азу же покраснела. Помо-
рины прошли вперед, а Люда и Михаил с минуту молча смотрели друг на дру-
га, оба красные. Потом Михаил подошел к ней и поцеловал в щеку.
   - Видишь, какой я стала уродиной, - сказала Люда.
   - Чудачка,  что может быть прекраснее этого? Ты лучше скажи, кого мне
надо было в свое время пристрелить на дуэли?
   - Его,  - Люда качнула головой в глубину квартиры, где слышался осле-
пительный тенорок Кирилла.
   "Так, - подумал Михаил, - значит, он неспроста стрелял в нас из водя-
ного пистолета".
   Пышущий, сверкающий,  сверху напомаженный,  снизу лакированный Кирилл
влетел в прихожую словно шаровая молния.  Он сразу кинулся на Михаила  и
смял его дружеским напором. Он сразу смял какую-то гадость, которая ста-
ла подыматься в Михаиле.
   - Ну,  как ты находишь мою уродину? - закричал он, широким жестом де-
монстрируя  Люду.  Но  когда они пропустили Люду вперед и пошли за ней в
комнаты, Кирилл надавил Михаилу на плечи и прошептал: - Старик.
   Словно плеснуло чем-то влажным и широким (то ли музыка,  то ли  водо-
пад),  когда  Михаил  вошел в комнату и все уставились на него.  Друзья,
приятели, девочки, черти полосатые. Переженились и ждут детей. И всем он
дорог.  Все пришли сюда из-за него.  Нужно будет следить за собой,  а то
еще разревусь. В комнате было человек двадцать, не меньше. Друзья филфа-
ковцы,  художники,  Ласло  Ковач почему-то здесь оказался,  а из медиков
только Сашка Зеленин,  а вот и "просто девочки" - Сима,  Клара, а эта...
Как же ее зовут?..  Помню только,  что познакомились с ней в Одессе, она
ныряла с аквалангом.
   Все окружили Михаила и стали с ним целоваться. Его целовали и лупили,
хватали  за  костюм  (Какие ткани,  ребята!  Мишка-золотишник приехал!).
Кто-то совал рюмку.  Михаил опомнился, когда поцеловал совершенно незна-
комую девушку.
   - А это, между прочим, моя жена Инна, - растерянно сказал Сашка Зеле-
нин.
   - Что ты говоришь!  И тем не менее! - закричал Михаил, оттолкнув лок-
тем Сашку и еще раз поцеловал его жену.  Кругом загрохотали. Сомнений не
было - приехал тот самый Мишка, которого все помнили и любили.
   Сначала все пошло по-старому.  Кто-то танцевал.  Кокнули пару пласти-
нок.  Изнемогая, острил Кирилл. Борька, как всегда, сразу "накирялся", и
аквалангистка вывела его на балкон.
   "Ясно, они муж и жена",  - с некоторым раздражением  подумал  Михаил,
снял пиджак и сделал стойку на руках, а потом обратное сальто. Он сделал
это для того,  чтобы показать, что он тот же самый, кого все знают и лю-
бят, молодой, свободный, неженатый... Но почему-то ему стало после этого
неловко. Он надел пиджак и отыскал взглядом Сашину жену Инну. Та улыбну-
лась ему так, как улыбаются детям.
   И только за столом стало выясняться,  что вечер не получился. То есть
это был оживленный, веселый вечер, много музыки, много вина, остроты сы-
пались  и новые анекдоты,  и уже зашумело в голове,  но - это был не тот
вечер.  И в промежутках между общим смехом Михаил слышал со всех  сторон
разное.
   Л ю д а:  А где ее достанешь,  хорошую? Нет, Миша, извини, мне нельзя
ни капли.
   Т а н я: Подождала бы ты полгода, я бы тебе отдала Ванькину коляску.
   З е л е н и н: Мы сейчас работаем с аппаратом "сердце-легкие".
   А к в а л а н г и с т к а (тихо):  Постыдился бы,  вести себя не уме-
ешь. Посмей только. (Громко.) Клара, вы все-таки решили купить эту финс-
кую спальню?
   К и р и л л: Книжка выходит в начале следующего года. Обещают прилич-
ный тираж.
   А Глеб почему-то сидит чужаком и рассеянно слушает Сашку.
   - Глеб!  - крикнул ему Михаил.  - Твое здоровье! - И приподнял рюмку.
Глеб улыбнулся застенчивой и рассеянной улыбкой - прежний Глеб.
   - Почитаешь что-нибудь новое? - спросил Михаил.
   Глеб покачал головой так,  что можно было больше не  упрашивать.  Это
было выше понимания:  раньше после трех рюмок Глеба нельзя было удержать
- читал и читал.
   - Туго было на Севере, Миша? - спросил Сашка Зеленин.
   "Вот кого я люблю, - подумал Михаил, - его и всех тех медиков".
   - Тише,  друзья! - крикнул Кирилл. - Сейчас нам Мишка будет рассказы-
вать о Севере.  Расскажи нам,  Миша,  про медвежье мясо, про торосы, про
самородки, про бандитов и про чистый спирт.
   Все зашумели.
   - Расскажи нам про мясо!
   "Спешу и падаю", - подумал Михаил и сказал басом:
   - Мясо. Дайте мне колбасы.
   Наш, наш прежний, добрый, старый Мишка.
   - Спирт. Налейте мне коньяку.
   Тот, тот самый, молодой, веселый, неженатый...
   Вечер не получился.  После ужина это стало  особенно  ясно.  Общество
разбилось на кучки,  и везде разговаривали о диссертациях, или о книгах,
или о картинах,  о финской мебели, об уходе за новорожденными и о жилищ-
ной проблеме. А когда подходил Михаил, разговор прерывался и говорили:
   - Майкл, расскажи нам о мясе.
   - О золоте.
   - О торосах.
   - О бандитах.
   - О спирте.
   И заранее смеялись. А потом все вроде пошло хорошо. Кирилл сел к пиа-
нино,  пели "Через тумбу" и "Чаттанугу",  "Наши зубы остры",  "Шар голу-
бой", "Безобразия".
   - Пойдем,  старик, потолкуем, - сказал Кирилл и повел Михаила на бал-
кон.
   Черный контур города на фоне бледно-зеленого  неба  напоминал  горную
цепь.  А огоньки окон там словно горные аулы. Внизу, прямо под балконом,
дико заскрежетал трамвай. Он шел с островов и был полон молодежи.
   "О трамвай! Я люблю тебя за то, что у тебя нет пневматических дверей.
Таких, как ты, мало осталось".
   - Тебе немного не по себе,  - сказал Кирилл, - я вижу. Как ни говори,
а оторвался ты от всего этого. Правда?
   "Ты везешь мою любовь,  старая колымага. Тащишь ее с островов, откуда
уходят яхты, где байдарки уложены на берегу словно сигары, где шумит ас-
фальтированный лес, где урчит и рявкает стадион, тащишь через весь город
мимо темных домов,  каждый из которых словно целая поэма,  тянешь ее над
Невой,  малыш, такой самоуверенный и гордый, будто не можешь свалиться в
воду,  и  бочком  вокруг центра тащишь ее все дальше,  в дымную и шумную
страну окраин".
   - Пора,  старик,  нам перемениться.  Все это прекрасно,  наша юность.
Приятно вспомнить прошлое, но ведь нам уже двадцать шесть лет...
   "Ты деловой  и  рассеянный  - вон ты что-то рассыпал.  Кучу серебра и
фосфора. Или это ты приветствуешь меня на прощанье? Ты такой, такой, та-
кой...  Я могу заплакать из-за тебя, носильщик моей любви, потому что не
видел тебя три года, потому что я выпил лишнего сегодня".
   - ...да-да, старик, начинается наше время. Мы в таком возрасте, когда
надо выходить на активные позиции жизни. И сейчас особенно важна дружес-
кая спайка.
   - Это верно, - пробормотал Михаил. - Что верно, то верно.
   Трамвай скрылся за углом.  Уже появился со стороны островов новый, но
это был другой трамвай. До Михаила дошло.
   - Слушай,  старик, - воскликнул он, - ты здорово сказал! Ты сформули-
ровал то, о чем я последнее время думаю.
   Кирилл довольно усмехнулся.
   - Мы с тобой всегда находили общий язык.
   - Вот именно, возраст такой, - продолжал Михаил. - Я словно подхожу к
какому-то барьеру.  Перемахнешь его - все изменится,  и сам станешь дру-
гим.
   - Неужели ты еще не перемахнул барьер? Подумай, может быть, уже?
   - Не знаю.  Вряд ли, - задумчиво сказал Михаил. Ему доставлял большое
удовольствие  этот  разговор.  Он любил серьезные и не совсем отчетливые
беседы.
   Кирилл обнял Михаила за плечи.
   - Дружище,  я ведь на год раньше тебя  вернулся  и  сейчас,  кажется,
крепко встал на ноги.  Книжка очерков скоро выходит. Везде меня уже зна-
ют.  Думаю,  что скоро попаду в штат... (он назвал крупную газету). Тебе
теперь легче будет.  И ничего тут нет такого.  Это закон дружбы.  Ух ты,
Мишка,  - задохнулся он от радостного возбуждения,  - мы с тобой  теперь
развернемся. Можно тот сценарий наш двинуть. Как ты думаешь?
   - Можно, конечно. Почему бы нет, - пробормотал Михаил.
   Он не мог даже представить себе, что снова сядет за тот сценарий.
   Весь длинный путь до дома он прошел пешком.
   "Почему я  не сказал Кириллу,  что собираюсь вернуться туда?  - думал
он.  - Ведь мы всегда были откровенны друг с другом. Люда пришла на бал-
кон,  поэтому я и не сказал. Эх... если бы я написал ей хоть одно письмо
с Севера,  может быть, все было бы иначе. Глупости, ничего не могло быть
иначе.  Раз что-то произошло,  значит, иначе и не могло быть. Герка стал
бандитом и сидит в тюрьме,  а Глеб - передовик производства, студент-за-
очник  и  Танин муж...  Сашка Зеленин - ученый-хирург.  Разве могло быть
иначе?  Кирилл - журналист,  очеркист,  оптимист и муж Люды. Все измени-
лось,  и дело вовсе не в должностях.  А я? Что со мной стало? Перешагнул
ли я через барьер?"
   Он пришел домой, открыл дверь своим ключом и, сняв ботинки, бесшумно,
как кошка...
   - Мишенька, что ты там уронил? - крикнула мама.
   ...прошел к себе.  Повалился на диван.  Раскрытый чемодан так и стоял
возле дивана.  Старая записная книжка лежала на столе. Михаил сунул руку
в чемодан и вытащил блокнот,  исписанный от корки до корки там, на Севе-
ре.
   Сопки без конца.  С самолета все это выглядит как бесчисленное  стадо
верблюдов.
   Ни дня без строчки. Стендаль.
   Маркшейдер Иванов, обогатители Петров, Сидоров, экскаваторщик Буроко-
былин взяли на себя обязательства...
   В обстановке огромного трудового подъема  горняки  прииска  "Золотис-
тый"...
   Я называю героями не тех,  кто велик мыслью или силой, но только тех,
кто велик сердцем.
   ...Где нет великого характера,  там нет великого человека, там только
идолы, изваянные для низкой толпы. Ромен Роллан.
   Сколько можно заседать, Женька? Терпенье лопается.
   Не устраивай истерики. Лучше выступи сам и дай им жизни.
   А что! Сейчас выступлю. (Половина листочка оторвана.
   ) Может ли вегетарианец полюбить женщину?  Ответ: может, если женщина
ни рыба ни мясо.
   Отвечая на благородный почин тружеников Индигирского управления, кол-
лектив прииска "Буранный"...  Я лопну от злости из-за этого языка. А на-
пишешь иначе - режут!
   Я никогда не вел дневника и никогда не буду вести.  Это первая и пос-
ледняя запись,  что бы там ни было. Почему меня сейчас потянуло к каран-
дашу? Потому что я еще жив, черт побери! Игоря уже не потянет к каранда-
шу.  Да его, собственно, и никогда к нему не тянуло. Его тянуло к спирту
и к знаменитой красавице "Машке с бензоколонки".  Интересно,  подумал ли
он  о ней в последний момент?  Боже мой,  я никогда этого не забуду!  Да
разве сможет ктонибудь из тех,  кто выберется отсюда,  забыть это? Раз в
Ленинграде мы зажгли свечи и стали трепаться о том,  кто какой выбрал бы
способ переселения в мир иной.  Я сказал "авиационная катастрофа", и все
со мной согласились.  Потому что это захватывающе! Дурачье! Что мы знали
об авиационных катастрофах?  Но я видел это, видел - и пока еще жив, вот
ведь удача!
   Я сидел рядом с Игорем.  Мы словно висели в вате.  Ребятам в фюзеляже
было наплевать на туман. Они слышали шум моторов и знали, что машину ве-
дет Игорь. Валялись на мешках. Кто спал, а кто трепался. Не знаю, случи-
лось ли что с приборами или что-то случилось с Игорем, но вдруг прямо по
носу появилось и мирно надвинулось на нас чтото серое и огромное. Я уви-
дел рот Игоря и его бешеные глаза.  Он притянул меня вплотную и проорал:
"Влопались!  Беги в хвост, Мишка!" - и вышвырнул из рубки. Когда я пока-
тился по мешкам,  ребята чертыхались.  Самолет чуть ли не встал на попа.
Мы  всей кучей ворочались в хвосте,  и я видел только чей-то вылупленный
глаз и рот с пломбированным зубом.  В последний  момент  соседа  вырвало
прямо мне в лицо.
   Игорь сделал все,  что мог,  но он уже ничего не мог сделать. Теперь,
когда остатки проклятого тумана словно клочки шерсти  висят  кое-где  на
вершинах сопок, я вижу, куда мы тогда попали. Мы прошли по коридору пря-
мо в котел.  Как это случилось?  Друг Игорь,  спи спокойно - следователю
теперь до тебя не добраться.
   Мы все переломали ноги,  и нас разбросало по склону. У меня, кажется,
сломана только нога.  К утру сползлись к обломкам самолета восемь  чело-
век.  Потом мы с Костей приволокли Сидорова и грузина,  не знаю, как его
зовут.  Кажется,  он уже готов. Нет, пошевелился. Сколько народу погибло
сразу, я до сих пор не знаю. Видел только Игоря и радиста. Ну, а мы, ос-
тавшиеся?  Мы съели почти все, что у нас было. Связи нет. Жечь уже нече-
го.  Лежим кучей в шалаше из обломков самолета. Четвертый день. А солнце
горит над этой белой страной!  Нет,  я не проклинаю эту страну.  Я люблю
ее, хоть... она и переломала мне кости.
   Все-таки я  что-то делал здесь,  я,  Мишка- корреспондент,  известный
всем шоферам колымской трассы.  Я видел здесь настоящих людей и писал  о
них  дубовым языком дубовые заметки,  но все-таки писал о них.  И если я
останусь жив,  я буду писать о них,  но не так,  как раньше. А если нет?
Сейчас я буду писать, пока не подохну. А летом, когда эта сопка зарастет
брусникой...  Нет,  мы будем живы, ребята! Сейчас я всех вас растолкаю и
покажу - смотрите, там, по руслу замерзшего ручья, бегут две собачьи уп-
ряжки.
   Костя стреляет в воздух.
   Это орочи, я узнаю их по одежде...
   1959