фонари и освещались боль-
шие окна,  автобусы включили фары, а звонкие голоса культработников кри-
чали по всему побережью:
   - Веселый спортивный танец фокстрот!
   Кто может поручиться,  что море не вспучится, а горы не извергнут ог-
ня? Такое ощущение было у меня в этот момент. Тонкие руки Ники легли мне
на плечи. Она вздохнула и вымолвила:
   - Боже мой, как красиво...
   - Что красиво? - спросил я ровным голосом.
   - Все, все, - еле слышно вымолвила она.
   - Все это искусственное, - резко сказал я, и она отдернула пальцы.
   - Что искусственное?
   - Пальмы, например, - пробурчал я, - это искусственные пальмы.
   - Не говори глупостей! - вскричала она.
   - Зимой,  когда уезжают все курортники,  их красят особой  устойчивой
краской. Неужели ты не знала? Наивное дитя!
   - Дурак! - облегченно засмеялась она.
   - Блажен, кто верует, - проскрипел я. - Все искусственное. И эти пар-
фюмерные запахи тоже.  По ночам деревья  опрыскивают  из  пульверизатора
специальным химраствором, а изготовляет этот раствор завод в Челябинской
области. Копоть там и вонища! Перерабатывают каменный уголь и деготь...
   - Ну хватит! - сердито сказала она.
   - Все эти субтропики - липа.
   - А что же не липа? - спросила она.
   - Дождь и мокрый снег,  глина под ногами,  кирзовые сапоги,  товарные
поезда,  пассажирские,  пожалуй,  тоже. Самолеты - это липа. Мой рабочий
стол - не липа и твоя лаборатория тоже.  Рентген...  - помолчав, добавил
я.
   - Не понимаю, - потерянно прошептала она.
   - Ну,  как же ты не понимаешь?  Вот когда строили этот дом и возили в
тачках раствор, а кран поднимал панели - это была не липа, а когда здесь
танцуют "фруктовый танец "Яблочко" - это липа.
   - Какую чушь ты мелешь!  - воскликнула она. - Люди сюда приезжают от-
дыхать. Это естественно...
   - Правильно.  Но не мешало бы им подумать и о другом на  такой  узкой
полоске ровной земли, - сказал я.
   Но она продолжала свою мысль:
   - Ведь ты же сам работаешь для того, чтобы люди могли лучше отдыхать.
   - Я работаю ради самой работы, - сказал я из чистого пижонства.
   И она тут же вскричала:
   - Ты пижон и сноб!
   Каким-то образом я возразил ей,  и она что-то снова стала говорить, я
ей как-то отвечал, и долго мы спорили о чем-то таком, о чем, собственно,
и не стоило нам с ней спорить.
   - Генка, что с тобой сегодня происходит? - спросила наконец она.
   - Просто хочется выпить, - ответил я.
   4
   "Гагрипш" был  битком  набит,  и мы с трудом нашли свободные места за
одним столом с двумя молодыми людьми - блондинами в  пиджаках  с  узкими
лацканами.  Они сетовали друг другу на то, что в Гагре "слабовато с кад-
рами, и если и есть, то все уже склеенные (взгляд на Веронику), и как ни
крути, а, видно, придется ехать в Сочи, где - один малый говорил - этого
добра навалом".
   Мы сделали заказ. Официантка несколько раз подбегала, а потом все-та-
ки принесла что-то. В зал вошел Грохачев. Он шел меж столиков, такой же,
как всегда,  ироничнорасслабленный,  с неясной улыбкой на устах. Увидеть
его здесь было неожиданно и приятно. Грохачев такой же затворник, как я,
и работаем мы с ним в одной области,  часто даже  в  командировки  ездим
вместе.
   - Эй, Грох! - я помахал ему рукой, и он, раздобыв где-то стул, подсел
к нам.
   Оказывается, он оставил жену в Гудаутах и сейчас в гордом одиночестве
шпарил в своем "Москвиче" домой.
   Мы заговорили о своих делах.  Под коньяк это шло хорошо,  и мы забыли
обо всем. Иногда я видел, как Вера танцует то с одним блондинчиком, то с
другим.  Они повеселели,  им,  видно,  казалось, что дела у них пошли на
лад.  Потом они ушли в туалет,  и после этого похода Вера танцевала  уже
только  с одним блондином,  а другой совершал бесплодные атаки в дальний
конец зала.
   Потом мы все впятером вышли на шоссе и стали ловить  такси.  Блондину
ужасно везло. Он поймал "Москвич" и уселся в него с Вероникой и со своим
приятелем,  таким же, как он блондином. А "Москвич", как известно, берет
только троих.  Я смотрел в ту сторону, где скрылись стопсигналы такси, и
слушал Гроха.  Он рассказывал о своей давней тяжбе с одним  управлением,
которое осуществляло его проект. Минут через пятнадцать он опомнился.
   - Слушай,  у меня же машина в сотне метров отсюда.  Зачем ты отпустил
Нику с этими подонками?
   - Что ты,  не знаешь Нику? - сказал я. - Она уже давно с ними распра-
вилась и ложится спать.
   Мы нашли его машину, сели в нее и поехали. Грох спросил:
   - Вы с ней расписались наконец?
   - Пока нет.
   - Чего ты тянешь? Поверь, это не так уж страшно.
   - Сколько километров отсюда до Гудаут? - спросил я.
   Он посмеялся,  и снова мы перешли на профессиональные темы.  Странно,
несколько лет назад мы могли болтать много часов подряд о чем угодно,  а
вот теперь, куда ни гни - все равно возвращаешься к работе.
   Грох довез меня до дома.  Я вылез из машины и сразу заметил Нику. Она
сидела на скамейке и ждала меня. Я обернулся. Машина еще не отъехала.
   - Грох, ты во сколько завтра едешь?
   - Примерно в полдень.
   - Твоя стоянка возле гостиницы? Может быть, я поеду с тобой.
   - Ну что ж! - сказал Грох.
   Он уехал, а я подошел к Нике. Она, смеясь, стала рассказывать о маль-
чиках,  как они ее "кадрили", как это было смешно. Обнявшись, мы пошли к
дому, который белел в темноте в конце кипарисовой аллеи. Я не сказал Ни-
ке,  что завтра уеду из этого рая, где наша любовь может расцвесть и ок-
репнуть,  где люди меняют тяжелые шляпы на головные уборы сборщиков чая.
А уеду я не потому, что не люблю ее, а может быть потому, что Грох катит
домой и будет в своей норе раньше меня на неделю, если я останусь в этом
раю.
   5
   Утром я уложил чемодан и благополучно проскользнул мимо столовой. Ос-
тавил у дежурной записку для Ники и вышел на шоссе.  Автобусом я  доехал
до парка и пошел завтракать в чебуречную. Я знал, что там подают крепкий
восточный кофе,  и решил сразу, с утра, накачаться кофе вместо всех этих
кефирчиков и ацидофилинов, чем потчуют в доме отдыха.
   Чебуречная была под открытым небом,  вернее, под кроной огромного де-
рева.  С удовольствием я глотал обжигающую черную влагу,  чувствуя,  как
проясняется мой заспанный мозг.  Чемодан стоял рядом,  и никто в мире не
знал,  где я нахожусь в этот момент.  За соседним столиком ел человек  в
шляпе сборщика чая. Жир стекал у него по подбородку, он наслаждался, по-
пивая светлое вино,  в котором отражалось солнце. Может быть, он наслаж-
дался тем же, что и я.
   Вдруг он отложил чебурек и позвал:
   - Чибисов! Василий!
   Смущенно улыбаясь и переминаясь с ноги на ногу,  к нему подошел стри-
женный "под бокс" парень в голубой "бобочке",  в коричневых широких шта-
нах.
   - Курортный привет, товарищ Уваров!
   - Садись.  Давно приехал?  - торопливо спросил Уваров, снял и спрятал
за спину свою белую шляпу.
   - Вчера прилетел.
   - Ну, как там у нас? Пустили третий цех?
   - Нет еще.
   - Почему?
   - Техника безопасности резину тянет.
   - Безобразие! Вечно суют палки в колеса.
   Они заговорили о строительстве.  Уваров говорил резко,  возмущенно, а
Чибисов отвечал обстоятельно и с виноватой улыбочкой.
   - Дайте еще один стакан, - сердито сказал Уваров официантке.
   Она принесла стакан, и он налил в него "цинандали".
   - Пей, Василий!
   - За  поправку,  значит,  - с ухмылкой сказал Чибисов и поднял стакан
двумя пальцами.
   - Ну как тебе тут? - спросил Уваров.
   Чибисов залпом выпил "цинандали".
   - Хорошо, да только непривычно.
   Уваров встал.
   - Ну, ладно! Тебе когда на работу выходить?
   - Сами знаете, Сергей Сергеич.
   - Вот именно - знаю,  смотри, ты не забудь. Ну ладно, пока. Пользуйся
правом на отдых.
   Он ушел.  Чибисов сидел за столиком, вертел в пальцах пустой стакан и
неуверенным взглядом обводил горящий на солнце морской горизонт. У парня
было красное, обожженное ветром лицо, шея такого же цвета и кисти рук, а
дальше руки были белые и, словно склероз, на предплечье синела татуиров-
ка.  Мне хотелось выпить с этим парнем и сделать все для того,  чтобы он
скорее почувствовал себя здесь в своей тарелке, потому что уж он-то зна-
ет,  что такое липа,  а что - нет, и он знает, что рай - это непривычное
место для человека.
   Я встал,  поднял чемодан и пошел по аллее.  Надо мной висели огромные
листья незнакомых мне деревьев,  аллею окаймляли огромные голубые цветы.
Навстречу мне шла Ника.  Я не удивился.  Я удивился бы, если бы ее здесь
не оказалось.  Эта аллея была специально оборудована для того,  чтобы по
ней навстречу мне, сверкая зубами, глазами и волосами, шла тоненькая де-
вушка Вероника, Вера, Ника. Она взяла меня под руку и пошла со мной.
   - Что же, наша любовь - это тоже липа? - спросила она, улыбаясь.
   - Это магнолия, - ответил я.
   На шоссе нас догнал Грохачев. Он притормозил и спросил меня:
   - Значит, не едешь?
   - У меня есть еще десять дней,  - ответил я, - в конце концов, я имею
право на отдых.
   Грох улыбнулся нам очень по-доброму.
   - Ну, пока, - сказал он. - Все равно скоро увидимся.
   1961


   ЗАВТРАКИ СОРОК ТРЕТЬЕГО ГОДА

   - Да-да,  есть такая теория,  вернее,  гипотеза.  Предполагается, что
спутники  Марса  - Фобос и Деймос - несколько тормозятся атмосферой этой
планеты.  Следовательно,  внутри они полые, понимаете? А полые тела, как
известно, могут быть созданы только... как?
   - Только, только... - залепетала, словно школьница, первая дама.
   - Только искусственным путем.
   - Боже мой! - воскликнула более сообразительная дама.
   - Да,  искусственным. Значит, они сделаны какими-то разумными сущест-
вами.
   Я смотрел на человека,  который рассказывал столь интересные вещи,  и
мучительно пытался вспомнить,  где я видел его раньше. Он сидел напротив
меня в купе, покачивал элегантно вскинутой ногой. Он был в синем, доста-
точно модном, но не вызывающе модном костюме, в безупречно белой рубашке
и галстуке в тон костюму.  Все в нем показывало человека не опустившего-
ся, да и не собирающегося опускаться, к тому же и лет ему было не так уж
много - максимум тридцать пять. Некоторая припухлость щек делала его ли-
цо простым и милым.  Все это не давало мне ни малейшей возможности пред-
полагать,  что я его где-то встречал раньше.  И только то, что он иногда
как-то  странно  знакомо кривил губы,  и временами мелькающие в его речи
далекие и знакомые интонации заставляли приглядываться к нему.
   - Последние находки в Сахаре и Месопотамии позволяют  думать,  что  в
далекие времена на Земле побывали пришельцы из космоса.
   - Может быть, те самые марсиане? - в один голос ахнули дамы.
   - Не исключена такая возможность, - улыбаясь сказал он. - Не исключе-
на возможность,  что мы прямые потомки марсиан,  - веско закончил он  и,
оставив дам в смятенном состоянии, взялся за газеты.
   У него была толстая пачка газет,  много названий.  Он просматривал их
по очереди и, просмотрев, клал на стол, придавливая локтем.
   За окном проносились красные сосны и молодой подлесок, мелькали яркие
солнечные поляны.  Лес был теплый и спокойный.  Я представил себе, как я
иду по этому лесу,  раздвигая кусты и путаясь в папоротниках,  и на лицо
мне  ложится  невидимая лесная паутина,  и я выхожу на жаркую поляну,  а
белки со всех сторон смотрят на меня, внушая добрые скудоумные мысли.
   Все это почему-то самым решительным образом противоречило  тому,  что
связывало меня с этим человеком, укрывшимся за газетой.
   - Разрешите посмотреть,  - попросил я и легонько дернул у него из-под
локтя газету.
   Он вздрогнул и выглянул из-за газеты так, что я сразу его вспомнил.
   Мы учились с Ним в одном классе во время войны в далеком перенаселен-
ном, заросшем желтым грязным льдом волжском городе. Он был третьегодник,
я догнал Его в четвертом классе в сорок третьем году.  Я был тогда  хил,
ходил в телогрейке,  огромных сапогах и темно-синих штанах,  которые мне
выделили по ордеру из американских подарков. Штаны были жесткие, из чер-
товой кожи,  но к тому времени я их уже износил, и на заду у меня красо-
вались две круглые,  как очки,  заплаты из другой материи. Все же я про-
должал гордиться своими штанами - тогда не стыдились заплат. Кроме того,
я гордился трофейной авторучкой, которую мне прислала из действующей ар-
мии сестра.  Однако я недолго гордился авторучкой. Он отобрал ее у меня.
Он все отбирал у меня - все,  что представляло для Него  интерес.  И  не
только  у меня,  но и у всего класса.  Я вспомнил и двух Его товарищей -
горбатого паренька Люку и худого,  бледного,  с горящими глазами Казака.
Возле кинотеатра "Электро" вечерами они продавали папиросы раненым и ка-
ким-то удивительно большим, о
   Когда мы выходили из кино,  мы постоянно наталкивались  на  них.  Они
попрыгивали с ноги на ногу и покрикивали:
   - Эй, летуны, папиросы есть?
   Мы с Абкой старались обойти их, укрыться в тени, но они все равно нас
не замечали.  Вечером они не узнавали нас, словно мы не учились с ними в
одном  классе,  словно  они не отбирали у нас каждый день наших школьных
завтраков.
   В школе нам каждый день выдавали завтраки - липкие булочки из  пекле-
ванной  муки.  Староста  нес  их наверх в большом блюде,  а мы стояли на
верхней площадке и смотрели,  как к нам плывет из школьных недр,  из го-
рестных глубин плывет это чудесное блюдо.
   - Правда, интересное событие? - сказал я Ему и показал то место в га-
зете, где было сказано о событии.
   Он заглянул,  улыбнулся и стал рассказывать мне подробности этого со-
бытия.  Я кивал и смотрел в окно. Мне было трудно смотреть в Его голубые
глаза, потому что они каждый день встречали меня за углом школы.
   - Давай,  - говорил Он,  и я протягивал Ему свою булочку,  на которой
оставались вмятины от моих пальцев.
   - Давай,  - говорил он следующему,  а рядом с ним работали Люка и Ка-
зак.
   Я приходил домой и ждал младшую сестренку.  Потом мы вместе ждали те-
тю.  Тетя  возвращалась  с  базара и приносила буханку хлеба и картошку.
Иногда она ничего не приносила.  Тетя дралась за нас с сестренкой с  по-
корной, вошедшей уже в привычку яростью. Каждое утро, собираясь в школу,
я видел, как она проходит под окнами, широкоплечая и низкая, нос картош-
кой, а тонкие губы сжаты.
   Однажды она сказала мне:
   - Нина  приносит завтраки,  а ты нет.  Рустам приносит и все ребята с
того двора, а ты съедаешь сам.
   Я вышел во двор и сел на поломанную железную койку возле  террасы.  В
сером  темнеющем  небе над липами кружили грачи.  За забором шли военные
девушки.  "И пока за туманами виден был паренек, на окошке у девушки все
горел огонек".  Чем питаются грачи?  Насекомыми, червяками, воздухом? Им
хорошо.  А может быть, у них тоже есть ктонибудь такой, кто все отбирает
себе?  Флюгер над нашим домом резко скрипел. Низко над городом шли пики-
ровщики. Что будет со мной?
   Всю ночь тетя стирала.  Вода струилась за ширмой, плескалась, булька-
ла.  Темнели омуты,  гремели водопады, Гитлер в смешных полосатых трусах
захлебывался в мыльной пене, тетя давила его своими узловатыми руками.
   На следующий день произошло событие. Булочки были смазаны тонким сло-
ем сала "лярд" и посыпаны яичным порошком.  Я вырвал из тетрадки листок,
завернул в него булочку и положил ее в сумку.  За углом,  сотрясаясь  от
отваги,  я схватил Его за пуговицы и ударил.  Абка Циперсон сделал то же
самое и кое-кто из ребят.  Через несколько секунд я уже лежал  в  снегу,
Казак сидел верхом на мне, а Лека совал мне в рот мой же завтрак:
   - На, смелый, кусни!
   - Вот вся суть этой истории,  - сказал Он.  - Я это знаю,  потому что
мой близкий друг имел к этому некоторое отношение.  А в  газетах  только
голая информация, подробности события часто ускользают, это естественно.
   - Понятно, - сказал я и поблагодарил Его: - Спасибо.
   Рядом мило щебетали дамы. Они угощали друг друга вишнями и говорили о
том,  что это не вишни,  что вот на юге это вишни,  и неожиданно выясни-
лось,  что обе они родом из Львова,  Боже мой,  и вроде бы жили на одной
улице,  и,  кажется,  учились в одной школе,  и совпадений оказалось так
много, что дамы в конце концов слились в одно огромное целое.
   На другой день,  когда кончился последний урок,  я положил тетрадки в
сумку и оглянулся на "камчатку". Казак, Люка и Он сидели вместе на одной
парте и улыбались, глядя на меня. По моему лицу они, видимо, поняли, что
я снова буду отстаивать свой завтрак. Они встали и вышли. Я нарочно дол-
го сидел за партой,  ждал, когда все уйдут. Мне не хотелось снова вовле-
кать в это бессмысленное дело Абку и других ребят.  Когда  все  ушли,  я
проверил свою рогатку и высыпал из сумки в карман запас оловянных пулек.
Если они снова будут стоять за углом, я выпущу в них три заряда и навер-
няка попаду каждому в морду, а потом, как Антоша Рыбкин, четким и легким
приемом схвачу одного из них за ногу,  может быть Люку  или  Казака,  но
лучше Его, и опрокину на спину. Ну, потом будь что будет. Пусть они меня
изобьют, я буду делать это каждый день.
   Я медленно спускался по лестнице, перебирая в кармане оловянные пули.
Кто-то прыгнул мне сверху на спину,  а впереди передо мной вырос Он.  Он
схватил меня пятерней за лицо и сжал. Снизу кто-то потянул меня за ноги.
Слышался  легкий презрительный смех.  Работа шла быстрая.  Они стащили с
меня сапоги и размотали все,  что я накручивал на ноги. Потом они разве-
сили все это дурно пахнущее тряпье на лестнице и стали спускаться.
   - Держи сапоги,  смелый!  - крикнул Он, и мои сапоги, смешно кувырка-
ясь, взлетели вверх. Весело смеясь, шайка удалилась. Завтрак мой прихва-
тить они забыли.
   - Разрешите пригласить вас отобедать со мной в вагонресторане, - ска-
зал я Ему.
   Он отложил газету и улыбнулся.
   - Я только что хотел сделать это по отношению к вам,  - сказал Он.  -
Вы меня опередили. Позвольте мне пригласить вас.
   - Нет-нет!  - охваченный огромным волнением,  вскричал я. - Как гово-
рится в детстве, чур-чура. Вы меня понимаете?
   - Да, понимаю, - сказал Он, внимательно глядя мне в глаза...
   Я заплакал.  Я собирал свои тряпочки, предметы тетиной заботы, и пла-
кал. Я чувствовал, что теперь уже я разбит окончательно и не скоро смогу
разогнуться и что пройдет еще немало лет, прежде чем я смогу забыть этот
легкий презрительный смех и пальцы, сжимавшие мое лицо. Раздались звонки
и нарастающий топот многих ног,  и по лестнице мимо меня с гиканьем ска-
тилась лавина старшеклассников.
   Я вышел на улицу и пересек ее,  пролез между железными прутьями и по-
шел по старому запущенному парку,  по аллее, в конце которой неслась ва-
тага старшеклассников.  Я медленно брел по их следам,  мне хотелось пос-
мотреть, как они играют в футбол.
   Там, возле наполовину растасканной на дрова летней читальни, была вы-
топтанная нашей школой площадка.  Старшеклассники, разбившись на две ва-
таги,  проносились по ней то туда, то сюда. Каждое наступление было сок-
рушительным,  в какую бы сторону оно ни велось, оно было стремительным и
диким, с неизбежными потерями и с победным воем. Волны пота то набегали,
то  уносились  прочь,  а я сидел у кромки поля,  и надо мной проносились
большие сильные ноги,  валенки,  сапоги,  и, словно желая вселить в меня
уверенность  в своих силах,  они дрались за свое право владеть мячом все
сильнее, все ожесточеннее, они, старшеклассники.
   Проваливаясь по пояс в глубокий снег, я подавал им мячи, залетавшие в
парк.
   Я так и не знаю,  было это поражением или победой. Иногда они, Казак,
Люка и Он,  останавливали меня и отбирали мой завтрак,  и я не сопротив-
лялся,  а иногда они почему-то не трогали меня, и я нес свою булочку до-
мой,  и вечером мы пили чай,  закусывая вязкими  ломтиками  пеклеванного
теста...
   Мы шли по вагонным коридорам,  и я открывал перед Ним двери и пропус-
кал Его вперед,  а когда Он шел впереди, Он открывал передо мной двери и
пропускал меня вперед. Мне повезло - дверь в ресторан открыл я.
   Когда-т