а  Монте-Кристо,  господин
полковник?  Он был в шахте,  и там он чуть не сдох от  голода.  Что касается
"миссис  маршал",  то  она провела  четыре года  на  лесоповале, на  мерзкой
войлочной фабричонке, в гнусных бараках, и...
     Говоря  это, она  уже не оглядывалась, а  смотрела прямо  на него,  как
будто спрашивала: "Ну что, Кевин, теперь-то рухнул твой образ советской Анны
Карениной?" Рука ее с сигаретой и губы подрагивали. Прижаться бы хоть на миг
к этим губам!
     -- Хватит об этом! -- Она бросила сигарету и пошла прямо по  лужам.  Он
бросился вслед.
     -- Я надеюсь, вы мне больше расскажете о тех временах?!
     -- Не  надейтесь!  --  резко  бросила она. -- Уже  темнеет, поехали  по
домам!
     Несколько  минут шли быстро  и молча.  Разлетались брызги. Туфельки  на
каучуке  и шелковые  чулочки были в  грязи,  но шелест  ее  юбки,  шелест ее
юбки... ей-ей, это из Достоевского, Полина и Алексей...
     Навстречу  плелись два русских мужичка.  Тэлавер попытался отвлечь свою
спутницу от мрачных воспоминаний.
     --   Посмотрите  на  этих  мужичков,   Вероника!  Просто   тургеневские
персонажи, не правда ли? Ну чем вам не Хорь и Калиныч, а?
     Вероника  вдруг  вся передернулась  и  дико посмотрела на мужичков. Они
разошлись.  Прошли молча еще полсотни метров, и она вдруг  схватила Тэлавера
за руку:
     -- Кевин, я боюсь "тургеневских персонажей"! Обернитесь!
     Он обернулся и увидел, что мужички остановились и  смотрят  им вслед. В
сумерках  уже  не было  видно их  лиц, но так могли смотреть вслед и  агенты
полиции,  и  простые  любопытствующие  лесники.   Каждую  минуту  приходится
напоминать себе об особенностях этой страны, о вечно цветущей паранойе.
     -- Разве вы не понимаете, они  повсюду,  -- шептала Вероника. -- Всякий
раз,  когда  мы  с  вами  встречаемся  на  улице  Горького,  они  немедленно
появляются вокруг.  Сегодня,  когда я осталась на  бульваре,  они немедленно
подсунули  мне какую-то свою мерзкую старуху с  вязаньем.  А когда мы  ехали
сюда,  вы не заметили "скорую помощь"?  Вы  думаете, это действительно  была
"скорая помощь"?
     Было совеем уже темно. Вокруг уже не было никого. Уже пропали из глаз и
из памяти все  персонажи классической литературы, и  никого вокруг не  было.
Была только  ранняя уже ночь, нарождалась  уже луна,  обещая прибыток;  ночь
последней недели второй уже мировой войны, если, конечно, не считать Японии,
а  ее следовало  считать.  Но было  не до Японии уже.  Уже  в березах только
поблескивали глаза, так было.
     Она взяла его за руку и потянула с аллеи в березы.
     --  А,  черт, -- прошептала она.  --  Пошли бы все,  ну,  к  черту,  --
продолжила она. --  Гады, скоты! -- чуть не заплакала она. --  Никого больше
нет, -- продолжила она.
     Он, позабыв о парижском  опыте, положил  ей  руку на  плечо, как  будто
верному другу. Не плачь от одиночества, хотелось сказать ему,  теперь ты  не
одна, хотелось продолжить, но он промолчал. Она расстегнула ему пальто.
     -- Ну, что же, целуйте! -- сказала она.
     Он  прикоснулся  к  ее  нежнейшим,  хоть  и  прокуренным,  губам.   Она
расстегнула свою жакетку и блузку, пуговки мягкой жилетки. Он взял ее грудь.
"Ну,  вот,  идите   сюда!  Ну,   вон  туда,  разве  не  видите?"  Он  увидел
свежеспиленный пень. Наверное, Хорь и Калиныч позаботились. Он сел. "Ну, что
же,  где же  они, где  же  ваши пуговицы?" -- "Пуговки  нет, это -- зип". --
"Ха-ха, никогда раньше не видела". -- "Позвольте, теперь уже я..."
     Он быстро  вспоминал парижский  опыт. Она стонала,  то откидывая голову
назад, то  кладя ее  ему  на  плечо. "Гады, мерзавцы,  вот  вам, вот вам! --
бормотала она. -- Ненавижу, ненавижу..."
     "Забудьте о ненависти, -- нежно увещевал он  ее.  -- Забудьте обо всем,
любимая Вероника, я вас больше уже никому не отдам..."
     -- Вот  это  баба! --  сказал как бы с некоторым восхищением  Лаврентий
Павлович  Берия после  того, как  Нугзар Ламадзе  доложил ему о  художествах
маршальши   Градовой.  У  Берии,  впрочем,  никогда  не  поймешь  --  то  ли
действительно восхищается,  то ли  проявляет  зловещую  иронию.  --  Вот это
русская  баба!  -- продолжал Берия, как  бы  углубляясь  в  размышления.  --
Помнишь, Нугзар: "Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет..."
     Вспоминая строчку  из  Некрасова, давно  уже  ставшую расхожим  местом,
Берия говорил так, как будто  он и  не  "коня" и не "избу"  имеет в  виду, а
что-то другое, только лишь слегка созвучное.
     Потом он ударил ладонью о ладонь,  посмотрел на Нугзара поверх пенсне и
улыбнулся так, как будто самого  себя  вообразил на месте помощника военного
атташе США.
     -- На пеньке, говоришь? Ах, неплохо!
     Ламадзе, как  всегда, подыгрывал хозяину, старался угадать  направление
его  мыслей,  но  не высказывался. Берия вышел из-за  стола,  прогулялся  по
кабинету, в отдаленном углу расхохотался,  еще раз хлопнул ладонью о ладонь.
А говорят,  что  лагерный опыт на  пользу не идет! Потом  он вдруг  быстрыми
шагами подошел к сидящему в кресле Нугзару, тряхнул его за плечо:
     --  Ты  почему  молчишь, Нугзарка? Почему всегда  меня  подталкиваешь к
решению? Ну,  что не понимаешь обстоятельств -- ночью  в  лесу, на пеньке, с
аме-ри-канцем,  со  шпионом,   ну!  Ну,  говори,   шени  дэда  товтхан,  что
предлагаешь?
     -- Я думаю, Лаврентий Павлович, что нельзя упускать такого случая. Она,
по-моему, хочет с ним уехать, но нам нельзя этого так упускать.
     -- Тогда  действуй! -- сказал Берия и тут же перешел к другим делам. То
есть к другим своим преступлениям, как скажут неблагодарные потомки.
     Уже отгремели залпы  финального  победного салюта, уже знамена немецкой
армии были  брошены к подножию Мавзолея Ленина, то есть к подошвам  Сталина,
когда  в  самом конце июня 1945  года на  квартире покойного маршала Градова
состоялся весьма примечательный ужин.
     Ужин  вроде  совсем  не  парадный, всего  на  три  персоны, однако  для
устройства, готовки и сервировки Вероника на три дня привезла из Серебряного
Бора саму Агашу.
     Первым  из гостей явился генерал Нугзар  Ламадзе.  Для  этой оказии  он
облачился в новенький  серый  костюм,  весьма выгодно  ниспадавший вдоль его
стройной талии.  К  костюму  неплохо  был  подобран  галстук  в  "огурцах" и
аналогичный платок, только  чуть-чуть  высовывающийся из нагрудного кармана,
чтобы ни у  кого  не  возникло желания в  этот платок  высморкаться. Никому,
конечно,  не  должно  было прийти  в  голову, что приятный молодой  кавказец
обладает высоким чином страшного секретного ведомства.
     Хозяйка дома встретила  его  в темно-вишневом  платье,  у которого  был
такой вид, будто оно только что  покинуло плечи хозяйки и не намерено  долго
задерживаться на груди.
     --  Вероника, душа моя, клянусь Алазанской  долиной, ты  неотразима! --
нашел нужным воскликнуть  Ламадзе и  сделал это не без удовольствия. -- Если
бы  не  долг службы,  ха-ха,  впрочем, что я,  ты  меня сейчас  не  узнаешь,
Вероника,  душа  моя.  Повеса Нугзар стал  образцовым  семьянином. Ты должна
взять под опеку мою Ламару, она все еще дичится в столице...
     Стол был идеально сервирован: хрусталь, фарфор, салфетки  в  серебряных
кольцах. По русской традиции все напитки были выставлены на обеденном столе.
Водки -- одна  простая, другая лимонная -- в тяжелых штофах, бутылки вина  и
коньяку соседствовали с  закусками, частично прибывшими из  отдела снабжения
высшего  командного состава Министерства  обороны,  частично --  из Агашиных
немалых серебряноборских резервов.  Основной гость, которого  ждали, хоть  и
был иностранцем, но предпочитал именно русскую традицию.
     Погуляв по хорошим туркменским коврам квартиры, Нугзар присел к столу и
налил себе тонкую рюмочку водки. Вероника присела рядом со  своей неизменной
сигаретой.  Они  хотели  было уже возобновить один  из своих тяжких,  хоть и
волнующих, вернее, просто переворачивающих все существо Вероники разговоров,
когда  в  столовую  вдруг  вошел  шофер  Шевчук.  Чуб  у  него  был  сегодня
припомажен, прохоря начищены до  исключительного  блеска, с ними соперничали
пуговицы парадного кителька и новенькие,  торчавшие крылышками лейтенантские
погоны. Он явно собирался тут отужинать, хотя его никто не приглашал.
     Спокойненько, со  своим вечным  хулиганским перекосом рта, он отодвинул
стул, уселся и только тогда уже спросил с полным этикетом:
     -- Надеюсь, не возражаете, Вероника Александровна?!
     В последнее время Шевчук Леонид капитально психовал. Маршальша, которую
он  за глаза называл не иначе, как  зазнобой, перестала допускать к  себе, а
вместо этого шляется  с нерусским офицером, не исключено,  что  югославом, о
чем Шевчук уже бросил пару рапортичек  куда положено. Теперь еще этот  кацо,
пижон засранный, появился на горизонте. Бесится баба! Однажды он даже имел с
ней веселый разговорчик. Ты, видно, Вероника, хочешь, чтоб все узнали, какую
я  из  тебя  делал  кошечку?  Может,  еще и  про  лагерную  самодеятельность
рассказать  югославским товарищам? Вместо  желаемого  результата,  получил в
ответ  форменную  истерику,  бросание  неподобающими  вещами,  в  частности,
нерусской книгой.
     В тот вечер Шевчук по месту жительства, то есть в подвале того же дома,
принял четвертинку, начистился и явился, чтобы  поставить все точки над "i".
Вероника же, как  только он уселся, тут же встала  и торжественно,  в  своем
блядском платье,  проследовала  на кухню,  будто по  хозяйству.  Теперь кацо
сверлит  нехорошим глазом.  Ну,  давайте в  гляделки играть,  товарищ  кацо;
посмотрим, кто выиграет.
     -- Леонид, -- представился он гостю и с вызовом потянулся за штофом.
     --  А ну, убирайся отсюда, Леонид! -- спокойно сказал сидящий бочком на
стуле гость.
     -- То есть как это? -- не понял Шевчук.
     --  Собирай  прямо  сейчас  все,  что  у  тебя тут  есть, и  немедленно
испаряйся, Шевчук Леонид Ильич, тысяча девятьсот пятнадцатого года рождения,
-- сказал  гость  таким  голосом, что  бывший нижний  чин вохры сразу понял,
кому, каким голосам извечно подражало лагерное начальство; это  был  один из
основных голосов.
     -- Да как  же, эй, товарищ, куда ж я, -- еще пытался он  дрыгаться, как
полураздавленный муравей, однако уже со стула встал и кителек одернул.
     Гость  вынул из кармана блокнот  со страшными буквами,  чиркнул что-то,
вырвал, протянул:
     --  Завтра придешь на  Кузнецкий мост, восемь.  Покажешь вот это в бюро
пропусков. Все. Вали!
     Когда Вероника заглянула из кухни в столовую, докучливого шофера больше
в ее пространстве не обнаруживалось.
     -- Все в  порядке,  Вероника, -- весело улыбнулся Нугзар.  -- Больше он
никогда не будет тебя шантажировать.
     Она подошла и поставила  почти целиком явившуюся из разреза платья ногу
на стул:
     --  Послушай,  черт, откуда ты знаешь, что он меня шантажировал? У  вас
тут что, аппараты какие-нибудь в стенах?
     Он добродушно улыбнулся:
     -- Ну, а как ты думаешь? Маршал Градов, как ты думаешь, что это такое?!
Это ж было дело большой государственной важности!
     --  Значит?.. -- Она расхохоталась вроде бы с  прежней дерзостью, но он
ясно видел, немного струхнула. -- Значит, все слышали?
     --  Спокойно,  спокойно, -- он умиротворял воздух  ладонью.  --  Многое
слышали,  но не все, конечно. Оттуда почти все слышали, ты уж извини. Отсюда
похуже. Но это неважно, Вероника, ты можешь  не  беспокоиться. К нашему делу
не  имеет никакого  отношения. И потом,  не  зови меня  чертом. Я хоть  и не
ангел, но все-таки не черт!
     Нугзар появился почти сразу же после Сокольников. День или два мелькал,
не  делая секрета из  неслучайности  своих мельканий. Потом  вдруг прибыл  с
букетом  цветов  явно   не   из  подмосковных  огородов,   а   из   каких-то
спецоранжерей.
     -- Вы  что,  ухаживать  за  мной взялись,  кузен?  -- с  автоматическим
кокетством спросила Вероника,  хотя, конечно,  уже понимала, какого рода тут
идет ухаживание.
     -- Ах, если бы! -- вздохнул  он. --  Увы, я к тебе по службе. Послушай,
Вероника, тебе, наверное, придется познакомить меня с полковником Тэлавером.
     -- С какой это стати? -- резко спросила Вероника, спросила так, будто и
не испугалась вовсе, а, напротив, возмущена.
     Нугзар усмехнулся: он прекрасно видел, что она дрожит от страха.
     -- Служба, дорогая. Государственные интересы. К  вашим личным делам это
имеет только косвенное отношение.
     -- А все-таки имеет  косвенное отношение?!  -- опять взвилась она. -- С
какой это стати?
     -- А вот с такой стати, -- вдруг возвысил он голос, -- что ты являешься
вдовой  дважды  Героя  Советского  Союза,  кавалера  Ордена Суворова  первой
степени,  не считая полсотни других орденов, маршала Советского Союза Никиты
Градова. Ты что, не понимаешь, что  твои личные  дела  -- это не совсем твои
личные дела?
     С  этого  разговора началась  открытая "психическая атака"  органов  на
красотку Веронику. Типчики, или, как она  их теперь называла,  "тургеневские
персонажи", поджидали ее  повсюду: плелись по пятам,  дежурили  на лестнице,
цинично  скалились из  проезжающих машин. В Сокольниках теперь казалось, что
из-за каждой  березы торчит национально причастная морда. Однажды, когда они
целовались с  Кевином, их вдруг ослепили три сильных фонаря. Потеряв голову,
дипломат  бросился  было  на  огни с кулаками, но  фонари  тут же пропали, и
только прокатился меж стволов дикий хохот лесовиков. Шина "бьюика" оказалась
в тот вечер  проколотой. Тэлавер бесился. Вероника  не могла прийти к нему и
не решалась пригласить его к себе. В огромном городе им нигде не было места.
Пожаловаться   в  официальном  порядке  он  тоже   не  мог.  Государственный
департамент и Пентагон, скорее всего, отозвали бы его из Москвы во избежание
скандала.
     --  Нам нужно  пожениться как можно скорее! --  настаивал он.  -- Нужно
идти в этот, как его, в этот ваш ЗАГС.
     Она молчала, но не возражала. После одного из  таких порывов американца
Нугзар завел с ней страннейший разговор:
     -- Знаешь ли, несмотря на все заслуги, репутация Никиты была далеко  не
безупречной.  Эти  фаустпатроны спасли его  от кончины  другого рода,  хотя,
конечно,  маршальские  похороны  в любом случае  были обеспечены. Что я хочу
этим сказать?  Почему  что-то зловещее? Ну, не преувеличивай, красавица! Как
ты докажешь,  что я  на что-то намекал? Смешно.  Я просто хотел сказать, что
взгляды  моего кузена были, к сожалению, далеки от совершенства. Прости,  но
многим товарищам казалось, что маршал Градов  лелеет какие-то  далеко идущие
планы.  А  вот  скажи,  Вероника,  он ничего после  себя  не оставил? Почему
"вздор"?  Почему  "гадко усмехаюсь"?  Ты  как-то  нехорошо  преувеличиваешь,
дорогая. А вот некоторым  товарищам кажется, что он оставил какие-то записи.
Ты ничего не припрятала, Вероника?
     Тут он увидел, что она по-настоящему  испугалась. Успокаивающе  положил
ладонь на ее подрагивающую руку:
     -- Ну-ну,  не надо  так волноваться. Подумай  о дочери. Без материнской
заботы с ребенком все, что угодно, может случиться.
     Она начала задыхаться. Он налил ей стакан вина:
     --  Хорошее  вино всегда  помогает. Не надо театра, Любовь Яровая. Пока
что с твоей дочерью ничего не случилось, верно?  Надо просто всегда думать о
детях. Вот я всегда думаю о своих детях, и о Шоте, и о Цисане. И тебе нельзя
забывать о Вере, о Борисе. Что о  Борисе? Как что о Борисе?  Конечно, знаю о
Борисе. Мы всегда все знали о Борисе. Ты еще не убедилась, что мы все знаем?
Надо было думать,  куда  за справками обращаться.  Кстати, о Борисе.  Не все
товарищи  уверены,  что  и  у  него  идеальные  взгляды. Он, конечно, герой,
храбрый  юноша,  однако  некоторые  думают:  не  унаследовал ли  он от  отца
какие-нибудь  ущербные взгляды.  Нет-нет,  пока он  не приедет.  Война,  да,
кончилась,  но  он еще  нужен.  Надеюсь, что скоро  приедет, если  ничего не
случится. Как что может случиться? С живым человеком  все  может  случиться.
Что  из  того, что  война  кончилась?  Не  на войне все то  же  самое  может
случиться. Ну, в философском смысле, конечно.
     Совершенно потрясенная  этим  разговором,  Вероника  на  несколько дней
прекратила встречаться  с  Кевином.  Услышав его голос  в телефоне, опускала
трубку. Старалась не подходить к окну, чтобы  не увидеть вышагивающую  возле
телеграфа    смехотворно-любимую    фигуру   этого   стареющего    мальчика.
Коннектикут...  "к" в середине почему-то  не  произносится...  профессорская
должность в Йеле, Гепите... нью-йоркская  берлога  на Риверсайд, с окнами на
Гудзон, который, конечно,  не Гудзон, а Хадзон...  там будем ночевать, когда
приедем  на  концерт в Карнеги-Холл...  почему-то все  это представляется  в
осеннем,  прозрачном свете,  красные  и темно-лиловые листья... Зимой  будем
уезжать  на  Бермуды,  sweetheart...  на  Бермуды  там,  оказывается,  ездят
зимой...  Все кончено, ничему  этому не  бывать. Они  меня уничтожат, думала
она. Как только он уедет,  мне конец. И  всем моим конец;  теперь уж  они не
отстанут...
     В панике она перевезла Верулю  в Серебряный Бор под  присмотр  бабушки.
Мэри  что-то почувствовала.  Может быть,  уехать  с девочкой  в  Тифлис? Там
когда-то Нинка спасалась. Бо возьмет отпуск. Не надо, не надо, ой, я сама не
знаю, Мэричка, милая, ничего сказать  не могу, не спускай глаз с Верульки...
Выскочила из калитки. На  углу лениво  курят два больших мужика. Неужели они
уже и здесь, "тургеневские персонажи"?
     Вдруг все переменилось.  Опять вынырнул Нугзар со сладчайшими улыбками,
с  предупредительными жестами.  Он  боится, что она  его неправильно поняла.
Зачем  эта  паника? Разве  кто-нибудь что-нибудь  сказал  против  полковника
Тэлавера? Отношения между нашими странами никогда не были такими хорошими, а
будут еще лучше. Вместе сокрушили такого врага! Полковник Тэлавер -- хороший
офицер, честный ученый человек.  Русофил к тому же. Давай поговорим обо всем
спокойно,  без  истерики, все взвесим.  Конечно,  я  на государство работаю,
однако я же тоже человек, и даже родственник...
     В таких вот делах странное трио -- Вероника, Нугзар, Тэлавер -- подошло
к своему церемонному ужину.
     Кевин  тоже пришел  в штатском: пиджак в "селедочную косточку", вязаный
галстук.
     -- Простите, что я вас не предупредила, господин Тэлавер, что будет еще
один  гость,  --  церемонничала  Вероника.  --  Это  двоюродный  брат  моего
покойного мужа  Нугзар Ламадзе. Он появился  неожиданно, как...  -- тут  она
хохотнула, -- как черт из табакерки!
     -- Ай-ай-ай, Вероника, --  зажеманничал Нугзар, который в  своем модном
костюмчике  и  ярком галстуке, да  еще и с  горячей кавказской  фактурой, по
американской  классификации   выглядел  как   что-то  близкое  к   категории
"латинский любовник". -- Ай-ай-ай? Опять "черт"?
     Веронику   поразило,  что  всесильный   энкавэдэшник  явно   стесняется
иностранца.
     -- Я, конечно, не  ангел,  но все же  не  черт! -- повторил Нугзар свою
излюбленную шутку.
     -- Я вижу, -- сказал Кевин.
     -- Что? -- как бы слегка вздрогнул Нугзар.
     -- Что вы не ангел, -- улыбнулся Кевин.
     --  А  вы, господин Тэлавер? -- Нугзар, явно  для того,  чтобы побороть
свое  странное смущение,  прищурился на американца. -- Вы, по-моему, тоже не
ангел?
     Вероника развеселилась:
     -- Ну, садитесь к столу, черти!
     За  столом,  едва выпили  по первой рюмке,  Кевин склонился  к соседу и
спросил:
     -- Вы из энкавэдэ, Нугзар?
     От  неожиданности  "латинский любовник"  уронил на скатерть  давно  уже
облюбованный гриб.
     -- А почему вы так решили, господин Тэлавер?
     -- Сразу же  видно, -- любезно пояснил американец. -- Как только  я вас
увидел,  сразу же  подумал: ну, сегодня у мадам  Градовой  человек из тайной
полиции.
     Все  рассмеялись вполне добродушно,  но  Нугзар  не  смог остановиться,
когда