авредакцией  Маша Толкунова,  которая всегда  называла
всех знаменитостей по имени, этак небрежно,  словно приятелей. -- Ты что же,
мать моя, радио не слушаешь?
     Тут все бросились  к ней  с лобзаниями. Оказывается, она на  самом деле
ничего не знает!  Да ведь Шульженко уже поет! Уже  повсюду  только и слышишь
"Тучи  в  голубом"!  Вся страна  уже  поет, весь фронт! Ты же  знаменитостью
стала,  Нинка! Вот,  посмотри! Ей сунули "Комсомолку". Там, в  середине, под
заголовком  "Секрет успеха"  были три портрета:  ее собственный,  знаменитой
певицы ресторанного стиля Клавдии Шульженко,  а также композитора Александра
Полкера, веселого  циника,  бильярдиста и  пижона. Далее следовали  текст  и
ноты,  а потом подборка писем "бойцов фронта  и тружеников  тыла", в которых
восторженно говорилось о том, как  новая песенка помогает им "бить  немецкую
гадину" и "ковать оружие для победы".
     -- Ой, девочки, да ведь вот сейчас как раз передают концерт по заявкам!
-- пищала Глаша. -- Маша, ну, можно включить, а? Ну, ведь наверняка же будут
"Тучи  в голубом"! Ой,  Нинка,  ну это же чудо! А как  танцевать-то под  нее
замечательно!
     Включили радио. И  впрямь сразу после хора  Пятницкого объявили, что по
многочисленным  заявкам передается песня Александра  Полкера и Нины Градовой
"Тучи в голубом" в исполнении Клавдии Шульженко.
     Зазвучал  оркестр,  мягкие,  под сурдинку  трубы,  задумчивый саксофон,
переливы  рояля --  Саша сам  тут играл, будучи  виртуозом  джазового пиано,
потом вступил любимый всем народом низкий голос певицы.
     Тучи в голубом
     Напоминают тот дом и море,
     Чайку за окном,
     Тот вальс в миноре...
     Третий день подряд
     Сквозь тучи, от горизонта
     "Юнкерсы" летят
     К твердыням фронта.
     Третий день подряд,
     Глядя через прицел зенитки,
     Вижу небесный ряд,
     Как на открытке.
     Тучи в голубом
     Напоминают тот дом и море,
     Чайку над окном,
     Тот вальс в миноре...
     "Юнкере" не пролетит
     К твоим глазам с той открытки,
     Будет он сбит
     Моей зениткой,
     Тучи в голубом
     Станцуют тот вальс в мажоре,
     Встретимся мы с тобой
     Над мирным морем.
     Тучи в голубом,
     Тучи в голубом...
     Нина  впервые  слушала эту песню. Неделю  или  около того  назад в Доме
композиторов после чтения Сашка Полкер пристал:  "Дай мне текст, ну что тебе
стоит!" Он требовал, чтобы она прямо сейчас, "не отходя от кассы",  написала
ему  текст или  хотя бы "рыбу" сделала, потому что он  через три  дня должен
сдать новую песню -- лирическую! -- для фронта, а за это он будет весь вечер
играть на рояле для  всей компании.  Они тогда всей  компанией  забрались  в
какую-то отдаленную  от  общих мест гостиную с  роялем, кто-то, оказывается,
притащил несколько бутылок вина из старых запасов, получилось сборище совсем
в довоенном духе. Нина присела в углу, минут за двадцать "накатала" вот этот
текст и отдала Сашке, и тот сразу же стал наигрывать и мычать...
     "Вальс в миноре", разумеется, превратился в  "Вальс в мажоре", мотив на
самом  деле получился заразительным,  вполне "инфекционным", можно  сказать,
"эпидемическим".   Удлиненная   вторая  строка  в   каждом  куплете  рождала
осторожный синкоп, и это, возможно,  и  делало  песню  не похожей  на  сотни
других  в  этом   же  роде,  возник  некий   загадочно-советский  слоу-фокс,
присутствие же "юнкерсов"  и зенитки придавало  все-таки некоторый рисунок и
прочей голубой размазне. Ну и  наконец, задушевная романтическая,  советская
femme   fatale  Клавдия   Шульженко  завершала  победоносно   этот  удар  по
сентиментам измученной страны: преодолеем, пройдем, вернемся... Тучи в голуб
все  еще доступны  каждому,  самому голодному, самому обреченному, раненому,
даже умирающему... Умирающему, может быть, больше всего.
     Все сотрудники смотрели на Нину. Она сидела на  краешке  стола, в одной
руке у нее была  дымящаяся  папироса, другой она  почему-то закрывала глаза.
Вдруг  у  нее  задергалось горло.  Она  бросила  папиросу  и  обеими  руками
попыталась прикрыть эту конвульсию, но  горло дергалось,  вырывалось из рук.
Глаша  Никоненко  в  полном  изумлении смотрела на  нее. Странные  люди, тут
радоваться надо, прыгать до потолка, а она дергается.

        "ГЛАВА X КРЕМЛЕВСКИЙ ГОСТЬ"

     Блестящая  толпа  военных  в  начищенных сапогах, сверкая  пуговицами и
орденами,  шагала по  пустынным  коридорам  и  залам  Большого  Кремлевского
дворца. Безупречный паркет отражал  движение толпы,  та в свою очередь всеми
своими сапогами, пуговицами и лысинами отражала мраморные  панели и рельефы,
а также сияющие люстры Кремля. Собранным с разных фронтов командирам, должно
быть,  трудно было себе  представить, что где-то  в России в конце зимы 1942
года еще существует такая благодать.
     Благодать, оказывается, существовала. Она  как  бы олицетворяла все еще
не поколебленную основу,  за которую и бились на ближайших подступах, бились
с  отчаянием,  уже без  веры в  победу,  на последнем издыхании. И  все-таки
отстояли, не пустили чужие сапоги гулять по этим паркетам, отодвинули прямую
угрозу. Пока, скажет осторожный.  Ну  что ж, пока --  это  тоже неплохо.  На
войне живешь минутой. Не зацепило сейчас, не зацепило  еще раз и еще раз, ну
что  ж,  это совсем неплохо. Во всяком случае,  в толпе  блестящих  офицеров
царило   явно  хорошее   настроение.  Приближалась   церемония   награждения
генералов, особо отличившихся в зимней кампании 1942 года. Некоторым из этих
генералов явно нечем было похвастаться, особо отличились они только тем, что
уцелели  и не сдались в плен, однако  им тоже,  всей  армии этот кремлевский
прием должен  был сказать, что времена суровых  наказаний  прошли, наступили
времена   всяческого   поощрения   вооруженного   человека.   Что   касается
генерал-полковника  Никиты  Борисовича Градова,  то  он даже  в  этой  толпе
выделялся  твердостью шага и решительностью черт лица. Улыбка же, постоянно,
словно  сторожевой,  проходившая по  этому  лицу,  держала  в  себе смыслов,
пожалуй, не меньше, чем джокондовская. В довоенные времена с такой улыбкой в
Кремль лучше было  бы  не являться, нынче же ее  главный  посыл, может быть,
даже вызывал  особое  почтение. Главный  же посыл  состоял  в  уверенности в
успехе и отсутствии страха. Все остальное, что  стояло за  этой  улыбкой, не
прочитывалось:   время  было  такое,  не  до  нюансов.  Во  всяком   случае,
командующий  Особой   ударной  армией,  блистательно  завершившей  январский
контрудар, взявшей Клин и отрезавшей 16 армию врага от его основных сил, мог
себе  позволить  вышагивать  по Кремлю  с  такой  многосмысленной  улыбкой в
глазах,  на устах и в носогубных складках. Генералы вошли в Георгиевский зал
и расположились вдоль одной из его стен. Внушительная группа сильных мужчин.
Как обычно, над всеми возвышалась верблюжья серьезная голова Андрея Власова.
Напротив   стоял  инкрустированный  царский  стол,   на   нем   видны   были
заготовленные загодя коробочки орденов.
     -- Что  предпочитаешь, Никита Борисович, "Анну" на шею или  "Георгия" в
петлицу? -- шепнул Мерецков.
     -- Оба не помешают, Кирилл Афанасьевич, -- шепнул в ответ  Градов. -- А
ты небось "Станислава" с дубовыми листьями алкаешь?
     -- Угадал, ваше превосходительство, -- вздохнул Мерецков.
     Вот  какие  шутки нынче  позволяли себе  красные генералы вместо  того,
чтобы трепетать от благоговения. Война  диктовала свою моду, армия  выходила
вперед, партия и Чека скромненько до поры потеснились.
     Открылись  двери, и с  мягкими  отеческими аплодисментами вошли  вожди;
впереди,   воплощением   полной   непристойности,    "всесоюзный   староста"
М.И.Калинин  со  своей  зажеванной  бородой.  За ним скромно шел  сам. Далее
следовали вожди, "портреты", среди которых заметно было отсутствие Молотова.
Последний пребывал  в этот момент в  Лондоне,  куда  прилетел  инкогнито под
именем "Мистер Смит из-за границы" на  четырехмоторном  бомбардировщике. Там
он  подписывал договор  с  Иденом  и  Черчиллем,  договор  о  двадцатилетнем
(20-летнем!) сотрудничестве  Союза Советских  Социалистических  Республик  с
Британской Империей.  А ведь  сколько  словесной энергии потрачено  было  со
времен  "ультиматума Керзона"  на  проклятья  английскому  империализму!  Не
смеется  ли  провиденье  над большевиками,  а  вместе  с ними и над  лордами
Альбиона?  Скромно  поблескивало  за  первым рядом  вождистских круглых плеч
пенсне Л.П.Берии: ни дать ни взять фармацевт старой формации.  Интересно, не
сам ли он своими руками убил нашего дядю Галактиона? Никита вместе со  всеми
генералами мощно аплодировал в ответ вождям. Вспыхнули лампы кинохроники.
     Сталин выглядел как Сталин. Что о нем еще можно  сказать?  Человеческие
категории,  вроде  "потолстел",  "похудел",  к нему  не  подходят. Он просто
выглядит как олицетворение  Сталина, и это значит, что  он в полном порядке.
Хотел бы я  видеть,  что  с ним  было  во время паники,  подумал  Никита. Не
олицетворял ли он тогда полураздавленного таракана, не гонялась  ли тогда за
ним какая-нибудь кремлевская сова?
     Сталин мягко,  за плечи чуть-чуть подвинул Калинина к микрофону. "Михал
Ваныч", как всегда, разыгрывая свою роль  "старосты", в которую он вошел еще
в сорокалетнем возрасте, зашамкал с листочка:
     -- Дорогие товарищи! В Ознаменование  разгрома центральной  группировки
немецко-фашистских войск Президиум  Верховного Совета СССР принял решение  о
награждении группы выдающихся советских военачальников...
     Генерал-полковника  Никиту Борисовича  Градова  вдруг  посетила  весьма
оригинальная  мысль:  "Интересно,  если  бы я  приказал  своим  автоматчикам
прикончить  всю эту компанию,  подчинились  бы  ребята?" Он глянул  в бок на
стоявшего за несколько человек от него красавца Рокоссовского: "Интересно, а
Косте  не приходит в голову такая же  мысль? Ведь сам недавно, как  я, тачку
толкал. От  имени и  по поручению всех зеков Колымы и  Печеры?.." Вдруг  ему
показалось, что его мысль  и взгляд не ускользнули от  слепо  поблескивающих
стеклышек  пенсне. Холодная струйка прошла вниз по позвоночнику,  но  в  это
время как раз прозвучало его имя.
     На  его долю выпала высшая  награда -- Золотая Звезда  Героя Советского
Союза  вкупе  с  весомым кругляшом  ордена  Ленина.  Он  четко  прошагал  по
звенящему паркету,  принял  из  "Старостиных"  рук  драгоценные коробочки...
опять мелькнула дурная мыслишка  -- "не перепутал  ли мудак коробочки" -- и,
осененный улыбками вождей -- "славные люди, добрые люди, экая, в самом деле,
приятная компания", -- повернулся к микрофону:
     -- Я благодарю правительство Советского  Союза и лично товарища Сталина
за эту высокую  награду  и обещаю  приложить все силы  для  достижения общей
цели. От  имени бойцов Особой ударной армии хочу выразить полную уверенность
в окончательной победе над врагом!
     Вдруг окатила  волна какого-то  истинного,  неподдельного  вдохновения,
мгновенного счастья от полного приобщения  ко всему тому, что в  этот момент
олицетворяло его страну, даже и вот к этой, и вот  именно к этой, особенно к
этой  группе лиц,  которых он еще несколько  минут назад представил себе под
прицелом своих верных автоматчиков.
     После  церемонии  всех  награжденных  пригласили   в  смежный   зал  на
небольшой,  скромный банкет а-ля фуршет. Война войной, а  угостить товарищей
надо -- так, очевидно, думал Сталин. А то еще подумают, что я жадничаю. Стол
был  накрыт  именно  как бы от  его  лица,  то  есть  с некоторым грузинским
мотивом: великолепные кавказские вина, сыры, огурчики и редис из кремлевских
парников. Не  обошлось,  конечно, и без  русских традиций,  икра и  севрюжий
балычок присутствовали. Водки не подали, что вызвало некоторое  недоумение у
привыкших к этому напитку фронтовых генералов.
     -- У нас у всех много дел, товарищи, --  сказал Сталин к концу банкета.
--  Однако я  хотел  бы  поделиться  с вами некоторыми соображениями. Сейчас
начинаем переговоры по ленд-лизу с американскими союзниками.
     Он произнес последние два слова с каким-то особым прищуром, с некоторым
юморком, с одной  стороны, как  бы говорящим  о грандиозном достижении: вот,
мол, какие у нас союзники,  американские союзники, но, с другой стороны, как
бы  и позволявшем  усомниться  в  истинности  такого  "союзничества":  между
коммунистом, мол, и ражим капиталистом -- какой союз?
     -- Так вот, --  продолжал  он,  --  предстоят большие поставки  боевого
снаряжения. Нам  необходимо тщательно продумать список наших насущных  нужд.
От  этого  будут  зависеть  заказы, которые  Рузвельт  сделает  американским
заводам.  Вот  вы,  товарищ  Градов,  как  вы  считаете,  что  прежде  всего
необходимо нашей армии с прицелом на предстоящие сражения?
     Этот  вопрос,  вернее, его  адрес всех  удивил.  Градов  стоял довольно
далеко  от Верховного  главнокомандующего, и  не через  стол,  то есть не  в
секторе  прямого обзора, а  на  той же  стороне,  то  есть  для того,  чтобы
обратиться  именно  к нему,  надо было  иметь  в  виду, что справа  от  тебя
находится среди других, может быть,  более важных лиц именно главком  Особой
ударной  Никита Градов с бокалом "Ркацители"  в  правой  руке и  с  вилкой в
левой.
     Все  повернулись в сторону Градова, и  тот без всякого  замешательства,
словно было вполне естественно, что Сталин обратился именно к нему с  первым
вопросом о ленд-лизе,  положил  вилку на тарелку,  поставил бокал на  стол и
сказал:
     -- Я считаю, товарищ Сталин,  что прежде всего нам  необходим грузовик.
Большой мощный грузовик с надежной ходовой частью, способный пройти по любым
дорогам,  перевезти  войска  и  амуницию,  буксировать  артиллерию  среднего
калибра и  нести на  себе гвардейские  минометы.  Честно говоря, без  такого
грузовика я  слабо себе представляю,  как мы сможем  перейти  ко второй фазе
войны, то есть к  наступательной фазе,  а  она не за горами, товарищ Сталин.
Наша промышленность уверенно наращивает выпуск танков, но она не располагает
мощностями для массового  производства такого быстроходного, мобильного и  в
то же время мощного грузовика. Между тем американцы, как я понимаю, на своих
заводах  Форда  и "Дженерал  Моторс" смогут  быстро  развернуть эту  насущно
важную продукцию.
     В паузе,  наступившей вслед  за этим,  лица  медленно поворачивались  к
вождю. Сталин с минуту  стоял в задумчивости, молча приминал большим пальцем
табак  в  своей трубке, однако все  уже понимали,  что это  благожелательная
задумчивость, что ему явно  понравилось высказывание генерал-полковника, тем
более  что  в  нем прозвучала  такая  профессиональная уверенность в  скором
переходе ко второй фазе войны.
     -- Интересная мысль, -- произнес Сталин. -- Я хотел бы, товарищ Градов,
чтобы вы подготовили  детальную  докладную записку для очередного  заседания
Совета Обороны. А теперь, товарищи, позвольте мне провозгласить тост за нашу
героическую армию и ее военачальников!
     -- Ура! -- грянули генералы.
     Бокалы поднялись  и  прозвенели. Начался общий оживленный,  приподнятый
разговор. К Никите подошли Жуков, Мерецков и Конев. Заговорили о грузовиках.
"Ты прав, конечно, Никита Борисович, без этого мы не вытянем.  Нам еще сапог
бы заказать в  Америке. В  лаптях даже Вася Теркин до Берлина не  дочапает".
Высший  состав  явно показывал  новичку,  вчерашнему "врагу народа", что  он
свой, что он один из них и никто его выскочкой не считает.
     -- Не я же это  придумал, -- очень в жилу тут  вставил Градов. -- В чем
был секрет Брусиловского прорыва? Он первый посадил пехоту на грузовику.
     -- Серьезно? -- удивился, то есть наморщил  свою  обтянутую голой кожей
голову, Конев, -- Значит, еще в шестнадцатом?
     -- Ну, механизацию пехоты во всех ведущих армиях мира
     начали еще в начале тридцатых, -- сказал Мерецков. -- И мы тоже.
     -- Правильно, -- кивнул Никита. -- Однако именно  тогда стали говорить,
что  у  нас  нет надежной машины. Помните,  Георгий  Константинович, об этом
еще...
     Он осекся, едва  не  сказав "об этом еще  Тухачевский говорил". Конев и
Мерецков немедленно отвлеклись взглядами  в сторону, Жуков  же смотрел прямо
на  него. Все трое, конечно, немедленно поняли,  чье имя едва не сорвалось с
его  уст. В лагерях шептались, что Тухачевскому на допросах чекисты выкололи
глаза. Может быть, это была лагерная "параша", а может быть, и нет. А Жуков,
кажется, свидетельствовал против Тухачевского. Так же, как и Блюхер, чье имя
тоже  нельзя  произносить.  А  что   такое  Тухачевский?  Палач   Тамбова  и
Кронштадта? А ты сам,  кронштадтский  лазутчик, каратель,  убийца  морячков,
жрешь  лососину в  логове  грязного зверя!  Мы все  запятнаны,  все  покрыты
шелухой преступлений, красной проказой... Он заполнил паузу  большим глотком
"Ркацители", просушил губы накрахмаленной салфеткой и закончил фразу:
     -- Ну, вы, конечно, помните, товарищи, как об этом говорили в наркомате
и генштабе.
     Жуков серьезно и  мрачно  кивнул.  Он помнил.  Разговор снова оживился.
Вторая фаза войны, ленд-лиз, коалиция  трех  колоссальных  держав,  все  это
прекрасно,  ребята,  -- кто-то, кажется, Конев, так и сказал,  "ребята",  --
однако  немцы  стоят  все  еще  в  трехстах  километрах  от  Москвы,  и  еще
неизвестно,  что нам  принесет  летняя  кампания.  Скорее всего,  они начнут
наступление южнее, а именно на харьковском направлении, а может  быть, и еще
южнее,  на  Ростов и далее на Кавказ... так что, пока коалиция заработает на
полных оборотах, "Васе Теркину" придется одному отдуваться. Так что давайте,
ребята, выпьем сейчас за него, за нашу главную надежу, русского солдата!
     И  Никита,  снова,  как  и  при  вручении  наград, охваченный  наплывом
какой-то  героической  симфонии, поднял  бокал  и  стал  чокаться  со  всеми
окружающими, товарищами по оружию. Вся склизкая  мерзость сдвинута  швабрами
истории  в  прошлое, сегодня  мы все едины,  история предоставляет нам  шанс
отмыться добела!
     Разъезжались  в  ранних  сумерках.  Прожекторы уже  начинали обшаривать
московский  небосвод.  Зенитчики  вокруг  соборов  и палат  Кремля стояли на
боевых вахтах.
     -- Куда сейчас, Никита Борисыч?  -- спросил Васьков. Как  почти во всех
вопросах хитрого  мужичка,  и в этом был подтекст. Ехать ли,  мол,  на улицу
Горького, то есть домой, к деткам, а главное, к Веронике Александровне.
     Конечно, хочется их всех увидеть,  Борьку, Верульку... Однако  Вероника
наверняка уже знает, что при мне теперь Тася,  дальневосточная медсестричка,
полевая походная  женка, как она сама  себя очаровательно  называет:  ППЖ  с
большим комплектом постельного  белья, с буфетом, с  целой сворой ординарцев
под командой,  молодка  без комплексов, а с  одним лишь, весьма  благородным
желанием услужить князю-командарму. Трудно себе  представить, чтобы Вероника
не знала об этом, уж кто-нибудь-то из генеральских жен-доброхоток непременно
посочувствовал.  Нет,  невозможно   сейчас   встречаться,  отводить   глаза,
преодолевать  фальшивую интонацию, слишком  сильно все  уже раскололось,  не
склеишь.  Вот  что  оказалось главной жертвой тридцать седьмого  года,  наша
любовь...
     -- Ты что, не знаешь куда,  Васьков? На фронт! Завтра -- бой, все будем
на передовой!
     -- Слушаюсь! -- ответствовал Васьков с  якобы слепой преданностью,  как
будто между ними не было "отношений".
     Бронированная   машина  командующего  в   сопровождении   двух   крытых
грузовиков взвода  охраны выкатилась из Кремля через Спасские ворота, прошла
с сомнительным постукиванием в ходовой части по брусчатке Красной площади --
"Васьков, слышишь?"  --  "Так  точно, товарищ  генерал-полковник!  Принимаем
меры!" -- мимо толстопузого  сундука  с готическими  башенками Исторического
музея, на  Манежную --  по правую руку "жизнерадостная" архитектура  поздних
тридцатых, гостиниц