ва стал прорываться к вагону 1 2, из которого уже выходили пассажиры.
Над толпой качались зонтики. Дождь усилился. Плечи  моего  пиджака  были
уже мокры. Прорваться не удавалось. Ксюшины  поклонники  стояли  стеной.
Подпрыгнув, я увидел радостную, разрумянившуюся Ксюшу. Она спускалась по
ступеням вагона. Над нею держали сразу три зонта. Еще раз подпрыгнув,  я
увидел лишь колышущуюся массу черных зонтов.  Вскоре  мне  удалось  про-
биться к выходу на Гончарную, и я выбрался на площадь. У вокзала  в  два
ряда стояли полицейские, которые с трудом сдерживали натиск встречающих.
Показалась Ксения. Она помахала толпе букетом розовых хризантем и, спус-
тившись по ступеням, пропала. Видны были  только  три  зонтика,  которые
медленно плыли по воздуху. Мокрый Александр Третий невозмутимо  наблюдал
за происходящим, тяжко, по-мужичьи усевшись на своем першероне и не  об-
ращая на  дождь  никакого  внимания.  Несколько  колясок  и  автомобилей
отъехали от вокзала и направились в сторону Невского.  Впереди  двигался
отлично знакомый мне экипаж с поднятым  верхом,  влекомый  великолепным,
тонконогим, длинногривым, длиннохвостым жеребцом гнедой масти. На облуч-
ке, столь же величественно, как император, восседал Дмитрий.  И  так  же
как повелитель "всея Великия, Белыя и Малыя", он совершенно  игнорировал
дождь.
   Вода уже хлюпает в моих ботинках. Прячусь в подворотню. Дождь  понем-
ножку унимается. Когда я покидаю свое убежише,  бронзового  монарха  уже
нет. К вокзалу подкатывают такси. По площади,  отражаясь  в  мокром  ас-
фальте, проезжают троллейбусы.
   ...Как же я теперь? Что же мне теперь делать-то? Рохля! Тюфяк! Не су-
мел встретить любимую женщину! Не смог всех распихать, растолкать, расш-
вырять и первым поднести ей свою розу! Ксюша, конечно, изумлена,  обиже-
на, огорчена, опечалена... Если она мне не позвонит - все погибло!
   Клацая зубами от холода, залезаю  в  подошедший  троллейбус.  По  его
стеклам еще течет дождевая вода, а по моей спине вверх и вниз бегают му-
рашки. В довершение ко всему я начинаю икать. Посмотрела бы на меня сей-
час Ксюша! Рассмеялась бы и все мне простила. Или, напротив, сделала  бы
презрительную гримасу и сказала что-нибудь вроде этого: "Как  вы  жалки,
сударь! Как вы слабы и беспомощны! Как вы смешны! Фи, как вы смешны!" И,
с отвращением передернув плечами, она ушла бы навсегда.
   Выходя из троллейбуса, я замечаю, что водитель женщина, и  бросаю  ей
на колени свою розу.
   - Молодой человек, подождите! - кричит она мне вслед.
   Приятно, когда тебя в сорок с лишним лет называют молодым  человеком.
Молодой человек, не кажется ли вам, что вы совершили самую крупную,  са-
мую трагическую оплошность в своей жизни? Такие женщины, как Ксения Вла-
димировна Брянская, подобных выходок не прощают.
   - Господи! - вскрикивает мама, увидев меня на пороге. -  Весь  мокрый
до нитки! И зуб на зуб не попадает! Почему ты не берешь с собою  зонтик,
когда уходишь из дому? Сколько раз я тебе  говорила:  каждый  день  бери
зонтик! Даже если на улице солнце, даже если на небе  ни  облачка!  Ведь
погода может мгновенно перемениться! У нас такой жуткий климат!  Где  ты
шляешься? Тебе только что звонила твоя певица. Спросила, не случилось ли
с тобою чего, не болен ли ты, не уехал ли ты куда по срочным делам. Ска-
зала, что ты обещал ее встретить, а не встретил, и она не знает, что  ей
теперь и думать. Как же ты так? Она ждет, надеется, а ты болтаешься  бог
знает где, да к тому же под дождем без зонтика и без плаща! У  тебя  что
же, третья завелась? Не хватает тебе двух красавиц? Пора бы остепениться
и поумнеть. Экий ты, оказывается, вертопрах!
   Я оправдываюсь:
   - Да встречал же я ее, встречал! Но там такая  собраласъ  толпища!  К
ней никак было не пробиться, никак! Видишь, весь промок, и никакого тол-
ку. Едва в полицию к тому же не угодил, то есть в милицию, конечно.
   - Ты с кем-то подрался? - пугается матушка.
   - Чуть не подрался. И еще бежал по рельсам. Свистели, но, слава богу,
не схватили.
   - Стыдно! - говорит матушка. - В твои-то годы! Как мальчишка! Да ты и
мальчишкой-то был тихим. И вот теперь... Но отчего  же  так  много  было
встречаюших? Это все были родственники и знакомые?
   - Это были поклонники и поклонницы. Ксения очень знаменита, и  у  нее
множество почитателей. Они пронюхали, что она возвращается с  гастролей,
и собрались, будь они прокляты.
   - Странно, - задумчиво произносит матушка.
   - Чего же тут странного? - спрашиваю я.
   - Странно, что раньше я никогда не слышала о ней. И по радио ее пение
не передают, и в телевизоре ее не показывают, и в газетах я про нее  ни-
чего не читала.
   - Погоди, увидишь ты ее в телевизоре, - успокаиваю  я  свою  мать.  -
Вспомнят о ней непременно. Погоди, уже скоро.
   Весь вечер я не нахожу себе места. Весь вечер жду телефонного звонка.
Весь вечер слоняюсь по квартире с потерянным и жалким видом. Беру в руки
книгу и тут же кладу ее на полку. Пытаюсь что-то писать и сразу же  отк-
ладываю авторучку в сторону. Включаю транзистор и через минуту его  вык-
лючаю.
   - А почему ты сам ей не позвонишь? - спрашивает мама.
   - Ей... нельзя позвонить, - отвечаю уклончиво.
   - Отчего же нельзя?
   - У нее... дома нет телефона. Она звонит от соседей.
   - Вот как? - удивляется мама. - Такая знаменитая, и не  может  поста-
вить в своей квартире телефон? Очень странно.
   До двух часов я не ложусь спать, до четырех - не могу уснуть.
   ...Может быть, она задержалась в гостях, или у нее самой сидят  гости
по случаю окончания блистательных гастролей? Неужели и впрямь  катастро-
фа? Она убедилась, что я вполне здоров и никуда не уехал, и разобиделась
окончательно, и разозлилась всерьез, и решила отправить меня к  чертовой
матери, к чертовой бабушке, ко всем чертовым родственникам. Я посмел  не
встретить ее! Весь город ее встречал, все ее встречали! Все, кроме меня!
   Утром просыпаюсь от голоса матушки.
   - Да вставай же, наконец! Спишь, будто мертвый!  Я  даже  испугалась.
Вставай, тебе звонят!
   Вскакиваю, ничего не соображая, еще не проснувшись толком, еще  оста-
ваясь наполовину во сне.
   - Кто, кто звонит? Который теперь час?
   - Она звонит! - шепчет  мама.  -  Уже  десять  часов!  Проспишь  свое
счастье!
   Как всегда, по телефону Ксюшин голос  доносится  откуда-то  с  другой
планеты.
   - Так, так, сударь! Спите, стало быть! Бедная, забытая  вами  женщина
теряет рассудок от недоумения, тревоги, обиды, растерянности,  негодова-
ния и прочих неприятнейших чувств, а вы упиваетесь сновидениями  и  ухом
не ведете? Вчера вечером вы, натурально, позабыв о моем приезде,  решили
немножко кутнуть и веселились от души всю ночь напролет?  Домой  вороти-
лись под утро и до сих пор преспокойненько спите сладчайшим сном правед-
ника! А обманутая вами жертва всю ночь не спала, все думала, что  ей  по
этому поводу думать, все гадала, как понимать ей ваше удивительное пове-
дение, все размышляла, чем ей ответить на ваше коварство!
   - Ну полно, полно, Ксюша! Я уже раздавлен! Пощади, не  добивай  меня,
дай молвить словечко!
   - Молви, недостойный!
   - Я встречал тебя! Доказательства? Изволь! Над тобою несли три зонти-
ка, сразу три зонтика.
   - Ну, положим, про зонтики ты мог узнать из газет. А еще?
   - Еще ты села не в автомобиль, куда тебя, видимо, хотели втолкнуть, а
в свою собственную коляску с Кавалером и Дмитрием. И еще в  тот  момент,
когда ты села, дождь уже начал стихать. Вскоре он и вовсе прекратился.
   - Верно! Откуда ты все это знаешь? Кто-то из твоих друзей видел,  как
меня встречали, и быстренько все тебе рассказал! Натурально, так  оно  и
было!
   - Нет, радость моя. Просто меня к тебе не подпустили твои вконец сбе-
сившиеся обожатели. С самого начала мне не везло. Я не предполагал,  что
тебя будет встречать весь Петербург, и потому не пришел загодя. Когда же
твой вагон проехал мимо меня, это решило все дело. К  вагону  я  уже  не
прорвался. Толпа была так густа и так воодушевлена, что мои усилия ни  к
чему не привели. О, если бы я был Иваном Поддубным! Увы, я типичный  хи-
лый интеллигент - из тех, что склонны презирать грубую мускульную силу и
вульгарную напористость. Вчера в шесть пятнадцать вечера я глубоко сожа-
лел об этом. Ты принадлежишь к тем женщинам,  которых  принято  называть
первоклассными. Такой женщины достоин  только  первоклассный  мужчина  -
сильный, решительный, настойчивый, удачливый и, разумеется, знаменитый.
   - А что делать, если первоклассная женщина влюбится в непервоклассно-
го мужчину?
   - Этого не может быть. Это противоречит законам природы.
   - Ну, стало быть, милый, ты и есть у меня  первоклассный  мужчина!  И
напрасно ты мучишься. Я уже не злюсь, я уже простила, я счастлива, что с
тобой ничего не стряслось, я рада слышать твой голос. Как ты жил без ме-
ня? И увижу ли я, наконец, твою книжку? Умираю от нетерпения.
   - Без тебя жилось мне скверно, радость моя.  Как-то  все  грустилось,
как-то не писалось, не сочинялось, не творилось. О тебе только думалось,
о тебе только мечталось. А книжку ты можешь получить хоть сегодня,  сей-
час же. Приеду к твоему дому. Ты выйдешь на крыльцо, и я, упав пред  то-
бою на колени, положу к стопам твоим свою маленькую, тощенькую, невзрач-
ненькую, жалконькую книжицу. Ты подзовешь швейцара, он подымет ее и  по-
ложит тебе на ладонь. Публика, конечно, соберется. Там, где  ты,  всегда
собирается толпа. Меня оттолкнут в сторону, и я издалека буду с восхище-
нием глядеть, как, стоя на крыльце, ты станешь листать  мою  книжонку  в
окружении своей восторженной, преданной публики.
   - Не иронизируй, милый. Тебе же известно, что восторги публики -  это
мой хлеб, мой воздух, моя жизнь. И если бы не они, ты, быть может, и  не
влюбился бы в меня. Все мужчины тщеславны, а стихотворцы в  особенности.
Но я уже решила - бросаю эстраду. Ты меня убедил, ты меня допек. Ближе к
Рождеству дам два-три последних концерта и удалюсь в оперу. В Нижнем на-
чала разучивать "Кармен". Завтра же еду к профессору Бюркингу  договари-
ваться об уроках вокала. После пасхи на месяц-другой махну в Италию. По-
нюхаю, чему там учат, и послушаю, как там нынче поют. Твои  наставления,
милый, звучат в моих ушах. Я верю в твою мудрость. Ты мой спаситель.  Ты
вытащил меня из трясины легкомысленного полуискусства. "Мой костер в ту-
ма-ане све-етит, искры га-аснут на-а лету..." А законный супруг мой  уже
здесь. Он вполне поправился здоровьем и едва  лишь  прихрамывает.  Дуэль
его не облагоразумила, он все так же неукротим. Как ты помнишь, он  гро-
зился убить нас с тобою, а после застрелиться. Теперь он обещает застре-
лить только меня, как главную виновницу происходящего безобразия и  жен-
щину вполне и окончательно безнравственную. Так что, милый, жизнь моя  в
опасности. Надо мною повис громадный и острющий дамоклов меч. Вся надеж-
да на тебя - авось защитишь. Сегодня я занята и все ближайшие дни -  то-
же. Надо нанести необходимые визиты. Еще - граммофонная  запись.  Еще  -
магазины. Еще - фотоателье. Я давно не фотографировалась, к  тому  же  и
тебе надобно карточку подарить. Еще - финансовые дела. Они у меня  запу-
щены. Еще - благотворительность. Я член сразу трех комитетов. Еще... уже
и забыла. Что-то есть еще. Но завтра днем у меня будет часа полтора сво-
бодного времени. Назначаю тебе свидание ровно в полдень на Троицкой пло-
щади у начала Троицкого моста со стороны Петропавловки. Я люблю это мес-
то. Итак, до завтра, мой бесценный! Ух, как я по тебе соскучилась!
   Весь день я корплю над стихами. К обеду кое-что  начинает  вытанцовы-
ваться. После обеда дело и вовсе идет на лад. Приходит  то  долгожданное
состояние души, которое  несколько  высокопарно  называют  вдохновением.
Столь яростно сопротивлявшиеся слова вдруг сдаются, подымают белый  флаг
и делаются на редкость покорными. Они с готовностью выскакивают из  глу-
бин сознания и становятся точнехонько на то самое место, которое им при-
готовлено. При этом как бы сам собою появляется некий  внутренний  ритм,
все приводящий в порядок. К ужину заканчиваю третье  стихотворение.  Так
же, как и первые два, оно вполне приемлемо.
   Поужинав, выхожу из дому и около часу гуляю по вечерним улицам. Возв-
ращаюсь. Перечитываю новорожденные стихи. Очень прилично!  Даже  превос-
ходно!
   Тут же возникает набросок четвертого стихотворения. Через час оно уже
готово. Оно рождается почти без моей помощи, почти самостоятельно.  И  я
изумляюсь, глядя, как оно рождается.
   Недаром я терзался столько времени. Недаром так долго ничего  у  меня
не получалось! Скопившаяся во мне энергия вырывается наружу.  Я  взрыва-
юсь. Ура, я взрываюсь! Дым, треск, грохот! Все взлетает к небесам!
   Когда дым рассеется, я спушусь в свежую воронку и извлеку  с  ее  дна
листки с машинописным текстом. Они будут еще теплые. Они  будут  пахнуть
дымом. Завтра я преподнесу их Ксюше. Прочитав, она подымет глаза,  влаж-
ные от восторженных слез. И так же, как Настя, она скажет мне:  "Ты  ге-
ний!" И так же, как Насте, я поверю ей. Мне ужасно  захочется  ей  пове-
рить.
   Спать я ложусь в праздничном настроении, с чувством исполненного  ве-
ликого долга.
   На условленное место являюсь в без пяти минут двенадцать. День отмен-
ный. Один из тех слегка застенчивых, женственных дней ранней осени,  ко-
торые городу очень приятны.
   Предо мною пейзаж, написанный неплохим акварелистом. Чистые, прозрач-
ные, чуть блеклые тона мягко соприкасаются друг  с  другом.  В  колорите
господствуют согласие и взаимопонимание. Однако есть и контрасты: на фо-
не ультрамарина тронутой легким ветром Невы горят оранжевые  и  багряные
мазки уже подцвеченных осенью деревьев, а на бледной  лазури  неба  ярко
желтеет золото тонкого шпиля, который держит композицию акварели.  Прав-
да, на переднем плане чего-то не хватает - какого-то живописного пятна.
   Ангел на шпиле, слегка повернутый ветром, вдруг вспыхнул  ослепляюще.
В моих глазах поплыли розовые круги. Опустив глаза, я  заметил  рядом  с
собою на поручне чугунной ограды женскую руку в синей перчатке. Повернув
голову, я увидел профиль Ксении под синей огромной шляпой с  отброшенной
за плечи голубой вуалью.
   - Простите меня, сударыня, - сказал я, немножко помолчав, -  но  ваша
фигура весьма удачно дополнила этот акварельный пейзаж. Именно вас и  не
хватало на переднем плане. Теперь композиция  полностью  уравновесилась.
Кстати, могу поклясться, что где-то мы с вами уже встречались.
   - Простите меня, сударь, - сказала Ксюша, не глядя на меня, - но  мне
тоже кажется, что я вас уже видела, только не  могу  припомнить,  где  и
когда.
   - Позвольте же мне, сударыня, - продолжил я, - рассмотреть вас внима-
тельно. Тогда я, быть может, вспомню, где мы с вами встречались.
   - Позволяю! - произнесла Ксюша царственно и, знакомо приподняв подбо-
родок, поглядела на меня сквозь прищуренные ресницы.
   - А не разрешите ли вы, сударыня, поцеловать вас? - спросил я. - Тог-
да уж я наверняка все припомню.
   - Разрешаю! - прошептала Ксюша и, положив руки мне на плечи,  закрыла
глаза...
   - Мы совсем рассудка лишились! - сказала Ксения, внезапно опомнившись
и отстраняясь от меня. - Обнимаемся на глазах у всего Петербурга!
   Она опустила вуаль, взяла меня под руку, и мы  двинулись  по  дорожке
Александровского сада. Справа, за деревьями, по Каменноостровскому  мед-
ленно ехала Ксюшина коляска. Дмитрий не упускал  нас  из  виду.  Кавалер
выступал гордо и, как всегда, был изящен до невозможности.
   - Ну, рассказывай, рассказывай, как ты скучал без меня, как ты рвался
ко мне душою и телом, как ты тут, бедный, бесился!
   - Да ведь я тебе по телефону почти все рассказал, моя радость!  Могу,
если желаешь, повторить. Это доставит мне удовольствие.
   - Нет, повторять не надо. А пишут ли в газетах о твоей книге?
   - Сейчас еще рано. Надеюсь, что позже будут писать.
   - Натурально, будут! Верю в твой успех, в твою победу. А я все  мучаю
Бизе. Кармен у меня почти готова, но одной ее маловато.  На  днях  начну
репетировать партию Амнерис из "Аиды". С детства мечтаю ее спеть. Боязно
мне, натурально, бросать свои песни. Но ты не сомневайся, милый, - реше-
ние принято, и я буду твердой до конца. Если через два года  публика  не
пожелает ломать кресла на моих оперных спектаклях,  вернусь  к  цыганам.
Заработаю еще немножко деньжат - они ведь нам с  тобой  пригодятся  -  и
после совсем расстанусь с искусством. Предамся заслуженному отдыху и ти-
хой семейной жизни. Буду воспитывать детишек. У нас ведь с  тобой  будут
дети, правда? Купим небольшую усадьбу на берегу реки, той самой глубокой
реки с зелеными берегами. Ты будешь писать стихи и  картины.  Устроим  в
Петербурге твою выставку. К нам станут приезжать наши друзья - писатели,
художники, музыканты.
   - Да, кстати? - вспомнил я. - Ты, Ксюша, кажется, бываешь у П.?
   - Бываю. Он мой поклонник.
   - Тебе по душе его творения?
   - Нет, миленький, мне по душе только твои творения, ты же знаешь.  Но
П. довольно симпатичен. Такой добродушный старичок. Когда я  приезжаю  к
нему на дачу, он не отходит от меня ни на секунду. Чего он только мне не
говорит, каких только эпитетов не употребляет! И все в  высшей  степени:
прекраснейшая, прелестнейшая, талантливейшая, удивительнейшая, бесподоб-
нейшая. И все пальчиком ко мне прикасается. То в плечо ткнет, то  в  ло-
коть, то в коленку.
   - Старый селадон! - проворчал я.
   По другую сторону от проспекта был виден новенький, только что  пост-
роенный особняк, принадлежавший известной балерине.  Рядом  с  особняком
было как-то пусто. Не хватало какой-то высокой, монументальной  построй-
ки. "Мечети еще нет! - сообразил я наконец. - Она появится после". Слева
от нас за высокой оградой белело тоже совсем еще новое здание  Ортопеди-
ческого института с золоченой луковкой церкви. Ксения сказала, кивнув на
Ортопедический:
   - Какая странная архитектура! Только стены да окна. Такой дом, навер-
ное, мог бы придумать и мой Дмитрий.
   - Ты ошибаешься, Ксюша, - возразил я. - Такой дом не  придумает  твой
кучер, и отнюдь не каждый архитектор способен  сейчас  такое  придумать.
Только на первый взгляд это выглядит чрезмерно простым, а на самом  деле
здесь много тонкостей. Их надо уметь разглядеть. Между прочим,  подобной
архитектуре принадлежит будущее.
   - Правда? - удивиласъ Ксения. - А откуда ты это знаешь?
   - Секрет.
   - Даже от меня секрет?
   - Даже от тебя, радость моя, секрет.
   - А ты, оказывается, скрытный!
   Мы уселись на скамью под кустом жасмина с  шариками  ягод,  белевшими
среди еще вполне зеленой листвы. Я вытащил из кармана свою книжку и  ав-
торучку.
   - Ой, что это? -  воскликнула  Ксюша,  пораженная  видом  моей  деше-
венькой, обычнейшей ручки, продающейся в любом канцелярском магазине.
   Я обмер. Значит, авторучка еще не изобретена! Или она  в  России  еще
неизвестна?
   - Это самопишущая автоматическая ручка, - произнес я деланно  спокой-
ным, безмятежным тоном, - ее подарил мне приятель,  который  только  что
вернулся из Америки. Там давно уже пользуются  подобными  приборами  для
письма. Техника развивается неудержимо. Она преподнесет нам  еще  немало
чудес. Уже летают дирижабли и аэропланы, носятся автомобили, к нашим ус-
лугам электрический телеграф, и ты частенько разговариваешь со  мною  по
телефону. Между прочим, отчего ты до сих пор не сообщила мне свой номер?
Временами я испытываю острое желание тебе позвонить.
   - Нет, милый, пока не надо. Наткнешься на Одинцова или  на  прислугу.
До поры до времени нам следует быть  осторожными.  Впрочем,  на  крайний
случай - ты понимаешь - на самый крайний случай  я  назову  тебе  номер.
Вот, запиши: 144-18. (Как мало, однако, было телефонов в Петербурге в ту
пору - всего лишь пять цифр!).
   Я положил на колено книжку, раскрыл ее и, чуть помедлив (надпись  уже
давно была сочинена мною), написал наискось через весь титульный лист: