о развеселить.
   - Знаешь, я только что думал о тебе, а ты тут сам и явился.
   - Да ну! Что же ты думал обо мне?
   - Я думал... Я имел тебя в виду при дележе клада.
   - Какого клада?
   Шолому становится не по себе: сказать или не сказать? А Гергеле снова
спрашивает: "Какой клад?" Ничего не поделаешь-придется рассказать. И Шо-
лом принимается рассказывать ему про клад. Гергеле  оживляется:  "А  где
лежит этот клад?"
   Шолому становится еще больше не по себе: сказать или  не  сказать?  В
глазах Гергеле зажигается огонек: "Ты боишься, что я его стащу?"
   Шолом уже раскаивается в том, что затеял этот разговор,  он  начинает
говорить с Гергеле тем же тоном превосходства, каким Пинеле когда-то го-
ворил с ним.
   - Глупенький, а если я тебе скажу, ты все равно  к  нему  не  сможешь
добраться, потому что не знаешь каббалы,-это  раз;  а  во-вторых,  нужно
поститься сорок дней, а на сорок первый день...
   - А на сорок первый день ты дурень! - перебивает товарища  Гергеле  и
бросает взгляд на его сапожки; они ему, видно, нравятся:
   - Новые?
   Шолом чувствует себя неловко: у него новенькие сапожки, а его товарищ
ходит босиком! И он обращается к Гергеле:
   - Хочешь, пойдем со мной к дяде Нислу - я тебе кое-что подарю.
   - Подаришь?.. Что ж, это неплохо.-Шолом и, видимо, довольный  Гергеле
отправляются в путь. У дяди Нисла они застают целую ораву друзей и прия-
телей, которые, узнав, что за детьми  Нохума  Вевикова  пришла  подвода,
явились попрощаться и передать дружеские приветы их родителям.
   В этой ораве были и обе "общественные деятельницы"-служанка  Фрума  и
Фейгеле-черт, пока одни, без мужей. Немного позже придут, конечно,  про-
щаться и мужья. Все смотрят на детей с уважением-еще  бы,  люди  едут  в
большой город, в Переяслав! С ними и  разговаривают  по-новому-советуют,
как ехать, у кого остановиться в Борисполе. Дядя Нисл угощает каждого из
них, по своему обыкновению, щелчком и спрашивает,  черкнут  ли  они  ему
когда-нибудь несколько слов? Что за вопрос? Они будут писать каждую  не-
делю, два раза в неделю, каждый день! Кантор Шмуел-Эля  просит  передать
привет отцу особо и сказать, что с тех пор,  как  тот  уехал,  он,  Шму-
ел-Эля, не сыграл ни одной партии в  шахматы,  потому  что  Воронка  те-
перь-пустыня! Тетя Годл вдруг сделалась такой мягкой, что  хоть  приложи
ее к болячке вместо пластыря. Она не понимает, заявляет она  вдруг,  как
можно отпустить детей голодными и что это за еда на двое  суток-коржики,
крутые яйца и груши. Этак недолго и с голоду умереть! И тетя Годл щедрой
рукой снарядила их в дорогу: завернула маленький горшочек сала,  баночку
засахаренного варенья, оставшегося, видно, с прошлого лета,  и  повидло,
да такое кислое, что губы сводило.
   Тем временем, пока тетя Годл собирала детей в дорогу, а дети были за-
няты прощанием, между служанкой Фрумой и Гергеле-вором  разыгралась  не-
большая драма. Заметив Гергеле, Фрума покосилась на  него  своим  кривым
глазом и спросила Фейгеле-черта: "Что делает здесь этот  вор?"  Гергеле,
не дожидаясь, пока Фрума получит ответ, спросил в свою очередь:  "А  что
делает здесь эта слепая?" Тут мог бы вспыхнуть большой скандал, если  бы
Шолом не взял своего приятеля за руку и не пошел с ним во двор (в  такой
день позволено все, даже водиться с Гергеле-вором) .
   - Я сказал тебе, что кое-что подарю... Вот, возьми!..
   И Шолом, сын Нохума Вевикова,  довольный  своим  благодеянием,  вынул
из-под полы свои старые сапожки и протянул их приятелю. Гергеле, очевид-
но, ожидал другого подарка, а не пары изношенных сапог. Кроме  того,  он
был раздражен столкновением с кривой Фрумой и недоволен тем,  что  Шолом
скрыл от него место, где лежит клад, да и вообще он в этот день был не в
духе. Сапоги Гергеле взял, но тут же со злостью швырнул их прочь,  выбе-
жал босиком со двора и скрылся.
   Пустой случай, но как больно стало Шолому! Поступок  Гергеле  отравил
ему прощание с местечком и всю прелесть первого большого, далекого путе-
шествия. Сколько ни старался он после отогнать от себя  печальный  образ
обиженного приятеля, тот все не выходил у него из  головы,  стоял  перед
глазами и вызывал ноющее чувство в груди: "Обидел, обидел бедного  това-
рища!"
   Проехали базар, миновали лавки, домишки, еврейское кладбище,  за  ним
христианский погост, вот уж и мостик проехали, и "леваду" оставили поза-
ди, исчезла Воронка! И вдруг герой этой биографии почувствовал  странное
стеснение в горле, чувство жалости к маленькому местечку  пронизало  его
насквозь, точно оно осталось сиротой. Это чувство вместе  с  досадой  от
случая с Гергеле смягчило его сердце и  увлажнило  глаза.  Отвернувшись,
чтобы братья не заметили, Шолом вытер слезу и тихо в последний раз  поп-
рощался с местечком:
   - Прощай, Воронка, прощай!

   24
   ПУТЕШЕСТВИЕ

   Путешествие в повозке Меер-Велвла. - Философские размышления. -  Пер-
вая остановка в пути. - Борисполь. -  Носатые  хозяева  постоялого  дво-
ра.-Ночлег на полу.-Герой прощается с Bopoнкoй навеки

   Только тот, кто вырос в маленьком местечке и впервые попал в  большой
мир, поймет то ощущение счастья, безмерной радости и душевного  подъема,
которое охватило детвору при их первом долгожданном путешествии. Вначале
ребята места себе не находили от восторга: они то лежали в повозке,  об-
локотившись, как отец во время пасхальной трапезы на своем ложе из поду-
шек, то вытягивались, засунув руки в карманы,  то  становились  во  весь
рост, держась за стойки навеса. Этого уже извозчик Меер-Велвл  никак  не
мог стерпеть, и хоть жил он с ребятами в согласии и всю дорогу рассказы-
вал им свои извозчичьи истории, он без всякого стеснения  пообещал  выр-
вать у них кишки, если они что-нибудь сломают  в  его  повозке.  Изрекши
это, Меер-Велвл стегнул своих "рысаков" и покатил дальше.
   Кто еще помнит ощущения своего первого путешествия,  тот  знает,  как
мчится назад дорога, как земля убегает из-под колес и копыт лошадей, как
все плывет у вас перед глазами, как пахнет поздняя  травка  или  задетая
ветка одинокого дерева, как свежий воздух проникает во все  поры  вашего
существа и ласкает, ласкает вас так,  что  вы  испытываете  полное  бла-
женство. И вас вздымает ввысь, вам хочется петь-хорошо, бесконечно хоро-
шо! Оставив позади дома, мостик,  леваду  и  кладбище,  вы  мчитесь  все
дальше и дальше, и вдруг перед вами вырастают  какие-то  высокие  "живые
мертвецы", которые машут руками вверх-вниз, вверх-вниз, даже  страх  бе-
рет. Когда же подъезжаете ближе, оказывается,  что  это  просто-напросто
ветряные мельницы. Но вот и они скрываются, и вы видите  только  поле  и
небо, небо и поле. И хочется вам спрыгнуть с повозки, или, верней, взле-
теть и раствориться в синеве, у которой нет ни конца, ни начала. Понево-
ле возникает мысль о том, как мал человек и как велик тот, кто  сотворил
большой, прекрасный мир. Убаюканный этими мыслями, вы начинаете дремать.
Но вот перед глазами вырастает телега, запряженная парой огромных  волов
с большими рогами, и шагающий рядом босоногий  крестьянин  в  широченной
шляпе. Меер-Велвл здоровается с ним наполовину по-украински,  наполовину
по-еврейски: "Здорово, чоловiче, хай тобi буде сердцебиение в  животе  и
понос в голове". Крестьянин не понимает, чего  пожелал  ему  этот  чело-
век-хорошего или плохого; он стоит некоторое время  в  раздумье,  потом,
кивнув головой, бормочет себе под нос "спасибо" и идет дальше, а  ребята
разражаются громким хохотом. Меер-Велвл, который даже не улыбнулся,  по-
ворачивает голову к своим юным пассажирам: "Что это  за  смех  напал  на
вас, байстрюки?" Вот тебе раз-он еще спрашивает, что за смех! Так прохо-
дят день, первый день этого счастливого путешествия на исходе лета.
   Последние дни лета - как они хороши! Поля обнажены, местами уже вспа-
ханы, хлеб давно убран, но кое-где еще виднеется колос, стебелек  расте-
ния, цветок. На крестьянских бахчах дозревают арбузы, дыни,  продолгова-
тые тыквы, высокие подсолнухи, горделиво вытянувшись, выставляют напоказ
свои пышные желтые шапки. И весь этот мир еще полон мушек и козявок, ко-
торые жужжат, гудят, полон прыгающих кузнечиков,  мотыльков  и  бабочек,
радостно кружащихся в воздухе. Аромат полей наполняет легкие, и мир вок-
руг кажется таким большим, небо вверху  таким  бесконечно  высоким,  что
вновь приходит мысль о том, что люди слишком малы, слишком ничтожны  для
такого большого света и что только бог, чьей славой наполнена вселенная,
только он ей и соразмерен...
   - Слезайте, байстрюки, мы уже в Борисполе! Здесь переночуем, а  завт-
ра, бог даст, поедем дальше.
   Борисполь - новый город, верней новое село, большое село. Домишки та-
кие же, как в Воронке, и люди такие же, только вот носы  у  них  другие.
Может быть, это было простое совпадение. Ребята крайне  удивились  тому,
что хозяин постоялого двора, хозяйка и их четыре  взрослые  дочери  были
все длинноносыми. А для полноты картины служанка их обладала  носом  еще
длиннее, чем у хозяев. Узнав от  извозчика,  кто  такие  его  пассажиры,
длинноносый хозяин почтил их своим  вниманием,  достойно  приветствовал,
тут же велел длинноносой служанке поставить самовар, подмигнул длинноно-
сой хозяйке, чтобы она подала закусить, а длинноносым  дочерям  приказал
надеть ботинки, так как они ходили босиком.
   С этими босоногими девушками юные путешественники быстро подружились.
Девушки с любопытством расспрашивали ребят, откуда и куда они едут,  как
их зовут и как им нравится Борисполь,-они все хотели знать, даже сколько
лет каждому. Потом все вместе - мальчики и  девушки-попробовали  кислого
повидла, которое тетя Годл дала им в дорогу, и хохотали до упаду.
   Потом они играли в "куцебабу", или, иначе, в жмурки,-игра,  во  время
которой одному завязывают глаза и он должен кого-нибудь поймать. Девушки
пришли в азарт, и когда им удавалось поймать кого-либо из мальчиков, они
его так крепко прижимали к груди, что у того дух захватывало.
   На ночь гостям постелили на полу сено, и, чтобы  они  не  сочли  себя
обиженными, хозяйка показала им, что в другом углу этой же комнаты  спят
ее дочери, тоже на полу.  "Растут,  не  сглазить  бы,  и  совсем  непло-
хо",-прибавила она и высморкала свой длинный нос. Ребята охотно примири-
лись бы с этим ложем, если бы не стеснялись раздеваться при девушках.  А
девушки без всякого смущения скинули с себя кофтенки и, стоя  босиком  в
одних юбках с обнаженными шеями и распущенными волосами, странно  перег-
лядываясь, бросали взгляды на мальчиков и хохотали, хохотали без конца.
   - Тише!-скомандовал хозяин и потушил висячую лампу. Однако и в темно-
те в обоих углах все еще слышался сдавленный смех и  шуршание  сена.  Но
это длилось недолго, ибо вскоре крепкий  невинный  сон  сомкнул  молодые
глаза.
   Знакомая утренняя молитва, которую нараспев произносил хозяин постоя-
лого двора, возвестила ребятам, что наступил день и что  нужно  ехать  в
Переяслав. Это снова окрылило их и наполнило  сердца  радостью.  Возница
Меер-Велвл сложил свое молитвенное облачение, и лицо его  сияло,  как  у
истинного праведника. Потом он пошел запрягать "рысаков" и на своем язы-
ке объяснился с "Мудриком", "Танцором" и "Аристократкой", угощая  кнутом
каждого в отдельности, хотя больше всех досталось "Танцору",  "чтобы  не
плясал, когда не играет музыка..."
   Солнце весело сияло, и весь двор, казалось,  был  в  золоте,  повсюду
брильянтами переливалась роса. Даже куча мусора, накопившаяся за лето, а
может и за два, была золотой. А петух и куры, которые копошились в  этой
куче, казалось, до последнего перышка отлиты из чистого золота.  Их  ку-
дахтанье ласкало слух, лапки, разгребавшие мусор, были полны прелести. И
когда желтый петух, взобравшись на вершину кучи, закрыл глаза и  залился
великолепным долгим головокружительным  кукареку  на  манер  заправского
кантора, дети с особенной силой ощутили красоту мира и величие того, кто
сотворил его. Им захотелось воздать ему хвалу-не молиться, конечно,  как
это делали  хозяин  бориспольского  постоялого  двора  или  возница  Ме-
ер-Велвл, нет, к этому у ребят особой охоты не было, молитвы им уже дав-
но надоели,-только сердцем воздать хвалу творцу.
   - Влезайте в повозку, байстрюки, нам еще целый день ехать!-поторапли-
вал их Меер-Велвл. Он расплатился за овес и сено и попрощался с хозяева-
ми постоялого двора. Ребята тоже  сердечно  распрощались  с  длинноносой
семьей, забрались в повозку, и, как только она, громыхая, выкатилась  из
Борисполя на широкий простор садов и полей, песков и лесов, к безбрежным
небесам, их вновь обняла приятная свежесть, вновь охватило чувство  без-
мерной свободы. Однако не слишком ли уж много этого неба! Им  уже  стало
надоедать и небо, и звезды, и возница Меер-Велвл со своими  россказнями.
К тому же стало стучать в висках, в глазах зарябило,  бока  заболели  от
невыносимой тряски. Казалось, громыхание повозки будет продолжаться веч-
но, никогда не прекратится. Уже возникло желание слезть с нее, появилась
тоска по твердой земле, по дому, по местечку Воронке. И герой этой биог-
рафии забился в угол повозки, вздохнул легонько и  снова  стал  мысленно
прощаться с местечком. Он шептал тихо, чтобы не услышали братья:
   - Прощай, Воронка! Прощай, прощай!

   25
   НА НОВОМ МЕСТЕ

   Переяслав - большой город. - Холодная встреча.  -  Серебро  заложено,
заработков нет. - Отец озабочен

   После двухдневной тряски, подпрыгивания, покачивания, после того, как
они вдоволь наглотались пыли и наслушались извозчичьих историй, юные пу-
тешественники к вечеру почувствовали, что они уже вот-вот  у  цели.  Еще
немного, и в темноте замелькали  огоньки-признак  города.  Потом  колеса
застучали по камням, и повозку затрясло еще больше. Это уже был  настоя-
щий город, большой город Переяслав. Дребезжа  и  громыхая,  повозка  Ме-
ер-Велвла подкатила к темному двору, над воротами которого висел  закоп-
ченный фонарь и пучок сена-отличительный знак заезжего дома.
   То, что родители содержат заезжий дом, было для  детей  сюрпризом,  и
весьма обидным. Как, их отец, реб Нохум Вевиков, выходит встречать  пос-
тояльцев, их мать, Хая-Эстер, стряпает, их бабушка  Минда  прислуживает!
Большего падения, худшего позора они и представить себе не могли. И меч-
татель Шолом, вечно грезивший о лучших временах, о  кладе,  потом  долго
грустил в тишине, плакал тайком, в тоске вспоминал свою милую  маленькую
Воронку. Он никак не мог понять,  почему  взрослые  говорили:  "Перемена
места - перемена счастья". Нечего сказать, хорошо счастье!
   - Вылезайте, байстрюки, приехали!-возвестил  Меер-Велвл  после  того,
как с протяжным тпр-р-р-у остановил лошадей у крыльца заезжего дома.
   Усталые, разбитые и голодные, ребята стали поодиночке  выбираться  из
повозки, расправляя затекшие члены. В доме тотчас отворилась дверь, и на
крыльце начали одна за другой появляться фигуры, которые в темноте можно
было различить только по голосу. Первая фигура была прямой и широкой-это
бабушка Минда. Вытянув свою старую шею, она  воскликнула:  "Слава  богу,
приехали!" Вторая фигура была маленькая, юркая-это  мать.  "Уже  приеха-
ли?"-спросила она кого-то. "Приехали!"-радостно ответила ей третья фигу-
ра, длинная и худая. Это был отец, реб Нохум Вевиков, теперь уже реб Но-
хум Рабинович (в большом городе дедушке Вевику дали отставку).
   Не такой встречи ожидали ребята. Все, правда, расцеловались  с  ними,
но как-то холодно. Потом их спросили: "Как поживаете?" Что  можно  отве-
тить на такой вопрос? "Ничего..." Бабушка Минда первая спохватилась, что
дети, вероятно, хотят есть. "Вы голодны?" Еще бы не голодны! "Хотите че-
го-нибудь поесть?" Еще бы не хотеть! "Вечернюю молитву читали?"  -  "Ко-
нечно, читали!"
   Мать поспешила на кухню приготовить чего-нибудь поесть,  а  отец  тем
временем экзаменовал мальчиков, далеко ли они ушли в ученье. О, они ушли
далеко! Но зачем им морочат голову, когда им хочется поскорей  осмотреть
новое место, дом!
   Они ворочают головами, озираются по сторонам-где они  находятся.  Они
видят себя в большом доме, мрачном и нелепом, со множеством  комнатушек,
разгороженных тонкими дощатыми переборками. Это комнаты для постояльцев,
а постояльца - ни одного. В центре дома-зал. В зале  ребята  узнали  всю
воронковскую мебель: круглый красный стол о трех ножках, старую  красную
деревянную кушетку с протертым сидением, круглое зеркало в красной  раме
с двумя резными руками над ним, будто простертыми для  благословения,  и
застекленный буфет, из которого выглядывали цветные пасхальные  тарелки,
серебряная ханукальная лампада и старый серебряный кубок в форме  яблока
на большой ветке с листьями. Всех остальных  серебряных  и  позолоченных
кубков, бокалов и бокальчиков, а также ножей, вилок, ложек-всего  столо-
вого серебра - уже не было. Куда оно девалось? Только много  позже  дети
узнали, что родители заложили его вместе с маминым жемчугом и  драгоцен-
ностями у одного переяславского богача и больше уже  никогда  не  смогли
выкупить.
   - Ступайте умойтесь! - сказала бабушка Минда  после  того,  как  мать
принесла из кухни далеко не роскошный ужин: подогретую  фасоль,  которую
нужно было есть с хлебом; да и хлеб был  черствый.  Мама  сама  нарезала
хлеба и дала каждому его порцию. Этого у них никогда  не  бывало-повадка
бедняков! А отец сидел сбоку и не переставал их экзаменовать. Он, видно,
был доволен - дети много успели. О среднем, Шоломе, и говорить не прихо-
дится-этот все знает наизусть и произносит целые главы  "Исайи"  на  па-
мять.
   - Ну, хватит, пусть идут спать!-сказала мать, убирая оставшийся  хлеб
со стола и пряча его в шкаф. Этого тоже не бывало у них в  Воронке.  Это
уже вовсе неприлично. То ли путь оказался слишком долог и тяжел и ребята
устали, то ли встреча была не слишком приветливой, а ужин нищенским,  но
новое место, о котором дети так мечтали, выглядело не столь уж привлека-
тельно. Слишком много они, видно, ожидали, поэтому и велико было разоча-
рование; они чувствовали себя словно выпоротыми и обрадовались, когда им
велели прочитать молитву и ложиться спать.
   Лежа потом вместе с братьями на сеннике, постланном прямо на  полу  в
большой темной проходной комнате без всякой мебели - между залом и  кух-
ней,-герой этой биографии долго не мог уснуть. В голове копошились  вся-
кого рода мысли, и один за другим возникали бесчисленные вопросы. Почему
здесь так мрачно и уныло? Почему здесь все так озабочены? Что  с  мамой,
почему она вдруг стала так скупа? Что стало с отцом, почему он так  сог-
нулся, ссутулился, так сильно постарел, что сердце сжимается при взгляде
на его желтое морщинистое лицо. Неужели все из-за того, что, как говори-
ли в Воронке, доходы падают? И это называется "перемена места - перемена
счастья"? Как быть, чем помочь? Одно спасенье - клад. Ах, если  бы  при-
везти с собой хоть небольшую часть того клада, который остался в  Ворон-
ке!
   При мысли о кладе Шолом вспоминает своего друга - сироту Шмулика -  и
его удивительные сказки о золоте, серебре, алмазах, брильянтах в подзем-
ном раю и о том кладе, который лежит за воронковской  синагогой  еще  со
времен Хмельницкого. Шолому снятся  груды  золота,  серебра,  алмазов  и
брильянтов. И Шмулик является ему во сне, милый Шмулик с  его  привлека-
тельным лицом и блестящими, смазанными жиром волосами.  И  слышится  ему
его мягкий хрипловатый голос; он говорит с  ним  дружески-приветливо  и,
как взрослый, утешает его ласковыми словами: "Не горюй, Шолом,  дорогой!
Вот тебе от меня подарок-камень, один из тех двух чудесных камней: выби-
рай, какой хочешь, - камень, который называется "Яшпе", или камень,  ко-
торый зовется "Кадкод". Шолом в нерешительности, он не знает, он  забыл,
какой из них лучше, - камень, который зовется "Яшпе", или  тот,  который
называется "Кадкод". Пока он раздумывает, подбегает Гергеле-вор,  выхва-
тывает оба камня и скрывается с ними. А Пинеле,