шивые стачки, все это останется без ответа? Неужели  не
хватит у меня  характера хотя бы высморкаться в бессовестную харю? Неужели я
не перестану играть  с собой в прятки и не признаюсь наконец, что узнал того
гардеробщика, что это именно он, сталинский выблядок, тот самый, магаданский
заплечных дел мастер?
     Я его узнал, но он меня - нет! Они нас не узнают! Пас ведь много было!
     В  Германии до  сих  пор судят нацистов,  а наши  вонючие псы  получают
пенсии, а то и ордена за выслугу лет. Ладно, пусть они получают свои ордена,
но ведь должны же они, о Господи, хотя бы узнать о нашем презрении!
     - Ну вот что, Федорыч, кончай треп, собери все  эти косточки и отнеси в
туалет. На  посадку заходим,  -  сказал несколько вяловатым голосом безликий
Петюша и отвернулся от  грозного ГЖ к окну, в котором стояла  уже на полнеба
южная заря.
     Вот   так-так!   Оказывается,   главный-то  в  этой   парочке   молодой
бесподбородочный желтоволосый и,  как положено, малость одутловатый "петюша"
новой формации, а кардинальчик-то наш при  нем в холуях, в  шутах гороховых!
Кому же мстить, кому выказывать презрение?
     Федорыч метнул  на меня вороватый  взглядик  -  разобрался  ли  сосед в
субординации? - и,  поняв,  что разобрался,  опустил  побагровевшую  голову,
тоненько  захихикал,  собрал  в  газетку  все  косточки  от  курки,  кожицу,
веревочки, севрюжьи хрящи (Петюша еще выплюнул в кучу что-то непрожеванное),
собрал все это, тяжело встал, подавив слабый стон, и засеменил в туалет.
     Петюша разглядел  в окне  в вишневом омуте  некие огоньки  и  потянулся
сладко, с туманной многозначительной улыбкой.
     - Большой, красивый город!
     И по одной лишь интонации я узнал в нем молочного брата Сереги Павлова,
воспитанника  низовых организаций,  любителя  финских бань  и  международных
слетов прогрессивной молодежи.
     -  Говорят, что здесь  процент импотенции колоссальный,  -  сказал  он,
пальцем показывая вниз, в окно. - На этом фоне любой чувак...
     Он так и сказал- "чувак"! Свои, свои! Поколение "Звездного билета"!
     - ... любой чувак, у которого маячит, здесь на вес золота.
     Он заговорщически подмигнул  мне: не пропадем, мол, погужуемся за милую
душу!
     -  А  почему  это здесь так сложилось?  - спросил я.  Невольно и у меня
что-то  весело екнуло внутри  под  влиянием его энтузиазма: золото, серебро,
даже бронза в таком деле - совсем неплохо!
     - Город окружен "ящиками". Радиоактивные отходы создают  фон в два раза
выше нормы. Бабы...
     - Бабы небось зубами скрежещут?! - воскликнул я.
     - Из гостиницы не выйдешь, - усмехнулся он. - Сотрешься до корки. Таков
Урал.
     Горделивая нотка промелькнула в слове "Урал".
     - Крым, вы хотите сказать?
     - Урал, я говорю.
     - Да мы ведь в Крым прилетели!
     - Я вижу, ты перебрал, чувак.
     - Да взгляните, небо-то здесь явно крымское!
     - Небо? Я вижу, ты не в себе, чувак. Лучше бы дома сидел.
     - Да почему же вы решили, что это Урал?
     - У меня командировка на Урал!
     Я закрыл глаза от стыда и гибельной тоски. Ничтожества, выродки, изгои,
всегда мы идем  не туда, летим  не туда,  сползаем в трясину маразма  - ну и
поделом!
     Снисходительный,  но отнюдь,  отнюдь  не сочувственный  смех Петюши еще
стоял у меня в ушах, когда стюардесса объявила по самолетному радио:
     -  Внимание, наш самолет через  полчаса произведет посадку  в аэропорту
Симферополь!
     Еще не веря в свой выигрыш,  в свое торжество,  я глянул на  Петюшу. Он
сидел с  такой миной,  будто ему  положили за  пазуху  жуткую  международную
провокацию.  Федорыч  утешал  его  на  ухо -  "будем жаловаться  по  ВЧ,  по
вертушке",  как   будто  эта  их  вожделенная  "вертушка"  может  переделать
Симферополь на Свердловск.
     Мне стало  весело.  Вот  видите, Петюша,  вы  не прав!  Вы  летели, как
Геракл, в страну импотентов, а оказались в царстве шашлыков и чеснока, где у
мужиков трещат брюки, а женщины устали от любви и где вы  с вашими скромными
данными  годитесь  только  на  растопку.  Вот видите,  Петюша,  иной  раз  и
проколешься,   сучий    потрох,    наследник   великой   эпохи,   со   своей
преемственностью поколений, даже если у тебя и Главный Жрец на подхвате. Вот
видите, Петюша,  иной  раз и комсомольцевдобровольцев,  что  штурмуют  гордо
новые рекорды, что солнцу и ветру навстречу, расправив красивые  плечи, иной
раз и вашу  братию  поджидают  неожиданности.  Провидение иной  раз  щелкает
ногтем  по  бетонному  лбу,  и гулкий смех  долетает с  небес,  и  веселятся
народы!..
     В  самолете  стоял страшный хай. Оказалось, что все пассажиры ошиблись,
кто летел в Челябу, кто в Усть-Илим. кто в Джезказган, но никто не собирался
в Крым, никто, кроме трех алкашей, двух босых и одного обутого.
     Бессонница, Гомер, тугие паруса
     -  Бессонница,  Гомер,  тугие  паруса,  я  список  кораблей  прочел  до
середины... Бессонница,  Гомер,  тугие паруса, я  список  кораблей прочел до
середины...
     - Sleeplessness, Homer, tight sails... Дальше-то как? - спросил Патрик.
     - Не могу припомнить.
     - Рифма-то  какая?  Паруса- чудеса небось?-  пришел на  помощь Алик.  -
Середина - горловина?
     - Нет-нет,  ребята, не  то.  Я припомню потом, дайте срок, припомню все
целиком и автора вспомню.
     Ветреным  свежим  днем  мы  сидели  на  набережной Ялты,  на  гранитных
ступенях,  о  которые разбивались зеленые  волны, похожие на крутобоких ярых
китов с пенными хребтами. Никаких парусов в море не было, они летели в небе.
Рваные, клочьями они летели в Элладу и тут же бурно возвращались сюда к нам,
описывали круг, бросая тени на  бухту, на горы, на амфитеатр города, и снова
неслись к своей древней родине, ибо они родились там.

     та-та-та-та-та-та.ч когда бы не Елена.
     Что Троя вам одна, ахейские мужи?
     Что Троя вам одна, ахейские мужи?
     Что Троя вам...

     Елена- пена, а мужи - конечно, ужи. Пена шипела у самых наших  ног, как
сонмище белых ужей, закрученных в кольца.
     Алик Неяркий  смотрел на  горизонт,  где болталась сбежавшая от  шторма
флотилия сейнеров.
     - Вот  дает, вот  дает море свежести, - покровительственно приговаривал
он.
     Весь  маленький Ялтинский порт был полон  сейнеров. Они раскачивались у
стенок,  скрипели  ржавым  своим  железом, а  за  ними  поднимались великаны
лайнеры  "Иван  Франко"  и  американский "Конститьюшн".  Они тоже, даже они,
великаны,  слегка  покачивались, и  неразборчивая музыка  гремела  на обоих,
сливаясь с голосом ветра, с воплями  чаек,  с ударами волн, с гомоном толпы,
густо  плывущей по набережной, с музыкой из ресторанов, со скрипом, наконец,
ржавого  корабельного железа, и  превращалась в  отчетливую музыку ветреного
дня в Ялте.
     Но  где, где же  был  проклятый осколок  бутылки,  призванный завершить
пейзаж? Вот  именно,  за железным  барьерчиком, в мелкой заводи на волноломе
блестел  осколок бутылки, а в нем - простите, классики!  -  плавал к тому же
окурок сигареты.
     Вот так завершилась картина.
     Теперь  о запахах. Чем  пахло? Чем пахло нам  в пахло? Что  нюхало наше
нюхало? Что за картина без запахов? Да ни один стоящий писатель не забудет о
запахах, если он не зарос аденоидами по самые ноздри.
     По словам Неяркого, пахло чебуреком в сливовом соусе, а также узбекским
шашлыком,  а  также  чанахами,  чувихами,  поллитрами,  чекушками и  свежими
галушками.  В  последнем  не  приходилось  сомневаться,  ибо  на  набережной
проводилось мероприятие - "Фестиваль украинской галушки"!
     По словам  американца Пата, пахло  потом.  Потом женщин, потом  мужчин,
потом собак, потом кораблей, потом пальм и уж потом нашим собственным потом.
     И наконец, по словам еще не упомянутого поэта, пахло Турцией и Крымской
Татарией, Яйлой, Марселем,  Сплитом,  всем  бассейном Мидеотерранео,  пахло,
ей-ей, колыбелью человечества.
     На гранитных ступенях перед  нами стояли три бутылки знобящего восторга
по имени  "Шампанское" завода в Новом Свете и две бутылки коньяка "Камю", по
полсотни рублей за штуку.
     Покупка благородных напитков уже произвела переполох в буфете гостиницы
"Ореанда". Буфетчица Шура  знать  не хотела никакого  Камю,  ни коньяка,  ни
лауреата Нобелевской премии.
     Для  нее существовал лишь  буфетный божок  "Камус",  о покупке которого
тремя хануриками  она сочла своим долгом немедленно сообщить "куда следует".
Кто их  знает,  что  за люди, может, приплыли с  той стороны, переоделись  у
резидента, у Гольдштейна какого-нибудь, надели личину советского человека, а
про  ботинки-то забыли. Кроме того, деньги  они доставали из-за  пазухи, что
тоже не очень-то свойственно приличному советскому человеку.
     Шура, этот  жилистый  мускулистый  подонок  женского  рода, тут  же,  в
присутствии покупателей, взялась за телефонную трубку.
     -   Сан-Ваныч,  -  сказала   она  "комуследует",  -  тут  у  меня  трое
молодых-интересных Камуса покупают, а...
     Увы, договорить бдительной даме  не  удалось. Бомбардир железной  рукой
больно взял ее за  левую грудь, усадил на стул - сиди, жаба монгольская, - и
вырвал трубку.
     -  Саня!  Это  Алик  Бутерброд тебя  беспокоит. Привет из столицы! Кого
жаришь? На троих жарево найдется? 0'кей!
     Встретимся!
     Сообразив тогда, кто такие, и восхитившись такой чудесной  метаморфозой
ее  любимых  органов, буфетчица понимающе прикрыла  глаза -  все, мол, ясно,
товарищи,  -  и  бесплатно  навалила  нам в  целлофановый кулек  аппетитного
интуристовского закуса.
     Сейчас кулек этот лежал перед нами,  похожий на увесистую медузу, и мы,
что называется, кейфовали, запуская в него руки.
     Жизнь снова пошла вполне сносная.
     -  Хорошо сидим,  мужики!  -  загоготал Алик  и  заклокотал,  забурлил,
засунув в горло сразу два горлышка- коньячное и шампанское.
     - Вот только подавить бы угрызения совести, - вздохнул Патрик.
     -  Ну  и  дави их! Дави,  как вшей! -  Бомбардир  со счастливой улыбкой
выныривал из алкогольного погружения.
     - Если бы  только не горело все внутри, - снова вздохнул  Пат. - Иногда
хочется войти в пустой костел и лечь голым телом на камни...
     - А меня зовут мои труды, друзья, - с раскаянием сказал я.  - Трактат о
поваренной  соли. Лазеры. Птица-феникс. Лимфа- струящаяся душа человечества.
Подлая доисторическая свинья "Смирение". Мой сакс опять закис в кладовке,  и
кошка на него ссыт... Мне стыдно, ребята...
     - Кончай!- Алик сладко потянулся и  почесал спину.- Знаешь, один кирюха
как-то  сказал мне золотые  слова.  Жизнь, говорит, дается тебе  один раз, и
надо прожить  ее так, чтобы  не было мучительно больно и обидно за бесцельно
прожитые годы.
     А этот малый, спартаковец, мог выжрать два литра, бросить восемь палок,
а утром кроссик пробежать десять километров!
     -  А мог  он  лечь голым телом  на камни  и покаяться во всех грехах? -
спросил Патрик.
     - Сомневаюсь, - сказал Алик.
     - Искал ли он искупления в тяжком, но вдохновенном труде? - спросил я.
     - Сомневаюсь. - Алик сплюнул в море.
     - Видишь, Алик, - сказали мы с Патриком в один голос, - твой Кирюха был
супермен!
     Неяркий обхватил нас за плечи и  приблизил наши головы к  своему литому
лицу.
     - Ох, гады!  Ох,  святоши! Думаете, я вас не узнал? Да сразу же, как вы
только заявились  на Пионерский рынок, я  вас  узнал, псы! Ты,  может  быть,
забыл, Малькольм, как мы с тобой распотрошили дом старшины цеха булочников в
Вюртемберге? А  ты,  Пат Соленые Уши,  неужели  не помнишь славную  ночку на
мельнице в Граце? А как мы втроем  за сотню талеров  перевернули  вверх дном
дом  герцогини  Плуа?  Может, вам напомнить, славный сэр Самсон,  как визжал
хозяин  постоялого  двора  под Брно  и  как  гоготала  безумная  маркитантка
Лошадиная  Шахна, которой  солдаты за каждый пистон давали по  пять  золотых
монет? Хватит прикидываться  интеллигентиками,  я  знаю ваши жадные  глотки,
чтоб мне век  свободы не видать!  Перед нами сладенький городишко, мальчики!
Давайте-ка вспорем ему брюхо и намотаем кишки на наши палаши!
     Я хохотал,  слушая  веселый  бред  Яна  Штрудельмахера,  то бишь  Алика
Неяркого. Я входил сейчас совсем в другую роль.  Я уперся локтями в гранит и
вытянул  ноги к  морю.  Шлепок желтоватой пены упал  на  ступни. Я  молодел,
молодел с каждой минутой. Пятнадцать лет долой! Я снова пьян, я снова молод,
я  снова весел  и влюблен. Чувствую каждую свою мышцу, а неизвестный молодой
мир зовет под своды своих  древних  колоннад, под  балконы и  на водосточные
трубы, меня, ТАИНСТВЕННОГО В НОЧИ...


     ВСЮ НОЧЬ ШЕПТАЛИСЬ СТУКАЧИ
     И СТУКОТУ ПИСАЛИ
     А Я ТАИНСТВЕННЫЙ В НОЧИ
     БРОДИЛ ПО МАГИСТРАЛИ

     Ну  конечно,  в этой толпе  на  набережной  навстречу  нам  где-то идет
девушка,  похожая на Биче  Сениэль, белая девушка  в  ковбойском костюме, и,
конечно, мечтает встретить меня, таинственного в ночи...
     Этот дивный невесомый донжуанизм, феномен "таинственного в ночи", такое
состояние было мне давно знакомо. Оно возникало порой, и не так уж редко, на
какой-то неясной алкогольной ступеньке, и, хотя я уже давно знал, что за ним
последует,  какие муки будут  расплатой за блаженство,  я  все-таки всегда к
нему  стремился. "Таинственность  в ночи" -  собственно  говоря,  это и была
всегдашняя цель  всех моих  путешествий. Самое смешное,  что девушки  всегда
встречались мне в  такие часы и  всегда сразу понимали, кто я такой, какой я
"таинственный в ночи", и всегда оставались со мной без лишних разговоров.
     Алик Неяркий между тем продолжал свой монолог:
     -  Думаете,  меня не  тянет  ледяная арена? Тянет! Тарасов чуть  ли  не
каждый вечер звонит - приходи, Алик, на тренировки! Но я  на  этих хоккейных
полковников кладу  с прибором, потому  что я свободный ландскнехт  с  бычьей
кровью и знаю, что нельзя ждать милостей  от  природы, взять их у нее - наша
задача!
     Гулкий его голос, тревожа толпу, пролетал над набережной чуть ли  не до
ялтинского маяка.
     -  Хорошо  бы  все-таки  ботинки  купить,  -   почесал  затылок  Патрик
Тандерджет. - Многие горожане как-то странно на нас посматривают. Я чувствую
агрессию в их взглядах.
     - Меня это мало интересует, - сказал я. -  Я таинственный в  ночи. Хочу
сразу поставить все точки  над "и". Прошу не  мерить меня  общими мерками. Я
фигура особой породы - я таинственный в ночи!
     Патрик внимательно поглядел на меня и присвистнул:
     - Начинается!
     Мой иноземный друг уже  сталкивался с "таинственным в ночи" и знал, как
все это происходит.
     Несколько  лет назад в  Сассекский  университет приехал по  культурному
обмену  молодой  профессор  из  недоучек.  Там   он   вдруг   превратился  в
"таинственного в ночи".  Собрались студенты  на  лекцию,  а  профессора нет.
Только  в  конце  недели  "таинственный"  был обнаружен в  одних  трусах  на
пустынном ноябрьском пляже в Брайтоне.
     Алик несколько раз моргнул после моего  заявления, пытаясь разобраться,
а потом разобрался.
     - Жарево нужно, Генок? Это не проблема! Гоу, мальчики, гоу!
     Какое безобразие! Какая пошлость! Куда же милиция смотрит?
     За  что им деньги плотят?  Взрослые мужчины босиком! Не поймешь теперь,
где наш,  где иностранец, дожили! Я  бы лично  таких прямо под  пулемет! Чем
языки чесать, взяли бы да обратили!
     Видите, товарищи, они во двор зашли, с грязными махинациями!
     Давайте, товарищи,  Александра вперед выпустим как чемпиона по поднятию
тяжестей! Иди, Александр, а мы за тобой!
     опустела без тебя земля как мне несколько часов
     прожить
     смотрите ах новенькая десятка над городом летит
     выпорхнула новенькая розовенькая со двора и парит
     куда ж ты улетаешь
     нежность
     Что с тобой, Александр?  Сашок ты наш белокрылый! Живот  схватило?  Они
меня  в живот стукнули... Я  хотел  стальной рукой за шиворот,  а  они  даже
разговаривать  не стали и  как  больно меня стукнули,  что-то  там  порвали.
Ничего,  если  след  остался,  на суде  будет фигурировать.  А чего  они там
делают, Александр?
     Облегчаются.   А   поточнее   нельзя?   Ссали  они,   товарищ   гвардии
генерал-майор  в  отставке.  Значит,  мочились   и  антисоветские   анекдоты
рассказывали?  Плохо  мне,  товарищ  гвардии  генералмайор  в отставке.  Эх,
Александр,  Александр,  нет,  не  пошел  бы я  с тобой  в  разведку. Сейчас,
товарищи, я сам лично приведу тунеядцев в чувство!

     Утро утро начинается с рассвета
     здравствуй здравствуй непонятная страна
     девчата смотрите еще десяточка летит
     Лови! Лови!
     ох улетела в нейтральные воды
     у студентов есть своя планета конфета газета
     это это это целина

     Что с вами, товарищ гвардии генерал-майор в отставке? Рези?
     На помощь, у генерала рези! Какие, еб вашу мать, рези! Я был подвергнут
провокации! Один  из  тунеядцев, ни  слова  не говоря,  ударил  меня ногой в
мягкое место, другой  засунул мне  за галстук вот  эту десятку-  эй, эй,  не
трогать  вещественное доказательство!- третий перекрестил меня и  поцеловал!
Меня,  марксиста с  тридцать  седьмого  года,  осенил клерикальным  крестом,
поцеловал  устами  иудушки   Троцкого!  Товарищи,  это  враги!   Продолжайте
преследование, а мы пока  с Александром здесь отдохнем. Сашок, домино у тебя
при себе?
     В   обувном  магазине   на  набережной  происходила  полная  переоценка
ценностей, иначе говоря, переучет. Продавщицы в мужских галошах на босу ногу
метались среди картонных пирамид, визжали, попадая в пытливые руки ревизора,
дрожали,  как   помпеяночки,   под  обвалами   скороходовской   затоваренной
продукции.
     Директор, экзематозный  еврей, третьего дня присягнувший  в ненависти к
Израилю,  кряхтя, сопутствовал  ревизору  в его охоте,  изображал плотоядие,
похоть,    жадное    рукоблудие   и   только    лишь   шептал   сотрудницам:
"Девоньки-кисоньки, потерпите за честь предприятия..."
     Ревизор оказался лих  и  ненасытен. На  ногах  у него  уже  красовались
невероятные  итальянские туфли, похожие на гоночный автомобиль "Феррари", из
карманов  торчали каблучки валютных лодочек,  через шею  болтались  шведские
фетровые  сапоги,  а  ему  все  было  мало.  Оставив  в  кабинете  директора
недоеденный гигантский эскалоп и  битую посуду, ревизор теперь, ухая,  ловил
продавщиц, хватал чуткими  руками  то  грудь,  то задик, то складку жирка на
животике.  Хохоча  от  полноты жизни,  ревизор врезался головой в  картонные
баррикады, разбрасывал шнурки, щетки, ваксу, кричал:
     - Вот работенка! Врагу не пожелаешь!
     Вдруг остановилась потеха - обнаружилось присутствие  посторонних.  Три
мужских манекена в  полный  рост стояли в витрине с внутренней стороны, один
слегка  притоптывал  фирменными  сапожищами,  а двое  других  недвусмысленно
шевелили босыми пальцами.
     - Лобковер, непорядок тут у тебя,- укоризненно сказал ревизор, отпуская
армяночку Муру.
     Директор  ринулся  на   посторонние  манекены  и   попросил  немедленно
удалиться по причине переучета и во избежание тюремного заключения.
     - Две пары белых тапочек за  любую цену, - хрипло, но вежливо попросили
манекены.
     Ревизор, сургучно покашливая, уже приближался к телефону.
     - А: мешаете работе финансовых органов. Б: грубите. В: у вас из ширинки
торчит денежная купюра. Звоню в милицию!
     Затем  произошло  нечто странное -  такого с ревизором  еще не было  на
ревизорском  веку-  мгновенное,  бескомпромиссное,  как   во  сне,  насилие.
Всесильный  минуту  назад ревизор  оказался на полу под стальными  ягодицами
насильника. Он застонал.
     - Не любишь? Не нравится? - ласково спрашивал насильник.
     - Не огорчайся, дружище, прими  как компенсацию за страдания,  - сказал
второй налетчик и засунул ревизору под нос десяточку, ту самую.
     - Любите любовь, - услышал ревизор вонючий прогорклый шепот третьего. -
Вы эротический человек, а следовательно, знаете в