нщины для этой цели.
     --  Они! Опять  они!  -- воскликнул Градов. -- Какого  черта им надо от
тебя, Ле?
     Физик пожал плечами:
     -- Просто  понятия не  имею. Неужто моя поездка в Англию,  переписка  с
Резерфордом? Право, смешно. Кого в ГПУ интересуют теоремы атомного ядра?
     Борис Никитич посмотрел сбоку на своего всегда такого уверенного в себе
и ироничного друга и вдруг  подумал,  что у того, возможно, нет никого ближе
чем он, на свете.
     -- Слушай, Ле, почему  бы тебе  к нам не переехать? Скажем, на полгода?
Пусть они увидят, что ты не один, что у тебя большая семья.
     Леонид Валентинович растроганно положил руку на плечо друга:
     --  Спасибо,  Бо,  но  это  уже  лишнее.  Сейчас  все-таки  не  военный
коммунизм.

     Вечером на даче состоялся один из тех ужинов, становились как бы вехами
в жизни маленького клана, -- полный сбор. Чаще всего он объявлялся в связи с
приездом  из  Минска  комбрига Никиты и  Вероники;  однако возможность  всем
увидеться была только внешним поводом. Каждый понимал,  что главная ценность
полного сбора состоит  в проверке прочности основ, в  оживлении того чувства
цельности, от которого у мамы Мэри иногда просто перехватывало дыхание.
     Итак, все уже, или почти все, собрались вокруг стола, нет только Нинки;
егоза, разумеется, опаздывает.
     -- Где же эта чертова Нинка? -- надувает губы капризная Вероника.
     Красавица   за  истекший  год   весьма  раздулась,  еле   помещается  в
широченном, специально сшитом  полесском платье. Губы и нос у нее  припухли,
каждую минуту она готова заплакать.
     "Я старше Нинки на каких-нибудь  несколько лет, -- думает она, -- а вот
сижу  тут брюхатая, как деревенская дура,  а Нинка небось где-нибудь слушает
Пастернака  или Мейерхольда крутится...  И все  Никита,  это все он,  эгоист
противный..."
     Борис Никитич, сияя, потянулся  к невестке, кольнул бороденкой в  щеку,
поднял бокал, обращаясь к ее огромному животу:
     -- Уважаемый сэр Борис Четвертый! Надеюсь, вы  меня  слышите  и  готовы
подтвердить,  что  в  отличие  от  нынешнего   поколения  революционеров  вы
собираетесь восстановить и продолжить градовскую династию врачей!
     Вероника  скривила  рот  -- шутка тестя показалась ей тошнотворней всей
расставленной  на  столе великолепной кулинарии. Никита  встревоженно к  ней
повернулся, но она все же преодолела отвращение и вдруг неожиданно для  себя
ответила тестю вполне сносной, в позитивном ключе, шуткой же:
     --  Он спрашивает, в какой медицинский институт поступать, в Московский
или Ленинградский?
     Все вокруг замечательно захохотали.
     --  Что  за вопрос?!  --  грозно взревел  Борис III, то есть  профессор
Градов. -- В мой институт, конечно, к деду под крыло!
     Все стали  шумно чокаться  и закусывать, а  Вероника,  опять же полному
собственному изумлению, вдруг взалкала маринованных помидоров и придвинула к
себе целое блюдо.
     Тут захлопали входные двери, протопали быстрые шаги, и столовую вбежала
Нина;   темно-каштановые  волосы  растрепаны,  ярко-синие  глаза  пылают   в
застойном  юношеском  вдохновении,  воротник   пальто   поднят,  под  мышкой
портфель, на плече рюкзак с книгами.
     -- Привет, семейство!
     Взвизгнув,  бросилась к Веронике, поцелуй в губки и животик, плюхнулась
на  коленки  к  брату-командиру,  с  трагической  серьезностью  пожала  руку
брату-партработнику  --  "Наше  вам,  товарищи   твердокаменные!"  --  будто
английская леди, протянула руку для поцелуя Леониду Валентиновичу Пулково и,
наконец, всех остальных одарила  поцелуями.  Самый нежный  поцелуй достался,
конечно, Пифочке, Пифагору.
     -- Хотя бы  по случаю приезда брата могла прийти вовремя, -- проворчала
Мэри Вахтанговна.
     Нина, еще  не  отдышавшись  то ли от бега, то ли от буффонады, а  может
быть,  от  "исторического  возбуждения",  вытащила из  рюкзака свежий  номер
"Нового мира", швырнула его на стол -- пироги подпрыгнули.
     -- Ну-с,  каково?! В городе дикий скандал!  Сталинисты рычат от ярости.
Вообразите,  ребята,  весь  тираж  "Нового  мира"  с  "Непогашенной  лунной"
конфискован! Совсем с  ума посходили! У  них почва уходит из-под ног, вот  в
чем дело!
     Все  собравшиеся  улыбались, глядя на возбужденную девчонку.  Даже сама
Мэри хмурилась только притворно, с трудом скрывая обожание. Всерьез хмурился
лишь Кирилл. Он  сурово  постукивал пальцами по  столу  и смотрел  на сестру
суженными глазами, едва ли не в стиле следователей ГПУ.
     Нина  же с изумлением вдруг поняла, что присутствующие, что называется,
"не в курсе". То, что буквально ярило факультет, да  и  вообще всю  "молодую
Москву", здесь,  в Серебряном  Бору, было лишь  каким-то  отдаленным звуком,
вроде погромыхивания трамвая.
     -- Позвольте узнать, мисс, что это за "Луна", что наделала такого шуму?
-- поинтересовался Пулково.
     -- Повесть Пильняка, неужели не слышали?
     -- О чем эта повесть, малыш? -- спросил отец.
     --  Ну,  вы  даете,  народы! --  захохотала Нина.  -- Помните,  прошлой
осенью? Смерть  командарма Фрунзе в  Солдатенковской больнице? Ну вот, я еще
не читала, но  повесть именно об  этом,  Пильняк намекает  на подозрительные
обстоятельства...
     Она осеклась, заметив вдруг, что все лица за столом окаменели.
     -- Что такое с вами, народы?
     За  столом  воцарилось неуклюжее  молчание.  Нина  переводила взгляд  с
одного  на  другого. Отец сидел  неподвижно, глаза  его  были  закрыты. Мать
тревожно смотрела  на него,  дрожащим голосом бормотала  что-то растерянное,
можно  было  уловить:  "...какие,  право,  неуместные...  странные...  такой
вздор... глупые сплетни..." Пулково застыл  с не  донесенной до рта рюмочкой
водки. Тихо  поскуливал  Пифагор.  Агаша с поджатыми губами терла полотенцем
совершенно чистое блюдо. Кирилл  углубился в тарелку  с винегретом. У Никиты
на  лице  было  написано  почти  открытое  страдание.  В  глазах  беременной
красавицы быстро накапливалась влага.
     Напряжение было прервано звонком в дверь. Агаша  посеменила открывать и
вернулась с  дюжим  и  румяным  военным.  Тот  стукнул  каблуками, прямо  по
старорежимному, отдал честь, заорал:
     --  Младший  командир  Слабопетуховский! По  вашему приказанию, товарищ
профессор, машина из Первого военного госпиталя!
     Борис Никитич посмотрел на часы, слабо вздохнул:
     -- Ой, уже половина восьмого,  -- встал, поцеловал Мэри Вахтанговну. --
Я вернусь сразу после операции.
     Младший   командир  Слабопетуховский  направился   к  выходу,  на  ходу
подкрутив карикатурный  ус, что-то шепнул тут же  зардевшейся старой девушке
Агаше. Профессор вышел за ним.
     Мэри Вахтанговна, гордо подняв подрагивающий подбородок, демонстративно
не смотрела в сторону дочери.
     -- Какая жестокость, -- проговорила она. -- Какая самовлюбленность! Так
ничего  не  замечать!  Отец жертвует  всем  ради своих больных, ради  своего
подвижничества! Не знает ни дня, ни ночи...
     -- Да что  в конце концов происходит?! -- воскликнула Нина.  -- Что  за
МХАТ тут разыгрывается?
     Никита положил сестре на плечо свою весомую руку с шевроном:
     -- Спокойно, Нинка. -- Он повернулся к матери и мягко спросил: -- Мама,
может быть мы должны объяснить Нинке?...
     Мэри Вахтанговна резко встала из-за стола.
     --  Не  вижу  никакой  необходимости!  Нет   ничего,  что  нуждается  в
объяснении!  --  Драматически  сжав  руки  на  груди, она  быстро  вышла  из
столовой.
     Никита,  шепнув сестре: "Поговорим  завтра",  вышел  вслед  за матерью.
Весело начавшийся ужин, дымился в развалинах.
     Кирилл как бы  с некоторой брезгливостью кончиками пальцев оттолкнул от
себя номер "Нового мира" и исподлобья уставился на Нину.
     --  Если этот клеветнический  номер  был запрещен, где ты его  достала,
позволь спросить?
     Нина схватила журнал, выпалила прямо в лицо брату:
     -- Не твое дело, сталинский подголосок!
     Кирилл совсем уже в партийном стиле шарахнул кулаком по столу:
     -- Ты считаешь  себя идейной троцкисткой?! Дура! Пиши лучше свои стишки
и не лезь в оппозицию!
     Отшвырнув стулья, оба молодых отпрыска Градовых вылетели из  столовой в
разные стороны.
     Агаша,  вскрикнув  уже даже  и не  в  стиле  МХАТА,  а  прямо  в  своей
природной, то есть Малого театра, манере, скрылась на кухне.
     В полной растерянности разъехался четырьмя лапами по паркету Пифагор.
     За  недавно  еще  густо  населенным  столом  остались  только Пулково и
Вероника. Она приложила платок к глазам, стараясь не  расплакаться, но потом
высморкалась в этот платок и неожиданно рассмеялась.
     -- Наш Кирка совсем уже очумел по партийной линии, -- сказала она.
     Пулково налил себе рюмочку и подцепил треугольник соленого груздя.
     -- Мда-с, и  всюду страсти роковые,  --  произнес он как раз  то, что и
должен  был  произнести  холостяк  джентльмен,  глядя  на  ссору  в  большом
семействе.
     Вероника улыбнулась ему, показывая, что  помнит,  как год назад в  этом
доме они едва ли не флиртовали.
     --  Вот  видите, Леонид Валентинович,  еще  год  назад  здесь,  помните
Мэричкин  день  рождения,  я крутилась,  кокетничала,  а  сейчас...  --  Она
показала   ладонями,  будто  крылышками,  на  живот.   --  Вот  видите,  как
изуродовалась.
     -- Ваша красота, Вероника Александровна, немедленно восстановится после
родов, -- сказал он.
     -- Вы думаете? --  совсем по-детски спросила  она и тут же накуксилась.
-- Ох, какая дура!
     Пулково глянул  на  часы, встал  прощаться, взял  руку Вероники  в  обе
ладони.
     --  Между прочим,  я сейчас часто играю на бильярде с  очень интересным
военным, комполка Вадимом Георгиевичем Вуйновичем. Он нередко вспоминает вас
с Никитой... вас особенно...
     -- Не говорите ему, что мы приехали! -- воскликнула она.
     В следующий  момент  оба  вздрогнули:  из  кабинета начали  разноситься
бурные драматические  пассажи рояля. Пифагор бросился к дверям, ударил в них
передними лапами. Выскочила Агаша, схватила его за ошейник:
     -- Тише, Пифочка, тише! Теперь наша мамочка сами лечатся!

     Мэри Вахтанговна музицировала  весь остаток вечера.  Нине  в ее комнате
наверху иногда  казалось,  что рояль обращается прямо к ней,  то требует, то
просит  сойти  вниз и объясниться. Она злилась  на эти воображаемые призывы:
сами  что-то  скрывают  от  нее,  а  потом  устраивают  сцены.   Обвиняют  в
равнодушии, а самим наплевать на жизнь дочери! Разве хоть раз мать или отец,
не говоря уже о братьях, спросили, что происходит в "Синей блузе", в "Лито",
в отношениях  с  друзьями,  с  Семеном...  Все  разговаривают  с  ней только
каким-то  раз  навсегда  усвоенным   дурашливым  тоном,  как  будто  она  не
взрослеет, не мучается проблемами революции. Да и что для них революция? Они
просто счастливы, что она отходит на задний план в жизни страны, что прежняя
их комфортная  обыденщина  так быстро восстанавливается. Чем,  по сути дела,
мои  родители  отличаются  от  нэпманов,  от  какого-нибудь  Нарим-хана   из
"Московского Восточного общества взаимного кредита", о котором недавно писал
Михаил  Кольцов? Тот ликует в своем банке  под защитой  швейцаров  в зеленой
униформе, здесь -- дворянские  фортепианные  страдания, вечерние туалеты для
выездов в оперу... "Нормальная жизнь" возвращается, какое счастье!
     Не   раздеваясь,  она   валялась  на   своей  кровати,  пытаясь  читать
"Непогашенную луну", но  не читалось никак, строки ускользали, набегали одна
за  другой досадные мысли: "Как-то не так  я живу, что-то  не  то  я  делаю,
почему я позволяю Семену так себя вести со мной,  почему  я стесняюсь  своей
романтики,  своих  стихов,  почему  я не откровенна сама с  собой и  не могу
сказать себе, что на ячейке мне скучно, почему..."
     Она  заснула с  открытой  книжкой  "Нового мира"  на животе  и очнулась
только от шума подъезжающего автомобиля. Хлопнула калитка. Нина  выглянула в
окно и увидела своего любимого отца. Веселый, в распахнутом пальто, он шел в
свете  луны  по тропинке к дому. Значит, операция  прошла  удачно.  Стукнула
дверь, застучали каблучки.  Любимая мать  побежала навстречу мужу. Слышны их
веселые голоса.
     Нина  погасила лампу, но  продолжала сидеть, прижавшись лбом к  стеклу.
Луна парила в чистом небе  над соснами. По тропинке к дому теперь шествовал,
поводя  гвардейскими плечами, младший командир Слабопетуховский.  Послышался
его  паровозный  голос: "А  я гляжу, печка-то у вас на кухне  малость дымит,
Агафья  Васильевна".  --  "Ой,  не  говорите,  товарищ  Слабопетуховский! --
отвечал пронзительный от счастья голос Агаши.  -- Не печь, а чистый бегемот!
Сажень дров на неделю!"
     Нина вытащила тоненькую книжечку Пастернака, открыла наугад и прочла:
     Представьте дом, где пятен лишена
     И только шагом схожая с гепардом,
     В одной из крайних комнат тишина
     Облапив шар, ложится под бильярдом.
     Тишина  в  конце концов  действительно  улеглась.  Сквозь дремоту  Нине
почудилось,  что  по  соседству,  в  спальне  родителей,  кто-то  занимается
любовью. "Но этого же не может быть", -- улыбнулась она и заснула.

     Глава 4.

     Генеральная линия.

     Северное бабье лето наутро обернулось сильным холодным дождем, лишенным
какого-либо  поэтического  контекста.  Кирилл Градов в  кургузом пальтишке и
рабочей кепочке, спасая книги  за  пазухой, быстро шел  по  улице поселка  к
трамвайному  кольцу.  На  полпути  его  догнала  легковая  машина.  Рядом  с
водителем  сидел  старший  брат  Никита,  в  полной  форме  комдива.  Машина
притормозила, Никита открыл дверь и пригласил Кирилла:
     -- Слушай, я еду в наркомат. Садись, подвезу!
     Не замедляя шаг, Кирилл махнул рукой:
     -- Нет, спасибо! Я на трамвае!
     Никита сделал  шоферу знак, и  автомобиль  медленно  поехал  вровень  с
идущим. Красный командир с улыбкой смотрел на нахохленного партработника.
     -- Перестань дурить, Кирка! Ты же промокнешь!
     -- Ничего, ничего,  -- пробормотал  Кирилл и вдруг осерчал: -- Езжайте,
езжайте, ваше превосходительство! Мы к генеральским авто не приучены!
     Никита тогда тоже немного разозлился:
     -- Ух ты, какие гордые у нас нынче марксисты! Да ведь ты и сам сейчас в
ранге   градоначальника,  шутка   ли,  второй  секретарь  Краснопресненского
райкома!
     Не ответив, Кирилл резко свернул за  угол.  Шофер посмотрел на комдива:
прямо или направо?  Никита показал -- езжай за ним!  Автомобиль повернул  за
Кириллом, невзначай пересек большую лужу, обдав идущего мутной водой. Никита
не поленился наполовину вылезти и встать правой ногой на подножку.
     -- Послушай, Кирка, я давно тебе  хотел сказать. Зачем ты культивируешь
этот псевдопролетарский стиль? Ну, где ты откопал этот пальтуган? Дома висят
без дела по крайней мере три  хороших драповых пальто, а ты ходишь в рогоже!
Штаны у тебя на заду так вытерлись, что можно как в зеркало смотреться! Кому
и что ты хочешь доказать?
     -- Ровным счетом ничего и решительно никому! -- рявкнул в ответ младший
брат.  -- Оставьте вы все меня в покое! Я получаю  партмаксимум сто двадцать
три рубля в  месяц  и  должен одеваться и питаться в соответствии  с этим. В
партии  еще сохранился здравый смысл! Мы  не пойдем  за теми, кто внедряет в
РККА дух старорежимного офицерья.
     Задетый  за  живое,  Никита   вызывающе  захохотал.  Он  даже  забыл  о
присутствии шофера с треугольничками в петлицах.
     -- Ха-ха, ты думаешь, твои любимые вожди такие аскеты, как ты?
     Кирилл толкнул в его сторону гневным указательным:
     -- Повторяешь мелкобуржуазные сплетни, комдив!
     В этот момент в конце улицы появился трамвай. Не глядя больше на брата,
Кирилл опрометью  пустился к кольцу. Никита сердито захлопнул дверцу машины.
Проезжая мимо  остановки,  он  смотрел,  как  граждане  бросаются  в  вагон,
стремясь  захватить  сидячие  места.  Признаться,  он  уже  забыл,  как  это
делается.
     В сухую погоду, не  смотря на  давку, все шелестят газетами, умудряются
их  разворачивать над  головами  или  между ног. Нынче промокшие  газеты  не
шелестели  и не  спешили разворачиваться, однако граждане  все  равно хорошо
читали.  Прогрессивные  иностранцы  постоянно  отмечают,  что  в СССР  самая
читающая публика.  Кирилл недавно дискутировал вопрос о печати  с помощником
отца  Саввой  Китайгородским. Собственно говоря, он даже не дискутировал  --
что  можно дискутировать  с типичным буржуазным либералом?  -- а проверял на
Савве правильность партийных установок.
     Естественно,   мусье  Китайгородский  не   доволен.   Чего  стоят   все
послабления нэпа, если печать осталась в  руках  у правящей  партии, если ни
одна дореволюционная газета не восстановлена?
     Вот чего они хотят:  не только нэповских лавок, но разнузданной прессы.
Значит,  в  этом  направлении мы держим  правильный курс.  Никаких поблажек.
Пресса -- здесь Троцкий прав -- острейшее оружие партии!
     Кирилл стоял  в углу трясущегося вагона, зажатый с трех сторон мокрыми,
хмурыми пассажирами такого же,  как  у него, пролетарского обличия. Газетные
заголовки  маячили у него  перед глазами. Пресса партии богата событиями.  И
очень хорошо, что  они даются в партийной интерпретации: человека не бросают
в одиночку на съедение факту, наоборот, учат потреблять факты, оценивать  их
с классовых позиций.
     Расстрел  за  растрату; избирательного  права лишены  кулаки, служители
культа, бывшие  царские  чиновники; увеличивается экспорт леса;  за  покупку
жилплощади  --  выселение;  "Рычи,  Китай!"; футбол:  сборная  сахарников  и
совторга бьет "Пролетарскую кузницу"; центральный аэродром  им. т. Троцкого,
новые  аэропланы "Наркомвоенмор", "Л. Б. Красин", "Имени тов.  Нетте", полет
шара, аэронавт --  слушатель  академии воздухофлота  тов.  Федоров... Много,
много  фактов,  жизнь  в красной  республике  бурлит;  вот  еще --  отповедь
Пилсудскому; а вот вам и реклама  -- краски, "Тройной" одеколон, вежеталь...
на потребу мещанству...
     Отвернувшись к окну,  Кирилл вытащил  свое  чтение -- толстую книгу. Он
делал вид, что  не замечает, как две его  постоянные попутчицы, девчушки лет
двадцати, совсем не  противные на вид  секретарши-машинистки, поглядывают на
него и хихикают.
     -- Все-таки он очень хорошенький, не находишь? -- сказала одна.
     -- Очень  уж серьезный,  -- сказала другая. -- Что же он читает? -- Она
вполне  бесцеремонно  заглянула Кириллу под  локоть.  -- Ну и  ну,  "Учебник
хинди"!
     Кирилл молчал, стискивал зубы, индусские слова мельтешили перед ним без
всякого смысла, будто только добавляли вздору в общий вздор вокруг его столь
цельной личности: споры с Нинкой и Никитой, мокрая, гнусная одежда, идиотизм
газет, волнение и трусость от близости этих двух девиц.
     Трамвай подходил к Песчаным,  там пересадка. Пассажиры готовились еще к
одной атаке.

     Причина, по которой комдива Градова в этот раз  вызвали в Москву, была,
с  его  точки зрения,  несколько  надуманной.  Новый  наркомвоенмор  Климент
Ефремович Ворошилов делал  большой доклад  о  современной военной стратегии,
что  ж, прекрасно, в  добрый  час, но  зачем же  отрывать  такое  количество
командиров  на  местах  от  неотложных  практических  дел, в  частности,  от
отработки взаимодействия  кавалерии  и  танкеток в  условиях  наступательных
действий  на  лесостепной  равнине? Да  и в личном смысле эта поездка была в
высшей степени не  ко времени --  Вероника на последнем месяце беременности.
Никита надеялся,  что  она на  этот  раз останется  в Минске под  присмотром
привычных и вполне опытных врачей окружного  госпиталя, которые  к  тому  же
знали все ее "бзики", но она и слушать ничего не хотела: "Упустить поездку в
родную Москву, в  бурлящую  столицу,  вырваться  хоть  на  неделю  из  этого
затхлого Минска; даже не думай об этом!"
     Провинциальное прозябание,  бессмысленная трата "лучших лет" были  едва
ли не главными тема