семьи - Виктор Кол-
тыга".
   Вырвались мы на шоссе и катим по нему. Здесь гладко: грейдеры порабо-
тали. Юра мечтает:
   - Разрежу его, посыплю песком и съем...
   - Чудак, - говорит Базаревич, - посыпать апельсины сахаром - это дур-
ной тон.
   - Точно, - говорю, - в каждом апельсине по три киловатта.
   - Вить, так я на тебя надеюсь, - говорит Юра.
   - Кончай, - говорю, - свою тягомотину. Надеешься, так и молчи.
   В это  время нагоняет нас самосвал "Язик",  а в нем вместо грунта или
там щебенки полным-полно ребят.  Веселые, смеются. Самосвал идет наравне
с нами, на обгон норовит.
   - Эй! - кричим. - Куда, ребята, катаетесь?
   - В Талый, за апельсинами!
   Мы заколотили по крыше кабины:  обидно было,  что нас обогнал дряхлый
"Язик".
   - Чудаков! - кричим. - Покажи класс!
   Чудаков сообразил,  в чем дело, и стал быстро показывать, но самосвал
в это время вильнул,  и мы увидели грейдер,  весь облепленный ребятами в
черных городских пальто.  Через секунду и мы стали обходить грейдер,  но
Чудаков сбросил скорость. Ребята на грейдере сидят, как галки, синие но-
сы трут.
   - Куда, - спрашиваем, - торопитесь?
   - В Талый, - говорят, - за апельсинами.
   Ну, взяли мы этих парней к себе в кузов,  а то ведь на своем грейдере
поспеют в Талый к одним только разговорам,  к трепотне о том, кто больше
съел. Да и ребята к тому же были знакомые, из авторемонтных мастерских.
   Тогда Чудаков стал показывать класс.  Мы скорчились на дне  кузова  и
только слушали,  как гудит,  ревет воздух вокруг нашей машины.  Смотрим,
самосвал уже сзади нас. Ребята там встали, стучат по кабине.
   - Приветик! - кричим мы им.
   - Эй! - кричат они. - Нам-то оставьте малость!
   - Все сожрем! - кричим мы.
   Дорога начала уходить в гору,  потом пошла по склону сопки, и мы уви-
дели внизу, в густой синеве распадка, длинную вереницу красных огоньков,
стоп-сигналов машин, идущих впереди нас на Талый.
   - Похоже на то,  что в Талом сегодня будет целый фестиваль,  - сказал
Леня Базаревич.
   На развилке главного шоссе и дороги, ведущей в зверосовхоз, мы увиде-
ли плотную группу людей.  Они стояли под фонарем и  "голосовали".  Видно
было,  что это моряки.  Чудаков притормозил,  и моряки попрыгали к нам в
кузов. Теперь наша машина была набита битком.
   - Куда, - спрашиваем, - путь держите, моряки?
   - В Талый, - говорят, - за апельсинами.
   Они, оказывается,  мчались из Петровского порта на попутных.  Это был
экипаж сейнера "Зюйд" в полном составе, за исключением вахтенного. Смот-
рю,  а среди них сидит тот самый парнишка, который на танцах ухаживал за
Люсей. Сидит, мичманку на уши надвинул, воротник поднял, печальный такой
паренек.
   - О, - говорю, - Гера! Привет!
   - А, - говорит, - здорово, Витя!
   - Ну, как, - спрашиваю, - рыбка ловится?
   - В порядке, - отвечает.
   Так, значит,  перекинулись,  как будто мы с ним на "вась-вась", не то
что дружки, а так.
   Едем мы, мчимся, Чудаков класс показывает, обгоняем разную самодвижу-
щуюся технику:  машины, бортовые и "ГАЗ-69", тракторы с прицепами, грей-
деры,  бульдозеры, мотоциклы. Черт, видно, вся техника в радиусе ста ки-
лометров поставлена на ноги!  Господи ты боже, смотрим - собачья упряжка
шпарит по обочине!  Одна, другая... Нанайцы, значит, тоже решили повита-
миниться.
   Сидим мы, покуриваем. Я ребятам рассказываю все, что знаю, про цитру-
совые  культуры и иногда на Геру посматриваю.  И он тоже на меня нет-нет
да взглянет.
   Тут я увидел, что нас нагоняет мотоцикл с коляской, а за рулем Сергей
Орлов, весь в коже, и в очках, и в мотоциклетном шлеме. Сидит прямо, ру-
ки в крагах расставил, как какой-нибудь гвардейский эскорт. Сзади, вижу,
сидит бородатый парень - ага, Николай Калчанов. А в коляске у них девуш-
ка, тоже в мотоциклетных очках. Это парни из Фосфатогорска, интеллектуа-
лы, а вот девчонка чтото незнакомая.
   Взяли они на обгон, идут с нами вровень.
   - Привет, Сережа! - крикнул я им. - Ник, здорово!
   - А,  Витя,  - сказали они,  - ты тоже за марокканской картошкой спе-
шишь?
   - Точно, - говорю. - Угадали.
   - Закурить есть? - спрашивает Калчанов.
   Я бросил ему пачку,  а он сразу сунул ее девчонке в коляску.  Смотрю,
девчонка спрятала голову за щиток и закуривает. Тут я ее узнал - это бы-
ла Катя, жена нашего Айрапета Кичекьяна, учительница из Фосфатки.
   Катя закурила, помахала мне рукавицей и улыбнулась, показала все-таки
звои зубки. Когда они с мужем приехали к нам с материка, самого Айрапета
никто не замечал - так была красива его жена.  Такая блондинка, прямо из
польского журнала "Экран".  Тоже паника у нас началась, вроде как сейчас
с апельсинами.  Все норовили съездить в Фосфатогорск посмотреть на  нее.
Ну, потом привыкли.
   Зверь, а не машина у Орлова! Он легко обогнал нас и стал уходить. Чу-
даков пытался его достать,  но дудки. Мы их догнали на семьдесят третьем
километре,  они вытаскивали свою машину из кювета. Коля Калчанов хромал,
а Катя,  смеясь,  рассказывала, как она вылетела из коляски, пролетела в
воздухе метров десять - нет,  двадцать, ну, не двадцать, а пятнадцать, в
общем,  метров пять она летела,  ну,  ладно, пять - и зарылась головой в
снег.  Орлов в своем шлеме и по пояс в снегу выглядел прямо молодцом. Мы
помогли им вытащить машину,  и они поехали теперь уже потише, держась за
нами.
   В общем,  дорога была веселая, все шоссе грохотало десятками двигате-
лей,  а перед самыми Шлакоблоками мы встретили рейсовый автобус Талый  -
Фосфатогорск,  из  которого  какой-то  типчик  бросил нам в кузов горсть
оранжевой апельсиновой кожи.
   На большой скорости мы ворвались в Шлакоблоки,  домики  замелькали  в
глазах, я растерялся и даже не мог определить, в какой стороне Люсин ба-
рак,  и понял, что через несколько секунд он уже остался сзади, этот по-
селочек,  моя столица,  как вдруг Чудаков затормозил. Я увидел Люсин ба-
рак,  чуть ли не по крышу спрятанный в снег, и белый дым из трубы. Чуда-
ков вылез из кабины и спросил меня:
   - Зайдешь?
   Я посмотрел на Геру.  Он смотрел на меня. Я выпрыгнул из машины и за-
шагал к бараку.
   - Только по-быстрому, - крикнул мне вслед Чудаков.
   Я услышал за спиной, как ребята попрыгали из машины. Вовремя, значит,
произошла остановка.
   Небрежно, как бы мимоходом,  я зашел в комнату и увидел, что она пус-
та. Все десять коек были аккуратно застелены, как это бывает у девчат, а
в углу на веревке сушилась разная там голубая и розовая мелочишка, кото-
рую я предпочел не разглядывать. Вот записки на столе я просмотрел.
   "Шура, мы уехали в Талый. Роза", - прочел я.
   "Игорь, мы уехали за апельсинами. Нина", - прочел я.
   "Слава, продай билеты и приезжай в Талый. И.Р.", - прочел я.
   "Эдик, я уехала в Талый за апельсинами. Извини. Люся", - прочел я.
   "Какой же это Эдик?  - подумал я.  - Уж не Танака ли? Тогда мне кран-
ты".
   Да, попробуй  потягаться  с таким орлом,  как Эдуард Танака,  чемпион
Дальневосточной зоны по лыжному двоеборью - трамплин и равнина.
   Я вынул свое письмо, положил его на стол и вышел. В дверях столкнулся
с Герой.
   - Ну, как там девчата? - промямлил он.
   - Уехали в Талый, - сказал я. - Небось уже рубают апельсинчики.
   Мы вместе пошли к машине.
   - Ты, случаем, не знаком с Танакой? - спросил я.
   - Это чемпион, что ли?
   - Ага.
   - Нет, не знаком. Видел только, как он прыгает. В кино.
   - Он и не в кино здорово прыгает.
   - Ага, хорошо прыгает.
   Снег возле машины был весь разукрашен желтыми затейливыми узорами. Мы
влезли в кузов и поехали дальше.

   Глава 11
   НИКОЛАЙ КАЛЧАНОВ

   На комсомольском собрании мне предложили сбрить бороду. Собрание было
людное, несмотря на то, что сегодня в тресте выдавали зарплату. Все зна-
ли,  что речь будет идти о моей бороде, и каждый хотел принять участие в
обсуждении этой жгучей проблемы или хотя бы посмеяться.
   Для порядка поговорили сначала о культурно-массовой и спортивной  ра-
боте, а потом перешли к кардинальному вопросу повестки дня, который зна-
чился в протоколе под рубрикой "О внешнем виде комсомольца".
   Ерофейцев сделал сообщение.  Он говорил, что большинство комсомольцев
в свободное от работы время имеют чистый, опрятный и подтянутый вид, од-
нако (но...  наряду с этим...  к сожалению, следует заметить...) имеются
еще комсомольцы, пренебрегающие... и к ним следует отнести молодого спе-
циалиста инженера Калчанова.
   - Я понимаю,  - сказал Ерофейцев,  - если бы Коля -  ты  меня,  Коля,
прости (я покивал),  - если бы он был геологом и зарос, так сказать, ес-
тественным порядком (смех), но ты, Коля, прости, ты даже не художник ка-
койнибудь,  и,  извини,  это пижонство, а у нас здесь не Москва и не Ле-
нинград.
   В зале раздался шум. Ребята с моего участка кричали, что борода - это
личное  дело мастера и уж не будет ли Ерофейцев контролировать,  кто как
разными личными делами занимается,  что это, дескать, зажим и все такое.
Другие кричали другое.  Особенно старались девушки из Шлакоблоков.  Одна
из них была определенно недурна. Она заявила, что внешний облик человека
свидетельствует  какникак  о его внутреннем мире.  Такая,  грубо говоря,
смугляночка,  какой-то итальянский тип.  Я подмигнул ей,  и она встала и
добавила мысль о том, что дурные примеры заразительны.
   Проголосовали. Большинство было против бороды.
   - Хорошо, сбрею, - сказал я.
   - Может, хочешь что-нибудь сказать, Коля? - спросил Ерофейцев.
   - Да нет уж,  чего уж,  - сказал я.  - Решено, - значит, так. Чего уж
там...
   Такую я произнес речь. Публика была разочарована.
   - Мы ведь тебя не принуждаем,  - сказал Ерофейцев. - Мы не приказыва-
ем,  тут некоторые неправильно поняли,  не осмыслили.  Мы тебя знаем, ты
хороший специалист и в быту,  в общем, устойчив. Мы тебе ведь просто ре-
комендуем...
   Он разговаривал со мной, как с больным.
   Я встал и сказал:
   - Да ладно уж,  чего там.  Сказано - сделано. Сбрею. Считайте, что ее
уже нет. Была и сплыла.
   На том и закончилось собрание.
   В коридоре я заметил Сергея.  Он шел с рулоном чертежей под мышкой. Я
прислонился к стене и смотрел, как он идет, высокий, чуть-чуть отяжелев-
ший за эти три года после института,  элегантный,  как столичный деловой
человек.
   - Ну что, барбудос, плохи твои дела? - спросил он.
   Вот это в нем сохранилось - дружеское, но немного снисходительное от-
ношение старшекурсника к салаге.
   Я подтянулся.
   - Не то чтобы так, начальник. - Не то чтобы очень.
   - Это тебе не кафе "Аэлита", - тепло усмехнулся он.
   - Точно, начальник. Верно подмеченно.
   -А жалко? Сознайся, - подмигнул он и дернул меня за бородку.
   - Да нет уж, чего уж, - засмущался я. - Ладно уж, чего там...
   - Хватит-хватит, - засмеялся он. - Завелся. Вечером придешь?
   - Очень даже охотно, - сказал я, - с нашим удовольствием.
   - У нас сейчас совещание,  - он показал глазами на чертежи,  -  гово-
рильня минут на сорок - на час.
   - Понятно, начальник, мы это дело понимаем, со всем уважением...
   Он улыбнулся, хлопнул меня чертежами по голове и пошел дальше.
   - Спроси его насчет цемента,  мастер,  сказал мне мой тезка Коля Мар-
ков, бригадир.
   - Сережка! - крикнул я. - А как там насчет цемента?
   Он обернулся уже в дверях директорского кабинета.
   - А что с цементом? - невинно спросил он.
   - Без ножа режете, гады! - крикнул я с маленькой ноткой истерии.
   За спиной Сергея мелькнуло испуганное лицо директорской секретарши.
   - Завтра подбросим, - сказал Сергей и открыл дверь.
   Я вышел из треста и посмотрел на огромные сопки,  нависшие над  нашим
городком. Из-за одной сопки выглядывал краешек луны, и редкие деревья на
вершине были отчетливо видны,  каждое деревце в отдельности.  Я зашел за
угол здания,  где не было никого,  и стал смотреть, как луна поднимается
над сопкой и как на сопки и на распадки ложатся резкие темно-синие  тени
и серебристоголубые полосы света, и как получается Рокуэлл Кент. Я поду-
мал о том,  на сколько сотен километров к северу идет  этот  потрясающий
рельеф и как там мало людей, да и зверей не много, и как на какой-нибудь
метеостанции сидят двое и топят печь,  два человека,  которые никогда не
надоедают друг другу.
   За углом  здания  слышен был топот и шум.  Кто-то сговаривался насчет
"выпить-закусить", кто-то заводил мотоцикл, смеялись девушки.
   Из-за угла вышла группа девиц,  казавшихся неуклюжими и бесформенными
в тулупах и валенках, и направилась к автобусной остановке. Это были де-
вицы из Шлакоблоков.  Они прошли мимо,  стрекоча, как стая птиц, но одна
обернулась,  заметила меня.  Она вздрогнула и остановилась. Представляю,
как я выглядел на фоне белой освещенной луной стены.
   Она подошла и остановилась в нескольких шагах от меня.  Эта  была  та
самая итальяночка. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
   - Ну, чего это вы так стоите? - дрогнувшим голосом спросила она.
   - Значит, из Шлакоблоков? - спросил я не двигаясь.
   - Переживаете, да? - уже другим тоном, насмешливо спросила она.
   - А звать-то как? - спросил я.
   - Ну, Люся, - сказала она, - но ведь критика была по существу.
   - Законно, - сказал я. - Пошли в кино?
   Она облегченно засмеялась.
   - Сначала побрейтесь, а потом приглашайте. Ой, автобус!
   И побежала  прочь,  неуклюже  переваливаясь в своих больших валенках.
Даже нельзя было представить,  глядя на нее в этот момент, что у нее фи-
гура Дианы. Высунулась еще раз из-за киоска и посмотрела на Николая Кал-
чанова, от которого на стену падала огромная и уродливая тень.
   Я вышел из-за угла и пошел в  сторону  фосфатогорского  Бродвея,  где
светились  четыре наших знаменитых неоновых вывески - "Гастроном",  "Ки-
но", "Ресторан", "Книги" - предметы нашей всеобщей гордости. Городишко у
нас был гонористый, из кожи вон лезет, чтобы все было как у больших. Да-
же есть такси - семь машин.
   Я прошел мимо кино.  Шла картина "Мать Иоанна от ангелов",  которую я
уже смотрел два раза,  позавчера и вчера. Прошел мимо ресторана, в кото-
ром было битком.  Из-за шторы виднелась  картина  Айвазовского  "Девятый
вал" в богатой раме,  а под ней голова барабанщика, сахалинского корейца
Пак Дон Хи.  Я остановился посмотреть на него. Он сиял. Я понял, что ор-
кестр играет что-то громкое. Когда они играют что-нибудь громкое и быст-
рое, например, "Вишневый сад", Пак сияет, а когда что-нибудь тихое, вро-
де  "Степь  да степь кругом",  он сникает - не любит он играть тихое.  В
этот раз Пак сиял как луна. Я понял, что ему дали соло и он сейчас рука-
ми и ногами выколачивает свой чудовищный брек, а ребята из нашего треста
смотрят на него,  раскрыв рты,  толкают друг друга локтями и  показывают
большие пальцы.  Нельзя сказать, что джаз в нашем ресторане старомодный,
как нельзя сказать,  что он модерн, как нельзя подвести его ни под какую
классификацию. Это совершенно самобытный коллектив. Лихие ребята. Просто
диву даешься, когда они с не
   Насмотревшись на Пака и порадовавшись за него, я пошел дальше. У меня
немного болело горло, видно, простудился сегодня на участке, когда лаял-
ся с подсобниками.
   В гастрономе было полно народу.  Наш трест штурмовал прилавки, а шах-
теры, авторемонтники и геологи стреляли у наших трешки и пятерки. Дело в
том, что нам сегодня выдали зарплату, а до других еще очередь не дошла.
   У меня тоже попросил пятерку один знакомый парень,  шофер  из  партии
Айрапета.
   - За мной не заржавеет, - сказал он.
   - Как там ваши? - спросил я.
   - Все чикаются, да толку мало.
   - Привет Айрапету, - сказал я.
   - Ага.
   Он врезался в толпу, и я полез за ним.
   "Подольше бы вы там чикались!" - подумал я.
   Я люблю Айрапета и желаю ему удачи, но у меня просто нет сил смотреть
на него и на Катю, когда они вместе.
   Я взял две бутылки "Чечено-ингушского" и килограмм конфет  под  аппе-
титным названием "Зоологические". Засунул все это в карманы куртки и вы-
шел на улицу.
   "Бродвей" наш упирается прямо в сопку,  в заросли кустарника, над ко-
торым круто поднимается прозрачный лес - черные стволы,  синие тени, се-
ребристо-голубые пятна света.  Ветви деревьев  переплелись.  Все  резко,
точно,  страшновато.  Я понимаю, почему графики любят изображать деревья
без листьев. Деревья без листьев - это вернее, чем с листьями.
   А за спиной у меня была обыкновенная добропорядочная улица с четырьмя
неоновыми  вывесками,  похожая  на обыкновенную улицу в пригороде Москвы
или Ленинграда,  и трудно было поверить,  что там,  за сопкой,  город не
продолжается,  что там уже на тысячи километров к северу нет крупноблоч-
ных домов и неоновых вывесок,  что там необозримое, предельно выверенное
и точное царство,  где уж если нечего есть, так нечего есть, где уж если
ты один, так один, где уж если тебе конец, так конец. Плохо там быть од-
ному.
   Я постоял немного на грани этих двух царств,  повернул налево и подо-
шел к своему дому.  Наш дом последний в ряду и всегда  будет  последним,
потому что дальше - сопка. Или первым, если считать отсюда.
   Стаськи дома не было. Я поставил коньяк на стол, поел баклажанной ик-
ры и включил радио.
   "В Турции непрерывно растет стоимость жизни", - сказало радио.
   Это я слышал еще утром.  Это была первая фраза, которую я услышал се-
годня утром, а потом Стаська сказал:
   - Куда эта бородатая сволочь спрятала мои гантели?
   Он почти  всегда  так "нежно" меня величает,  только когда не в духе,
говорит "Коля", а если уж разозлится, то - "Николай".
   Не люблю приходить домой,  когда Стаськи нет.  Да,  он очень шумный и
рубашки носит на две стороны - удлиняет,  так сказать,  срок годности, а
по ночам он жует пряники, запивая водопроводной водой, и чавкает, чавка-
ет так, что я закрываюсь одеялами с головой и тихо, неслышно пою: "Гади-
на,  свинья, подавись ты своим пря-я-ником..." Но зато если бы он сейчас
был дома, он отбросил бы книжку и спросил: "Откуда заявилась эта борода-
тая сволочь?" А я ответил бы: "С комсомольского собрания".
   А когда мы выпьем, я говорю с ним о Кате.
   Я встал и плотно прикрыл скрипучие дверцы шкафа,  придвинул еще стул,
чтобы не открывались. Не люблю, когда дверцы шкафа открыты, и прямо весь
содрогаюсь,  когда они вдруг открываются сами по себе с  тихим,  щемящим
сердце скрипом.  Появляется странное ощущение,  как будто из шкафа может
вдруг выглянуть какая-нибудь рожа или просто случится что-нибудь нехоро-
шее.
   Я взял свой проект и расстелил на столе, приколол кнопочками. Закурил
и отошел немного от стола.  Он лежал передо мной, будущий центр Фосфато-
горска,  стеклянный и стальной,  гармоничный и неожиданный. Простите, но
когдато наступает пора,  когда ты сам можешь судить о своей работе. Тебе
могут говорить разное,  умное и глупое и середка-наполовинку,  но ты уже
сам стоишь, как столб, и молчишь - сам знаешь.
   Конечно, это не мое дело.  Я мастер. Мое дело - наряды, цемент, бето-
номешалка.  Мое  дело  - сизый нос и щеки свекольного цвета,  мое дело -
"мастер,  скинемся на полбанки", и, значит, туда, внутрь - "давай-давай,
не обижу, ребята, фирма платит". Мое дело - находить общий язык. Привет,
мое дело - это мое дело.  Мое дело - стоять, как столб, у стола, курить,
и хвалить себя, и энать, что действительно добился успеха.
   Я размазня,  я никому не показываю своей работы, даже Сергею. Все это
потому, что я не хочу лезть вверх. Вот если бы мой проект приняли, а ме-
ня бы за это понизили в должности и начались бы всякие мытарства,  тогда
мне было бы спокойно.  Я не могу,  органически не могу лезть вверх. Ведь
каждый будет смотреть на твою физиономию и думать:  "Ну, пошел парень, в
гору идет". Только Стаська знает про эту штуку, больше никто, даже Катя.
   Со мной дело плохо обстоит,  уважаемые товарищи.  Я влюблен. Чего там
темнить - я влюблен в жену моего друга Айрапета Кичекьяна.
   Я взял  бутылку,  двумя  ударами  по  донышку выбил пробку и пару раз
глотнул. Наверху завели радиолу.
   "Купите фиалки, - пел женск