расщелину,  где могли
оказаться  и взрослые  звери.  Но  проголодавшиеся несмышленыши,  все  время
поскуливая, выдавали себя с головой и как бы звали к себе.
   Знали бы сосунки, что не  от  хорошей жизни Акбара пошла в этот  раз на
охоту  с Ташчайнаром - для волков наступили  тяжкие  предвесенние дни, когда
вся  живность  отощала,  когда   наиболее  слабые  дикие  козы  и  архары  в
окрестностях  были уже выбиты, когда  в ожидании приплода козьи стада ушли в
труднодоступные скалы,  а домашние  отары  по  этой же  причине  содержались
теперь только  в закрытых кошарах. В этих условиях кормить молоком постоянно
подсасывающий выводок было  не так-то легко. Акбара отощала, была на себя не
похожа - головастая, цыбастая, сосцы обвисли. Волки вообще-то  исключительно
выносливые  звери - могут  несколько дней подряд  обходиться  без  пищи,  но
кормящая волчица  не  может так  ограничивать  себя  в  еде. Жизнь вынуждала
Акбару  рисковать  -  идти на  большую охоту,  но  если бы  ей суждено  было
погибнуть, погибли бы и ее сосунки.
   Ташчайнар, как всегда, следовал за ней. Им нужно было быстро обернуться
-  быстро выйти  на  добычу,  быстро  одолеть  ее,  быстро  нажраться  мяса,
заглатывая  пищу кусками, и  быстро  прибежать  назад в логово  переваривать
пищу, для волчицы ведь главное - питать сосунков молоком.
   В тот  день путь оказался осклизлым на солнцепеках и жестким от  зимней
стылости в  теневых местах. Однако волки, не сбавляя хода, напористым скоком
шли по горам. В это время года, когда  мелкая живность хоронится под землей,
а до  диких  и  домашних  стад  ие  добраться,  жизнь осложняется  тем,  что
охотиться  на крупных животных - на лошадей, на рогатый скот, на верблюдов -
нельзя  без напарника. Как ни могуч был Ташчайнар,  ему не дотащить  крупную
добычу до логова.  В последний раз, дня  два тому  назад,  он  загрыз  осла,
забредшего  в  предгорья.  Ночью  Акбара отлучилась из  логова  и  нажралась
ослиного  мяса,  но  ведь  не  каждый  день  ослы  бродят  так  беспечно  по
предгорьям. Обычно  при них бывают люди. Вот почему Акбара пошла  на вылазку
сама - насытиться на месте охоты.
   Поначалу   Акбара  чувствовала  себя   неуверенно,   все   тревожилась,
раз-другой даже  хотела вернуться  с пути - беспокоилась за волчат: ведь  им
постоянно требуется и тепло и молоко, - но пересилила себя, заставила забыть
на время о логове. А когда уже  у приозерной зоны вышли на  след,  охотничий
инстинкт возобладал в ней над всем.
   Акбаре  и  Ташчайнару  повезло:  идя по  свежему следу,  они  попали  в
обширную лощину,  где  одиноко  паслись  на отшибе  три  яка,  должно  быть,
отбившихся от стада, - волки с ними уже имели дело год тому назад, и тоже по
крайней нужде. Тогда им, пришлым  волкам,  ничего другого не оставалось, как
брать то, что подвернется. А теперь  времени  было в обрез. Людей поблизости
не  оказалось,  и  волки,   оглядевшись,  открыто  пошли  в  атаку.  Завидев
подбегающих волков, яки пустились  в бегство, неуклюже взбрыкивая и ревя, но
волки настигали, и яки  остановились  - бока у  них ходили ходуном - и пошли
рогами на волков. Другого выхода у них не было. На какое-то мгновение в мире
воцарилось  изначальное  равновесие: солнце  в небе, пустынные горы,  полная
тишина,  отсутствие  людей в  равной  мере принадлежали  как  жвачным, так и
хищникам. Жвачные  хотели избежать столкновения, но  хищники не могли просто
так повернуться и уйти, не могли забыть о терзавшем их голоде. Они неминуемо
должны были вступить  в  борьбу и загрызть  хотя  бы одного  из  яков, чтобы
выжить самим  и  дать жизнь  потомству. Яки были не крупные, но и не мелкие,
средней упитанности,  к  концу зимы обросшие  косматой шерстью. И эти быки с
конскими хвостами поняли неизбежность  борьбы. В страхе и злобе они опустили
головы к  земле, глухо  мыча и роя копытами  землю.  А  в  небе  по-прежнему
светило солнце,  и  горы,  где уже начал  таять  снег,  безмолвно  обступали
открытую  желтую   лощину,  где   лицом  к  лицу  встретились  травоядные  и
плотоядные. Волки кругами ходили около яков, перемещались прыжками,  выжидая
удобный  момент.  Времени  у   Акбары  было  в  обрез  -  волчата  ждали  ее
возвращения. И она кинулась первая, рискуя собой, к тому яку, которого сочла
послабее.  Глаза яка были налиты  кровью,  и все  же Акбара  разгадала в его
взгляде неуверенность, хотя  она могла и ошибиться. Но раздумывать  было уже
поздно. Акбара кинулась яку на шею. Дело решали секунды. Пока взбешенный як,
тряся головой, пытался скинуть волчицу, чтобы пригвоздить ее рогами к земле,
Ташчайнар должен был подскочить с другого боку, впиться яку клыками в горло,
да так, чтобы с ходу рассечь  ему шейные артерии, пустить кровь,  вывести из
строя мозг.
   Так оно и  случилось.  Но перед этим  як все же успел сбросить  Акбару,
прижать ее к земле и теперь ревел и подкидывал ее рогами - еще бы чуть-чуть,
и он окончательно раздавил и затоптал бы ее, но Акбара  выскользнула  из-под
рогов,  как  змея, и снова  прыгнула  на голову яка, вгрызлась в его крепкий
загривок, поросший  жесткой,  режущей  пасть,  как  осока,  шерстью.  В этом
нападении проявилась ее  жестокая волчья сущность, сказалось жестокое волчье
предназначение  -  убить,  чтобы  жить. Но тут  ей  попалась  жертва  не  из
безобидных  - не сайгак и не заяц, безропотно покоряющиеся насилию. Свирепый
як,  хоть  и истекал кровью,  мог  еще долго  сопротивляться, а  то и  выйти
победителем.  И все-таки воссияла звезда -  хранительница Акбары: почти в ту
же  минуту Ташчайнар  бросился  сбоку и  вцепился в глотку яка,  увлеченного
схваткой  с  волчицей.  Убийственный  бросок,  убийственная  хватка  были  у
Ташчайнара. В  этот бросок он  вложил всю свою силу. Як зашатался, захрипел,
захлебываясь  собственной кровью, и рухнул  с  перерезанным  горлом,  мыча и
содрогаясь. Глаза его стекленели. Пока шла битва, два других яка, оставшиеся
в живых, пустились наутек, отбежав на приличное расстояние, перешли на шаг и
не торопясь побрели дальше по лощине как ни в чем не бывало.
   А волки  кинулись терзать  еще полуживого быка. Им некогда  было ждать,
пока  добыча  испустит  дух. Некогда  было  разбираться, с какого  конца  ее
поедать.  Акбара рвала яку  пах,  помогая себе лапами и  когтями,  и  тут же
заглатывала куски еще  горячего,  живого мяса. Ей нужно было наглотаться как
можно  больше  таких кусков и как можно  быстрее отправиться назад к логову,
где ее ждали малые волчата. Ташчайнар не отставал  от нее. Свирепо  урча, он
сокрушал  мощными   челюстями   сочленения   суставов,   раздирая   тушу  на
бесформенные части, как варвар мясник.
   Все шло как  полагалось. Сначала звери  нажрутся мяса, потом кинутся  в
путь, чтобы побыстрее добраться до логова, а ночью снова вернутся, чтобы еще
раз наесться и оттащить оставшееся мясо куда-нибудь про запас, но это потом.
А пока волки, давясь, глотали куски...
   А  в той расщелине под свесом  скалы, где было  логово, проголодавшиеся
волчата   поневоле   поскуливали,   сбивались  клубком,   чтобы   согреться,
расползались и снова собирались кучкой, и когда снаружи  послышался  шорох -
это в  логово вползал Базарбай, -  они  еще пуще заскулили и  устремились на
неверных ножках  к выходу, чем очень облегчили человеку его задачу. Базарбай
весь взопрел  от  напряжения.  Он  пробрался в  тесный лаз  ощупью, в  одном
пиджаке,  полушубок  скинул,  похватал  и,  держа   последнего,  четвертого,
пятерней за  шиворот,  выполз на  свет. А когда  выполз,  зажмурился  -  так
сверкали  высокие  горы.  Вдохнул  полной  грудью   воздух.   Тишина  стояла
оглушающая. Он  слышал лишь свое  дыхание. Волчата  за пазухой  заелозили, а
тот,  которого  он  держал  за  шиворот,  попытался  высвободиться. Базарбай
заторопился. Все так  же тяжело дыша,  он  подхватил  полушубок,  рванулся к
ручью, а уж дальше все пошло как по писаному. Четверых  волчат,  которых  он
решил похитить и продать, очень удобно будет поместить в курджун. В том, что
сумеет продать их  выгодно,  он  был более чем уверен: в прошлом  году  один
чабан продал в зообазу целый выводок, за каждого волчонка огреб по полсотни.
   Базарбай выхватил курджун с овсом из-под морды хрумкающего коня, быстро
высыпал  овес  на землю, сунул по  паре  волчат  в каждую  сумку, перебросил
курджун  через седло, подвязал  его седельными  ремнями, чтобы не  болтался,
взнуздал  коня и не мешкая вдел ногу в стремя. Надо было  убираться, пока не
поздно.  Вот это удача так  удача! Но нужно унести ноги, пока  не  появились
волки,  -  это  Базарбай  хорошо  понимал.  О  недопитой  бутылке с  водкой,
прислоненной к камню, он  вспомнил, когда  уже был  в  седле. Но и  на водку
плюнул. Бог  с ней, он столько выручит за волчат, что купит не  один десяток
таких поллитровок. С тем и торопил коня. Надо было как можно скорее, пока не
зашло солнце, выбраться из ущелья.
   Потом  Базарбай и  сам  будет  удивляться, как  это  он не подумал,  не
поостерегся  -  у него ведь и оружия при себе не было  - полезть в логово. А
что, если  бы волчица, а то и сам волк  оказались поблизости... Ведь  на что
олениха смирная, а и та защищает своих детенышей - кидается на врага...
   Но обо всем этом подумается ему позднее. И самому  станет тошно,  когда
померещится расплата за содеянное. А в тот час он понукал гнедо-бурого коня,
чтобы тот  бежал  побыстрее  по  каменистому  дну Башатского ущелья,  и  все
поглядывал  на  солнце, садящееся  за  спиной в  глубине гор,  откуда как бы
вдогонку  надвигались  ранние  сумерки. Да,  надо было поспешать,  побыстрее
выбираться  в  предгорья, к  обширному приозерью - там  места открытые, куда
хочешь, туда и скачи - в любую сторону, не то что в тесном ущелье...
   И  чем  ближе  Базарбай был  к  приозерью,  к  обжитым  просторам,  тем
уверенней и даже  нахальнее становился  он.  Ему уже хотелось  побахвалиться
удачей, и он подумывал, а не стоит  ли по дороге  завернуть к  какому-нибудь
чабану из своих  собутыльников, чтобы показать добычу да обмыть ее,  ну хотя
бы по сто грамм за каждого из четверых - ведь  он в  долгу не останется, как
только сбудет живой товар. Он начинал сожалеть, что впопыхах оставил у ручья
недопитую чуть не на две трети поллитровку: ах, хватить бы на ходу  прямо из
горла... До чего ж хотелось ублажить себя! Но рассудок все-таки подсказывал,
что  с этим успеется, прежде надо довезти волчат в целости да покормить, они
хоть и живучие, а все же сосунки, только-только прозрели, вон глаза-то какие
неосмысленные... Как-то им там, в курджуне, как бы не подохли. Базарбай и не
подозревал, что за ним уже гонится страшная погоня и что один бог знает, чем
все это кончится...
   Наевшись  до  отвала мясом  убитого  яка,  волки  тропой возвращались в
логово.  Первой  -  Акбара,  за ней  Ташчайнар.  И больше всего  им хотелось
добраться до волчат в норе под скалой, залечь с ними  в круг, успокоиться, а
потом, передохнув хорошенько, вернуться к недоеденной туше  яка, оставленной
в лощине.
   Такова жизнь - туда успевай, сюда успевай,  но потому ли говорят: волка
ноги кормят... Если бы только ноги... Ведь на тушу могут позариться и другие
волки - бывают такие, что им и на чужое нипочем посягнуть, и тогда без драки
не обойтись, и нешуточной, кровопролитной драки. Но право есть право, и сила
на стороне права...
   Еще издали, еще  на подступах  к логову сердце  Акбары  почуяло  что-то
неладное. Точно  какая-то птица летела  рядом  с ней  подобно  тени,  что-то
ужасное чувствовалось ей в свете  предзакатного  солнца. Тревожный  багровый
отсвет на снежных вершинах становился все темней и мрачней. И с приближением
к  логову  она убыстрила бег -  на Ташчайнара и не оглядывалась,  наконец  и
вовсе понеслась вскачь, охваченная необъяснимым предчувствием. И тут тревога
пронзила ее  еще  острей,  она уловила в воздухе чужой  запах: пахло крепким
конским потом и  еще чем-то отвратительно дурманным. Что это? Отчего бы это?
Волчица кинулась через ручей, через лазы  в  кустах  к расщелине под  свесом
скалы, юркнула  в логово, вначале  замерла,  затем зафыркала,  как охотничья
собака, обнюхивая все углы опустевшего и осиротевшего  гнезда, метнулась вон
и, столкнувшись у  выхода с Ташчайнаром, мимоходом злобно задрала его, точно
он был виноват, точно он был враг,  а не отец и не волк-супруг. Ни в чем  не
повинный Ташчайнар, в свою очередь, ринулся в логово и нагнал волчицу уже на
берегу  ручья. Акбара, вынюхивая следы, вне себя бегала взад-вперед, узнавая
по ним  о случившемся. Кто-то здесь  был, свежие следы говорили ей  о совсем
недавнем пребывании человека - вот куча рассыпанного овса, отдающего конской
слюной, вот куча лошадиного  навоза,  а  вот и нечто в  бутылке,  дурманное,
отвратительное  по запаху, и  волчица  содрогнулась,  втянув  в  себя  запах
спиртного, а  вот следы человека  на  снегу. Следы  кирзовых сапог. В  таких
сапогах  ходят  чабаны. Страшный  враг, прибывший  сюда  на коне с  каким-то
омерзительным  жидким   веществом   в  бутылке,  опустошил  гнездо,  похитил
детенышей! А что, если он их сожрал! И снова Акбара бросилась на ни в чем не
повинного Ташчайнара, кусала  его как  бешеная, затем, глухо рыча, бросилась
бежать туда, куда уводили следы. Ташчайнар - за ней.
   Волки  безошибочно шли  по  следу - все  вперед и вперед,  к выходу  из
ущелья, все  вперед и вперед - туда,  в  людскую сторону, к  приозерью  вели
следы...
   А Базарбай, миновав  ущелье, ехал рысцой уже по открытой местности,  по
отлогим взгорьям, где простирались летние выпасы, и вот уже завиднелся вдали
темнеющий  край  озера.  Еще часок - и  он дома. Солнце тем временем село на
самый  край земли,  улеглось  между  горными  вершинами  и  меркло, догорая.
Студеным ветерком  потянуло  со  стороны  Иссык-Куля. "Как  бы звереныши  не
померзли", - подумал Базарбай, но  завернуть  их было не во  что, и он решил
посмотреть, как там они,  в курджуне, живы  ли.  А то привезешь  мертвяков -
кому они  нужны! Он спешился, хотел развязать  седельные  ремни, чтобы снять
сумку  да  поглядеть,  что  там,  но  конь  стал  мочиться, расставив  ноги,
разбрызгивая  мочу. И вдруг,  круто остановив  обильную  струю, дико  храпя,
шарахнулся в сторону, едва не вырвав поводья из рук Базарбая.
   - Стой! - заорал Базарбай на коня. - Не балуй!
   Но конь, точно от огня, испуганно метнулся сторону. И тут Базарбай и не
глядя догадался, в чем дело. Спиной, вмиг похолодевшей, он почуял набегающих
волков.  Базарбай рванулся к  коню  и едва  схватился  за гриву, как лошадь,
храпя  и  взбрыкивая,  бешено  понеслась.  Пригнувшись  от  ветра,  Базарбай
оглядывался  по сторонам. Пара  волков  бежала неподалеку. Оказывается, конь
давеча перепугался, когда звери с разбега выскочили на бугор. И теперь волки
старались выйти ему наперерез. Базарбай взмолился, вспомнил богов, которым в
другие дни,  бывало, плевал в бороды. Поносил геологов, свалившихся как снег
на голову:  "Чтоб  вам подавиться тем золотом!"  Каялся, просил  прощения  у
жены: "Вот тебе слово! Останусь в  живых, никогда пальцем  не трону!" Жалел,
что позарился на волчат: "И зачем надо  было трогать, зачем полез в ту дыру?
Стукнул бы  о камень башкой одного за другим  - и делу  конец, а теперь куда
их,  куда?"  Сумка  накрепко  привязана  седельными ремнями  -  на  ходу  не
выкинешь.  А тут еще стало быстро смеркаться,  сумерки растеклись, заполнили
безлюдные пространства  -  никому  нет дела до  его страшной участи.  Только
верный конь мчит во весь опор, обезумев от страха.
   Но больше всего  сожалел Базарбай, что не было при нем ружья - уж он бы
им влепил  по пуле, уж он бы не промахнулся.  Эка невидаль ружье, у  каждого
чабана оно дома  есть, но кто ж его постоянно носит с собой! Эх, кабы знать!
Базарбай орал что есть мочи,  чтобы  застращать зверей. Вся его надежда была
на коня - хорошо, что он из коннозаводских...
   Гонка была не на жизнь, а на смерть...
   Так они мчались по  сумеречным взгорьям - всадник на коне с похищенными
волчатами  в  переметной суме, а за ним Акбара и  Ташчайнар.  А волки, учуяв
запах  похищенных детенышей, о своем  молились, о своем сокрушались.  Если б
конь споткнулся хоть раз, хоть на одно  мгновение! Если  бы они не нажрались
до этого бычьего мяса до отвала,  разве так бы они бежали, разве не настигли
бы  уже  похитителя  и  не  разнесли  бы  с  ходу  в клочья, чтобы  кровавым
возмездием  утвердить справедливост