аралась как могла".
   "Ладно, ладно, хватит болтать. Ешь.  А  поговорить  успеешь  и  после
обеда".
   Наша горница очень удобна для трапезы, здесь  стоят  большие  дубовые
лари и стулья, украшенные причудливой резьбою  в  старинной  манере;  на
стенах висят расписанные красками  полотнища  с  изображением  священных
историй, а также зверей и трав. Тут и муки Иова, и снятие седьмой печати
, и  возведение  Иерусалима  -  словом,  вечные
аллегории, посредством коих мы упражняем душу, даже сидя па табуретах  и
вкушая пищу. В углу стоит  роскошное  кресло,  обитое  алым  бархатом  с
золотою вышивкой, однако оно  используется  редко,  только  для  высоких
гостей. Когда я был отроком, мы спали на соломенных тюфяках, подложив  в
изголовье чурку; ныне же мы отдыхаем на подушках и едим на олове,  тогда
как прежде с нас довольно было и глины. Мы разжились турецкими  коврами,
медью, мягким льняным бельем; шкафы наши отделаны металлом, а внутренние
комнаты  украшены  столь  богато  инкрустированными  столиками  и  столь
искусными витражами, что  они  поражают  взор  вошедшего  туда  впервые.
Да-да, мир меняется; но  и  внутри  нас  должен  быть  свет,  отражающий
значение сих перемен.
   Я ел, погруженный в раздумья, как вдруг  жена  прервала  мою  трапезу
смехом. "До чего ж вы любите горчицу, сударь! От нее  у  вас  покраснеет
нос и побуреет лицо, даже вина не понадобится. А вы, я гляжу, и на  него
налегаете!"
   Мгновенье  я  смотрел  на  жену,  однако  она  по-прежнему  сохраняла
вызывающий  вид.  "Коли  вино  дурное,  мистрис,  то,  уж  конечно,  оно
производит внутренний разлад".
   "Дело не в вине, а в том, кто его пьет". Я промолчал, и она,  похоже,
раскаялась. "Я принесу вам  коврижку,  сударь,  -  она  впитает  в  себя
хмельной напиток, точно губка".
   Когда обед приблизился к концу  и  последние  блюда  были  убраны  со
стола, я сполоснул в чаше руки и велел подать мне книгу.
   "Какую книгу?" - дерзко спросила Кэтрин Ди.
   "Ту, что я читал давеча после обеда. Ты разве не видела? Неужто глаза
твои стали подслеповаты?"
   "А!  Вы  имеете  в  виду  то  собрание  старых  басен,   которым   вы
наслаждались у камина?"
   "Не басен, сударыня. Деяний древних королей английских".
   "Я убрала ее, - ответила она. -  Подальше  от  ароматов  того  самого
мяса, что так вам не поправилось".
   Она все пыталась ужалить меня своею  дерзостью.  "Ну,  хватит  молоть
языком. Поди принеси мне книгу". Она не двинулась с места. "Разве  я  не
хозяин в собственном доме?"
   "Воля ваша".
   "Так-то. А теперь отыщи мою книгу".
   Смеясь, она встала  с  табурета,  подошла  к  ларю,  открыла  его  и,
шутовски взмахнув рукою, протянула мне "Gesta Regum Britanniae" ; затем уселась рядом  на  ночной  горшок  с
крышкой, дабы глядеть, как я читаю. Но мне не суждено было  отдохнуть  в
мире. "Совсем забыла, - промолвила она спустя несколько минут. -  У  нас
был гонец из больницы. Вашего батюшку все грызет лихорадка".
   "Это пагубная хворь", - отвечал я, не переставая читать.
   Протекло еще немного времени. "Так скажите мне, муженек. Не взглянуть
ли нам на майский шест? После трапезы полезно прогуляться".
   "Довольно!" Я отложил книгу, вышел в коридор  и,  желая  облегчиться,
кликнул прислугу с ночным горшком. Удалясь в маленькую комнатушку  рядом
с прихожей и напустив полный сосуд, я хотел было опорожнить его  в  окно
(ибо как раз начался дождь), но тут запах моей мочи ударил мне в ноздри;
я заметил в нем  примесь  сильного  аромата,  подобного  аромату  свежей
корицы, и это сразу напомнило мне о  выпитом  после  вчерашнего  зрелища
вине. Но теперь, когда оно растворилось и вновь сгустилось внутри  меня,
в нем стало больше силы; из него уже была удолена летучая субстанция,  а
после изгнания всей влаги оно обратилось бы в камень. А если  изготовить
из него сухой порошок, минеральное вещество, то не окажется ли возможным
удобрять им почву - ведь говорят же люди, что человеческая моча идет  ей
на пользу, - и, будучи как следует очищен,  не  увеличит  ли  он  урожаи
тысячекратно?  Здесь  имелось  нечто,   достойное   более   пристального
изучения, и я забрал горшок  с  собой  в  лабораторию,  где  намеревался
провести дальнейшие опыты по возгонке и фиксации .
   В алхимии я не какой-нибудь  жалкий  неофит,  которому  едва  хватает
денег на буковый уголь для своего горна; за  эти  годы  я  раздобыл  или
купил все необходимые принадлежности и вещества, и теперь мне ни к  чему
раскапывать мусорные кучи в поисках грязных образцов. Но я также не имею
ничего общего и с хтонической магией прошлого, что  некогда  таилась  по
лесам и пещерам: то была  пора  ведьм  и  колдуний,  гномов  и  сатиров,
эльфийских подкидышей и чародеев, коим  прислуживали  инкубы,  обитатели
могил, адские колесницы,  Бесхребетник  и  прочая  нечисть,  порождаемая
ночным мраком. Какая слепота и невежество царили в старые времена, когда
каждое бранное слово почиталось нами за обладающее дьявольской силой,  а
каждая бабья сказка  за  истину,  когда  мы  верили,  что  прикосновенье
ясеневой ветви вызывает у гадюки  головокружение  и  что  если  легонько
дотронуться до летучей мыши листиком вяза, она потеряет  память!  Однако
все это пустяки, о коих  я  не  сожалею.  Воистину,  в  них  можно  даже
заметить некий смысл, если, как говорится, взглянуть на них при свете  -
при том ярком свете, что является дорогою  жизни  и  носителем  эманации
солнца и звезд.
   Да, я не замшелый алхимик, но и не новоиспеченный астроном вроде тех,
что, стремясь объяснить небесные явления, выдумывают разные  эксцентрики
и эпициклы, хотя прекрасно знают, что подобным глупостям  нет  места  во
вселенной. Эти горе-ученые обожают новые пути, но  последние  отнюдь  не
всегда бывают кратчайшими: иные мудрецы лезут через изгородь, не замечая
рядом открытой калитки, а иные следуют проторенной тропою  вместо  того,
чтобы пойти прямиком через поле. Они точно  голодные  волки,  воющие  на
недосягаемую луну, тогда как и эта луна, и звезды, и вся небесная твердь
находятся внутри них самих - только они этого не постигают.
   Будем ли мы слепо взирать на небеса, уподобляясь волку, или быку, или
ослу? Нет, не в том наше предназначение. Но  дабы  получить  хотъ  малое
понятие  о  глубочайших  истинах,  увидеть  хоть  проблеск  божественной
лучезарности, необходимо объединить астрономию с астрологией, а также  с
алхимией, известной под именем astronomia  inferior  ; тогда, следуя Пифагору,  мы  восстановим  целое,  или  Единое,
давшее  начало  сей  триаде.  Столь  безмерна  жажда  знаний   и   столь
безграничны  возможности  пытливого  человеческого  ума   (в   последнем
убедился я сам),  что  нам  дано  постигать  вечное,  а  не  преходящее.
Конечно, те, кто не понимает этих исканий, не могут оценить важности  их
результатов, но придет время, когда  все  истинные  поклонники  мудрости
прислушаются к сим теориям и станут черпать из их бездонного кладезя.
   Вот она, вечная взаимосвязь.  В  астрономии  мы  наблюдаем  за  семью
планетами в их извечном порядке - Юпитером, Сатурном,  Марсом,  Солнцем,
Венерой, Меркурием и Луною, тогда как в  наших  опытах  проходим  сквозь
семь  алхимических   врат   -   прокаливание,   фиксацию,   растворение,
дистилляцию, возгонку,  разделение  и  проекцию  .  Затем  в  астрологии  мы  объединяем  то  и
другое, изучая тайные влияния планет и звезд и в то  же  время  ослабляя
узы каждой стихии в сем материальном мире. Звезды  живут  и  посредством
spiritus mundi влияют на нас; между всеми  живыми  существами  возникает
взаимная склонность или  отталкивание,  и  проникнуть  в  эти  отношения
значит получить власть над всем миром. В нашем низшем мире не происходит
ничего, что не направлялось бы высшими силами; все движенья и перемены в
подлунной  сфере  вершатся  с  помощью  вечносущего  неба,  символами  и
посланцами коего являются планеты и звезды. Итак, когда Луна стоит между
двадцать восьмым градусом Тельца  и  одиннадцатым  Близнецов,  наступает
пора искать сокрытые семена жизни.  Мне  уже  случалось  указывать,  что
когда Сатурн с Луною разделены шестью десятками градусов Зодиака, семена
эти должно собирать и закапывать глубоко в теплую почву.  Следует  найти
естественные лучи возжженных звезд, действующие равно в обеих сферах, на
предметы видимые и невидимые, во всякий час  и  на  всяком  определенном
уровне. Таким образом сии лучи могут быть выделены  и  использованы  для
того, чтобы, словно утренняя роса, пробудить и вспоить новую жизнь.
   То, что вверху, отыщешь и внизу; то, что внизу, есть также и  вверху.
И тут, пав на колени, мы постигаем  еще  один  великий  секрет:  солнце,
злато и душа человека подобны  друг  другу.  Если  я  овладею  светом  и
страстями, бушующими в душе, я смогу начать  поиски  или  извлечение  из
обычных веществ материальной субстанции золота.  Следовательно,  если  я
хочу  сотворить  этот  металл,  я  должен  очиститься  сам  и  сделаться
(фигурально говоря) проводником света, обитающего во всех вещах.  Однако
если  я  могу  извлечь  из  простых  отбросов  наиболее  драгоценную   и
божественную субстанцию, то у меня есть  полное  право  возгласить,  что
внутри сего бренного мира и нас самих кроется нечто вечное, неизменное и
нетленное.
   Доказывая эту истину,  я  поставил  столько  редких  и  замечательных
опытов, что теперь и не счесть. Я проникал в глубь  таких  поразительных
хитросплетений, видел такие диковины, что  описать  порожденья  паров  и
фимиамов, тайное равновесие серы  и  ртути,  доведенъе  до  совершенства
хризолита и берилла было бы задачей, достойной самого  великого  Гермеса
Трисмегиста. Я скажу только одно. Покуда нами правит бренный разум, наша
способность к постижению столь низка и взор столь замутнен, что является
нужда отринуть наши внешние  свойства  и  устремить  взор  внутрь  себя;
сделав так, вы увидите, что созданы  из  света.  Истинный  человек  есть
человек  астральный,  скрывающий  в  себе  не  звездного   демона   (как
утверждают некоторые толкователи),  но  саму  божественную  сущность.  И
потому, если вы в ходе своих исканий не сможете сделаться  равным  Богу,
вы не познаете Бога - ведь подобное  познается  лишь  подобным.  Человек
некогда был Богом и станет Им снова. И я повторяю  опять:  после  смерти
подверженная тлену материя становится невидимой, и  точно  так  же,  как
последние отбросы в ходе химической женитьбы могут обратиться в  золото,
мы, люди, вернемся к свету. И тут нас осеняет дыханием величайшей  тайны
мира; ибо нельзя ли восприять этот свет и слиться  с  божеством  еще  до
наступления смерти? Тогда я взлетел бы, поднялся, взмыл  и  воспарил  на
такую  высоту,  где  мог  бы  узреть  в  сосуде  Творения  форму   форм,
изначальное  число  всех  счислимых  вещей.  И  сие  наделило  бы   меня
способностью видеть великие грядущие события задолго до их свершенья или
проникать в глубины древности так, как  если  бы  моя  бренная  оболочка
существовала от века и до века. Но  мне  было  бы  дано  и  еще  гораздо
большее: используя этот свет, я мог  бы  породить  жизнь  в  собственных
ладонях. Рядом со мною лежит готовый  стеклянный  резервуар  в  ожидании
моего человечка, но об этом ничего более нельзя говорить  и  писать.  О,
что за чудный соблазн, что за невероятное счастье -  заниматься  наукой,
чей предмет столь древен, столь чист, столь прекрасен, столь превосходит
все сущее в неисчерпаемом многообразии его частей, свойств, характеров и
отношений, столь глубоко родствен порядку и абсолютному числу!
   Но полно. Я не стану вдаваться в скучные  рассуждения  или  цветистую
риторику, каковые вполне бесполезны, хотя и почитаются простолюдинами за
признак утонченности ума. Чистейший смарагд сияет ярче всего,  когда  он
не смазан маслом. Свет за окнам померк, и мгновенье назад раздался  удар
грома, сопутствуемый блеском молнии. Я беру листы, которые  подарил  мне
тот нищий в саду, но могу разобрать лишь, что  они  испещрены  какими-то
непонятными строками на английском. Там  есть  мелко  начертанные  слова
"дом" и "отец", но больше я ничего не могу различить в сгущающейся тьме.
Поэтому я зажигаю свечу и гляжу на  огонь.  Сумрак  расходится  по  мере
того, как тает воск: вещество не погибает, но преобразуется в пламя. Вот
он, последний урок.  Посредством  сего  огня  материальная  форма  свечи
обретает духовное бытие. Она становится светом и сиянием в  этой  бедной
захламленной келье, моем кабинете.

3

   Я очень плохо помню свое детство. Иногда мне с  трудом  верится,  что
оно вообще у меня  было.  Даже  на  смертном  одре  я  едва  ли  вспомню
что-нибудь более отчетливо; скорее всего, у меня будет  такое  ощущение,
словно я появился на свет и сгинул в пределах одной ночи. Хотя зачастую,
смежив глаза, я вижу перед собой какие-то улицы и здания, где, наверное,
побывал младенцем. Случается, что я узнаю в лицо людей, которые  говорят
со мной во сне. Да-да, что-то я все-таки помню. Например, лиловый  цвет.
Пыль в воздухе, когда луч солнца проник сквозь стекло.
   - По-моему, - произнес я, - там было окно.  -  Раньше  я  никогда  не
рассказывал  о  себе  ничего  подобного;  видимо,  меня   побудила   или
подтолкнула к этому тишина старого дома,  и  я  слушал,  как  мой  голос
уходит во тьму и теряется в ней.
   - Любопытно, почему ты помнишь так мало. - Мы с Дэниэлом Муром сидели
в большой комнате на первом этаже через несколько дней после того, как я
видел его на Шарлот-стрит; стоял чудесный летний вечер,  и  белые  стены
словно дрожали на свету.
   - Похоже, я был очень глупым ребенком.
   - Нет. Здесь что-то посерьезнее. Ты совсем не интересуешься собой.  И
своей жизнью. Точно пытаешься не замечать ее.
   - Ну, ты тоже никогда ни о чем таком не говоришь.
   - Я - другое дело. Я-то как раз очень даже собой  интересуюсь.  -  Он
поглядел в сторону. - Это у меня чуть ли не навязчивая идея, оттого я  и
помалкиваю.
   Слушая Дэниэла, я думал о той ночи, когда увидел его одетым в женское
платье. Во время нашей беседы я не мог думать почти  ни  о  чем  другом:
точно кто-то сидел с ним рядом и ждал подходящей минуты, чтобы вмешаться
в разговор. Существует предположение, что первый человек  был  двуполым;
значит  ли  это,  что,  глядя  на  Дэниэла,  я  гляжу  на  некий  сколок
изначального состояния мира?
   - Пойду налью  тебе  выпить,  -  вот  и  все,  что  я  сказал.  Затем
отправился на кухню и со смутным  удовлетворением  посмотрел  на  стопку
сверкающих тарелок,  блестящие  ножи  и  аккуратно  заставленные  снедью
полки. Честно говоря, я не помнил, чтобы так заботливо  все  раскладывал
или так старательно начищал посуду. Но где же вино и виски? Бутылки были
куда-то убраны, и я обнаружил их, только догадавшись заглянуть в шкафчик
под раковиной. Прежде такой рассеянности за мной не водилось,  и  я  как
следует ущипнул себя перед возвращением к Дэниэлу.
   - Мне бы твою увлеченность, - заметил  я,  наливая  ему  его  любимое
виски.
   - Но она у тебя есть. Только ты увлечен прошлым в более общем смысле.
Ты обожаешь свою работу.
   - Сейчас  ты  скажешь,  что  я  бегу  от  самого  себя.  Или  избегаю
настоящего. -  Он  ничего  не  ответил  и  принялся  рассматривать  свои
тщательно подрезанные ногти. - И, пожалуй, будешь прав, Терпеть не  могу
глядеть на себя. Или внутрь себя.  Ей-Богу,  не  верю,  будто  там  есть
что-нибудь, кроме  пустоты,  откуда  время  от  времени  выскакивает  по
несколько слов. Наверное,  поэтому  я  и  других  не  могу  увидеть  как
следует. Оттого что никогда толком не видел себя.
   - Мне кажется, тут кое-что поинтереснее. -  Он  встал  и,  подойдя  к
стене, провел пальцем по тонкой трещинке. - Я думаю, что ты, сам того не
понимая, как бы создаешь себя заново. Точно  пытаешься  построить  новую
семью. Обрести новое наследие. Потому ты и  забываешь  свое  собственное
прошлое.
   Я отвечал более раздраженно, чем хотел.
   - Ну, а ты? Что ты сам-то помнишь?
   - О, я помню все. Помню, как сидел в колясочке. Как начал ходить. Как
прятался под обеденным столом. - Он заметил, что я удивлен. - В этом нет
ничего особенного. - Он помедлил,  и  я  снова  ощутил  присутствие  той
женщины, в которую он превращался,  надевая  красное  платье  и  светлый
парик. - По-моему, с тех пор все стало немножко не так.
   - Значит, ты тоскуешь по детству?
   - А кто не тоскует? Кроме тебя? - Его стакан пустел чересчур  быстро.
- Помнишь тот мост через Темзу, что тебе привиделся?
   - Конечно.
   - У меня есть  одна  мысль  на  этот  счет.  Ты,  наверное,  вряд  ли
захочешь, чтобы я ею с тобой поделился? - Его обычная скептическая, даже
надменная интонация на мгновенье исчезла.
   - Что-нибудь связанное с твоими моравскими братьями или как их там?
   Он притворился, будто не слышит.
   - По-моему, время можно представить себе в виде  такой  же  осязаемой
субстанции, как огонь или вода. Оно может менять форму.  Перемещаться  в
пространстве. Понимаешь, о чем я?
   - Не совсем.
   - Это и был твой мост. Кусок  остановившегося  времени.  -  Он  снова
налил себе виски. - Ты когда-нибудь  думал  о  том,  почему  окрестности
твоего дома выглядят так необычно?
   - Значит, ты тоже это заметил?
   - Мне кажется, что все время стеклось сюда, в  этот  дом,  а  снаружи
ничего не осталось. Ты у себя все время собрал. - Я был до того изумлен,
что не нашелся с ответом. - А вот  тебе  еще  один  вариант.  Существуют
измерения, в которых время может двигаться в обратную сторону.
   - То есть кончаешь дело, не успев начать?
   - Разве нет песенки с таким названием?
   - Не помню. - Мы выжидающе посмотрели друг на друга, и я  понял,  что
молчать больше нельзя. - Я видел тебя недавно ночью, Дэниэл.
   - О чем ты?
   - Я видел тебя на Шарлот-стрит.
   На секунду он очень крепко вцепился в край стула.
   - Могу дать вполне разумное теоретическое объяснение, - сказал он.  -
Была такая группа  радикалов,  которые  переодевались  в  знак  протеста
против всеобщего Морального Разложения. Это весьма древняя традиция. - Я
удивленно поглядел на него, затем рассмеялся. - Приятно, что ты видишь в
этом и смешную сторону, - произнес он.  Однако  не  мог  заставить  себя
посмотреть мне в глаза  и  потому  уперся  взглядом  в  свой  стакан.  -
Разобраться в собственной личности - ужасно непростая задача,  Мэтью,  и
мне она не по силам. Я уже говорил тебе,  что  очень  интересуюсь  самим
собой, но вот ключа к этой загадке так до сих пор и не нашел. По крайней
мере, тут мы с тобой похожи. В старые времена никто не ломал голову  над
такими вещами - возможно, потому, что тогда люди  жили  в  упорядоченной
вселенной...
   - Ну нет, об этом думали всегда.
   - ...но  мы  просто-напросто  в  тупике.  Разве  не  славно  было  бы
вернуться к какой-нибудь из прежних теорий?  Насчет  души  и  тела?  Или
четырех основных соков в организме ?
   - Они ведь никогда не подтверждались опытом.
   - Ошибаешься. Всякая теория хороша  для  своего  периода.  Неужто  ты
думаешь, что средневековые врачи не излечивали своих пациентов с помощью
белой  селитры,  вытягивающей  черную  желчь?  Когда-то   эти   средства
работали, хотя теперь мы так же не способны  пользоваться  ими,  как  те
эскулапы нашими. Тебе следовало бы это помнить. Естественно, что  сейчас
находятся люди, считающие, будто они могут заработать снова.  -  Он  уже
почти не обращал на меня внимания и, казалось, разглядывал что-то в углу
комнаты. - Наверное, поэтому  многие  так  интересуются  магией.  Магией
секса.
   - Что?
   На миг он словно бы  смутился,  и  на  его  лице  промелькнуло  почти
вороватое выражение.
   - Да нет, ничего. Просто я думал, что именно привлекает меня в том...
ну, в том самом. Я никогда толком этого не понимал. Иногда мне  чудится,
что я раскапываю в себе какой-то сгинувший город.  Понимаешь,  о  чем  я
говорю? - Он встал со стула и принялся ходить вокруг меня. - Почему  все
так таинственн