ий голос, - вот фиалки лесные".
   Вот фиалки лесные,  и ты вся в лесных фиалках, лицо твое в лесных фи-
алках, а ножками ты мнешь ягоды. Босыми. Землянику.
   Я выпил еще и повалился на кровать.  Открыл тумбочку и достал письма,
наспех просмотренные утром.
   Мать у меня снова вышла замуж, на этот раз за режиссера. Инка все еще
меня любит.  Олег напечатался в альманахе,  сообщает Пенкин.  Сигареты с
фильтром он мне вышлет на днях.  "Старая шляпа, ты еще не сдох?" - спра-
шивает  сам  Олег,  и дальше набор совершенно незаслуженных оскорблений.
Все-таки что за странный тон у моих друзей по отношению ко мне?
   Я бросил письма обратно в тумбочку и встал. Увидел свое лицо в зерка-
ле.  Сейчас,  что ли,  ее сбрить? А как ее брить, небось щеки все разде-
решь. Я растянул себе уши и подмигнул тому в зеркале.
   - Катишься ведь по наклонной плоскости, - предупредил я его.
   - Хе-хе, - ответил он и ухмыльнулся самой скверной из своих улыбок.
   - Люблю тебя, подлеца, - сказал я ему.
   Он потупился.
   В это время постучали.  Я открыл дверь,  и мимо меня прямо в  комнату
прошла розовая Катя.
   Она сняла свою парку и бросила ее на Стаськину постель. Потом подошла
к зеркалу и стала причесываться.  Конечно,  начесала себе волосы на  лоб
так,  что они почти закрыли весь правый глаз. Она была в толстой вязаной
кофте и синих джинсиках, а на ногах, как у всех нас, огромные ботинки.
   - Ага,  - сказала она, заметив в зеркале бутылку, - пьешь в одиночку?
Плохой симптом.
   Я бросил  ее  парку  со Стаськиной кровати на свою и подошел поближе.
Мне нужно было убрать со стола проект,  но я почему-то не сделал  этого,
просто заслонил его спиной.
   Катя ходила по комнате и перетряхивала книги и разные вещи.
   - Что читаешь? "Особняк"? Правда, здорово? Я ничего не поняла.
   - Коньяк хороший? Можно попробовать?
   - Это Стаськины гантели? Ого!
   Не знаю,  что ее занесло ко мне,  не знаю, нервничала она или весели-
лась. Я смотрел, как она ходит по нашей убогой комнате, все еще румяная,
тоненькая,  и вспоминал из Блока: "Она пришла с мороза, раскрасневшаяся,
и наполнила комнату..." Как там дальше?  Потом она села на мою кровать и
стала смотреть на меня.  Сначала она улыбнулась мне дружески-насмешливо,
как улыбается мне Сергей Орлов, потом просто по-дружески, как ее муж Ай-
рапет,  потом как-то встревоженно,  потом перестала улыбаться и смотрела
на меня исподлобья.
   А я смотрел на нее и думал:
   "Боже мой,  как жалко, что я узнал ее только сейчас, что мы не жили в
одном  доме  и  не дружили семьями,  что я не приглашал ее на каток и не
предлагал ей дружбу, что мы не были вместе в пионерском лагере, что не я
первый поцеловал ее и первые тревоги,  связанные с близостью, она разде-
лила не со мной".
   Весь оборот этого дела был для меня странен, немыслим, потому что она
всегда,  в общем,  была со мной.  Еще тогда,  когда я вечером цепенел на
площадке в пионерском лагере,  глядя на темную стену леса,  словно выре-
занную из жести, и на зеленое небо и первую звезду... Мы пели песню:
   В стране далекой юга,
   Там, где не свищет вьюга,
   Жил-был когда-то
   Джон Грэй богатый.
   Джон был силач, повеса...
   Я был еще, в общем, удивительным сопляком и не понимал, что такое по-
веса.  Я пел: "Джон был силач по весу..." Такой был смешной мальчишка. А
еще  мы  пели "У юнги Билля стиснутые зубы" и "В Кейптаунском порту",  и
романтика этих смешных песенок безотказно действовала на наши сердца.  И
романтика эта была ею,  Катей,  которую я не знал тогда,  а узнал только
здесь.  Катя,  да,  это бесконечная романтика,  это самая ранняя юность,
это...  Ах  ты,  Боже мой,  это...  Да-да-да.  Это всегда "да" и никогда
"нет". И она это знает, и она пришла сюда, чтобы сказать мне "да", пото-
му что она почувствовала, кто она такая для меня.
   - Хоть  бы  вы абажур какой-нибудь купили на лампочку,  - сказала она
тревожно.
   - А,  абажур,  - сказал я и посмотрел на лампочку,  которая свисала с
потолка  на длинном шнуре и висела в комнате на уровне груди.  Когда нам
надо работать за столом, мы ее подвязываем к форточке.
   - Правда,  Колька,  вы бы хоть окна чем-нибудь завесили,  -  посмелее
сказала она.
   - А,  окна.  -  Я бессмысленно посмотрел на темные голые окна,  потом
посмотрел Кате прямо в глаза.  В глазах у нее появился страх,  они стали
темными и голыми, как окна. Я шагнул к ней и задел плечом лампочку. Катя
быстро встала с кровати.
   - Купили бы приемник, - пробормотала он, - всетаки надо жить по-чело-
ве...
   Лампочка раскачивалась,  и тени наши метались по стенам и по потолку,
огромные и сташные.  Мы стояли и смотрели друг на  друга.  Нас  разделял
метр.
   - Хорошо бы еще цветы,  а?  - пробормотал я. - А?! Цветы бы еще сюда,
ты не находишь? Бумажные, огромные...
   - Бумажные - на похоронах, - прошептала она.
   - Ну да, - сказал я. - Бумажных не надо. Лесные фиалки, да? Вот фиал-
ки лесные. Считай, что они здесь. Вся комната полна ими. Считай, что это
так.
   Я поймал лампочку и,  обжигая пальцы, вывернул ее. Несколько секунд в
кромешной темноте прыгали и расплывались передо мной десятки ламп и тени
качались на стене. Потом темнота успокоилась. Потом появились синие окна
и  темная  Катина фигура.  Потом кофта ее выступила бледным пятном,  и я
увидел ее глаза. Я шагнул к ней и обнял ее.
   - Нет, - отчаянно вырываясь, сказала она.
   - Это неправильно,  - шептал я,  целуя ее волосы, щеки, шею, - это не
по правилам.  Твой девиз - "да".  Мне ты должна говорить только "да". Ты
же это знаешь.
   - Калчанов, ты подонок! - крикнула она, и я ее тут же отпустил. Я по-
нял, что она имела в виду.
   - Да-да,  я подонок, - пробормотал я. - Я все понимаю. Как же, конеч-
но...Прости...
   Она не отошла от меня.  Глаза ее блестели.  Она положила мне руку  на
плечо.
   - Нет, Колька, ты не понимаешь... ты не подонок...
   - Не подонок, правильно, - сказал я, - сорванец. Колька-удалец, голу-
боглазый сорванец, прекрасный друг моих забав... Отодрать его за уши...
   - Ах,  - прошептала она и вдруг прижалась ко мне, прильнула, прилепи-
лась, обхватила мою голову, и была она вовсе не сильной, совершенно бес-
помощной и в то же время властной.
   Вдруг она отшатнулась и,  упираясь руками мне в грудь, прошептала та-
ким голосом, словно плакала без перерыва несколько часов:
   - Где ты раньше был, Колька? Где ты был год назад, черт?
   В это  время хлопнула дверь и в комнату кто-то вошел,  споткнулся обо
что-то,  чертыхнулся.  Это был Стаська.  Он зажег спичку, и я увидел его
лицо с открытым ртом. Он смотрел прямо на нас. Спичка погасла.
   - Опять  эта  бородатая уродина куда-то смылась,  - сказал Стаська и,
громко стуча каблуками, вышел из комнаты.
   - Зажги свет, - тихо сказала Катя.
   Она села на кровать и стала поправлять прическу.  Я долго искал  лам-
почку, почему-то не находил. Потом нашел, взял ее в ладони. Она была еще
теплой.
   "Да, - подумал я, - Катя, Катя, Катя! Нет, несмотря ни на что, невзи-
рая  и  не  озираясь,  и  какое  бы  у тебя ни было лицо,  когда я зажгу
свет..."
   - Что ты стоишь? - спокойно сказала она. - Вверни лампочку.
   Лицо у нее было спокойное и ироническое. Она вдруг посмотрела на меня
искоса и снизу так,  как будто влюбилась в меня с этого,  как бы первого
взгляда, как будто я какой-нибудь ковбой и только что с дороги вошел сю-
да в пыльных сапогах, загорелый и видавший виды.
   - Катя, - сказал я, но она уже надевала парку.
   Она подняла капюшон, задернула "молнию", надела перчатки и вдруг уви-
дела проект.
   - Что это? - воскликнула она. - Ой, как здорово!
   - Катя, - сказал я. - Ну, хорошо... Ну, боже мой... Ну что же дальше?
   Но она рассматривала мой проект.
   - Какой дом! - воскликнула она. - Потрясающе!
   Я ненавидел свой проект.
   - Топ-топ-топ, - засмеялась она. - Это я иду по лестнице...
   - Там будет лифт, - сказал я.
   - Нет, это Корбюзье.
   Я закурил и сел на кровать.
   - Послушай,  - сказал я.  - Ну,  хорошо... Я не могу говорить. Иди ко
мне.
   - Перестань!  - резко сказала она и подошла к двери.  - Ты что, с ума
сошел? Не сходи с ума!
   - Для тебя у меня нет ума, - сказал я.
   - Ты идешь к Сергею? - спросила она.
   - Я иду к Сергею, - сказала она.
   - Ну? - и она вдруг опять, опять так на меня посмотрела.
   - Считаю до трех, Колька, - по-дружески засмеялась она.
   - Считай до нуля, - сказал я и встал.
   "Ну хорошо, разыграем еще один вечер, - думал я. - Еще один фарс. По-
играем в "дочки-матери",  прекрасно. Какая ты жалкая, ведь ты же знаешь,
что наш пароль - "да"!
   Мы вышли из дома.  Она взяла меня под руку.  Она ничего не говорила и
смотрела себе под ноги.  Я тоже молчал. Скрипел снег, и булькал коньяк у
меня в карманах.
   На углу главной улицы мы увидели Стаську.  Он  стоял,  покачиваясь  с
пятки на носок, и читал газету, наклеенную прямо на стену. В руках у не-
го был его докторский чемоданчик.
   - Привет, ребята, - сказал он, заметив нас, и ткнул пальцем в газету.
- Как тебе нравится Фишер? Силен бродяга!
   - Ты с вызовов, да? - спросил я его.
   - Да, по вызовам ходил, - ответил он, глядя в сторону. - Одна скарла-
тина, три катара, обострение язвы...
   - Пошли к Сергею?
   - Пошли.
   Он взял Катю под руку с другой стороны, и мы зашагали втроем. С мину-
ту мы шли молча,  и я чувствовал, как дрожит Катина рука. Потом Катя за-
говорила со Стаськой.  Я слушал, как они болтают, и окончательно уже те-
рял  все нити,  и меня заполняла похожая на изжогу,  на сильное похмелье
пустота.
   - Просто не представляю себе, что ты врач, - как сто раз раньше, пос-
меивалась над Стасиком Катя. - Я бы к тебе не пошла лечиться.
   - Тебе у психиатра надо лечиться,  а не у меня,  - как всегда отшучи-
вался Стаська.
   Мы вошли в дом Сергея и стали подниматься по лестнице.  Стаська пошел
впереди и обогнал нас на целый марш.  Катя остановилась,  обняла меня за
шею и прижалась щекой к моей бороде.
   - Коленька, - прошептала она, - мне так тошно. Сегодня у меня был Чу-
даков, и я послала с ним Айрапету белье и варенье. Ты понимаешь, я...
   Я молчал.  Проклятое  косноязычие!  Я мог бы ей сказать,  что всю мою
нежность к ней, что всю жестокость, которую я могу себе позволить, я от-
даю  в ее распоряжение,  что все удары я готов принять на себя,  если бы
это было можно.  Да,  я знаю, что все будет распределено поровну, так уж
бывает, но пусть она свою долю попробует отдать мне, если сможет...
   - Мне никогда не было так тяжело, - прошептала она. - Я даже не дума-
ла, что так может быть.
   Наверху открылась дверь,  послышались громкие голоса Сергея и Стаськи
и  голос Гарри Беллафонте из магнитофона.  Он пел "Когда святые марширу-
ют".
   - Катя! - крикнул Сергей. - Коля! Все наверх!
   Она поспешно вытирала глаза.
   - Пойдем, - сказал я. - Я тебя сейчас развеселю.
   - Развеселишь, правда? - улыбнулась она.
   - Ты слышишь Беллафонте?  - спросил я. - Сейчас мы с ним вдвоем возь-
мемся за дело.
   Мы побежали  вверх  по лестнице и ворвались в прекрасную квартиру за-
местителя главного инженера треста Сергея Юрьевича Орлова.  Я сразу про-
шел в комнату и грохнул на стол свои бутылки. Я привык вести себя в этой
квартире немного по-хамски: наследить, например, своими огромными ботин-
ками, развалиться в кресле и вытянуть ноги, шумно сморкаться. Вот и сей-
час я прошагал по навощенному,  не типовому,  а индивидуальному паркету,
прибавил громкости в магнитофоне и стал выкаблучивать.  С ботинок у меня
слетали ошметки снега.  Стасик не обращал на меня внимания.  Он сидел  в
кресле  возле  журнального столика и просматривал прессу.  Катя и Сергей
что-то задержались в передней.  Я заглянул туда. Они стояли очень близко
друг к другу. Сергей держал в руках Катину парку.
   - Ты плакала? - строго спросил он.
   - Нет, - она покачала головой и увидела меня. - Отчего мне плакать?
   Сергей обернулся и внимательно посмотрел на меня.
   - Пошли, ребята, выпьем, - сказал я.
   Они вошли в комнату. Сергей увидел коньяк и сказал:
   - Опять "Чечено-ингушский"?  Похоже на то,  что Дальний Восток стано-
вится филиалом Чечено-Ингушетии.
   - Не забывают нас братья из возрожденной республики, - сказал я.
   Сергей принес рюмки и разлил коньяк,  потом ушел и вернулся  с  тремя
бутылками нарзана. Скромно поставил их на стол.
   - Господи, нарзан! - воскликнула Катя. - Где ты только это все доста-
ешь?
   - Не забывают добрые люди, - усмехнулся Сергей.
   - Да, у него и сигареты московские и самые дефицитные книжки. Устроил
же себе человек уголок цивилизации!
   Стаська выпил рюмку и сосредоточенно углубился в себя.
   - Идет, - сказал он, - пошел по пищеводу.
   Это он о коньяке.
   - Ты смотрела "Мать Иоанну"? - спросил Катю Сергей.
   - Два раза, - сказала Катя, - вчера и позавчера.
   - А ты? - повернулся ко мне Сергей.
   - Мы вместе с Катей смотрели, - сказал я.
   - Вот как?  - он опять внимательно посмотрел на меня. - Ну и что? Как
Людмила Виницка?
   - Потрясающе, - сказала Катя.
   - Прошел в желудок, - меланхолически заметил Стасик.
   - Вообще поляки работают без дураков...
   - Да, кино у них сейчас...
   - Я смотрел один фильм...
   - Там есть такой момент...
   - Всасывается, - сказал Стасик, - всасывается в стенки желудка.
   - Помнишь колокола? Беззвучно...
   - И женский плач...
   - Масса находок...
   - Неореализм трещит по швам...
   - Но итальянцы...
   - Если вспомнить "Сладкую жизнь"...
   - А в крови-то, в крови, - ахнул Стаська, - господи, в крови-то у ме-
ня что творится!
   Так мы сидели и занимались своими обычными разговорчиками.  Мы всегда
собирались у Сергея.  Здесь както все располагало к таким разговорам, но
в  последнее  время  эти  сборища стали напоминать какую-то обязательную
гимнастику для языка, и в этой болтовне появилась какаято фальшь, так же
как  во  всей  обстановке,  в модернистских гравюрах на стене.  Все это,
по-моему, уже чувствовали.
   Я смотрел на Катю.  Она печально смеялась и курила. Мне бы с ней быть
не здесь, а где-нибудь на метеостанции. Топить печь.
   - Может, тебе не стоит столько курить? - сказал ей Сергей.
   И только  в музыке не было фальши,  в металлических звуках,  в резком
полубабьем голосе Пола Анка. Я вскочил.
   - Катюша! Катька! Пойдем танцевать!
   Катя подбежала ко мне, грохоча ботинками.
   - Ну, как же я буду танцевать в этих чоботах? - растерянно улыбнулась
Катя.
   - Одну минуточку, - сказал Сергей и полез под тахту.
   Я выкаблучивал как безумный и вдруг увидел, что он вытаскивает из-под
тахты лучшие Катины туфельки.  Он встал с туфельками в руках и посмотрел
на Катю. Он держал туфельки как-то по-особенному и смотрел на Катю с ка-
ким-то новым, удивившим меня, дурацки-печальным выражением.
   Катя насмешливо улыбнулась ему и выхватила туфельки.
   Да, мы танцевали. Я показал, на что я способен.
   - Ну, даешь, бородатая бестия! - кричал Стасик и хлопал в ладоши.
   - Осторожней, Колька! - кричал Сергей и тоже хлопал.
   Я крутил Катю и подбрасывал ее,  мне это было легко.  У меня  хорошие
мускулы,  и чувство ритма,  и злости достаточно. Но танец был немыслим и
фальшив, потому что не так мне надо с ней танцевать.
   Когда кончилась эта свистопляска, мы с Катей упали на тахту. Мы лежа-
ли рядом и шумно дышали.
   - Скоро  мне  уже нельзя будет танцевать такие танцы,  - тихо сказала
она.
   - Почему? - удивился я, чувствуя приближение чегото недоброго.
   - Я беременна, - сказала Катя. - Начало второго месяца...
   Мне показалось, что я сейчас задохнусь, что тахта поехала из-под меня
и я уже качаюсь на одной спице и вот-вот сорвусь.
   - Да, - прошептала она, - вот видишь... Все и еще это...
   И она погладила меня по голове,  а я взял ее за руку.  Мы не обращали
внимания на то,  что на нас смотрят Сергей и Стаська. "Так и жизнь прой-
дет,  как прошли Азорские острова... Так и жизнь пройдет..." - вертелось
у меня в голове.
   - Ну, будь веселым, - сказала Катя, - давай весели меня.
   - Давай повеселю, - сказал я.
   Мы снова начали танцевать, но уже не так, да и музыка была другая.
   В это время раздался звонок. Сергей пошел открывать и вернулся с Эди-
ком Танакой. Эдик весь заиндевел, видно долго болтался по морозу.
   - Танцуете?  - угрожающе сказал он.  - Танцуйте, танцуйте. Так вы все
на свете протанцуете.
   Катя заулыбалась,  глядя на Танаку, и у меня почемуто отлегло от души
с его приходом.  Он всегда заявлялся из какого-то особого,  спортивного,
крепкого мира.  Он был очень забавный,  коренастый,  ладненький такой, с
горячими коричневыми глазами.  Отец у него японец,  а сам Эдик - чемпион
по лыжному двоеборью.
   - А ну-ка,  смотрите сюда,  ребятки!  - закричал он и вдруг  выхватил
из-за пазухи что-то круглое и оранжевое.
   Он выхватил это, как бомбу, размахнулся в нас, но не бросил, а поднял
над головой. Это был апельсин.
   Катя всплеснула руками. Стаська замер с открытым ртом, прервав наблю-
дения над своим организмом.  Сергей оценивающе уставился на апельсин.  А
я, я не знаю, что делал в этот момент.
   - Держи, Катька! - восторженно крикнул Эдик и бросил Кате апельсин.
   - Ну что ты, что ты, - испуганно сказала она и бросила ему обратно.
   - Держи, говорю! - И Эдик опять бросил ей этот плод.
   Катя вертела в руках апельсин и вся светилась, как солнышко.
   - Ешь! - крикнул Эдик.
   - Ну что ты!  Разве его можно есть?  - сказала она. - Его надо подве-
сить под потолок и плясать вокруг, как идолопоклонники.
   - Ешь, Катя, - сказал Сергей. - Тебе это нужно сечас.
   И он посмотрел на меня.  Что такое?  Он знает? Что такое? Я посмотрел
на Катю,  но она подбрасывала апельсин в ладошках и забыла обо  всем  на
свете.
   - Мужчины,  быстро  собирайтесь,  - сказал Эдик.  - Предстоит великая
гонка. В Талый пришел пароход, битком набитый этим добром.
   - Это что, новый анекдот? - спросил Стасик.
   Сергей, ни слова ни говоря, ушел в другую комнату.
   - Скептики останутся без апельсинов, - сказал Эдик.
   Тут Стаська,  видно,  понял, что Эдик не врет, и бросился в переднюю.
Чуть-чуть не грохнулся на паркете.  Катя тоже побежала было за ним, но я
схватил ее за руку.
   - Тебе нельзя ехать, - сказал я. - Тебе же нельзя. Ты забыла?
   - Ерунда, - шепнула она. - Мне еще можно.
   Открылась дверь,  и показался во всех  своих  мотоциклетных  доспехах
Сергей Орлов. Он был в кожаных штанах, в кожаной куртке с меховым ворот-
ником и в шлеме.  Он застегивал краги.  В другое время я бы устроил цирк
вокруг этой кожаной статуи.
   - Мы на мотоцикле поедем,  Сережа?  - спросила Катя прямо как малень-
кая.
   - Ты что, с ума сошла? - спросил он откуда-то сверху. - Тебе же нель-
зя ехать. Неужели ты не понимаешь?
   Катя сбросила туфельки и влезла в свои ботинки.
   - Ладно,  - сказал он и кивнул мне:  - Пойдем,  поможешь мне выкатить
машину.
   Он удалился,  блестя кожаным задом.  Эдик сказал, что они со Стаськой
поедут на его мотоцикле, только позже. К тому же ему надо заехать в Шла-
коблоки,  так что мы должны занять на них очередь.  Катя дернула меня за
рукав.
   - Ну что ты стоишь? Скорей!
   - Иди-ка сюда, - сказал я, схватил ее за руку и вывел в переднюю.
   - От кого ты беременна?  - спросил я ее в упор. - От него? - И я кив-
нул на лестницу.
   - Идиот! - воскликнула она и в ужасе приложила к щекам ладони. - Ты с
ума сошел! Как тебе в голову могло прийти такое?
   - Откуда он знает? Почему у него были твои туфли?
   Она ударила меня по щеке не ладошкой, а кулачком, неловко и больно.
   - Кретин!  Порочный тип! Подонок! - горячо шептала она. - Уйди с глаз
моих долой!
   Конечно, разревелась.  Эдик заглянул было в переднюю, но Стаська втя-
нул его в комнату.
   Я готов  был  задушить себя собственными руками.  Я никогда не думал,
что способен на такие чувства.  У меня разрывалось сердце от  жалости  к
ней и от такой любви,  что...  Я чувствовал, что сейчас расползусь здесь
на месте,  как студен