ей работе?
     Славные пионеры ответить на этот вопрос не успели.  Как в песне поется,
"внезапно с шумом распахнулись двери" и в салун  влетел отрицательный  герой
вестерна,  затянутый в черную кожу вертлявый  пшют,  конечно же,  в маске до
глаз,  конечно же,  с черепушкой  и двумя  берцовыми  на шляпе,  конечно же,
Мемозов. Ни слова не сказав, а только взвизгнув, он открыл частую стрельбу в
дальний угол. Смолк, как будто захлебнулся, веселый рэг-тайм...
     - Скотина  какая, - проворчал  бармен, - вечно  вот  так  врывается  на
полуслове, стреляет в пианиста...
    Компании, собравшейся в "Шалаше старого Макдональда", конечно же, ничего
не стоило изрешетить антиавтора в мгновение ока,  однако  никто из героев не
притронулся к оружию. Все повернулись к Москвичу:  все знали,  что схватка с
назойливым Мемозовым его право и что ему нужно сейчас всего лишь прищуриться
на  незваного  гостя,  только лишь прищуриться,  но  очень  сильно.  Москвич
прищурился,  и удачно!  Вновь задребезжал  рэг-тайм,  а Мемозов как влетел в
салун, так и вылетел, растворился в подлунном мире.
     Все тогда с шумом поднялись - пора в дорогу.  Все,  а с ними и Москвич,
вышли  на  улицу,  отвязали  коней,  попрыгали  в седла.  Вскоре  кавалькада
всадников растянулась в цепочку и поплыла по гребню  подлунных гор.  Звучали
трубы. Марш "Американский патруль".
     Впереди Москвича покачивался в седле бывший босс, бывший пилот,  бывший
бармен.
     - Вы спрашиваете,  oldfellow,  есть ли смысл  вам и дальше оставаться в
вашем приключении? - говорил он. - Раз уж вы его начали, то оставайтесь. Мне
кажется,  вы здесь не лишний элемент.  Лично на мне благотворно  сказывается
ваше  присутствие.  У вас есть  тяга  к положительному,  у меня ее раньше не
было.  Если бы не ваше воображение, я бы, возможно, превратился в настоящего
криминала,  в богача и циника,  играющего человеческими жизнями, - словом, в
чудовище.  Благодаря вам  я сейчас  спокойно  покачиваюсь  в старом  кожаном
седле,  спокойно  покуриваю  свою трубку,  моя нервная система уравновешена,
пищеварение хорошее, пульс шестьдесят ударов в минуту,  не испытываю никаких
угрызений  совести,  а,  напротив,  наслаждаюсь обществом этих замечательных
парней и, значит, извлекаю для себя гораздо больше выгод, чем из презренного
богатства и погони за властью.  В самом деле,  джентльмены,  не стоит ли нам
иногда  задуматься над простыми истинами?  Не кажется ли вам,  что  честная,
простая,  моральная  жизнь  просто-напросто  более  выгодна  и  человеку,  и
обществу, чем жизнь, полная гадких интриг, насилия и нетерпимости?
     И так же легко и свободно,  как только что  размышлял,  конный  философ
запел своим монументальным баритоном:

               I've got the world on a string...



КРИЗИС, ПРОСПЕРИТИ, РЕНЕССАНС, ТОТАЛИТАРИЗМ,
               СТАНДАРТ, ИСТЭБЛИШМЕНТ И РАЗНЫЕ ДРУГИЕ
                           ШИКАРНЫЕ СЛОВА

     "Приходите играть вместе с нами!"
     "Каждый - зритель и актер!"
     "Ренессанс! Ярмарка удовольствий!"
     "В долине Агура, на Олд Парамаунт Рэнч!"
     "13-я ежегодная! Дюжина булочника!"
                    (A baker's dozen - соответствует нашей чертовой дюжине.)
     "Слава Ее Величеству Елизавете I!"
     "Боже, храни Королеву!"
     "Вместе с нами веселый Робин Гуд и девица Мариан!"
     "Парады! Развлечения! Ремесла! Кухня! Игры!"
     "Бродячие музыканты, менестрели, акробаты, шуты!"
     "Каждый  мужчина - король Мая!  Каждая женщина - королева Мая!  В нашем
графстве этой весной!"
     Такие   удивительные   объявления  мы  прочли  однажды  в  удивительной
калифорнийской  газете  "Ram & Goblet"  ("Баран и бокал" - видимо,  намек на
возможность   "выпить-закусить"),    набранной    архаическим   шрифтом   по
средневековому правописанию.
     Кому же  не хочется  стать  королем  Мая?  И вот мы с Дином катим в его
рычащей маленькой машине по Вентури-фривэй.  Впереди, сзади, по бокам в пять
рядов катят попутчики.  Нет-нет да мелькнет за стеклом "форда", "тойоты" или
"лендровера"  пиратская  косица,  шляпа с перьями,  бархатный плащ.  В самом
деле, не мы одни такие умные!
     Через  некоторое  время  убеждаемся:  тысячи  таких  умных  прибыли  на
Renessance Pleasure Fair в долину Агура,  тысячи автомобилей рядами стоят на
паркинг-лот меж зеленых холмов.
     Мы паркуемся, идем вместе с толпой, переваливаем через невысокий холм и
оказываемся в другом мире.  Паркинг-лот с его гигантским  дисциплинированным
автостадом исчезает за холмом.  Сбоку от пыльной  грунтовой  дороги  гарцует
средневековый герольд в лентах и перьях.
     - Сюда, сюда, милорды! Милости просим, прекрасные леди!
     Мы видим хвостатые флаги на шестах, шатры, кибитки, помосты,  платим по
четыре доллара с носа и оказываемся в елизаветинской Англии XVI века,  среди
шекспировских персонажей.
     Собственно  говоря,  это все тот же южнокалифорнийский "бьютифул пипл",
но может возникнуть и странная  аберрация зрения,  можно ведь предположить и
обратное:  странные,  мол,  фантазии приходят в голову базарному лондонскому
люду - иные обнажают торсы, иные бесстыдно показывают голые ноги... Отелло в
джинсах...  Гамлет в шортах, Шейлок в гавайской рубахе... а некоторые Офелии
и Дездемоны обнажены самым колдовским образом, эти-то, уж конечно,  ведьмы и
им место на костре!..
     Мы,  профессора  Уортс и Аксенов,  тоже ведь  не хуже  других:  башмаки
связываем шнурками и перекидываем через плечо, рубашки превращаются в пояса,
с помощью  папье-маше  увеличиваем  себе  носы,  у Дина на макушке каперская
клеенчатая шляпа (ведь он у нас истинный WASP - White Anglo-Saxon Protestant
- "белые   англосаксы-протестанты",   потомки  первых  поселенцев  из  Новой
Англии),  я (восточный человек)  в чалме.  Словом,  сливаемся с ренессансной
толпой.
     Здесь  и  там  на  помостах,  на  вытоптанной  земле и на телегах  дают
представления  труппы  бродячих  актеров,  музыканты,  фокусники,  жонглеры,
канатоходцы.  На  сцене  "Друри-крик"  заезжие  бродяги  из  Италии,  труппа
Комедия-дель-арте.  В ста ярдах  от них  партнер  Уилла Шекспира и его тезка
Уилл Кемп представляет почтеннейшей публике  труппу  "Глобуса".  Астрологи в
острых колпаках, ученые люди сидят под зонтиками. Шумят дубы...
     Весьма занятно,  между прочим, выглядит в этой толпе господин в костюме
и галстуке,  регистратор  избирателей  на будущие  выборы  в законодательное
собрание штата Калифорния, но на него почему-то никто не обращает внимания.
     Итак, шумят дубы своей резной листвой,  эдакая  прелестная  кипень  под
тихоокеанским - пардон,  пардон,  конечно же,  не  под  тихоокеанским! - под
атлантическим бризом, под ветром с древней морской дороги - Ла-Манша.
     Под дубом в пестрой игре  теней  сидит  таинственная  арфистка,  весьма
тонкая, в черном со звездами, волосы распущены на всю узкую спину,  на узком
носике огромные кристаллические очки, преломляющие свет. Мы останавливаемся,
внимаем чудесным звукам. Арфистка поет:
     - Вы  два  джентльмена с картонными  носами и с башмаками на плечах, не
думайте, что вы не замечены. За вами следят попугай, макака, осел, элефант и
арфистка.
     Она оставляет свою арфу на произвол судьбы и со смехом бросается к нам.
Милейшая Калифорнийка!
     Разумеется,  с ее появлением началась  вторая часть  нашей ренессансной
фиесты: беспорядочные знакомства, chain-smoking, турецкий кофе,  французские
сливки, цыганские пляски,  американские штучки...  Вскоре образовалась у нас
компания:  астроном  из Непала,  повар из Норвегии,  студент из Мехико-сити,
художница с  Восточного  берега,  медсестра  из Канады  и просто  девушка из
Польши.
     Ярмарочное  кружение занесло нас наконец к славянским шатрам.  Облепили
русский  к ъ о б а к,  который предлагал милордам и миледи софт-дринк квас и
царские  п и р О ж к и.
     Неподалеку уж второй час без остановки плясал  табор  балканских  цыган
под командой  черноокой Магдалены.  Черноокая выскочила к нам из круга.  Все
как полагается: косы,  мониста,  серьги,  босые ноги,  вулканический нрав...
Ура! Восторг всей компании!
     Тут вдруг запели серебряные трубы,  забухали  барабаны,  зычные  голоса
возопили:
     - Make way for Her Majesty! (Дорогу Ее Величеству!)
     Появилась процессия. Шотландские волынщики в клетчатых килтах, гиганты,
карлики,  шуты,  палачи  в  черных  мешках  с  дырками  для глаз и с жуткими
топорами,  вельможи,  стража  с алебардами  и наконец  четыре  телохранителя
пронесли на плечах кресло, в котором восседала сама Глориана - Елизавета I.
    Точнейшая, между прочим, копия, чудеснейшая! Напудренные щечки, а поверх
пудры пятна румян,  длинноватый носик,  маловатые глазки,  высокий кружевной
ворот.  Все было чрезвычайно естественно, вплоть до того,  что Ее Величество
чуть  не свалилось  с носилок,  приветствуя  толпу,  ибо  была  слегка,  как
говорится, вдребодан.
     Потом началась третья часть нашей ренессансной фиесты, то есть разъезд.
Компания наша самым непринужденным образом все увеличивалась,  расставаться,
конечно, никто не хотел, и когда автомобили прибыли из долины Агура на тихую
Транквилло-драйв, оказалось, что нас человек тридцать пять - сорок.
     Гости заполнили дом.  Что за дом?  Точно никто не знает,  сейчас выйдет
хозяйка, может быть, объяснит. Кто хозяйка?  Неважно. Дом, во всяком случае,
был   большой,  с  двумя   бассейнами,  с  тремя  автомобилями,  с  четырьмя
телевизорами,  с кондиционерами,  рефрижераторами  и  прочей  автоматической
дребеденью, плюс с коврами.  Вышла  хозяйка,  та  самая  цыганка  Магдалена,
по-прежнему  босая,  но  уже  в джинсах и маечке.  Появился  и  муж в очках.
Хозяйка  как  хозяйка - профессор  французской  литературы.  Муж  как  муж -
атомный физик...
     Я рассказал об этом дне довольно подробно,  как  понимает  читатель, не
только для  того,  чтобы его позабавить,  но  и  для  того,  чтобы  шурануть
кочергой  беллетристики  по  уголькам  проблемы.  Проблема наша - да-да - не
затухает.  Ведь  без  проблемы же нам же никак нельзя же.  Что за очерки без
проблемы?  Без  проблем  писать  очерки - неприлично.  Кроме того,  практика
показала, что читатель просто устает от беспроблемности.
     Какая же проблема?  А вот какая:  ярмарка эта под ренессансными дубами,
праздник  без  электричества,  без звукоусилителей и магнитофонов и даже без
охладительных  систем,  без  кока-колы (!) - эта ярмарка  показалась мне при
всей ее прелести, юморе и куртуазности каким-то подобием бунта.
     Конечно,  в Америке из поколения в поколение  передается  ностальгия по
матушке Европе, и где только возможно американцы строят "маленькие Англии" -
и в Диснейленде, и возле  трапов  "Куин Мэри", - а также  маленькие  Италии,
Германии, России... Но тут было нечто другое.
     Renessance Pleasure Fair  показалась  мне  каким-то  подобием  прорыва,
стихийного бегства из той  обыденщины,  которую  называют  по-разному  -  то
"американский образ жизни",  то "жизненный стандарт",  а критически мыслящие
интеллектуалы произносят в таких случаях очень модное слово "тоталитаризм".
     Говоря "тоталитаризм",  американские  интеллектуалы  имеют в виду некое
устрашающее будущее технотронное бездуховное общество,  подобное,  вероятно,
тому, что изображено в романе Р.Брэдбери "451 по Фаренгейту".  Приметы этого
общества видятся им повсюду, порой, как мне показалось, они даже с некоторой
долей мазохизма выискивают эти приметы.  Впрочем, ведь говорят же порой, что
некоторая доля мазохизма присуща всякой развитой интеллигенции.
     Иностранцу, однако, иногда кажется странным смешение понятий "стандарт"
и "тоталитаризм". Вот примеры.
     Диснейленд?   Тоталитаризм.   Рекламы  по  телевидению?   Тоталитаризм.
Скоростные   закусочные   "Кентакки  фрайд  чикен"  и  "Джек  ин  зе  бокс"?
Тоталитаризм. И так далее.
     Так ведь полезные же,  удобные  вещи  и  цыплята  эти  жареные,  всегда
горячие, с корочкой,  мгновенно к вашим услугам,  и объявления,  и проч... -
скажет иностранец.
     А кто  вам сказал,  что  тоталитаризм  неудобен?  Он  очень  уютно  вас
расслабляет,  размягчает и даже  полезен  для  метаболизма - быстро возразит
американский интеллигент.
     Есть, однако, весьма и весьма серьезные "неполезные"  вещи,  по которым
бьет эта социальная критика. Например, смог.
     Смог - это тоталитаризм,  говорят  вам,  и вы,  привыкший  уже  к этому
словечку,  только усмехаетесь.  Все,  что связано со смогом в Лос-Анджелесе,
вам,  жителю Садового кольца,  кажется  преувеличением.  Газеты каждый вечер
сообщают процент вредных газов, углерода, фтора в воздухе, но вы,  урбанист,
не чувствуете в воздухе Лос-Анджелеса ничего особенного, вы даже с некоторой
странной гордостью заявляете: у нас, ха-ха, ничуть не чище!
     Однако дело тут даже не в процентах фтора, а в том,  что этих процентов
на фривэях Лос-Анджелеса могло  совсем не быть.  Американцы  говорят,  что в
стране   давно  уже  изобретены   паровые  и  электрические   двигатели,  не
загрязняющие   воздух,   но  автомобильные  гиганты  в  стачке  с  нефтяными
концернами закупают все подобные изобретения и проекты,  кладут их в сейфы и
держат  под  секретом.   Значит,   ради   прибылей  и  весьма   сомнительных
политико-экономических  расчетов  пренебрегают здоровьем людей - да, вот это
уже настоящий тоталитаризм!
     Еще более серьезное,  как я понимаю,  дело - банки.  За два с половиной
месяца жизни в США я так и не смог  разобраться в системах  финансирования и
субсидирования, хотя много раз был свидетелем разговоров на эти темы.  То ли
системы эти слишком  сложны,  то ли сказывалась  моя  врожденная  финансовая
бездарность,  или то и другое  вместе.  Однако я усек,  что банки являются в
этой стране не только финансовыми органами, не только хранилищами денег и уж
не сберкассами, во всяком случае.
     Банки, как мне кажется,  образуют как бы костяк американского общества,
но наряду с этим  они  действуют и деструктивно,  разрушая  основы  духовной
жизни и унижая американское понимание свободы.  Они,  банки,  как рассказали
мне, собирают информацию о своих клиентах!
     Они собирают информацию не только о доходах или деловых  качествах,  но
также и об  образе  жизни,  а может  быть - чем черт не шутит! - и об образе
мысли?  Таким  образом,  банки  становятся  как  бы  соглядатаями,   хмурыми
незримыми  патронами,  на  которых  средний  шаловливый  (как  все  средние)
гражданин волей-неволей должен озираться.
     Это уже,  конечно,  очень серьезный тоталитаризм,  и с ним американская
интеллигенция не хочет мириться.
     В менее серьезных,  но  частых  проявлениях  тоталитаризма то и дело на
глазах    американца    происходят    столкновения    различных   социально-
психологических противоречий.
     Вот, например, феномен моды. Мода всегда начинается с попытки вырваться
за частокол,  за флажки,  за зону,  но почти  мгновенно  после  прорыва зона
расширяется и поглощает смельчака.  Я уже касался частично  этой  проблемы в
главе о хиппи.
     Однако чего же здесь больше, что превалирует: жадные щупальца стандарта
или массовый выход за условные изгороди?
     Мне нравится современная мода калифорнийцев, ибо главная ее тенденция -
отсутствие строгой моды.  Какие бы линии ни диктовали парижские законодатели
Диор,  Карден и прочие,  калифорнийский люд с этими законами мало считается.
Пестрота толпы в Эл-Эй просто удивительная.
     Я мало там ходил в театры,  потому что все вокруг меня было спектаклем,
но однажды отправился на оперу "Jesus Christ Superstar"  в ультрасовременный
"Century-City".  Были некоторые  колебания по поводу галстука - надеть ли? С
одной  стороны,  галстук  -  это все-таки некоторый конформизм,  но с другой
стороны,  все-таки  театр же.  Вспоминался  Зощенко.  Придя,  убедился,  что
колебания  были  совершенно  напрасными:  с одинаковым  успехом я мог надеть
галстук или не надеть галстука.
     Вокруг  меня  на  дне  прозрачного  космического  колодца прогуливалась
театральная публика:  высокая  черная красавица-газель в богатых мехах,  а с
ней белый парень в мешковатых джинсах,  денди в бархатном смокинге и девушка
в маечке спортклуба,  пиджачные пары,  и дерюжные хламиды, и просто рубахи с
расстегнутыми воротниками,  мини-юбки и длинные платья,  напоминающие слегка
ночные сорочки, а одна дама, вполне еще молодая,  но не вполне уже стройная,
была просто в пляжном  костюме-бикини  с наброшенной  на  плечи  черно-бурой
лисой.
     Однажды я все-таки почему-то  нацепил галстук и пришел в нем на лекцию.
Что-нибудь случилось, заволновались студенты,  что-нибудь сегодня особенное?
Нет-нет, господа, не волнуйтесь,  просто такое настроение,  просто сегодня с
утра я показался себе человеком в галстуке. Так я объяснил им свой вид и был
прекрасно понят.
     Калифорнийцы  заменили  понятие   моды   понятием   beautiful   people.
Разумеется,  в понятие это входит не только  манера  одеваться,  но и манера
разговора,  отношений,  весь  такой  слегка  подкрученный,  такой  чуть-чуть
игровой трен жизни.  Меня вначале эта манера  слегка  озадачивала,  я не мог
понять,  что многие люди в этом странном городе  чувствуют себя слегка вроде
бы  актерами,   вроде  бы   участниками  какого-то  огромного   непрерывного
хеппенинга.
     Вот однажды заходим мы с Милейшей Калифорнийкой в маленький  магазинчик
на Сансет-стрип.  Мы  едем  в  гости и нужно  купить  хозяйке  бутылочку  ее
любимого ликера "мараска".
     В  магазине  пусто.  Играет  какая-то  внутристенная  музыка.  Красавец
продавец с соломенными выгоревшими волосами приветливо улыбается:
     - Хай, фолкс!
     - У вас есть сейчас "мараска"? - спрашивает М.К.
     - Мараска? -  Красавец  вдруг  мрачнеет,  как  бы  что-то  припоминает,
драматически покашливает. - Боюсь вас огорчить,  леди, но Мараска уже неделю
не заходила.
     - ?
     - Да-да, просто не знаю, что с ней стряслось.  Мы все весьма озабочены.
А вы давно ее не видели?
     - У вас есть, однако, ликер "мараска"? - терпеливо спрашивает М.К.
     - О, леди! Вы спрашиваете ликер? - радостное изумление, восторг. - Этот
всегда в наличии.
     На прилавке  появляется  маленькая черная бутылочка.  Цена  ерундовая -
доллар с полтиной.
     - Все? - спрашивает М.К., глядя прямо в глаза красавцу.
     - Да, это все, - вздыхает продавец.
     - А завернуть покупку?
     - О, леди! Быть может, вы сами завернете?
     Продавец патрицианским жестом выбрасывает на прилавок кусок прозрачного
изумрудного целлофана.
     - Вы полагаете, что я сама должна завернуть?
     - Леди, это было бы чудесно!
     Совершенно доверительно - свои же люди - продавец подмигивает мне: вот,
мол, сейчас будет хохма!
     Милейшая Калифорнийка, слегка - слегка! - сердясь, неумело заворачивает
покупку. Получается довольно уродливый пакет. Продавец с маской страдания на
лице останавливает ее:
     - О, нет-нет,  мадам (теперь уже почему-то по-французски),  мы не можем
этого так оставить.  Это было бы вызовом  здравому смыслу.  Позвольте уж мне
вмешаться.
    На сцене появляется теперь огромнейший, в пять раз больше первого, кусок
целлофана  изумительной  красоты.  Продавец  превращается  в  художника,  он
демонстрирует нам вдохновенный творческий акт превращения прозрачной  пленки
в огромный замысловатый букет, подобие зеленого взрыва.  Он что-то бормочет,
отходит,  смотрит  издали  на свое  творение,  возвращается,  добавляет  еще
ленточку, еще цветочек. Наконец, скромно потупив глаза и как бы волнуясь:
     - Пожалуйста, леди. Готово.
     Мы выходим.
     - Сан ов э бич! - смеется М.К.
     - Пьяный, что ли? - предполагаю я.
     - Да нет, просто играет. Здесь много таких, с приветом...
     "Бьютифул  пипл"  не  имеет  возрастных   границ.   Вы  можете  увидеть
шестидесятилетних  джентльменов  в джинсах "кусками",  в вышитых рубашках, с
бусами на груди.  Они садятся за рули спортивных каров