мо-
литву, о вздыхающем отце, о кладе, по которому так тосковал. Его интере-
совало теперь другое: поездка в большой  город  Богуслав,  дедушка  Мой-
ше-Иося и бабушка Гитл, которые, говорят, так богаты, так богаты...

   36
   У ДНЕПРА

   Путешествие в Богуслав.-Возница Шимен-Волф-молчальник. -  В  ожидании
парома. - Возница молится на берегу реки. - Сердечная молитва

   Однажды, в конце лета, перед осенними праздниками, к крыльцу подъеха-
ла повозка. В нее усадили младших детей, четырех мальчиков и двух  дево-
чек, - тринадцатилетний Шолом был тоже среди них, - дали с собой по  две
сорочки, съестного на два-три дня, письмо к деду  Мойше-Иосе  и  бабушке
Гитл и раз двадцать наказали, чтобы они были осторожны при переправе  на
пароме через Днепр.
   Переезжать через Днепр, да еще на пароме! Никто из детей  парома  ни-
когда не видел и не представлял себе, что это за штука. Но они догадыва-
лись, что переправляться на этой штуке через Днепр должно быть  неплохо.
И дети забывают, что у них умерла мать; забывают все на свете  и  думают
только о поездке, о Днепре, о пароме. Но им напоминают, что мать умерла.
На то существует бабушка Минда, которая наказывает им  еще  и  еще  раз,
чтоб они, упаси бог, не забывали читать по матери  заупокойную  молитву.
Она гладит детей холодными, скользкими пальцами, целует в щечки и проща-
ется с ними навсегда, ибо бог знает, доведется ли ей  еще  когда-либо  с
ними увидеться... Сердце подсказывало ей правильно. Когда некоторое вре-
мя спустя дети вернулись из Богуслава, бабушка Минда была уже  там,  где
их мать,-могила подле могилы. И отец читал заупокойную молитву по  своей
матери вместе с детьми, которые поминали свою мать. То был  год  помина-
ний, год холеры. Бесконечное множество людей утратило близких, вся сина-
гога поминала мертвых.

   Как различны бывают люди! Насколько возница Меер-Вевл, который  возил
детей из Воронки в Переяслав, был человек живой, подвижной, словоохотли-
вый, настолько другой возница, Шимен-Волф, который вез детей из  Переяс-
лава в Богуслав, был угрюм, флегматичен, молчалив. Хоть  кол  на  голове
теши, хоть из пушки по нему стреляй, он ни  слова  не  вымолвит,  кроме:
"Полезайте на воз", или: "Слезайте с воза". Дети сгорали  от  нетерпения
узнать, скоро ли покажется Днепр, когда они будут переезжать его на  па-
роме и что такое собственно паром, но ничего не поделаешь - молчит чело-
век да и только! Сидит, как пугало, на  облучке,  подстегивает  лошадей,
причмокивает толстыми губами  и  только  время  от  времени  произносит:
"Но-о, холера! Чтоб вас холера взяла!", или: "Но, дохлые, чтоб  вам  по-
дохнуть!" Порою он что-то шепчет про себя или  тихо  напевает  тоненьким
голосом. Это он на память читает псалмы.
   Так же, как у людей бывают разные характеры, так, простите за сравне-
ние, и лошади - у каждой свой нрав. Лошади возницы Шимен-Волфа  характе-
ром пошли в хозяина: такие же сонные, к тому же они были со  странностью
- чихали. Всю дорогу они чихали, фыркали, обмахивались  хвостами  и  еле
передвигались. Казалось, мы плетемся нескончаемо долго, и бог весть, до-
беремся ли когда-нибудь до жилья. Кругом-небо, земля и песок. Песку  нет
конца. А в довершение всего лошади вдруг останавливаются посреди дороги.
Шимен-Волф слезает с телеги и, допев тоненьким голосом: "Бла-а-женны все
уповающие на него", обращается к детям: "Слезайте с воза!" Дети вылезают
из повозки. Что случилось? Ничего. Дорога песчаная, лошадям  тяжело-при-
дется пройтись пешком. Что ж, это не беда, пешком, так пешком. Тем  луч-
ше, пешком даже веселей. Беда только в том, что младшая девочка, которой
всего лишь годик, не хочет оставаться одна в повозке, она плачет,  и  ее
приходится нести на руках. Это не большое удовольствие. Счастье, что ид-
ти приходится не очень долго. Дорога вскоре становится лучше, и  возница
говорит детям: "Полезайте на воз!" Забираешься  в  повозку  и  вытягива-
ешься, пока снова не начинается глубокий, вязкий песок. Тогда опять раз-
дается команда: "Слезайте с воза!" А потом: "Полезайте на воз!"  Но  что
там стеркнуло вдалеке? Что там блестит, как стекло, и отливает на солнце
серебром? Неужели это Днепр? Ребятам не сидится в повозке. А повозка как
назло подвигается медленно, медленно; чтобы добраться до  Днепра,  нужно
преодолеть одну полосу и еще одну полосу желтого,  плотного,  глубокого,
до колен, песка. Лошади плетутся еле-еле, шаг за шагом, с трудом  вытас-
кивая ноги. Колеса вязнут в песке, повозка кряхтит. А Днепр все ближе  и
ближе разворачивается перед ними во всей своей шири  и  красе.  Да,  это
Днепр! Он сверкает на солнце и улыбается юным путешественникам,  которые
впервые явились приветствовать древнего старца: "Мир тебе,  как  живешь,
дедушка?"
   Высокий, зеленый, местами пожелтевший прибрежный камыш с отражающими-
ся в воде длинными остроконечными листьями придает ему,  этому  старику,
особую прелесть. Тихо кругом.
   Вширь и вдаль, точно море, раскинулся Днепр, и воды его  несутся  ку-
да-то, несутся в глубоком молчании. Куда? Это тайна. Синее небо глядится
в воду и отражается в ней вместе с солнцем, которое  еще  высоко.  Ясное
небо, ясная вода, ясный воздух, чистый песок. Ширь и благодатная тишина.
Необъятный божий простор. И вспоминаются слова псалма: "В  просторе-гос-
подь". Фрр!-с криком вылетела птица из камыша. Прорезав  стрелою  чистый
воздух, она зигзагами поднялась вверх и стала парить высоко, высоко, но,
как бы вспомнив о чем-то, возвратилась и снова исчезла  в  желто-зеленом
камыше. И хочется птицей выпорхнуть из повозки и полететь над водой  или
по меньшей мере раздеться догола; прыгнуть в воду и  плескаться  в  ней,
плавать, плавать, плавать...
   - Слезайте с воза! - командует Шимен-Волф и первый вылезает из повоз-
ки. Заткнув кнут за пояс, он подносит обе ладони ко рту и, задрав  голо-
ву, испускает глухой крик, точно из пустой бочки:
   "Паро-о-м, паро-о-ом!.."
   Паром, видно, живое существо, которое находится где-то на той стороне
реки, его-то и нужно вызвать. Дети выползают  из  повозки  и,  расправив
сведенные от долгого сидения члены, помогают вознице вызывать паром. Так
же, как и возница, они подносят ко рту ладони, задирают головы и пронзи-
тельно кричат:
   - Паро-ом, паро-ом!
   Внезапно ими овладевает смех. Неизвестно отчего. Они смеются без вся-
кой причины. Они смеются оттого, что им хорошо, оттого, что они молоды и
здоровы, что стоят у Днепра и будут сейчас переезжать  реку  на  пароме.
Кто может сравниться с ними! Но вот солнце начинает прощаться с  землей.
Последними косыми чистого золота лучами оно касается  серебристой  глади
Днепра - и смех обрывается. Пропало  желание  смеяться.  Уж  очень  тихо
здесь, на берегу Днепра. Священная тишина. Да и прохладно стало, и  вода
удивительно пахнет, она тихо плещется, журчит, бежит... Между тем возни-
ца, подпоясавшись платком и засунув за него кнут, стал лицом к  востоку,
благочестиво прикрыл глаза и, раскачиваясь, начал тоненьким голосом  чи-
тать вечернюю молитву. Эта молитва здесь, под открытым порозовевшим  не-
бом, на берегу древнего, прекрасного, благоухающего  Днепра,  слилась  с
журчанием воды, и веселыми юными путешественниками овладело новое  наст-
роение: им тоже захотелось молиться. Это была, можно сказать, их  первая
добровольная, не вынужденная молитва, здесь, под открытым небом,  в  не-
посредственной близости к богу. Никогда им так не хотелось молиться, как
теперь, в сумерки на берегу Днепра. Пропустив вступление, ничего, в  до-
роге можно обойтись и без вступления,-они начали сразу с "Блаженны живу-
щие в доме твоем", начали с увлечением, нараспев. Потом, закрыв глаза  и
раскачиваясь, как возница Шимен-Волф, они встали все  лицом  к  востоку:
"Господь великий, могучий, всесильный..." - смысл этих слов открылся  им
только здесь, под вечерним небом, на берегу Днепра. И молитва лилась так
сердечно, так сладостно, как никогда.

   37
   НА ПАРОМЕ

   Неожиданная встреча нa пароме. - Исав - маленький выкрест. - Они  уз-
нают друг друга. - Расстаются без слов

   Маленькие сироты-путешественники еще не успели кончить  молитвы,  как
увидели вдали на сверкающей глади Днепра  что-то  темное,  круглое,  все
время меняющее краски в свете заходящего солнца.  Этот  круглый  предмет
становился все больше и больше, то, ныряя, пропадал, то снова показывал-
ся. Потом дети услышали странный шум, будто колеса катятся, и скрип  на-
тянутой веревки. Покончив наскоро с молитвой, они побежали  к  берегу  и
увидели на шири Днепра толстый канат, привязанный к толстому  бревну  на
берегу. Круглый предмет все увеличивался и увеличивался и, наконец,  вы-
рос в какое-то неуклюжее деревянное сооружение, какое-то чудовище, похо-
жее на плавающий дом. Наверху, на спине этого чудовища, вертелось  коле-
со; силой его чудовище и двигалось по  воде.  Оно  медленно  плыло,  все
приближаясь к берегу. Наконец его уже можно было разглядеть со всех сто-
рон и убедиться в том, что это не чудовище, не живое существо, а  своего
рода судно, баржа или берлина, на ней стоят подводы, лошади, люди. Это и
был паром, которого дети так  долго  ждали,  чтобы  переправиться  через
Днепр. Им стало легче на душе. Теперь можно присесть на песок  и  подож-
дать, пока паром подойдет и остановится. Ведь паром плывет очень,  очень
медленно, еле тащится. Солнце движется много быстрее его.  Лишь  недавно
оно было над горизонтом, а теперь катится точно под гору и быстро  исче-
зает за горой, оставив за собой широкую красную полосу. Ветерок все све-
жеет. Дети сидят на песке. У старшего на руках годовалая сестренка;  ма-
лютка спит.

   Паром остановился. Люди с повозками и лошадьми стали медленно, пооди-
ночке, не произнося ни слова, спускаться с парома, а возница Шимен-Волф,
также без единого слова, взобрался на паром, точно все  условились  хра-
нить молчание. Сначала он повел на паром лошадей с повозкой, даже не по-
желав им, по обыкновению, холеры, потом махнул рукой своим юным пассажи-
рам, чтобы и они взбирались. Еще минута - и паром волей одного человека,
всей силой налегшего на толстый канат, тихо двинулся в путь;  так  тихо,
что движение его почти не ощущалось. Казалось, не паром идет  вперед,  а
река уходит назад, отступает, будто провожая их с миром.  Тут  только  и
стало видно, как широк Днепр, как он величествен и  прекрасен.  Плывешь,
плывешь, а до другого берега все еще далеко.
   Солнце давно уже село за рекой. Взошла луна, сначала багровая,  потом
она посветлела, стала совсем серебряной. Поодиночке, как субботние  све-
чи, зажглись в небе звезды, и ночной Днепр приобрел другую окраску, дру-
гой вид и очертания, словно укутался в  темный  плащ.  Тихой  прохладой,
мягкой, ласкающей свежестью повеяло от него. В голову  приходили  тысячи
мыслей - о ночи, о небе, о звездах, отражающихся в водах тихого  Днепра.
Каждая из этих звездочек-душа человека... А паром? Как это один человек,
малый этот, гонит такую махину? Он одной рукой налегает на канат,  тянет
его, колесо вертится, и паром идет.
   Шолом не прочь посмотреть поближе, как этот малый работает у каната и
гонит паром. Ои подходит к паромщику. Это еще совсем молодой  парень,  в
серой свитке, огромных сапожищах и бараньей шапке; малый всей силой  на-
валился на толстый  канат.  Шолом  приглядывается  к  работе  этого  па-
ренька-он движет плечом вверх-вниз, вверх-вниз так, что даже кости  тре-
щат. "Исав, - думает про себя Шолом, - такую работу может делать  только
Исав. "И будешь ты служить брату своему", сказано в писании. Очень хоро-
шо, что я внук Иакова, а не Исава..."
   Но у него все же душа болит за паренька. Слишком  юн  этот  паромщик.
Шолом заглядывает ему в лицо и... отскакивает  назад.  Кажется,  он  его
знает! Знакомые глаза. Шолом вновь подходит, на этот раз совсем  близко:
это даже не паренек, а совсем мальчишка, с дочерна  загоревшим  лицом  и
огрубевшими руками. Глаза еврейские, а руки иноверца.  И  он  вспоминает
писание: "Руки же, руки Исава". Но почему же мальчишка ему  так  знаком?
Где он его видел?
   Шолом роется в памяти, и вспоминается ему один  из  его  воронковских
товарищей, Берл - сын вдовы, смуглый паренек с огромными зубами. Неужели
это он? Нет, не может быть! Это померещилось Шолому. Но,  боже  милости-
вый, ведь это все-таки он! Малый, почувствовав,  что  его  разглядывают,
еще глубже надвинул шапку, украдкой покосившись на того, кто так  внима-
тельно наблюдал за ним. Глаза их встретились в  темноте,  и  они  узнали
друг друга...
   Эта неожиданная встреча вызвала у Шолома множество мыслей: Берл-хрис-
тианин? Еврей, и вдруг-христианин. Он, правда, слышал  еще  в  местечке,
что Берл крестился. Недаром говорили, что он отщепенец... Подойти к  не-
му, дать себя узнать, расспросить его Шолому что-то мешало. Он  чувство-
вал отчужденность, холодок, но в то же время  испытывал  жалость.  Жалко
еврея, который перестал быть евреем, и ради чего? Ради того,  чтобы  на-
деть серую свитку; большую мохнатую шапку и стать помощником  паромщика,
батраком? А "батрак" хоть бы что, даже не пошевельнулся. Видно,  не  мог
товарищу в глаза смотреть... Он глядел вниз, в  воду,  будто  там  можно
что-нибудь увидеть. Затем Берл еще крепче закутался в свою  свитку,  еще
ниже надвинул шапку и, поплевав на руки, с особым рвением взялся за  ра-
боту, всем телом навалился на толстый канат. Канат скрипел, колеса  вер-
телись, паром быстрее заскользил по воде. Стоп - приехали!
   - Полезайте на воз! - скомандовал наш возница-молчальник, выкатив по-
возку с парома, и стегнул лошадей, почтив их кличками "холера"  и  "дох-
лые". Днепр остался позади - с паромом, с  батраком-паромщиком,  который
был когда-то еврейским мальчиком, внуком праотца Иакова. Бедный, бедный!

   38
   В БОГУСЛАВЕ НА "ТОРГОВИЦЕ"

   Прибыли в Богуслав прямо на ярмарку. - Неизвестно,  какой  Мойше-Иося
приходится им дедушкой. - Еврей в талескотне берется доставить  детей  к
дедушке

   Было уже совсем светло,  когда  маленькие  путешественники,  усталые,
сонные и голодные, въезжали в город Богуслав. Из-за леса  взошло  ясное,
теплое солнце. Сначала они проехали огромное кладбище со множеством  по-
косившихся, полуразрушенных памятников, на которых уже давно стерлись  и
поблекли надписи. Судя по богатому кладбищу, можно  было  подумать,  что
город этот неимоверной величины. Миновав кладбище, они въехали прямо  на
"торговицу"- нечто вроде базара или ярмарки, где все смешалось  в  кучу:
крестьяне, лошади, коровы, свиньи, цыгане, телеги, колеса, хомуты и раз-
ные евреи: евреи-скорняки, евреи-шапошники, евреи с красным  товаром,  с
булками, с баранками, с пряниками, с яблочным квасом, с чем только поже-
лаете. А баб! Бабы с корзинками, бабы с яблоками, бабы с птицей, бабы  с
жареной рыбой и просто так бабы. И все они галдят, визжат,  трещат...  А
лошади, коровы и свиньи им помогают. Слепцы поют и играют на лирах.  Ог-
лохнуть можно! Пыль стоит такая, что трудно разглядеть друг друга, а  от
запахов можно задохнуться.
   Ребята приехали в удачную пору, в базарный день. Возница еле пробился
со своей повозкой сквозь толпу, пожелал по своему обыкновению и городу и
ярмарке восемнадцать холер и, наконец, опустился в самый  город,  сильно
напоминавший кладбище своими покосившимися, словно надгробные плиты, до-
миками. Между ними кое-где попадались и новые  дома,  которые  выглядели
здесь чужими, как богатые гости на бедной свадьбе. Тут только и началась
настоящая суматоха. Возница Шимен-Волф знал, что  ему  поручили  отвезти
юных пассажиров в Богуслав к их дедушке и бабушке. Ему, правда,  назвали
имена дедушки и бабушки, но, черт побери, он их совсем забыл. Шимен-Волф
божился, что всю дорогу, честное слово, он удерживал имена в памяти,  но
как только попал на эту ярмарку, они выскочили у него из головы. Ах, хо-
лера! (Кому она предназначалась, он не оказал.)
   Между тем подошел какой-то человек, и еще один, и еще один, и два че-
ловека, и три человека, и женщины подошли с корзинками,  и  женщины  без
корзинок. Поднялся шум, гвалт-все говорили разом, передавали друг  другу
новость: извозчик привез каких-то детей. "Откуда?"-"С той стороны  Днеп-
ра".-"Из Ржищева?" - "Почему вы думаете, что из Ржищева, а не  из  Кане-
ва?" - "Не из Ржищева, не из Канева, а из  Переяслава".-"А  куда  он  их
привез?"-"Да вы же видите куда-не в Егупец, конечно, а в Богуслав!"-  "К
кому?"-"Умник, если бы знали к кому-все было бы  в  порядке!"-"К  дедуш-
ке,-говорит он, - к их дедушке".-"К  какому  дедушке?"-"Умник,  если  бы
знали, к какому дедушке,-было бы хорошо".
   - Тише! Знаете что, спросим у детей, как зовут их дедушку. Они, долж-
но быть, знают.
   - Откуда же им знать?
   - А почему бы им не знать?..-Тут, работая локтями, протиснулся сквозь
толпу человек с треснувшим козырьком - продавец бубликов.
   - Пустите меня! Я их расспрошу. Дети, как зовут вашего дедушку?
   Дети от шума и гвалта совсем растерялись, но они  все  же  вспомнили,
что их дедушку зовут Мойше-Иося. Да, да, его зовут Мойше-Иося. "Наверное
Мойше-Иося?"-"Наверное". Теперь уже, значит, известно, как зовут их  де-
душку. Остается только один вопрос:  какой  Мойше-Иося?  Есть  несколько
Мойше-Иосей: Мойше-Иося - столяр,  Мойше-Иося  -  жестянщик,  Мойше-Иося
Лея-Двосин и Мойше-Иося Гамарннцкий. Но, поди-ка разберись...
   - Тише, знаете что? Как зовут вашего отца? - спросил другой, не  тот,
который с бубликами. Это был еврей с талескотном, видно, все время сидит
в синагоге, Дети ответили, что их отца зовут Нохум. Услышав это, еврей с
талескотном всех растолкал и учинил детям настоящий допрос.
   - Вашего отца, говорите вы, зовут Нохум. Фамилия его Рабинович?
   - Рабинович.
   - А маму вашу звали Хая-Эстер?
   - Хая-Эстер.
   - И она умерла?
   - Умерла.
   - От холеры?
   - От холеры.
   - Так и говорите!
   Еврей в талескотне обернулся к собравшимся. Лицо его сияло.
   - В таком случае спросите меня, Я вам скажу  точно.  Их  дедушка-Мой-
ше-Иося Гамарницкий, их бабушка - Гитл Гамарницкая. Их дедушка уже  зна-
ет, что его дочь, Хая-Эстер, не про нас будь сказано, умерла от  холеры,
но бабушка не знает. От нее это скрывают: старая женщина, несчастная ка-
лека.
   Еврей в талескотне с тем же сияющим лицом обратился к детям.
   - Вылезайте, дети, из повозки, я вам покажу, где живет  ваш  дедушка!
Подъехать туда невозможно-улица слишком узка. Разве что с другой  сторо-
ны? Но там не развернешься с возом. Как ты думаешь,  Мотл,  можно  будет
развернуться?
   Это относилось к молодому человеку с кривым носом. Мотл сдвинул шапку
на затылок.
   - А почему бы и не развернуться?
   - Почему! Почему! Ты забыл, что Гершка Ици-Лябин строит сарай  с  той
стороны?
   Мотл, не пошевельнувшись, переспросил:
   - А если он и строит сарай с той стороны, так что из этого?
   - Что значит "что"? Он же туда навалил лесу.
   - Навалил лесу? Ну и пусть, на здоровье!
   - Что тут говорить с бревном!
   И чем спокойней был Мотл, тем больше горячился  еврей  в  талескотне.
Наконец, окончательно потеряв терпение, он плюнул и назвал Мотла дураком
из дураков. Затем, взяв детей за руки, сказал: "Идемте со  мной!  Я  вас
провожу. Надо идти пешком". И еврей в талескотне, весь сияя, вывел  юных
путешественников из толпы и отправился с ними пешком к их дедушке,  Мой-
ше-Иосе, и к их бабушке, Гитл.

   39
   ВОТ ТАК ВСТРЕЧА!

   Бабушка Гитл, разбитая параличом.-Дедушка Мойше-Иося  с  картофелеоб-
разным носом и густыми бровями.-Дядя Ица и тетя Сося

   У переяславских сирот были все основания вообразить себе дом  дедушки
Мойше-Иоси чем-то вроде дворца. Сам дедушка представлялся им  патриархом
в шелковом жупане. Дома ведь говорили, что он богач! Но человек, который
взялся проводить детей, подвел их к самому обыкновенному домику, правда,
с застекленным крыльцом, и сказал: "Вот здесь  живет  ваш  дедушка  Мой-
ше-Иося Гамарницкий". И тут же исчез. Он  не  хотел