л  меня  не  то  что  обругать,  но  и  упрекнуть.  В конце концов надо
доказать, что я ничем не хуже других.
     Первым  делом  я  развез  горючее и сам заправил баки. Потом покатил со
своей  бочкой  к  роднику,  чтобы  до  начала работы залить радиаторы водой.
Затем  надо  было  успеть  позавтракать  и снова, не теряя ни минуты, возить
воду. Пока что дело шло так, как я рассчитывал.
     Тем  временем  за  белесой  дымкой  горизонта  шевельнулось солнце. Оно
долго  не  всходило, медлило, точно боялось окинуть взглядом всю ширь и даль
анархайской  земли.  А  потом  приподнялось  и выглянуло одним краешком. Что
может  быть  красивее  степи  на  утренней  заре!  Будто  разлилось огромное
лазоревое  море  да  так  и  застыло  голубыми  волнами, кое-где отливающими
темной прозеленью и желтизной.
     О  Анархай,  о  великая  степь!  Что  же ты молчишь, о чем думаешь? Что
таишь ты в себе от века и что ждет тебя впереди?
     Не  беда,  что  я  всего-навсего  водовоз. Я еще буду властвовать и над
этой  землей и над машинами. Ведь наши два трактора и то, что мы делаем тут,
-   это  всего  лишь  начало  начал.  Я  где-то  вычитал,  будто  изыскатели
обнаружили  под  Анархаем  большие  подземные  реки. Возможно, это пока лишь
догадка.  Но  как  бы  там  ни  было, я верю, что люди напоят эту землю и на
Анархае  заколышутся  зеленые  сады,  побежит  вода  в  прохладных  арыках и
здешние  ветры  будут  мерить  золотые хлебные поля. Вырастут здесь города и
села,  и  наши  потомки  назовут эту степь благословенной страной Анархай. И
через  много-много  лет,  когда  придет  сюда  такой  же  парень, как я, ему
наверняка  не  придется  день-деньской  мотаться  по  степи  с  водовозкой и
выслушивать брань какого-нибудь самодура.
     И все-таки я не завидую ему, потому что я первый пришел сюда!..
     Я  остановил водовозку, оглядывая утренние просторы. В эту минуту я был
самым  счастливым,  самым  сильным и даже самым красивым человеком на земле.
Да будет благословенна страна Анархай!..
     Солнце, наконец, выкатилось из-за горизонта, огромное, сияющее.
     День  начинался  неплохо. По крайней мере моторы не глохли - я поспевал
подвозить воду. Но до вечера было еще далеко...
     В  одну  из  своих  ездок  я обнаружил у родника небольшую отару овец с
ягнятами.  Их  пригнала  сюда  какая-то  девушка.  Она поила их из ручья, не
подпуская  к  источнику. Откуда она взялась? Наверно, пришла из урочища, что
лежало   в   стороне   от  нас,  там,  за  двуглавым  холмом.  В  тех  краях
располагались  чабаны.  Лицо  девушки  показалось  мне  чем-то  знакомым.  В
каком-то  журнале я видел однажды фотографию молоденькой китаянки с такой же
вот,  как  у  этой  девушки,  челочкой  на  лбу.  Поэтому,  наверно,  мне  и
почудилось, будто я ее где-то видел.
     Мы  молча  посмотрели  друг  на друга. Мое появление здесь было для нее
такой  же  неожиданностью,  как и ее присутствие для меня. Но я как ни в чем
не  бывало  спрыгнул  с повозки и деловито принялся черпать воду из родника,
пополняя свою бочку.
     Овцы  напились  тем  временем,  и  девушка стала отгонять их в сторону.
Проходя возле меня, она спросила:
     - А как называется этот родник?
     Я  призадумался,  глядя  на  округлый  водоем,  где тускло поблескивала
замутненная  мной  вода.  Действительно,  должен  же  как-то  называться наш
единственный   родник!   Пока   я  думал,  вода  отстоялась,  посветлела  на
поверхности и потемнела в глубине.
     - Верблюжий глаз! - сказал я, повернувшись к девушке.
     - Родник  Верблюжий  глаз?  -  Она  тряхнула  челочкой  и улыбнулась. -
Красиво! А он и правда похож на верблюжий глаз, такой задумчивый...
     Мы  разговорились.  Девушка  оказалась  из  наших  мест. Она знала даже
моего  учителя  Алдиярова. О, до чего же это здорово - услышать имя любимого
учителя  здесь,  в  степи,  от  незнакомой девушки, которая, подумалось мне,
тоже  не  без  его  влияния  попала сюда, на Анархай. Она еще в прошлом году
окончила  школу,  не  нашу,  а  другую,  и  теперь  работала  сакманщицей  -
помощницей чабана.
     - У  нас  на  кошаре колодезная вода соленая, - говорила девушка. - А я
слышала,  что где-то здесь есть родник. Мне и самой захотелось посмотреть на
живую  воду  и  ягнят напоить, пусть и они знают, какая она, настоящая вода.
Вот выращу их, сдам в отару, а к осени поеду учиться в университет...
     - Я  тоже  со  временем  думаю  учиться,  -  сказал  я.  -  Только я по
механизации  пойду. Меня ведь послали сюда работать у трактора, а это так...
-  показал  я  на  бочку,  -  временно  помогаю...  Должны  прислать другого
водовоза...
     Ну,  это  уж  я  зря,  конечно,  ляпнул,  просто  сам  не  заметил, как
сорвалось  с  языка.  От  стыда  мне  стало  невыносимо  жарко,  но тут же я
похолодел.
     - Э-эй,  акаде-емик,  морду  набью-у-у!  -  донесся  издали ненавистный
голос Абакира.
     - Ох, и заболтался же я!
     - Что это там? - не разобрав, спросила девушка.
     - Да так, - пробормотал я, краснея. - Воду надо везти.
     Девушка  погнала  овец  своей  дорогой.  А  он,  Абакир, стоя на кабине
трактора в дальнем конце загона, орал во всю глотку, размахивая кулаками.
     - Да  еду  я,  еду!  Уймись  ты!  Нельзя  же кричать при посторонних! -
прошептал я в отчаянии и погнал лошадь вскачь.
     Вода  в  бочке  бултыхалась,  выплескивалась, то и дело окатывая меня с
головы  до  ног.  Ну  и  пусть!  Пусть  там не останется ни капли! Не могу я
больше терпеть такие издевательства!
     Абакир  спрыгнул  с  кабины  и,  как в тот раз, снова кинулся ко мне. Я
осадил лошадь.
     - Если ты будешь так кричать, я брошу работу и уйду!
     Он  растерялся  от  неожиданности,  а  потом присвистнул и обложил меня
матом.
     - Без  тебя,  сопливого  академика, был Анархай и теперь не провалится,
чтоб  ему  сгореть!  Валяй,  катись  отсюда  восвояси!  Тоже  еще огрызаться
вздумал, голоштанный студент!
     Я спрыгнул с повозки, закинул кнут за трактор и зашагал прочь.
     - Стой,  Кемель! Нельзя так! Куда ты, остановись! - закричала мне вслед
Калипа.
     Но это только подстегнуло меня, и я зашагал еще быстрее.
     - Не  задерживай, пусть проваливает! - донесся до меня голос Абакира. -
Обойдемся!
     - Изверг  ты,  зверь,  а  не  человек,  что  ты  наделал! - стыдила его
Калипа.
     Я еще долго слышал, как они там кричали и ругались.
     Не  замедляя  шага,  я  уходил все дальше и дальше. Мне было все равно,
куда  идти.  Никого,  ни единой души не было вокруг, и пути передо мной были
открыты  во  все  стороны.  Я  миновал  родник,  полевой  стан,  прошел  под
пригорком,  там,  где стояла каменная баба. Зло ухмыляясь, старуха проводила
меня  пустым  черным  взглядом и осталась стоять тяжело вросшая в землю, как
стояла многие века.
     Я  шел,  ни о чем не думая. У меня было только одно желание: уйти, уйти
отсюда  как  можно  быстрее,  и  пусть  этот проклятый Анархай любуется моим
затылком.
     Пусто,  бесстрастно  стлалась  передо  мной степь. Все пригорки, увалы,
лощины  -  все  вокруг  до тошноты походило одно на другое. Кто сотворил это
мертвое,  унылое  однообразие?  Почему  я,  оскорбленный и униженный, должен
мерить  эти бесконечные седые просторы горькой полыни? Куда ни глянь - всюду
бездыханная  пустыня.  И  что, спрашивается, надо здесь человеку? Разве мало
ему места на земле? Мои утренние мечты показались мне до смешного нелепыми.
     "Вот  тебе  и  роскошная  полынная степь, вот тебе и страна Анархай!" -
высмеивал  я  сам  себя,  ощущая  всем существом своим собственное бессилие,
бесприютность и подавленность.
     Надо    мной    было    высокое-высокое   небо,   вокруг   расстилалась
огромная-огромная   земля,  и  сам  я  показался  себе  маленьким-маленьким,
одиноким,  забредшим  сюда  невесть  откуда  человечком  в стеганой фуфайке,
кирзовых сапогах и поношенной, выцветшей кепчонке.
     Так  я  и  шел.  Ни тропы, ни дороги. Я просто шел. "Выйду где-нибудь к
железнодорожной  насыпи, - думал я, - пойду по шпалам, а там на каком-нибудь
разъезде подцеплюсь к товарняку. Уеду к людям..."
     Когда  у  меня  за  спиной раздались топот и фырканье лошади, я даже не
оглянулся.  Это  Сорокин.  Кроме  него,  некому. Сейчас начнет корить, будет
упрашивать, но - к чертям! - не вернусь, даже и не подумаю.
     - Остановись! - негромко окликнул меня Сорокин.
     Я  остановился.  Сорокин подъехал на вспотевшей лошади. Молча посмотрел
на  меня  синими  пристальными  глазами  из-под  выцветших  бровей,  полез в
полевую  сумку  и достал красный листок - мою комсомольскую путевку, которую
я с такой гордостью вручил ему в день приезда.
     - На, это нельзя оставлять, - спокойно протянул он мне путевку.
     Во  взгляде его я не прочел ни упрека, ни презрения. Он не осуждал и не
жалел  меня.  Это был серьезный взгляд человека, обремененного делами, давно
привыкшего  ко  всяким  неожиданностям.  Сорокин  отер  ладонью  утомленное,
заросшее рыжеватой щетиной лицо.
     - Если  на  разъезд  - держи правее, вон по-над той ложбиной, - показал
он мне и, повернув коня, медленно поехал назад.
     Я  ошеломленно  смотрел ему вслед. Почему он не обругал меня, почему не
стал  уговаривать? Почему он так устало сидит на своей понурой лошади? Семья
-  жена  и дети - где-то далеко, а он здесь один годами кружит по степи. Что
он за человек, что держит его в пустынном Анархае?
     Сам не понимаю почему, но я медленно побрел за ним.
     Вечером  мы  все  собрались в юрте. Все молчали. Было тихо, только сухо
потрескивал  костер.  Всему виной был я. Разговор еще не начинался, но, судя
по хмурому, напряженному лицу Сорокина, он собирался что-то сказать.
     - Ну,  так  как  же  быть?  - промолвил, наконец, Сорокин, ни к кому не
обращаясь.
     - А  что,  на  Анархай  потоп  надвигается,  что ли? - ехидно отозвался
Абакир.
     При  этих  словах  Садабек молча встал и вышел из юрты. После той драки
он  не разговаривал с Абакиром и сейчас, видно, не намерен был вмешиваться в
разговор.  Его  брат,  прицепщик  Эсиркеп,  тоже  поднялся  было с места, но
раздумал и остался.
     Абакир  и  с  ним был не в ладах. Как-то, уступив моей просьбе, Эсиркеп
оставил  меня  на  день на своем плуге у трактора Садабека, а сам пересел на
водовозку.  Ну,  известно,  опоздал  немного  с водой, и Абакир обрушился на
него.  Но  Эсиркеп  в  обиду  себя  не  дал, он тоже драться умел. А ведь он
старше меня всего года на три.
     Абакиру никто не ответил.
     - А  что  тут  думать?  -  добавил он. - Кто сорвал работу, тот пусть и
отвечает.
     - Не  о  том  речь,  кто виноват, кто не виноват! - ответил Сорокин, не
глядя  на  него.  -  Здесь  судьба  молодого человека решается, как ему быть
теперь.
     - Ну,  уж  и  судьба!  -  усмехнулся  Абакир. - Судьба таких академиков
давно  решена,  пропащий,  ни  на  что не годный народ! - Он небрежно махнул
рукой.  -  Ну  сам  посуди,  Сорокин, куда они годятся? Пока мы своим горбом
хлеб  добывали,  они  учились  по  десять лет, а то и больше. Мы кормили их,
обували,  одевали,  а  что получилось, чему их там выучили? Машины не знает,
хомут  на  коня  надеть  не умеет, супонь и то толком не стянет... Почему же
это  я  должен  отдуваться за него? На кой хрен мне его ученость! Подумаешь,
знаток  каменных  идолов!  А с делом не справляется. Раз так - значит, айда,
катись,  не  срывай  работу  другим!  И  ты  на меня, Сорокин, не напирай, я
вкалываю  без сменщика и никому спуску не дам. А неугоден - завтра ноги моей
здесь  не  будет.  Но  то, что говорил, всегда буду говорить; я бы всех этих
академиков...
     - Довольно!  - резко прервал Абакира Сорокин, все так же глядя на него.
-  Это  мы  и  без тебя знаем. Не о том речь. А ну, скажи, Кемель, что ты-то
сам думаешь?
     Я  не  сразу  ответил.  Слушая  Абакира,  я  поймал  себя на мысли, что
какая-то  доля истины была в его словах. Но как все это говорилось, как зло,
как  враждебно! За что? Разве я безрукий или уж такой тупица, что никогда не
постигну  того, что доступно Абакиру? Или же моя грамотность мне помешает? Я
этого  решительно  не  понимал.  Однако  я  постарался ответить Сорокину как
можно спокойнее.
     - Я  приехал  сюда  работать  прицепщиком.  Это  для  меня  важно.  А с
хомутами  и  супонями  я уже справляюсь. Это знают все, и Абакир тоже знает.
Можно  было  бы и дальше так работать. Но я водовозом не буду. Принципиально
не буду.
     - Другой работы у нас нет, - сказал Сорокин.
     - Значит, мне надо уходить, - заключил я.
     Калипа подняла на меня глаза и печально вздохнула.
     - Я  бы, Кемель, уступила тебе свое место, а сама бы села на водовозку,
но ведь ты не пойдешь.
     Это  прозвучало  неожиданно.  По  доброте  ли своей или оттого, что она
почему-то  постоянно  испытывала  неловкость за Абакира, вроде бы стыдилась,
когда  он кричал и ругался, и всегда старалась чем-нибудь смягчить, сгладить
его  грубость  -  потому  ли  или  нет,  но она это сказала, а я сгоряча, не
подумав, брякнул:
     - Пойду!
     В   юрте   стало  совсем  тихо.  Только  костер  потрескивал  с  тонким
посвистом.  Все, недоумевая, смотрели на меня. Может быть, люди ждали, что я
одумаюсь,  откажусь?  Получалось так, что я сам лез в лапы человеку, который
ненавидел  меня  и  не  желал  мне ничего доброго. Но я промолчал. Сказано -
сделано. Сорокин еще раз испытующе посмотрел на меня.
     - Это точно? - коротко спросил он.
     - Да.
     - А  мне  все  равно! - Абакир плюнул в костер. - Но предупреждаю: чуть
что  -  надаю по шее! - И глаза его холодно блеснули в полутьме с усмешкой и
вызовом.
     - А  что  - чуть что? Что ты заранее угрожаешь? - не выдержал, наконец,
все  время  молчавший Эсиркеп. - Справится, подумаешь, премудрость какая! Он
на моем плуге работал.
     - А  тебя  не  спрашивают.  Не  лезь  не  в свое дело. Сами поглядим. Я
отвечаю за трактор, за работу...
     - Прекрати!  - снова недовольно оборвал Абакира Сорокин и сказал мне: -
С  утра  принимайся  за  работу. - Он поднялся и шагнул к выходу. - А теперь
отдыхать пора...
     В  эту  ночь  я почти не спал. Как все сложится у меня с Абакиром? Ведь
до  сих пор я только время от времени сталкивался с ним, а с завтрашнего дня
постоянно,  днем  и  ночью, буду у него в подчинении. Обязанности прицепщика
меня  не так пугали, хотя они требуют выносливости и терпения. Конечно, надо
приноровиться  точно  и  быстро  поднимать и опускать лемеха в нужном месте,
чтобы  ни  на минуту не задержать движения трактора. Но ведь, кроме этого, я
должен  во  всем  помогать трактористу - и по уходу за машиной и по ремонту.
Попробуй  подай  Абакиру  не  тот  ключ,  не тот болт или гайку, или там еще
что...
     Не  спала, оказывается, и Альдей. Она подошла в темноте ко мне, присела
рядом, погладила меня по голове.
     - Ты  бы  подумал,  Кемель.  Не  пара  вы с ним. Добрый ты, безобидный.
Заест он тебя, не угодишь ты ему...
     - А я не собираюсь ему угождать. А что заест, так мне уж не привыкать.
     - Ну,  гляди,  тебе  виднее, - тихо проговорила она, и, вздохнув, пошла
на свое место.


3

     Наш поединок с Абакиром начался с первого же дня.
     - Заснешь,   упадешь  под  ножи,  -  отвечать  не  буду!  -  бросил  он
единственную фразу перед началом пахоты.
     Но  мне  было,  конечно,  не  до сна. Я весь был в напряжении, готовясь
работать  четко  и безупречно. А если думать, что можно случайно угодить под
ножи, то лучше было сразу отказаться.
     Да,   под  моими  растопыренными  на  раме  ногами  были  укреплены  на
кронштейнах  стальные  лемехи.  Они  шли  рядком,  наискось, один за другим,
вспарывая  и отваливая дымящуюся дернистую толщу целинных пластов. Вдавливая
полынь  в  землю,  трактор  шел, не останавливаясь, напряженно гудя и лязгая
гусеницами.
     Абакир  ни разу не обернулся, не поинтересовался мной. Я видел лишь его
упрямый,  тугой  затылок. Уже одно это как бы говорило мне, что Абакир будет
испытывать  меня до тех пор, пока я не откажусь или пока он не убедится, что
я  выстою. И возможно, нарочно он гнал трактор без передышки, чтобы измотать
меня,  заставить отступиться. Кто-кто, а уж Абакир-то прекрасно знал, что не
очень  это  сладко  сидеть  на  жестком  металлическом  сиденье,  не имеющем
никакой  амортизации,  задыхаясь  от  пыли  и выхлопных газов. Но я не думал
сдаваться.  Предельно  напряженные  нервы,  глаза, слух, руки, вцепившиеся в
штурвал  плуга, - вот что я собой представлял. За все время я не проронил ни
слова,  я  молчал  даже тогда, когда он с особенно злым упорством вел машину
по  каменистым  местам, где плуг то и дело выворачивало из борозды, где ножи
скрежетали  по  кремню, высекая искры и гарь, а меня трясло и подкидывало на
сиденье.  К  вечеру,  когда  Абакир  остановил  трактор,  я ощутил страшную,
никогда  прежде  не  испытанную  усталость.  Рот, нос, уши, глаза - все было
забито  пылью  и песком. Хотелось повалиться на землю и тут же заснуть. Но я
не двинулся с места, я ждал приказаний Абакира.
     - Подними  лемеха!  -  крикнул  он мне, выглянув из кабины. Затем вывел
трактор  из пахоты и, заглушив мотор, подошел к плугу. Наклоняясь к лемехам,
он  ощупал  острие  ножей.  -  Менять  надо,  притупились. К утру чтобы было
сделано! - сказал он.
     - Ладно,  -  ответил  я.  -  Оставь  запасные  ножи и отведи трактор от
плуга.
     Он  выполнил  мою  просьбу  и молча пошел к полевому стану. Я посмотрел
ему  вслед  и  поймал  себя  на  том,  что  не только злюсь на Абакира, но и
завидую  ему.  Идет  себе  вразвалку,  будто  и  не устал вовсе. Из меня он,
конечно,  душу  вымотал,  но ведь сам-то тоже ни минуты не отдыхал. Вот ведь
как умеет работать, подлец!
     Я  вздохнул  и  принялся  собирать  курай, складывая его охапками возле
плуга.  Мне  нужно  было развести костер, чтобы успеть за ночь сменить ножи.
Собрав большую кучу, я пошел ужинать.
     Родная,  добрая Альдей! С каким огорчением смотрела она на меня, пока я
быстро  и  молча  ел  заботливо оставленный ею бешбармак. А мне некогда было
рассиживаться.  Я  попросил  у  нее  фонарь,  который имелся у нас на всякий
случай.
     - Зачем он тебе? - спросила она, подавая фонарь.
     - Надо. Лемеха буду менять.
     - Да  что  ж  это  такое,  куда  это  годится!  -  раскричалась Альдей,
обращаясь к Абакиру. - Не позволю! Не дам издеваться над мальчишкой!
     - А мне что, не позволяй, - огрызнулся Абакир, укладываясь спать.
     - Не  вмешивайся!  -  одернул  Садабек  жену. - У Кемеля своя голова на
плечах.
     - Ничего,  мы поможем тебе, Кемель. Пошли, Эсиркеп! - Калипа поднялась,
собираясь идти со мной.
     - Не надо, - сказал я. - Не тревожьтесь. Я сам управлюсь.
     С этими словами я вышел из юрты, освещая себе путь фонарем.
     Кругом  царила  ночь,  немая  и  беспредельная.  Я на минуту завернул к
роднику  - напиться. Едва побулькивая в горловине, родник изучал спокойствие
и  прохладу.  Он  матово  светился  из темной, задумчивой глубины. А правда,
похож  на  верблюжий  глаз.  Вспомнилась девушка-сакманщица. Я даже не успел
узнать тогда, как ее зовут. Где она сейчас, эта милая девушка с челочкой?
     Добравшись  до  плуга,  я  не  мешкая  взялся  за  дело. Поднял лемеха,
насколько   позволяло   устройство,   развел   костер.  И  фонарь,  конечно,
пригодился.  Я отвертывал гайки, сразу же накручивал их на болты и складывал
в  кепку,  чтобы  не  растерять. Всю ночь я елозил под плугом. Приворачивать
гайки  было  тяжело,  а  главное, несподручно. Они сидели в очень неудобных,
труднодоступных  пазах.  Костер  то  и  дело  угасал. Я, словно уж, выползал
из-под  плуга  и, лежа на земле, вновь раздувал огонь. Не знаю, сколько было
времени,  но  я  не успокоился до тех пор, пока не сменил все ножи. А потом,
как  в тумане, доплелся до трактора и завалился в кабине спать. Ныли, горели
во сне исцарапанные руки.
     Рано утром меня разбуди