Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
ковый, а сказывают, ученый... Ладно, я на обратном
пути забегу.
Людей, живущих на берегу Сон-реки, назвать старцами не поворачивался
язык: поджарые, но жилистые, крепкие мужики с дремучими бородами,
непокрытыми головами и разбойничьими глазами, женщины в зрелом возрасте и с
бесстыдно распушенными волосами. И все наряжены далеко не по-иночески, в
крестьянские одежды из домотканой цветной материи и желтую сыромятную кожу.
Обычаи были совсем другие: без привычных среди старообрядцев чинных поклонов
при встрече, без "Христос воскресе", "благодарствуйте" -- без всего, что
важно для живых людей, чтобы строить отношения. Эти живые и бодрые мертвецы
существовали в монастыре каждый сам по себе, не имея никакой власти --
вождя, настоятеля или игумена. Возможно, потому с самого начала Космачу
показалось, что в братии существует некий разлад, затаенный, едва уловимый
конфликт каждого с каждым и отдельно между старцами и старицами. Однако
тогда он отнес это к специфике иноческого образа жизни. А как же еще должны
вести себя полтора десятка пророков, собранных в один монастырь?
Вероятно, Сорока каким-то образом представил им Космача, сонорецкие
скитники обычных вопросов чужаку не задавали, спросили только, потребляет ли
он летом пищу, и показали лабаз, срубленный на трех высоких пнях, чтоб
медведь не достал.
-- Там возьмешь.
Бытовавшее на Соляном Пути убеждение, что они питаются только водой и
отварами ягод, "святым духом" живут (как предполагал Космач, особым способом
дыхания, когда продукты распада углекислого газа усваиваются кровью через
легкие), не выдерживало никакой критики. В летние месяцы старцы
действительно ничего не ели и, как птицы, пили только росу, собирая ее рано
утром чистой холстиной (промокали и отжимали в берестяной туес, причем
каждый себе). Однако на все остальное время мешками заготавливали сушеные
ягоды всех сортов, пудовые связки вяленой медвежатины, лосятины и рыбы.
Лабаз ломился от продуктов, оставшихся с прошлой зимы, а уже шла заготовка
на следующую. Другое дело, ели старцы очень мало и в холода: на весь день
кусочек вяленины, две горсти ягод и горсть сладко-кислой серой муки, бог
весть из чего смолотой. Если учитывать, что в некоторых старообрядческих
толках существовал культ еды, когда на завтрак подавали по четыре -- пять
блюд, то рацион старцев в самом деле "святой дух".
Что касается их религиозных воззрений, здесь действительно было нечто
неожиданное, оригинальное, но покрытое таинствами. Космачу долго не
удавалось послушать и посмотреть их общую литургию, когда старцы и старицы
раз в день собирались вместе на восходе солнца и пели гимны. То ли от чужака
прятались, то ли так уж заведено было, но каждый раз они выбирали новое
место где-нибудь на высоком берегу, и угадать его оказывалось невозможно.
Пока на Сон-реку не вернулся из бегов Клестя-малой, пророчествующий
странствующий старец, своеобразный отщепенец, ибо жил он не в кельях
"братского корпуса" -- хоромины, выстроенной, как в Полурадах, под
прикрытием огромной сосны, а в тесной землянке, вырытой прямо в песчаном
берегу.
Все население монастыря уже примелькалось, наконец-то Космач стал
различать, узнавать старцев и стариц (в их лицах было что-то общее, делающее
всех похожими, как родных братьев), и вот появилась новая личность --
короткий длиннорукий человек в пегой, свитой в жгут бороде и задиристым,
вызывающим видом. Возникнув внезапно, он прошел через монастырь, от гордости
никого не заметив, спустился под берег, разделся донага и стал плескаться в
воде. Голову намыливал водорослями, тело мыл с песком, вместо полотенца
вытерся осокой, надел чистое рубище и залез в свою нору. Гостеприимство на
Сон-реке тоже было специфическим, своего крова никто не предложил (возможно,
оттого, что не след быть под одной крышей живому с мертвецом), потому Космач
ночевал на берегу, чтобы не демаскировать с воздуха, под старым развесистым
кедром, благо стояла жара и даже ночью было душно. Ночью Клестиан Алфеевич
растолкал его и велел идти к нему в землянку, мол, сейчас дождь пойдет. На
небе были звезды, однако Космач пошел, и, как выяснилось через пять минут,
не зря -- ливень хлынул как из ведра.
В землянке оказалось просторно, чисто, и особенно поразил запах, а
точнее, воздух: дыхание замедлилось само по себе, голова просветлела и
отлетел сон. Ему хотелось поговорить -- это был первый такой контакт, но
хозяин завалился на топчан и уснул под раскаты грома. Зато утром разбудил и
знаком позвал за собой, как выяснилось, на литургию. Космач не прятался,
просто стал чуть в стороне, а старцы выстроились полукругом, и служба
началась.
Весь этот обряд, чтение стихов, мощное хоровое пение на незнакомом
языке, да и само звучание языка, впрочем, как весь жизненный уклад старцев,
был бы невероятно интересен для филолога или этнографа; Космач искал
письменные исторические источники, ту самую либерею, за которой прибежал в
такую даль. А похоже, Клавдий Сорока обманул, в монастыре не было ни одной
постройки, подходящей для хранения огромной библиотеки, -- по келейкам ее не
растащишь и в сарайчик не спрячешь. Обследование окрестностей тоже ничего не
дало, по крайней мере на два километра вокруг никаких признаков потаенного
хранилища, одни угольные ямы да какие-то непонятные круги, выложенные из
камня.
Сразу же после литургии Космач спросил Клестиана Алфеевича напрямую:
-- Покажи царские книги?
Тот охотно зазвал в землянку, вытащил из-под топчана самодельный
деревянный сундук.
-- Гляди, коль есть охота.
Сундук оказался забитым берестой. Это были списки, выполненные, может,
лет сто назад с неких первоисточников, тексты на трех языках --
древнерусском, греческом и арабском, выдавленные по мягкой бересте и
написанные чернилами вишневого цвета. Что мог, Космач прочитал сам,
остальное ему переводил Клестя-малой. Переписчики тщательно скопировали
требники, заповеди отцов церкви, наставления по богослужению, возможно,
первых христиан. Несомненно, это были следы символа Третьего Рима, однако
всего лишь следы, более интересные для богословов и археографов.
-- А где же оригиналы? -- между прочим спросил Космач. -- Откуда все
это списали?
-- Нету, -- просто ответил старец. -- Когда пришел на Сон-реку, уже не
было. Тебя Сорока с толку сбил?
-- Сорока...
-- Нашел кому верить. -- Клестиан Алфеевич к уху склонился и зашептал:
-- Я один скажу тебе, где. У остальных спросишь, обманут, скажут, мы их в
бочки засмолили и утопили в реке. Никто тебе правды не скажет! На самом деле
на Сон-реке лет семьдесят тому раскол случился. Токмо о нем помалкивают
старцы. Вышел сначала спор великий: братия говорит, царя в России нету, надо
выходить в мир, а наставник Амвросий Нагой с малым числом старцев против
встал, мол, анчихрист пришел, еще далее в леса бежать надобно. Амвросия
прогнали из монастыря, а либерея по праву всегда достается гонимым. Так он
построил великие лодки, погрузил царские книги и уплыл с верными старцами по
Сон-реке. А нам одна береста досталась, и с той поры без наставника живем. И
поделом!
-- И где же теперь Амвросий? -- безнадежно спросил Космач.
-- Кто его знает?.. Говорили, где-то на устье причалил. Но сколько ни
ходили по Сон-реке, никто устья не мог отыскать. Я, грешным делом, тоже
бегал. Ушел вниз, как Амвросий поплыл, до заморозков бродил, со зверями
дикими сражался, тонул и горел. Через все прошел, а возвратился в монастырь
сверху. Должно, где-то сбился с пути. Не может ведь река по кругу бежать?
* * *
Он не спал и потому слышал, как скрипнули ступеньки деревянной лестницы
и кто-то осторожно, в мягкой обуви прошел по залу: вероятно, толстяк не мог
уснуть и спустился вниз. Он что-то принес и поставил на столик, затем сходил
к вешалке и бережно укрыл Космача шубой.
-- Я не сплю, -- проговорил тот, не открывая глаз.
-- Это хорошее состояние отдыха -- между сном и явью, -- прозвучал в
ответ незнакомый голос и, напротив, почувствовался слишком знакомый запах.
-- Все равно, с добрым утром, Юра.
Космач не шевельнулся, только веки поднял.
Напротив за столиком сидел Данила и аккуратно набивал трубку. Живой,
здоровый, помолодевший и даже ничуть не заикался!
Проще и естественней было бы встретиться с неприступным Цидиком, чем с
Василием Васильевичем, почти умиравшим, когда уезжал к сестре в Севастополь,
и, казалось, безвозвратно утраченным, как выпавший молочный зуб.
Откуда он здесь?..
-- Все равно, здравствуйте. -- Космач сел. -- Хотя я где-то между сном
и явью...
-- Нет, я тебя разбудил, -- привычно широко улыбнулся Данила и
неторопливо, со вкусом распалил трубку. -- И я не двойник. Знаю, вы там меня
давно похоронили... Но видишь, я вернулся. Как заяц под гончаками, вернулся
и на второй круг пошел.
Одет он был по-домашнему, словно только что встал с постели: длинный
махровый халат поверх пижамы, тапочки и шейный платок, которого он сроду не
носил.
-- А где же... дефект речи? -- совсем не к месту спросил Космач. --
Тоже морской климат?..
Бывший завкафедрой бережно положил трубку на специальную подставку и
стал намахивать на себя струйку дыма.
-- Юрка, кончай издеваться. Какой там климат? Ты же знаешь, я заикаюсь
только в минуты сильного волнения.
-- Не замечал...
-- Погоди, ты почему со мной разговариваешь так, будто не рад?
-- От шока отойти не могу...
-- Сейчас снимем шок. -- Данила достал из бара новую бутылку. -- Ты,
кажется, с коньяка начал?
-- Нет, я ничего не пил, только кофе.
-- За встречу придется!
Пока он ходил к шкафу за чистыми бокалами и разливал, Космач мысленно
пробежал по цепочке, приведшей его сюда, но в обратном порядке. Выходило,
что водитель "волги" и толстяк напрямую связаны с прилизанной аспиранткой.
Она всучила деньги за билеты и вывела через черный ход прямо в их руки.
Неужели Данила служит Цидику? Не может быть!
Впрочем, кто знает, как погнали его гончаки по второму кругу?
-- Мне врачи запретили и пить, и курить. -- Он подал коньяк. -- Так что
я только нюхаю. Ну, язык мочу, как кот. А ты выпей.
Космач вылил в рот коньяк и откатил от себя бокал.
-- Еще плесните.
-- Ради бога!
-- И еще я не замечал, что вы любите сюрпризы, разные там спецэффекты.
-- Это ты про что?
-- Коль узнали, что я прилетел к Цидику, могли бы подтянуться туда.
Встретились бы возле постели умирающего...
-- Т-ты что, б-больной? -- резво подскочил Данила.
-- Вот теперь вижу.
-- Ч-что ты видишь? Н-ну, охломон!..
-- Что заикаетесь вы при сильном волнении. Василий Васильевич все-таки
отхлебнул коньяка и стал раскуривать трубку.
-- Я не понял, зачем надо было посылать за мной этих мужиков? Под
разными предлогами тащить меня в этот... домик? Сказали бы, что к вам, --
сам бы поехал.
-- Не поехал бы.
-- Да почему же? Если рейс задерживают и есть время?
-- Ох, будто я тебя не знаю! -- Данила вроде бы отошел от волнения,
повеселел. -- Скажи тебе -- начнешь думать. Зачем это надо? Не связан ли я с
Цидиком, раз знаю, что ты приехал?.. И на всякий случай не поедешь. А потом,
у тебя крестьянская натура. Хоть в аэропорту сидеть, но все ближе к дому.
Что тебе учитель, когда ты взрослый и самостоятельный и уже забыл, кто тебя
с дерева снял и стоя писать научил. Я ж помню, как ты пришел сдавать
вступительные экзамены! В морской форме... Ты же сразу после Морфлота
поступал, в звании сержанта.
-- Старшины первой статьи...
-- А, все равно... Да, в глаза бросался... Вот. Ну и, признаюсь, хотел
сделать сюрприз! Удивить, что жив и бодр. Ты меня каким запомнил?
-- Наверное бы, и правда не поехал, -- признался Космач.
-- А я что говорю? -- Данила вдыхал даже не дым, а его запах. -- В
Симферополе меня вынесли из самолета на носилках. Не верится, да?.. Два
месяца пластом лежал, ни тяти, ни мамы. Сестра кое-как устроила в военный
санаторий. Хорошо, гражданство не сменил... Я там год лежал, как срок
отбывал. На ноги-то подняли, а как жить в таком состоянии, не научили.
Сестру по рукам связал, день хожу, день лежу... В общем, затолкала меня в
военно-морской госпиталь на операцию. Посмотрели меня и говорят, мол,
оперировать будем, но шансов мало. Такие операции удачно за бугром делают,
за хорошие деньги. Ну или в "кремлевке" бесплатно. А мне ни туды, ни сюды.
Согласился, а сам помирать готовлюсь. Гуляю однажды по берегу, морским
воздухом дышу, за парапет держусь. Остановился дух перевести -- подходит
здоровый такой мужик, в шортах. Что, говорит, дед, совсем худо? Меня зло
взяло -- какой дед? Пятьдесят четыре тогда было!.. А пригляделся -- мать ты
моя, профессор Ровда! Помнишь, деканом был?.. Но он-то меня не узнает! Ну,
стал на него ругаться да заикаться -- узнал, глазам своим не поверил.
Знаешь, у нас с ним отношения были не очень. Думаю, пусть гад не видит меня
немощным и сдыхающим. В общем, отлаял его и поперся... Вечером приходит в
палату, садится, я его гнать, говорю, понимать должен! Не могу я на здоровых
и цветущих смотреть! Не дразни меня, дай спокойно под нож лечь... Потом
как-то слово за слово, разговорились, в прошлых отношениях разобрались.
Оказывается, там ректор интриги плел, чтоб выжить Ровду... В общем, утром
разошлись.
Данила принес фрукты из холодильника, открыл коробку конфет, но сам
есть ничего не стал -- раскурил новую трубку. Глядя на виноград, Космач
снова вспомнил Вавилу: ведь сколько не будет его, столько и к пище не
притронется. У жен странных этих странников был такой обет -- поститься,
если муж не вернулся к назначенному сроку или весточку не послал, что
задерживается. (Расчеты времени в пути, даже длиной в год и более, поражали
своей точностью -- плюс-минус два дня.) В один раз пекли жданки --
маленькие, величиной с яйцо, круто посоленные хлебцы, что-то вроде
опресноков, всего сорок штук, и ели по одному в день. Чем дольше не являлся
муж, тем черствей и крепче они становились -- мучились и таким образом
разделяли участь странствующего.
А если жданки съедали и он не приходил, то еще сорок дней пили только
воду...
-- Ну так вот, -- оборвал воспоминания Данила. -- Ровда в каком-то
правительственном санатории там отдыхал. А где работает, чем занимается --
молчок. Этот шахтер всегда был такой, не поймешь, то ли сердится на тебя, то
ли чем-то недоволен... Выписался -- ни слова не сказал и ничего не обещал.
Вдруг через неделю меня в самолет в сопровождении медсестры и в Москву. И в
"кремлевку"! Там мне эту легочную артерию всю до нитки перебрали, заштопали,
и вот уже три года я кроссы бегаю.
Ровда ушел из университета, когда начались массовые сокращения. И
последняя встреча с ним оставила неприятный след: декан вдруг разорался на
Космача, что тот самовольщик, расходует государственные деньги неизвестно на
что, носится с какими-то полудикими девками, выдавая их за феномены, а его
задание -- установить арамейские литературные источники в старообрядческой
среде, выяснить, с какой практической целью кержаки пользуются мертвым
языком, -- так и осталось невыполненным.
В общем, пообещал издать приказ, чтоб экспедиционные деньги вычли у
Космача из зарплаты, и выставил из кабинета. Это было как раз после похода
на Сон-реку, и, вероятно, Ровда что-то заподозрил.
А буквально через месяц декана выставили самого, и, по слухам, он
перебрался в Москву, чуть ли не в МГУ.
Космач вдруг увидел, что все прекратилось: и ветер, и этот летящий
горизонтально к земле снег; залепленные им стены домов и высокие заборы
плачут сплошной капелью, и где-то за черепичными крышами отраженно,
неуверенно проглядывает туманное солнце.
-- Ч-что там? -- почему-то тревожно спросил Данила.
-- Цидик умер.
Он помолчал, спросил коротко, чтоб долго не заикаться:
-- П-почему т-так решил?
-- Буря улеглась.
-- П-примета, что ли?
-- Народные наблюдения.
-- Сейчас п-проверим! -- Данила включил телевизор.
Шли восьмичасовые новости. Показывали кадры, снятые скрытой камерой:
министр парился в бане с несколькими девицами. Потом появилась еще одна,
ведущая, невнятно съязвила по этому поводу, и тут же пошел репортаж о
чернобыльцах, объявивших голодовку. Лежащие на матрацах мужики скоро
заменились на одного, в сбитой набекрень шапчонке, -- этот зачем-то в
одиночку рыл метро в заброшенной деревне. Ведущая хотела закончить на этом и
уже ободряюще улыбнулась, но улыбка получилась длинной и скоро
перелицевалась в скорбную мину.
Во весь экран появился портрет Цидика.
-- См-м-мотри, сб-б-бывается! -- не дождавшись сообщения, замычал
Данила. -- К-как тут после этого н-не верить?
И все-таки он до конца выслушал известие о кончине академика, после
чего выключил телевизор, налил коньяка и перестал волноваться.
-- Помянем... душу грешную.
Не чокаясь, помочил язык, отставил бокал.
-- Ты мне вот что скажи, Юрий свет Николаевич... Как тебе удалось
заставить его произнести отречение? Я сегодня из-за этого ни грамма не спал.
Ты великий злодей или гений?
-- Какое отречение? -- Космач на самом деле не понял его.
-- Да ладно! Признавайся! Чтобы Цидик своими собственными руками удушил
дитя?.. Нет, ты злодей!
-- Ну вот, наконец-то врубился, зачем меня сюда привезли... А откуда вы
знаете об отречении? Уже показали по ящику?
-- Нет, не показали и вряд ли покажут... Но я два часа назад посмотрел
пленку. Там ведь было две камеры?
-- Я не считал...
-- Это потрясающе! И ведь в здравом уме и твердой памяти, произношение
четкое... Как ты его, Юр?
-- Давайте так, Василий Васильевич. -- Космач пристукнул ладонью по
столу. -- Я ничего не скажу, и больше не спрашивайте. Это тайна исповеди.
-- Резонно. Не буду, -- сразу согласился Данила. -- Но ты знаешь... Все
напрасно. Король умер -- да здравствует новый Цидик!.. Я не исключаю, будут
какие-то пертурбации, реформы... Может, сначала даже упразднят. Но он
восстанет из пепла в совершенно ином обличье, но с прежним суконным нутром.
И мы вряд ли сначала догадаемся, что это наш старый знакомый супостат... Не
обольщайся, Юра, здесь не спасают ни гений, ни злодейство. ЦИДИК в России
вечен, потому как нужен любой власти... Между прочим, у нас с тобой из-за
него так судьбы похожи...
-- Ну уж! -- усмехнулся Космач. -- Я всегда был у вас в вассальной
зависимости.
Данила подпрыгнул, засмеялся зло и весело.
-- Кто? Ты был? Будет врать-то! Вассал нашелся... Да ты все самое
ценное всегда тырил! Весь изюм выковыривал! Знаю: что в твой мужицкий кулак
попало -- ничем не выжать. Читал я твой диссер, читал! И один знаю, что от
меня утаил и что сам нашел... Юр, но я без всяких претензий. Ты имел полное
право...
-- А где это вы мой диссер читали? Не в милиции ли?
-- Почему в милиции?
-- Но его там отняли.
-- К нам в управление твой опус попал из какого-то архива. Может, и
МВД. -- Данила сделал паузу, чтоб набить третью трубку, но поглядывал с
откровенно хитроватым прищуром -- Ленин да и только...
А Космача подмывало спросить, что это за управление, в который раз
упоминаемо