читал какое-то сообщение ТАСС. Судя по тону, сообщение было средней
важности,  более  серьезное,  чем  сводка  ЦСУ,  но,   конечно,   не   столь
существенное,  как  речь  товарища Капитонова на собрании по поводу вручения
ордена Октябрьской Революции городу Кинешме.
     -- Как известно... (хотя, казалось бы, откуда известно, если ничего  по
этому  поводу  населению  не  сообщалось)... широкие слои населения исконной
российской территории... (нет-нет, никакой Государственной думы, ее вовсе не
существует)... Восточного Средиземноморья...  (даже  в  таком  сообщении  не
употребить  заколдованного  слова  "Крым",  это  уж слишком)... обратились к
Верховному Совету Союза Советских Социалистических Республик  с  просьбой  о
включении  в  состав  одной  из  союзных  республик...  (опять  лжица, опять
подляночка -- не так ведь обратились, не так звучала просьба... ). Вчера  на
заседании  Президиума  Верховного  Совета  СССР  просьба эта была в принципе
удовлетворена.  Теперь  она  подлежит  утверждению   на   очередной   сессии
Верховного   Совета.   В   ознаменование  воссоединения  народов  Восточного
Средиземноморья  с  нашим  великим  социалистическим  содружеством   Комитет
физкультуры  и  спорта  при  Совете Министров СССР совместно с Министерством
обороны  СССР  и   ДОСААФ   решили   провести   в   секторе   Черного   моря
военно-спортивный праздник под общим названием "Весна". Проведение праздника
назначено  на...  (вчерашнее  число  мая).  Репортажи о ходе праздника будут
периодически транслироваться по второй программе Центрального телевидения.
     -- Достаточно, -- сказал со своего экрана Чернок. -- Выключайте.
     Члены совета увидели, как дежурный офицер протянул Черноку радиограмму.
Полковник снова улыбнулся, на этот раз слегка саркастически.
     -- Американцы любезно сообщают, что из Одессы  к  нашим  берегам  вышла
эскадра во главе с авианосцем "Киев", а из Новороссийска -- эскадра во главе
с авианосцем "Минск".
     -- Наши данные подтверждаются, -- вставил невозмутимый Востоков.
     -- Пока,  ребята,  --  ,  сказал  Чернок. -- Я поднимаюсь на вертолете.
Насколько понимаю, я уже не командующий. Позволю себе  просто  удовлетворить
любопытство. Мне интересно, как это у них поставлено.
     Видеофон погас, и почти в тот же миг все увидели приближающийся к башне
"Курьера" большой зеленый вертолет с советскими опознавательными знаками. Он
завис в непосредственной близости от стеклянных стен лучниковского шалаша. В
открытых  его  дверях  столпились,  внимательно вглядываясь в рефлектирующие
стекла, десантники.
     -- Это по нашу душу,  Востоков?  --  спросил  Лучников  осваговца.  Тот
молчал.
     -- Где Сергеев? Когда нас должны взять? -- спросил Лучников.
     Востоков молчал.
     На вертолете зажегся мощный прожектор. Через мгновение луч его уперся в
наконечник   башни   "Курьера"  и  ослепил  всех.  Несколько  мгновений  они
чувствовали себя козявками  под  микроскопом,  как  вдруг  сверху  донеслась
автоматная  очередь  и  все  увидели  на  одном  из уровней вигвама Кристину
Паролей  с  оружием  в  руках.  Вертолет  немедленно  погасил  огни  и  стал
удаляться.
     -- Вы  что  же,  Андрей,  собираетесь  защищаться?  -- с кривой улыбкой
спросил Востоков. -- Наподобие Сальвадоре Альенде?
     -- Брось оружие! -- злобно крикнул  Лучников  Кристине.  Та  немедленно
выполнила приказ.
     -- Как ты смела стрелять?
     Она села на пол и уткнула голову в колени.
     -- Что же прикажете делать? -- спросил всех Сабашников. Его нельзя было
узнать,  трудно  было  предположить,  что  он и в этот момент играет. -- Как
дубчековской компании, сидеть и ждать особистов?
     Наступила долгая пауза, которую в конце концов прервал Лучников.
     -- Петяша прав, -- сказал он. -- Пусть хоть потрудятся товарищи.  Пусть
поищут. А мы пока покатаемся по своей земле на прощание.
     Все молча встали.
     Через несколько минут из подземного гаража "Курьера" без особой спешки,
с сохранением     полного     достоинства    стали    разъезжаться    машины
"одноклассников":  "руссо-балт"  Мешкова,  "БМВ"   Беклемишева,   "мерседес"
Фофанова,  "ягуар"  Сабашникова,  машины Нулина, Каретникова, Деникина... и,
наконец, знаменитый "питер-турбо" лидера национальной идеи Лучникова.
     -- В следующий раз встретимся, должно  быть,  в  Потьме  на  стекольном
заводе,  --  сказал  на  прощание  Сабаша  и  тут  уж все-таки не удержался,
изобразил "декабриста", а потом, чуть не заплакав, рассмеялся.  --  Странная
связь со стеклом...
     С  каждой  минутой  становилось  светлее,  и в тот момент, когда в небе
появилось созвездие целого вертолетного соединения,  задержавшийся  Востоков
заметил  приближающуюся  фигуру  полковника  Сергеева. На этот раз тот был в
своей полной форме, которая, надо сказать, выглядела на нем довольно дико.
     -- Разъехались? -- еще издали и негромко спросил он Востокова.
     Звук приближающихся вертолетов был пока еще подобен жужжанию шмелей,  и
потому  негромкий  голос  Сергеева  прозвучал  гулко и отчетливо на площади,
выложенной цветной плиткой, с  кинетической  и  в  этот  утренний  час  едва
колышущейся скульптурой.
     Востоков  сидел  как раз у подножия этой скульптуры, олицетворяющей, по
мысли ее творца, "Стойкость хрупкого". Закинув ногу на ногу и скрестив  руки
на  груди,  он  смотрел на приближающегося Сергеева. "Любопытно, сам он меня
застрелит или прикажет вертолетной сволочи? " -- думал он.  Сергеев  подошел
вплотную.
     -- Почему  не  задержали?  У  вас ведь был приказ. -- В голосе Сергеева
тоже  слышалось  нескрываемое  любопытство,  и  Востоков  подумал,  что  это
свойство  не  покидает людей их профессии, пожалуй, даже в самые критические
минуты.
     -- Как  думаете,  почему?  --  надменно  спросил  он  Сергеева.  --  Не
догадываетесь?
     -- Молодец, Востоков, -- вдруг сказал московский полковник, сделал было
движение,  чтобы  хлопнуть коллегу по плечу, но почему-то не решился. -- Я в
тебе не ошибся, Востоков. Бери-ка свою тачку и испаряйся,  пока  не  поздно.
Лучший выход для тебя -- испариться.
     -- Даже  если бы я и выполнил приказ? -- Вновь Востоков дал волю своему
неистребимому любопытству.
     -- В этом случае -- тем более, -- сказал Сергеев.
     -- Яки, -- сказал полковник Востоков.  --  Я  тоже  в  вас  не  ошибся,
Сергеев.
     За  несколько  минут  до  того,  как  из  вертолета посыпались отборные
молодчики.  спецгруппы  ГБ,  темно-вишневый  "фольксваген"  Востокова  успел
завернуть   за  угол  "Курьера",  а  потом  нырнул  в  ближайший  туннельчик
Подземного Узла.
     Дока по таким делам, офицер-азербайджанец был основательно  разочарован
-- чехословацкий    вариант,   когда   он,   азербайджанец,   построил   все
правительство  вдоль  стенки  с  поднятыми  руками,   сорвался;   здесь,   в
Симферополе, товарищи оказались не столь сознательные.
     На  больших  высотах  небоскребов  вдоль  Бульвара  20 Января с первыми
лучами солнца появились красные и трехцветные флаги.  Чем  выше  поднималось
солнце, тем гуще становилась толпа на широченных тротуарах главного бульвара
Симфи.   На   несколько   часов   раньше   обычного  открылись  все  кафе  и
бары-экспрессо. Царило радостное возбуждение. Молодежь развешивала по ветвям
платанов лозунги типа "Привет, Москва!  ",  "Советский  Остров  приветствует
советский  материк!  ",  "Крым  +  Кремль  = Любовь! " и самый оригинальный:
"Пусть вечно цветет нерушимая дружба  народов  СССР!  "  Автомобильные  реки
еле-еле  текли  в  обоих направлениях вдоль бульвара. Полиция сбилась с ног,
стараясь очистить главную улицу столицы для церемониального  прохода  частей
родной  Советской  Армии.  До  восьми утра, однако, в центре не был видно ни
одного  советского  солдата.  Огромные  экраны  в  барах   и   транзисторные
телевизоры  в  руках  публики  показывают  репортажи Ти-Ви-Мига из различных
пунктов побережья. Ти-Ви-Миг на сей  раз  почему-то  оказался  далеко  не  в
лучшем  своем  качестве; передачи были сбивчивые, внезапно прерывались, но и
по  ним  можно  было  судить  о  грандиозных  масштабах   военно-спортивного
праздника.  Все-таки,  видимо,  развязные  телемолодчики раздражали скромных
советских парней, лица скромняг мрачнели при приближении машин Ти-Ви-Мига, и
передачи почему-то прекращались.  Московский  канал,  между  тем,  передавал
вчерашний  выпуск  программы  "Время",  материалы  о  ходе весенних посевных
работ, выступление временного поверенного  Республики  Мозамбик  в  связи  с
национальным     праздником,     вручение    наград    ветеранам    угольной
промышленности... Публика на  Январском  Бульваре  начала  пить  шампанское,
настроение  все  повышалось:  ничего,  ничего,  скоро все наладится, к черту
телевидение, сами скоро все увидим своими глазами, вы  слышали,  говорят,  к
вечеру прилетит Брежнев.
     Вдруг  в начале бульвара жутко взвыли сирены и невероятно мощный и явно
советский голос стал повторять одну и ту же фразу:
     -- Машинам и пешеходам немедленно очистить проезжую  часть!  Машинам  и
пешеходам немедленно очистить проезжую часть!..
     Столичная  полиция  взялась  разгонять  автомобили,  заталкивала их под
платаны, на тротуары и чуть ли не в подъезды домов.
     Наконец  по  бульвару  на   большой   скорости   пронеслись   полдюжины
броневиков-амфибий  с  горящими фарами и воющими сиренами. Из-за брони видны
были только голубые береты, скособоченные на бритых затылках.
     Восторженные крики  населения  не  достигли  ушей  куда-то  чрезвычайно
спешащих  солдат.  В  кафе  "Марсово Поле" некий иностранец предположил, что
подразделение мчалось "брать" Совет Министров. Его подняли  на  смех.  Через
несколько  минут  на  экране в кафе, правда, и в самом деле появилась сводка
Ти-Ви-Мига с Сенатской  Площади,  где  стильно  светилась  колоннада  Совета
Министров  и  куда  ворвалась  броневая  кавалькада.  Передача  вновь как-то
внезапно и нелепо оборвались. Ти-Ви-Миг, по северному выражению, в этот день
был явно "не на высоте".
     Между тем, в одной из автомобильных  пробок  на  Площади  Барона  стоял
"питер-турбо" крымского чемпиона. В обычное время он оказался бы, конечно, в
центре  внимания,  сейчас  все  пассажиры  и водители высовывались из машин,
стараясь не пропустить появления головных церемониальных советских колонн.
     Кристина   вдруг   потеряла   свой   образ   гибкой   и   почти   немой
любовницы-телохранительницы,   которая  сопровождала  лидера  идеи  все  эти
месяцы. У нее было разбухшее от слез лицо и страх в глазах.
     -- Андрей,  прошу  тебя,  умоляю,  бросим  немедленно  эту  машину,  --
повторяла  она.  -- Эту твою гребаную машину все знают. Тебя сейчас возьмут.
Надень  парик,  и  бежим.  Тебя  могут  каждую  минуту  взять  эти  гребаные
"комми"...
     -- Я  ни  от кого не скрываюсь, -- надменно отвечал Лучников. Известная
всем телевизионная его улыбка не сходила с его лица.  Черный  свитер,  ворот
голубой  рубашки,  сигариллос в углу рта -- прежний рекламный облик. -- Если
предъявят  ордер  на  арест,  подчинюсь.  Захотят  взять   нахрапом,   окажу
сопротивление.
     Она  вдруг  взорвалась  неудержимыми  рыданиями.  Он обозлился -- какой
тряпкой оказалась эта "железная девочка". Танька никогда бы не унизилась  до
таких  соплей.  Он  сам  еле  справлялся  с  внутренней  дрожью, и злость на
Кристину помогла ему. Он даже взял се слегка за горло и тряхнул:
     -- Вытри сопли, говно!
     -- Подумай обо мне, -- рыдала уже во весь голос Кристина. -- Что я буду
делать без тебя? Бежим, Андрей! Ну, подумай хоть раз  о  ком-нибудь  другом!
Хоть  на  миг  подумай  обо мне, подумай о другой душе, жуемот, подумай не о
себе...
     -- Сука, ты меня полагаешь самоманьяком? -- зарычал он.  --  По-твоему,
это я для себя все сделал, весь этот ад для себя сотворил?
     Между  тем  в  "аду" этом гремели оркестры и музыка из динамиков, реяли
флаги  всех  политических  партий  Крыма  и  красные  флаги  СССР,  мелькали
смеющиеся  лица.  Впереди  у  скульптуры  Барона началось какое-то движение:
приехало несколько фургонов полиции и платформы Ти-Ви-Мига.
     Лучников наклонил голову и  сжал  ладонями  виски,  нажал  пальцами  на
глазные  яблоки,  чтобы  разогнать  спускающуюся ему на голову тучу мрака. В
самом деле, быть может. Кристи и права по-своему, по-бабски.  Она  напомнила
об  отце,  о  котором  я  забыл, о сыне. о котором я забыл, о внуке, который
может появиться со дня на день и о котором я уже  забыл,  она  напоминает  о
себе,  о  которой  я никогда и не помнил. Я даже Таньку-то свою забыл, забыл
еще тогда, в Москве, поэтому она и  ушла,  даже  свою  единственную  женщину
забыл  и  наплевал  н.  1  нес,  а уж эту-то, Кристи, я никогда и не помнил.
Прости меня, Господи, я расплачусь за эту  черствость,  но  ведь  и  она  не
права,  не о себе же я вес это время думал, о России, о верховном ее пути, о
Твоем пути, об искуплении...
     Сегодня, когда они покинули здание "Курьера". Кристина напомнила ему об
отце, и он из первой же телефонной будки позвонил в "Каховку".  Там  ответил
новый  библиотекарь,  бывший  премьер  Кублицкий-Пиоттух.  Он  поведал,  что
Арсений Николаевич среди ночи, никому ничего не сказав, с одним  лишь  своим
верным  Хуа  укатил на "роллс-ройсе" в Симферополь, и он, Кублицкий-Пиоттух,
не может не связать  этот  отъезд  с  общими  событиями,  о  которых  Андрею
Арсениевичу,   естественно,   известно   лучше  других,  и  хотя  он  лично.
Кублицкий-Пиоттух, не может не  быть  ему  благодарен  за  то,  что  вовремя
покинул  никчемное  правительственное  учреждение,  но,  тем не менее, он не
может не выразить ему своего недо...
     На симферопольской квартире в телефонную  трубку  рыдал  одинокий  Хуа.
Андрюса,  что-то ужас слюшилось... Арсюса усел из дом в старой синель и взял
из подвал свой рзавий руззие...
     Теперь в автомобильной пробке на Площади Барона Лучников не знал ничего
ни об отце, ни о сыне. Вдруг он подумал, что без них ему свет не будет  мил,
не будет мил ему свет и без снохи -- золотой Памелы, и без будущего внука, и
без  Танькиного  Саши,  и  без  самой  Таньки,  и  без  этой  бабы, которая,
оказывается, так его любит. Вдруг в этот момент  вся  история,  философия  и
политика  сгорели,  словно  куча  старых газет, и он ощутил себя лишь мешком
протоплазмы, жалкой живой сферой, вместилищем чего-то  дрожащего,  жаждущего
защиты. Так уже было с ним однажды после финиша "Антика-ралли".
     -- Внимание!   --   снова  послышался  над  огромной  площадью  могучий
радиоголос.  --  Всем  на  Бульваре  Января,  на  Синопском  Бульваре  и  на
Преображенском! Немедленно очистить проезжую часть для проходящих колони.
     Приказ этот не относился к Площади Барона, да все равно его и выполнить
было невозможно.
     Лучников сдвинул крышу назад и встал в машине. Он увидел приближающуюся
по Синопскому  Бульвару  первую  колонну  танков  с поднятыми вверх стволами
пушек и зажженными фарами.
     Несколько камераменов Ти-Ви-Мига, в их серебряных куртках, с аппаратами
на плечах бежали  почему-то  не  к  танкам,  а  к  статуе  Барона.  Что  там
происходит?  Крыши автобусов, полицейских фургонов и сам Ти-Ви-Миг закрывали
поле зрения.
     -- Что там происходит? Что там?  --  спросил  он  в  пустоту.  Кристина
сидела  теперь,  не  двигаясь,  надвинув мужскую шляпу, закрыв глаза черными
очками, а нос и рот завязав цветным платком.
     -- Взгляните на экран, господин Лучников, -- услышал  он  рядом  вполне
любезный  голос.  В  "кадиллаке"  по  соседству  тоже была сдвинута крыша, и
владелец, по внешности биржевой  брокер,  любезно  показывал  ему  на  экран
своего  внутреннего телевизора. -- Происходит историческое событие, господин
Лучников.  То,  чего  большевики   ждали   шестьдесят   лет.   Окончательная
капитуляция Добровольческой Армии.
     Лучников  вздрогнул  от  ужаса.  На  экране все было видно отчетливо. У
подножия статуи Барона стояло каре -- несколько сот стариков, пожалуй, почти
батальон, в расползающихся  от  ветхости  длинных  шинелях,  с  клиновидными
нашивками  Добровольческой  Армии  на рукавах, с покоробившимися погонами на
плечах. В руках у каждого из стариков,  или,  пожалуй,  даже  старцев,  было
оружие  --  трехлинейки,  кавалерийские  ржавые карабины, маузеры или просто
шашки. Камеры Ти-Ви-Мига  панорамировали  трясущееся  войско  или  укрупняли
отдельные  лица, покрытые старческой пигментацией, с паучками склеротических
вен, с замутненными или,  напротив,  стеклянно  просветленными  глазами  над
многоярусными   подглазниками...   Сгорбленные   фигуры,   отвисшие  животы,
скрюченные  артритом  конечности...  несколько  фигур  явилось  в  строй  на
инвалидных колясках.
     -- Что за вздор, господин Лучников? -- спросил владелец "кадиллака". --
Вы не можете объяснить мне смысл этого фарса?
     Камеры  скользили  по  каре старцев, и у Лучникова вдруг возникло некое
особое ощущение: это и в самом деле была армия, а развалины эти  были
воинами,  и  весь  урон,  который принесло время их телам и амуниции,
только подчеркивал почему-то это ощущение "войска".  Через  минуту  Лучников
увидел  того,  кого  и  не  сомневался  увидеть в этом каре, -- своего отца.
Арсений  Николаевич  стоял  в  первом   ряду,   где   заняли   места   самые
сохранившиеся,  самые  бравые.  Иные  из  них  выпячивали груди с крестами и
медалями,  красуясь  и  бодрясь  вполне   по-дурацки.   Лучников-старший   в
полковничьих  погонах  на  своей  юнкерской шинели просто стоял, опершись на
винтовку, в той  позе,  в  какой,  наверное,  они,  мальчишки,  и  стояли  в
перерывах  между  атаками  на  Каховку.  Странно  было  видеть  рядом  с ним
репортера Ти-Ви-Мига в его серебряной куртке с фирменной эмблемой на  спине.
В  глубине  кадра  над морем голов, цветов, флагов и лозунгов светились фары
медленно приближающейся танковой колонны.
     -- Президиум  "Клуба  Белого  Воина",  как  известно,  отверг   решение
Временной  Государственной  Думы,  --  слышался  спокойный  голос  отца.  --
Находящееся здесь подразделение Вооруженных Сил Юга России, верное  присяге,
противостоит вторгшейся армии красных.
     -- Однако,  профессор...  --  Репортер показал камере свое ухмыляющееся
лицо.
     -- Полковник, -- мягко поправил Арсений Николаевич.
     -- Простите, полковник, но ведь Главштаб и  весь  личный  состав  наших
"форсиз"  приветствует  слияние  с  героической  армией  Великого Советского
Союза...
     -- Мы вам не "форсиз"! -- рявкнул стоящий рядом с Арсением Николаевичем
грудастый старик. -- Мы -- добровольцы! Русская армия!
     -- Русская армия собирается драться? -- спросил репортер.
     -- Мы собираемся  капитулировать,  --  сказал  Арсений  Николаевич.  --
Добровольческая  Армия  капитулирует перед превосходящими силами неприятеля.
-- Он  усмехнулся.  --  Согласитесь,  слово   "капитуляция"   звучит   более
нормально, чем...
     Сверхмощный радиоголос заглушил "ненормальное" слово.
     -- Немедленно  освободить  проезжую  часть!  Через  пять минут начнется
прохождение танковых колонн!
     Сотни, тысячи машин, стоящих  вплотную,  отделяли  Андрея  от  Арсения.
Никак  не  пробраться  к отцу, никак уже его не спасти. Началось хаотическое
движение, в котором среди базарной разноголосицы послышалось четко:
     -- Равняйсь! Смирно! Шагом арш!..
     Каре подобралось и медленно двинулось вперед. В  последний  раз  Андрей
Лучников  увидел  своего  отца,  когда  тот  довольно  энергичным  движением
отодвинул от себя серебряную куртку Ти-Ви-Мига.
     Теперь съемка шла с верхней точки, и неожиданно  оказалось,  что  между
головными танками и батальоном стариков есть некое асфальтовое озеро, вполне
пригодное   для   исторической   процедуры  капитуляции.  Быть  может,  сами
Ти-Ви-Миги и позаботились о возникновении этого пространства, чтобы  заснять
"трагикомедию". Фанатики, безумцы спонтанно