Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Драма
      Алейхем Шолом. С ярмарки (с предисловиями автора и критиков) -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -
благословение и закусите! - предложил старый богач и стал расспрашивать юного кандидата про город Переяслав, который он посетил как-то, лет шестьдесят с лишним тому назад. Тогда это был еврейский го- род. Как там теперь обстоит с благочестием? - Все обстоит хорошо, - ответил гость и отказался от угощения, собственно не из-за благословения, которое нужно произнести перед едой, а из боязни, что старик заставит потом совершить заключительное благос- ловение, которого Шолом никогда не мог запомнить наизусть. На прощание хозяин пожелал ему успеха. А успех, с божьей помощью, обеспечен, заверял его старик, ибо его пожелания всегда исполняются, потому что он коген... В тот же день по городу распространился слух, что появился новый кан- дидат в раввины, совсем еще юноша, но полный достоинств. Во-первых, он из хорошей семьи, родственник Нахмана Кагана; кроме того, он знаток пи- сания, обладает прекрасным почерком и знает назубок весь талмуд со всеми комментариями. А так как фантазия у людей разыгралась, то некоторые до- бавляли, что он имеет также звание духовного раввина, может давать сове- ты по вопросам религии и заткнет за пояс не только местного духовного раввина, но и еще трех таких, как он. Одним словом, птица редкостная, чудо из чудес. Когда Шолом появился на улице, между рядами лавок, на не- го показывали пальцами, и он слышал, как говорили за его спиной: - Это он и есть? - Кто? - Новый казенный раввин. - Такой щенок? - Молоко на губах не обсохло... - Какие у него длинные волосы! - Волос долог, да ум короток... Однако у героя хватило ума за один день нанести с полдюжины визитов местным заправилам, сливкам города - Бахмутским, Каневским, Рогачевским и прочим представителям лубенской буржуазии. В субботу перед выборами он был в синагоге. Его посадили на видное место, чтобы хорошенько нагля- деться на него; ему пришлось выдержать несколько сот рукопожатий. Нако- нец нового кандидата вызвали к чтению торы. Это было нечто вроде экзамена. Парень прочел текст с блеском. Однако все это ничто в сравнении с тем, что творилось во время выборов. А тво- рилось вот что. Зал управы был полон народу, и уже собрались приступить к выборам, как вдруг самый молодой из кандидатов выступил с речью, и к тому же по-русски, которую ни к селу ни к городу пересыпал цитатами из писания, притчами и аллегориями. Тем не менее речь его так понравилась, что он был избран в раввины всей общиной единогласно, не получив ни од- ного черного шара. Сейчас же домой полетела телеграмма: "Поздравьте, избран единогласно!" Сам же только что избранный молодой раввин отпра- вился принести свою благодарность реб Нахману Кагану. Старик был чрезвы- чайно растроган тем, что его протекция оказала такое действие. И он поп- росил молодого раввина повторить перед ним речь, которую он произнес на выборах. Раввин ответил, что охотно повторил бы ее, но, к сожалению, тут и слушать нечего. - Почему же говорят, что публика пальчики облизывала? - Если разрешите, я расскажу вам одну историю... - Пожалуйста, если она только имеет отношение к делу. - Реб Нахман Каган приготовился слушать, надел очки, и молодой раввин начал: - История, которую я вам расскажу, случилась с одним священником. Мо- лодой свежеиспеченный попик пришел к митрополиту за благословением и со- ветом,-что бы ему такое сказать прихожанам в праздник. Митрополит бла- гословил его и посоветовал рассказать прихожанам о святых угодниках: например, о чуде с сорока святыми, которые три дня и три ночи блуждали по лесу и чуть не умерли с голоду. Но господь явил чудо-они нашли кара- вай хлеба. Все сорок святых уселись есть этот хлеб. Ели они, ели, и еще на завтра осталось... Когда наступил праздник, молодой священник расска- зал прихожанам в церкви о чуде, только чуточку по-иному. Один святой блуждал по лесу три дня и три ночи, чуть не умер с голоду. Тогда господь явил чудо-святой нашел сорок хлебов. Присел он утолить голод. Ел-ел, ел-ел, и еще на завтра осталось. Позже, когда митрополит сделал священ- нику выговор, как это он мог допустить такую грубую ошибку, молодой по- пик ответил: "Для моих прихожан и это чудо..." Старый Каган чуть не лопнул от смеха. Он был очень доволен новым ка- зенным раввином, радовался ему, как родному. Торжество юноши длилось, однако, недолго. Оно было вскоре омрачено, как мы это дальше увидим. По- ка же съездим с юным раввином в его родной город Переяслав. Наш герой представлял себе, что Переяслав ходуном ходит по случаю его избрания. Шутка ли - такой успех и в таком возрасте! Ничего подобного! Рада была только его родня, и то не совсем. Радоваться можно будет только тогда, когда выборы утвердит губернатор. А пока дело висит в воз- духе. Нужно еще съездить в губернию, в Полтаву, хлопотать, подмазы- вать... Этого одного было достаточно, чтобы охладить восторг героя. А вдобавок, нужно же было ему встретиться с Хайте Рудерманом, младшим бра- том бывшего лубенского раввина. Хайте шел ему навстречу с независимым видом, руки за спину, в желтой куртке внакидку. Не чувствуя за собой ни- какой вины, наш герой протянул ему руку. Но тот и пальцем не поше- вельнул, отступил в сторону и прошел мимо, как незнакомый. "Брат за бра- та",-подумал оскорбленный герой, найдя тут же оправдание для оскорбите- ля, и побежал излить свою душу перед другим своим товарищем, Авремлом Золотушкиным. Несмотря на то, что Золотушкин был с Хайте Рудерманом на ножах, он решительно стал на сторону Рудермана и сказал герою в глаза, что порядочный человек не должен ему подавать руки по двум причинам: во-первых, потому, что он теперь казенный раввин, а казенный раввин - это лицемер, ханжа, блюдолиз у богачей и чиновник правительства; во-вто- рых, честный человек не отбивает у другого заработок, не вырывает, как собака, кость изо рта... Коротко, но ясно. Герой наш чувствовал, что в словах Золотушкина кро- ется большая правда. И ему вспомнилась встреча в день выборов с лубенс- ким экс-раввином Шимоном Рудерманом: как тот побледнел, какие у него бы- ли испуганные глаза, словно спрашивающие: "Что я тебе сделал?" Таким жалким выглядит пес, которого искусали и затравили другие псы. При этой встрече у героя сжалось сердце. В какую-то минуту он был готов броситься несчастному Шимону Рудерману на шею, просить у него прощения, уступить ему Лубны вместе с их почтенными обывателями и снять свою кандидатуру в раввины. Вот это было бы человечно, даже более чем человечно. Но порыв длился не дольше одной минуты, тут же выступил эгоист-собственное "я". И это "я" победило. Можно себе представить, в каком душевном состоянии герой ушел от сво- его друга Золотушкина. Что может быть хуже сознания, что прав другой, а не ты? У Чехова есть для этого точное выражение: он чувствовал себя так, будто мыла наелся. Одного только Шолом не мог понять: почему казенный раввин должен быть обязательно лицемером, лизоблюдом у богачей и чинов- ником правительства. И он дал себе слово, что таким не станет. Он будет не таким раввином, как все. Человек - это то, кем он хочет быть. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1913-1916 К МОЕЙ БИОГРАФИИ (Написано в 1903 году моему самому близкому другу И. X. Равницкому) Милый мой товарищ, дорогой друг Равницкий! Вы просите, чтобы я Вам дал хоть какие-нибудь сведения из своей биог- рафии? Боюсь - не лишнее ли это, моя биография. Не рано ли? Это во-пер- вых. Во-вторых, я бы не прочь и сам написать историю своей жизни-даже целую книгу7. В-третьих, я сильно занят, литературой, конечно. С тех пор как держу перо в руках, я никогда не работал так продуктивно, никогда не был так плодовит, как сейчас. Худо ли, хорошо ли, но пишется много. А Вы ведь знаете, что я способен писать даже на острие иголки или на лезвии меча! Одно плохо - время неудачное, за окном у нашего народа пасмурно, не хочется смеяться. А если и смеешься, то себе наперекор... Переписка с нашими великими людьми - евреями и неевреями отнимает у меня также уйму времени. Все же я урвал для Вас целый час (злодей!) -и вот Вам некоторые сведения. Быть может, они пригодятся Вам в работе. И да поможет Вам бог! Ваш преданный друг Шолом-Алейхем. ...В маленьком, величиной с ноготок, местечке Воронке, недалеко от города Переяслава (где я родился в 1859 году), провел я свои лучшие зо- лотые годы, прекрасные, глупые детские годы. В этой маленькой Воронке отец мой считался одним из первых людей, состоятельным человеком; он был старостой всех местных обществ - "реб Нохум Вевиков"! А мы, дети реб Но- хума Вевикова, были тоже не из последних! Каждую неделю на проводы суб- боты у нас собиралось чуть ли не все местечко; в праздники люди приходи- ли к нам на трапезу; все новости поступали к нам и исходили от нас. Ста- канчик вина каждый рад был выпить у нас, о раввине-чудотворце говорили у нас, о политике-у нас, все у нас. Детей в нашем доме воспитывали в стро- гости, держали в страхе божьем, отдавали к лучшему учителю-реб Зораху. И мы были по-настоящему благочестивы. Я помню еще и теперь сладость слез, которые мы проливали, слушая нра- воучения учителя. А нравоучения читал нам учитель реб Зорах каждый день, и мы во время молитвы били себя в грудь и каялись, потому что нашему благочестию сопутствовали и великие грехи: мы были лгунами, чревоугодни- ками, не слушали отца, пропускали слова в молитвах, таскали деньги из кружки для пожертвований (см. "Ножик"). А запретные желания, греховные мысли! Один из наших товарищей,-звали его Эля, сын Кейли,-парень постар- ше, жених, рассказывал нам гадкие истории, вводил нас в искушение, разв- ращал нас, превращал преждевременно во взрослых. А учитель читал нам нравоучения, и мы исходили слезами, усердно молились, не пропуская ни слова, плача, били себя в грудь и каялись в своих прегрешениях. С детства я отличался богатым и пылким воображением. Дома представля- лись мне городами, дворы-странами, деревья-людьми, девушки-принцессами, богатые молодые люди--принцами, травы-бесчисленными войсками, колючки и крапива-филистимлянами, эдомитянами и моавитянами *, и я шел на них вой- ной (см. "Зелень к празднику"). Схватывать живые черты всякого явления, любого человека было у меня почти манией. Сам того не желая, я изображал всех и каждого, начиная с нашего учителя реб Зораха и его жены, с товарищей по хедеру и их родите- лей и кончая пьяницей Борух-Бером и кривоногим сторожем Ониской. За это передразнивание на меня градом сыпались оплеухи. В хедере я прослыл шу- том, комиком. Все смеялись до упаду, кроме меня. Дома мать заметила мои проделки и принялась их искоренять. В умении подражания, в гримировке, в актерской игре не уступал мне только один товарищ, который к тому же прекрасно пел. Это был сын нашего раввина Меер, или иначе Меерл Медведев, впоследствии знаменитый певец Медведев. Великое искусство игры открылось ему еще тогда, когда он бегал босиком и самую расчудесную песню исполнял за грош или за пол-яблока8. Вдвоем с Медведевым мы представляли "Разбойников"-пьесу собственного со- чинения. Медведев играл разбойника, а я-бедняка еврея. Остальные товари- щи в качестве статистов изображали деревья в лесу. Я, бедняк, становился на колени и умолял, разбойника: "Чего ты хочешь от меня? Я несчастный бедный еврей. Сжалься над моей женой и детьми!" А он, разбойник, с ку- хонным ножом в руке распевал забавную песенку о том, что он должен во что бы то ни стало вырезать всех евреев. Как бы мы ни были испорчены и дурно воспитаны, чувство милосердия ко всему живому было во мне так велико, что вид заезженной лошади причинял мне боль (см. "Мафусаил"), собака с перешибленной ногой вызывала у меня слезы (см. "Рябчик") и даже кошка, нечистая тварь, была мне мила и доро- га. О больных, убогих детях и говорить не приходится (см. "Убогая"). Страсть к писанию, как это ни странно, началась у меня с красивого почерка, который я перенял у учителя, реб Зораха. За красиво написанное задание отец давал нам по грошу (первый "гонорар"). Я сшил себе тетрадь и красивыми буквами вывел в ней ("сочинил") целый трактат по библии и древнееврейской грамматике. Отец пришел в восторг от моего "произведе- ния" и долго носил его у себя в кармане, показывая каждому встречному и поперечному, как прекрасно пишет его сын (было мне тогда лет десять), как он сведущ в библии и искушен в грамматике. Но наш сосед, реб Айзик, хасид с козлиной бородкой, который молился писклявым, как у котенка, го- лосом, сказал: "Грамматика-шматика. Чепуха и ерунда!.. Главное для меня почерк. У него ведь золотая рука!" ("Первая "критика"). Тянуло меня всегда в мир мечтаний и грез, в мир песен (см. "Иосе- ле-соловей"), в мир музыки (см. "Стемпеню"). После своего религиозного совершеннолетия я пристрастился к скрипке и получил за это порядочную взбучку от отца ("Скрипка"). Обеднев, мои родители переехали из Воронки обратно в Переяслав. Там нам впервые сшили модные сюртучки с распором позади. Когда умерла мать (от холеры), отец отдал нас в Уездную школу, и я выделялся среди других детей, отличался своим усердием. В пятнадцать лет я впервые прочитал книгу на русском языке. Это был "Робинзон Крузо". Недолго думая я напи- сал собственного "Робинзона" под названием "Еврейский Робинзон Крузо". Свое произведение я показал отцу, отец показал его постояльцам (у нас был заезжий дом),-и все пришли в восторг. С той поры отец стал оберегать меня как сокровище какое, освободил из-под опеки мачехи, не позволял ей колотить меня, не давал мне нян- читься с маленькими детьми, не заставлял, как раньше, крошить изюм (у нас был винный погреб под названием "Южный берег"), запретил мне также чистить сапоги постояльцам, ставить самовар, быть у них на побегушках и выполнять всякие другие поручения, как случалось прежде. В возрасте от семнадцати до двадцати одного года, пока я не принялся всерьез за учение, намереваясь сделаться казенным раввином, я запоем чи- тал, но еще больше писал. А писал я все в том же роде, что читал: стихи, поэмы, романы, драмы в огромном количестве и просто что в голову взбре- дет. Свои "произведения" я посылал во все существующие еврейские и русс- кие редакции (я писал на древнееврейском и русском языках), и редакциям, благодарение богу, было чем топить печи... Только "Гамейлиц" напечатал два-три моих "произведения" с примечанием редакции мелким шрифтом: "Слог твой хорош. Услаждай нас дальше своей речью". И я принялся писать ста- тейки на древнееврейском языке пудами, целыми вагонами, но никого моя речь не "услаждала", уж не знаю почему! В то время (1883) появилась еврейская газета, первая газета на разго- ворном еврейском языке ("Фолксблат"-Александра Цедербаума), и так как русские издания отказывались печатать мои "романы" и "драмы", а статьи на древнееврейском языке тоже никого не услаждали, то я попытался забавы ради написать что-нибудь на разговорном языке, на языке Менделе Мой- хер-Сфорима*, книга которого попалась мне тогда на глаза. И, представьте себе, "Фолксблат" ухватилась за меня, и редактор Цедербаум собственно- ручно написал мне письмо, в котором просил (понимаете-просил!), чтобы я писал еще. С того времени я стал помещать фельетоны в "Фолксблат", и чем больше я писал, тем чаще меня просили присылать свои фельетоны. К тому же сотрудником "Фолксблата" в это время оказался Мордхе Спектор *. Он неустанно подогревал меня, чтобы я не переставал писать, что и делает по сегодняшний день. Мои писания, однако, в те времена были не более, чем забава, пока не случилась история с "Ножиком", которая изменила характер моего творчества, как и мою жизнь. В те дни меня занимала коммерция-деньги, биржа, ценные бумаги и тому подобные вещи, не имеющие никакого отношения к литературе. Я достиг тог- да вершины своего благосостояния, обладал большиши деньгами и, возможно, пошел бы по иному пути, по тому пути, который некоторые считают-настоя- щим. Но случилось иначе. Приехав однажды в Киев по разным важным делам и устав за день, я лег спать, но уснуть не мог. Поднявшись, я присел к столу и написал, верней, излил душу в произведении о своих детских го- дах, которому дал название "Ножик". Написанное я отправил в редакцию и забыл о нем. И вот однажды читаю "Восход" * и вижу литературный обзор за подписью "Критикус" (Дубнов)*, который среди всякой чепухи упоминает и о моем "Ножике". Со страшным сердцебиением прочитал я несколько теплых строк "Критикуса". Он хвалил мой "Ножик" и утверждал, что молодой автор обна- руживает талант и со временем подарит нашей бедной литературе на разго- ворном языке "идиш" хорошие произведеиия. Исполненный благодарности, со слезами радости на глазах, я еще раз перечитал эти слова милого "Критикуса" и дал себе слово писать в этом роде еще и еще. И с той поры пo сегодняшний день стоят перед моим взором эти теплые доброжелательные слова, и каждый раз, когда я пишу новую вещь, я себя спрашиваю: а что скажет на это "Критикус". Я давно потерял свои деньги, но бодрость осталась при мне, и я крепко держу в руках пе- ро. Должен ли я быть благодарен "Критикусу", или наоборот,-решать не мне. Моя болезнь (сочинительство) так далеко зашла, что я принадлежу уже не самому себе, не своим домочадцам, а нашей литературе и той огромной семье, которая называется "народ". 1 Живое серебро-старинное название ртути. 2 Непереводимая игра слов: офетерп-по-еврейски означает и ожирныйп и одядяп. 3 Хорошо (польск.). 4 Род верхней одежды. 5 Веселый свадебный танец. 6 Молодой барии (укр.). 7 Книгу эту я впоследствии и начал писать в Италии под названием оБи- ография Шолом-Алейхема, написанная им самимп (Примечание Шолом-Алейхема 1913.) 8Я помню такую его песенку: Выхожу я на Виленскую улицу, Слышу крик и шум. Ох,ох, Плач и вздох!.. Примечания Источник: Собрание сочинений, том третий ГИ художественной литерату- ры, Москва, 1960 Большинство произведений Шолом-Алейхема написано на языке восточноев- ропейских евреев - идиш. Тора, талмуд и другие священные для евреев до- кументы написаны на древнееврейском языке, или иврите. В связи с тем, что целый ряд терминов, естественно, перекочевали из иврита в идиш, при этом немного изменившись, я счел необходимым дополнить настоящие приме- чания ивритскими названиями терминов. Следует сказать, что авторы перевода и данных примечаний допускают одну ошибку. Дело в том, что под БИБЛИЕЙ следует понимать лишь ВЕТХИЙ ЗАВЕТ или ТАНАХ, а не христианскую БИБЛИЮ. ТАНАХ включает в себя еврейс- кую Тору и другие источники. (Примечание Б.А.Бердичевского). Незаконченную автобиографическую повесть "С ярмарки" с подзаголовком "Жизнеописаиие" Шолом-Алейхем писал в 1913 - 1916 годах. Первые две час- ти этой повести были выпущены отдельным изданием в 1916 году нью-йоркской еврейской газетой "Вархайт", третья часть печаталась в этой же газете, последние две главы-уже после смерти автора. Шестого апреля 1913 года в своем письме к Шриро (крупный промышлен- ник, интересовавшийся литературным творчеством Шолом-Алейхема, на помощь которого в издании своей автобиографии рассчитывал писатель), Шо- лом-Алейхем писал: "...я понемногу, ежедневно понемножку, буду продол- жать свою "биографию". Я ее называю "биографией", не "автобиографией" потому, что я выбрал форму "биографии", то есть такую, где автор говорит читателю о себе, как о третьем лице. Чтобы вы меня правильно поняли, я вам посылаю в отдельном пакете первые несколько глав..." Фактически большая часть повести Шолом-Алей

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  - 21  - 22  - 23  - 24  - 25  - 26  - 27  - 28  - 29  - 30  - 31  - 32  - 33  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору